Текст книги "Ноктюрн Пустоты"
Автор книги: Евгений Велтистов
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Глава четырнадцатая
Почему я ожидал увидеть сэра Криса, который непременно спросил о погоде, но это был сияющий курносый Адамс.
– Привет, Джон! – Он крепко пожал руку, развалился в кресле, не обращая внимания на других присутствующих, – типичный свободный художник из всемогущественной Би-Би-Си. – Решил навестить тебя лично.
– Что, опять штраф? Не хватает полсотни фунтов? – Я вспомнил наше расставание на шумном лондонском перекрестке.
– Здесь берут дешевле! – Нос Адамеа наморщился от смеха. – Мне надо выйти на одного человека. В Лондоне говорят, что он слушает только тебя…
– Кто он?
– Местный Шерлок Холмс – Адамс заглянул в записную книжку. – Фамилия Боби. – Продюсер расцвел от удовольствия. – Какое совпадение! У нас полицейских тоже зовут бобби!
– А зачем он тебе, Адамс? – Я подмигнул невозмