Текст книги "Ноктюрн Пустоты"

Автор книги: Евгений Велтистов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава тринадцатая

В тот день ничего примечательного не случилось. В основном меня мучили звонки. Днем вызывал по телефону сенатор Уилли, спрашивал, чем может помочь. Большой Джон не интересовал его, как всякий другой дом, засоряющий землю. Я поблагодарил сенатора за личную заботу, не забывая, что его тоже подслушивают.

Звонили в основном журналисты, интересовались, что нового. Я отвечал, что съел второй завтрак, что Большой Джон стоит на месте, и обещал сообщить, если что-либо произойдет (о втором конверте террористов, разумеется, в разговоре не упоминал). Дважды выходила на связь лондонская контора «Всемирных новостей»; я отвечал редакторам уклончиво и неопределенно.

Пришел телекс за подписью Томаса Бака с предложением полмиллиона долларов за исключительные права на мою съемку в небоскребе. В отсутствии коммерческой интуиции Бака не упрекнешь; я бросил телеграмму в корзину.

Наконец прорвался сам сэр Крис из Лондона.

– Как там у вас погода, Бари? – кричал он из своего кабинета на Флит-стрит.

– Льет как из ведра.

– И у нас мало приятного: туман и сырость. Вы в Большом Джоне, Бари?

– Да.

– Где ваш репортаж?

– О шаре? Я давно послал…

– Да нет, Бари. Шар – вчерашний день. Он исчез в зоне шторма… Я имею в виду террористов…

Я объяснил генеральному директору, что пока ничего особенного нет, я накапливаю материал и надеюсь сделать специальный выпуск, так как видеозапись будет только у меня. Последнее сообщение явно обрадовало сэра Криса. Однако он досадно крякнул: едва я упомянул вскользь о предложении Бака.

– Надеюсь, вы послали его к чертям? – проворчал он. – Придется и нам подумать о дополнительном гонораре… Желаю солнечной погоды, Бари! – Крис, видимо, предполагал, что в солнечный день террористов снимать приятнее.

Две фигуры в черных кожаных костюмах стояли у меня перед глазами. Нэш подтвердил, что связь с шаром прервалась. В район, откуда поступил последний сигнал, вылетели два истребителя и обнаружили сильную бурю с молниями над штормовыми волнами. Газетный магнат сам находился возле радиопередатчика… Зачем они выбрали для свадебного путешествия именно шар, а не самолет или корабль? Об этом, возможно, никто уже не узнает… Впрочем, мир привык к печальным финалам таких путешествий. Были даже чудаки, которые пытались совершить кругосветное путешествие на шаре. Они исчезли…

В небоскребе меня узнавал каждый встречный. Люди подмигивали, улыбались, шутили, но в глубине устремленных на меня глаз чувствовалась тревога. Я их понимал. Некоторые провели здесь многие годы, почти не выходили на улицу, забыли о шуме, гари, толчее большого города. Они наблюдали его странную тесную жизнь в бинокли и подзорные трубы со своей величественной высоты. У них все было совсем другое: свежий воздух, великолепные восходы и закаты, самолеты и тучи в широких окнах, конторы и развлечения в нескольких минутах езды на лифте. Сейчас далекая земля представлялась опасной: оттуда проникли чужие и грозились разрушить одним нажатием кнопки все привычное. Жители Большого Джона знали о прежних взрывах «Адской кнопки»: дневные выпуски газет были наводнены фотографиями разрушений.

Я отвечал всем обычной фразой: «Сегодня катастрофы не будет», – и это была чистая правда: сегодня – нет!

На спортивной площадке сорокового этажа мальчишки запускали модели самолетов. Я сел на скамью рядом со старой американкой. Она, как и я, наблюдала запуск стандартных игрушек. В руках у мальчишек – пульт управления. Нажата кнопка – взревели маленькие моторы. Вторая – разбег машин по площадке, подъем вверх. И вот начинается веселая чехарда в воздухе больших серебристых стрекоз.

– Мистер Бари, вы не считаете, что в мире стало слишком много игрушек? – спросила меня не очень любезно соседка.

– Что вы имеете в виду, мэм?

– Да хотя бы эти самолеты…

– У вас, наверное, здесь внук?

– Правнук… Я имею в виду, что он слишком бездумно управляет самолетом, не зная его назначения.

Стрекозы выделывали над нашими головами фигуры высшего пилотажа.

– Но они берут пример со взрослых, которые то и дело включают и выключают автоматы.

– Поймите меня правильно, мистер Бари, – дама повернулась ко мне, белозубо улыбнулась, – я не против разумной игры… Но нельзя ли объяснить тем людям, – она подчеркнула два последних слова, – что они играют со страшной игрушкой.

Неожиданно она встала, решительно пересекла ковровую дорожку, села на скамью напротив.

Я и не заметил, как на нашу скамейку взгромоздился негр. Сел, как садятся нарочито негры в присутствии белых: на спинку скамьи, спиной к нам. Штаны и ботинки – белые, носки – красные, рубашка – черная с закатанными рукавами.

Моя собеседница напоминала взъерошенную ворону.

Я спросил:

– Сэр, вы не могли бы сидеть, как все другие? – И прибавил: – Вы прервали разговор.

Негр мгновенно очутился в нормальной позе.

– Только ради вас, мистер Бари!

Кого-то он мне напомнил.

– Извините, что помешал.

Он ушел, небрежно махнув рукой.

На тыльной стороне руки я заметил наколку – букву «Н».

– Ниггер! Хам!

Дама стрельнула злым шепотом в спину цветного – обычным американским способом. Спина чуть дрогнула, но негр не остановился – ушел танцующим шагом.

– Терпеть не могу ниггеров! – Моя собеседница снова пересела ко мне.

Однако не это было самое важное. «Н»! «Э-н»… «Э-н-н»!

Одна лишь буква…

И сразу всплыла в памяти давняя история: «Н» – «Нет!» – «Нонни»…

Интересно устроена журналистская память. Как огромное, хаотически перемешанное досье фактов. Что-то видел, что-то слышал, что-то читал. И моментально забываешь лишнее: жизнь идет вперед, событий слишком много. Однако нужная информация возникает в острых ситуациях, когда напряженно работают мозг, чувства, вся сложная человеческая система.

Я вспомнил про букву алфавита и… закона.

Это была типичная для Америки история. В небольшом курортно-пляжном городке штата Флорида разгоняли демонстрацию негров. Действовали привычными методами. И вдруг полицейский застрелил мальчишку по имени Нонни.

Нонни, вернувшись из школы, играл с приятелем в бейсбол. Он постепенно выигрывал, как может выигрывать каждый чемпион класса. Но мать соперника чересчур волновалась: ее сын задерживался на обед. Она дважды заходила на бейсбольную площадку, разделявшую дома соседей, а потом позвонила в полицейский участок с жалобой на черномазого, который разрушает авторитет родителей у ее белого сына.

К площадке подкатила патрульная машина. Полицейский знал, кого надо наказать. Он выстрелил в негритенка. Точно между глаз. И уехал.

Черная Америка взорвалась. Сначала в том курортном городке, позже, когда суд оправдал полицейского убийцу, по всей стране. Негры вышли на улицы, и это показалось белым страшно. Демонстрантов приводили в чувство, сбивая с ног из брандспойтов, усмиряли газовыми гранатами, одиночек пристреливали. Звенели стекла, пылали машины, дома смотрели пустыми глазницами. Губернаторы вызывали на помощь национальную гвардию. Негритянские кварталы лежали в руинах. Газеты день ото дня умножали цифры – число убитых, раненых, арестованных. Я прекрасно помню все это.

Целое лето пылал гнев инакомыслящих. «Нет!» – писали они на стенах особняков. «Нет!» – на дорогих кадиллаках. «Нет!» – на статуе Свободы. И белые боялись прикасаться ко всему, где была начертана первая буква имени убитого парнишки. Они вызывали полицейских, а те привычно, если был хоть малейший повод, стреляли.

Так случается время от времени в Америке.

Неужели татуировка на руке у цветного имеет отношение к этой истории? Нет, чистое совпадение. Давно отбушевало то «жаркое лето», и весь мир наверняка забыл беднягу Нонни. Только журналистская память способна выхватывать из прошлого конкретные детали.

– Какой нахал!.. Никогда не садитесь в лифт, если там негр! – горячо продолжала моя соседка, о которой я на время забыл.

– Почему?

– Как почему? Это опасно!

– За что вы их так ненавидите? – спросил я.

– А за что они ненавидят нас?! – Дама возмущенно взмахнула руками. И сменила гнев на стандартную улыбку: – Впрочем, вы европеец, мистер Бари…

– Пожалуй, вас я не пойму…

Я почувствовал какую-то усталость, точнее, бремя неожиданной ответственности за эту агрессивно настроенную прабабушку, ее беззаботного правнука, за серенький денек, в котором порхали игрушечные самолеты. Мы расстались с собеседницей дружески, но чувство усталости долго не проходило.

Да еще этот шар с двумя безумцами!..

– Нет сведений? – спрашивал я время от времени по телефону Нэша.

– «Океан молчит» – это наш последний заголовок, – отвечал невозмутимый Нэш. – Кстати, мистер Бари, о вас специальная полоса. Как вы смотрите на шапку: «Жители Джона надеются на Джона»? А?

– Не валяйте дурака, Нэш! – сказал я.

– Но люди действительно верят в вас больше, чем в полицию…

– Заткнитесь, Нэш! – оборвал я, представляя вытянутые физиономии полицейских и хихикающего Боби.

Ирландца не так-то легко было укротить.

– Моя газета выражает мнение читателей…

Я бросил трубку. Этот редактор – великовозрастный младенец! И зачем я ввязался в историю? Что я – господь бог, чтобы спасти целый небоскреб? В конце концов, я просто приезжий, корреспондент лондонской конторы, у меня в Нью-Йорке куча разных дел!..

Принялся лихорадочно собирать чемодан, не обращая внимания на трезвонящий аппарат. Наконец схватил прыгавшую трубку, рявкнул:

– Бари у аппарата! Побыстрее, я уезжаю!

– Отец, это я! – голос Эдди вернул меня в действительность. – Ты уезжаешь? Значит, это шутка?

Я сел в кресло, вытер рукой лоб.

– Да нет, Эдди. Все правда. Я на месте, в небоскребе. Просто мне надоели дурацкие розыгрыши…

– А я в Голливуде, рядом с тобой! – В голосе Эдди слышалось ликование. – Пока тренируюсь. Я стартую, как только окончится ваша история с террористами.

И он был уверен, что эта история кончится благополучно! Один желает хорошей погоды, другой предлагает полмиллиона, третий стартует на следующий день! Они все сошли с ума, начиная с ненормальных террористов!.. А кто будет их ловить? Я, что ли?

И поймал себя на том, что сам поддался всеобщему психозу, брякнул в трубку Эдди:

– Ты не торопись. Когда все кончится, я приеду на твое выступление.

– Правда? (Я видел, как он смеется.) Ради тебя я выдам королевский трюк! Хорошо бы, и мать посмотрела… Не знаешь, где она?

Я вздохнул:

– Как всегда, путешествует. Что ей передать, если позвонит?

– Чтоб не волновалась… Эдди взялся за дело!

Я не волнуюсь, хотя виски ломит от боли. Захотелось, очень захотелось увидеть Марию. Может, разыскать ее? Рассказать о звонке сына? Нет, нельзя! Чего доброго, примчится. А ей здесь не надо быть. Мы делаем свое мужское дело.

Восемь с лишним вечера, шеф ждет.

Ресторан «Джони» представлял чашу, заполненную ярусами красных столиков, утыканную черными семечками. Словно арбуз семечками, ресторан был переполнен жителями Большого Джона. Метр привел меня к нужному столу. Боби кивнул и скучным взглядом скользнул по рядам. Он был в вечернем сером костюме со слегка приподнятыми плечиками пиджака.

– Боби, вы уже взлетаете? – пошутил я.

Он равнодушно взглянул на мою рабочую робу.

– Куда там, даже не отлучишься домой. – Боби, как обычно, ворчал. – Будем обедать, Бари? Я проголодался, старина.

Подали на стол. Соседи с любопытством поглядывали на нас. Разговора, судя по удаленности стола, они не должны слышать.

– Что нового, шеф?

– Так, ничего, мелочи быта… Работаем… – Боби осклабился. – Пока сущая ерунда… По предварительным данным, они находятся снаружи и внутри!.. – пропел он в паузе гремящего оркестра.

Я кивнул.

Предчувствие не обмануло меня.

Так я и знал! Сейчас они видят меня и шефа, а мы их – нет.

– Между прочим, – продолжал Боби, аппетитно обгладывая косточку, – полмиллиона за такой репортаж – слишком мизерная цена… Вы извините, Бари, но это мое мнение.

– А какое вам, собственно, дело до моего гонорара?

– Никакого, он ваш! – Боби бросил кость в тарелку. – Я бы дал вам дна… а то и три миллиона… Если бы имел…

– Займите у террористов! – съязвил я.

– Если бы они предъявили более конкретные условия… Ну, например, освободить кого-то из заключения… Какую-нибудь тройку, семерку или десятку якобы незаконно осужденных цветных или убийц, я бы точно знал, у кого просить взаймы.

– И хорошо, что они не дают повода, – сказал я. – У всех в зубах навязли эти «тройки» жертв полиции.

– В какой-то степени вы правы. – Шеф посмотрел на меня в упор, жесткий взгляд его скользнул по лицу и сразу рассеялся. – Есть и жертвы случая. Это неизбежно. В конце концов, пятерка или тройка – это лишь символ определенного конфликта.

– А если они хотят освободить всех? – шутливо предположил я вслух.

Боби застыл в кресле, глаза его целились в мою переносицу.

– Скажите на милость, Бари, почему полиции не приходят на ум простые обобщения? – Он подумал и ответил: – Потому, что каждый начинает с рядового, карабкается по служебной лестнице и не видит ничего выше очередной ступени… И все же вы фантазер, Джон.

– Почему?

– На всех не хватит денег.

Я рассмеялся: вот это чисто американский ответ – с финансовым обоснованием.

– Значит, они снаружи и внутри… – повторил я, оглядываясь. – Забавно… Да, в мире слишком много игрушек!

– Каких игрушек? – насторожился шеф.

Я рассказал Боби о своем разговоре с прабабушкой, и он чуть не вскочил с места.

– Черт побери, она, как всякая американка, глядит в корень: раз «Адская кнопка», где-то есть сама кнопка! – Он шептал мне на ухо: – Вы поняли, Бари, ход мыслей этой старухи? Для взрыва годится любая кнопка, даже от игрушечного самолета. Она может быть нажата в любой точке города… Остается узнать, где спрятана игрушка, которая взорвет Большой Джон?

– Где-нибудь рядом…

– Поверьте мне, Бари, мы обшариваем небоскреб этаж за этажом. Макс даже обследует камеры хранения, но это дело бесполезное. – Боби, переждав самое шумное место оркестровой пьесы, продолжил: – Я чувствую, Бари, что возьму эту шайку… Но у них может оказаться запасной игрок со своей кнопкой…

– Что же делать, Боби?

– Время есть. Я пока размышляю вслух… Кстати, не знаете, что это за тип?

Я проследил взгляд Боби и увидел Файдома Гешта – одного за столиком. В черном фраке и манишке он выглядел важной нахохлившейся птицей. Его обслуживали два официанта.

Я назвал Гешта.

– Ах да, мультимиллионер. – Боби тихонько качал головой. – Он не значится в списке жильцов. Как он сюда проник?

Боби дал знак официанту, тот возник у стола. Через минуту он принес минеральную воду, шепнул несколько слов шефу.

Боби поморщился, ответил что-то резкое. Человек ушел.

– Не в моей власти. – Боби шутливо развел руками. – Мистер Гешт прилетел специально из Лос-Анджелеса пообедать в Большом Джоне, его ангажировал к столу сам губернатор.

– Понятно, – кивнул я, – слетается воронье.

Я вспомнил рождественский бал Файди на тысячу гостей, мою неожиданную встречу с женой, полет Эдди и истерику Марии. Файди извлекал удовольствие из человеческих трагедий – больших и малых. Он был или садистом, или сумасшедшим – неважно кем, но умело продлевал себе жизнь. Я вспомнил подробность, которой до сих пор не придавал значения (мало ли что бывает в жизни!): лет двадцать назад единственная дочь Гешта выбросилась из окна… Рабочие нефтепромыслов проклинали скрягу Файди, когда он лишал их мыла, воды и бумажных полотенец, миллионы безработных славили всуе имя его, что-то кричала летящая на мостовую молодая женщина, а он, оказывается, не только приумножал капитал – внутренне расцветал от чужих отрицательных эмоций и благополучно дожил до восьмидесяти лет. Прекрасно себя чувствует, обедает с аппетитом в самом опасном месте Америки, поглядывая на всех свысока, поворачивая, как гриф, хищную голову в стоячем воротничке.

Файди отыскал меня взглядом и кивнул.

– Скотина, – сказал я.

Он, словно услышав меня, расцвел, помахал в ответ.

Старина Боби расхохотался:

– Вы делаете ему большую честь. Учтите, в ваших устах каждое слово имеет рекламную силу!

Я внутренне обругал себя за несдержанность и рассмеялся вслед за Боби: все-таки мы работали на одной волне.

Стрелка миновала отметку «девять». Будет ли обещанное затемнение? Боби расслабился в кресле, уныло рассматривал зал. Я слушал оркестр. Он играл блюз. Оркестр работал профессионально, в определенном жанровом ключе. Какие-то темнокожие юноши исполняли коронные вещи прошлого, менялись инструментами, импровизировали, срывая аплодисменты. Они жили на сцене духом предков, великолепными мелодиями Америки, завоевавшими когда-то весь свет, но уже изрядно забытыми. Оркестр воскрешал в памяти собравшихся со всех этажей Большого Джона их беззаботную молодость, даже детство, и зал временами затихал, уплывая в счастливую даль юности.

– Срок истек, – сказал шеф полиции.

Я успел заметить цифры на часах: 9.18.00.

Тотчас погас свет.

– Пожалуйста, – ответил я Боби не без злорадства. – Надолго это?

– Не знаю.

– Ну, какой же вы шеф, раз ничего не знаете? – Продолжал злорадствовать я. – Вы хоть предупредили администрацию?

– Не кричите, пожалуйста, – ворчливо отозвался шеф. – Конечно, все в порядке, где надо, работают движки… Извините за неточность, у меня на несколько секунд убегают часы…

Зал вел себя спокойно. Обычно свет иногда меркнул, когда на площадке в сполохах цветных прожекторов затевались танцы. Сейчас было везде темно. Лишь вспыхивали кое-где сигареты, да на оркестровой площадке светилось несколько зеленых огоньков. Оркестр исполнял красивую мелодию.

– Смотрите, шеф, – толкнул я в темноте Боби, – там горят светильники.

– Знаю, – в голосе Боби звучало чувство превосходства осведомленного человека. – На пюпитрах – лампочки, у них там батареи…

Когда вспыхнул свет, шеф полиции взглянул на часы и вдруг спросил хрипло:

– Что это значит?

Напротив него сидел пожилой негр. Я узнал моего знакомого – нью-йоркского писателя.

– Скажите, сэр, – обратился вежливо Голдрин к шефу полиции, – вы не сразу стреляете в негра? Извините, я не знаю вашего отношения к этой проблеме… Здравствуйте, мистер Бари!

– Я вообще никогда не стрелял в преступников, тем более в цветных, – проворчал Боби и вопросительно посмотрел на меня.

– Спасибо, – сказал Голдрин. – Спасибо, что вы сказали правду: негр для белого всегда преступник.

Я представил старине Боби известного писателя, вернувшегося в Америку, и спросил:

– Как вы оказались здесь, Джеймс?

– Я назвался вашим приятелем, и меня сразу пропустили, – ответил Голдрин.

Я вопросительно смотрел на Боби; он отвернулся, напевая бравую мелодию.

– Так просто? – Я подмигнул писателю.

– Так просто, – мигнул он в ответ и сразу стал серьезным. – Извините, Бари, я приехал… я приехал выручать несмышленых детей Америки…

– Вы что – проповедник, сэр? – не выдержал Боби.

– Я писатель, мистер Боби, а если вам угодно, и миссионер. – Глухой голос Джеймса рождался где-то в утробе, но с каждым вздохом широкой груди обретал знакомый набатный призыв. – Да, если угодно, я – черный миссионер среди белых безбожников, убивающих без разбора всех негров.

– Я не убил еще ни одного, хотя имел массу возможностей, – отозвался старина Боби.

– Не убили, так убьете!

Боби вскинул на него удивленный взгляд.

– Иногда хочется, – неожиданно признался он и вздохнул, что-то припоминая: – Я, разумеется, шучу.

– Но я не шучу! – взвился Голдрин. – Я уверен, что среди этих мальчишек из «Адской кнопки» есть представители моего народа!

– Тихо вы! – прошептал Боби, заслоняя Джеймса широченной спиной от зала. – Если хотите вести деловой разговор, то ведите! Почему вы думаете, что именно мальчишки и именно негры?

– Потому, что негры обречены в этой стране, – спокойно ответил Голдрин. – А что мальчишки – достаточно прочитать их ультиматум…

– Вы это имеете в виду, Голдрин? – Палец шефа полиции на миг уперся в раковину оркестра и опустился. – Неужели все они обречены?

– И этот… И этот… И этот… – Джеймс указал на оркестр, на черных официантов, на столик где-то в поднебесье с негритянской семьей. – Этих, – он устремил горячий взгляд в партер, где шумно веселились его состоятельные соотечественники, – этих – нет, потому что они забыли о корнях… И еще, – он устремил на шефа очень серьезные глаза, – учтите, мистер Боби, я вас ненавижу.

– О'кей. – Старина Боби и глазом не моргнул. – За что?

– Вы сказали о людях «это», и я вынужден был за вами повторять. Но слова сами по себе ничего не значат… Я вижу на вашей голове фуражку с кокардой…

– Вы правы, она у меня есть. Совсем новенькая, хотя ей почти полвека. – Шеф усмехнулся воспоминаниям юности. – Что вы хотите, мистер Голдрин?

– Разобраться в обстановке. И помешать вам стрелять…

– О'кей, старина, разбирайтесь, – согласился Боби.

На намек он не прореагировал.

– Вы не возражаете, мистер Бари? – спросил Голдрин.

– Отчего же? У каждого своя миссия…

Голдрин обхватил руками колено, сжался, превратился в черный камень. Он не шевелился, внимательно изучал зал.

Я заметил, что Джеймс дольше обычного смотрел на одинокого Гешта. Старик тотчас поднял горбатый нос, поприветствовал его взмахом руки. Голдрин не ответил, хотя в энциклопедии оба были в одном томе, на одну букву.

Мне нравился этот откровенный, запальчивый, наполненный бездонной печалью человек. Он имел четкую цель: мог, подобно отставному политику, жить на берегу Лазурного моря, но предпочел вернуться в ад ради других…

Я вспомнил этих других, сидящих в такой же позе отчаяния и безысходности, как Голдрин.

Других можно встретить буквально в нескольких шагах от Большого Джона – в квартале Кабини Грин, куда не желает завернуть ни один таксист. Нескончаемые трущобы, в которых крыс больше, чем людей. Когда из загородных вилл чиновники и бизнесмены колонной направляются на работу в центр города, на соседних улицах сидят на ступеньках праздные негры, которым нечего делать и некуда идти. Многие из них опустились на дно жизни. Дети и подростки, которые пока живут своей жизнью, видят, какое будущее их ожидает. За внешним равнодушием копится напряжение, которое чаще всего находит выход в преступлении.

Чисто внешне, особенно для приезжих, все обстоит благополучно. Я, например, отлично знаю, что негры работают в полиции, гостиницах, заводских цехах, Белом доме. Учатся в школах и университетах вместе с белыми. Ездят в автомобилях. Почему же они упорно называют себя «афро»? Только ли потому, что их увольняют первыми?

На экранах телевизоров и кинотеатров движутся одинаковые черные модели. Даже не движутся, а скользят какой-то особой таинственной походкой. В черной куртке, схваченной в талии, облегающих брюках, остроносых ботинках на высоком каблуке, широкополой шляпе. Так сказать, современный городской ковбой. Это и есть «ниггер» – наркоман, хулиган, сутенер, преступник. Так представляют белые американцы его место в жизни.

Белый и черный миры разделяет невидимая грань. Они ненавидят друг друга. Ненависть белых – ненависть обеспеченных, дрожащих за свою собственность. Когда же чаша терпения цветных переполняется, миры могут столкнуться в безумном взрыве.

– К вам гость, старина, – объявил мне Боби, приняв информацию от своего официанта. – Прямо из Лондона.

– То есть как? – На этот раз взвился в кресле я. – Скажите, шеф, если бы я попытался проникнуть с улицы в Большой Джон, меня бы пустили?

– К мистеру Бари – да! – Шеф кивнул. – Любого человека без оружия.

– Вы ловко пользуетесь рекламой, старина, даже если она исходит от преступников.

– Профессия… – Он пожал плечами.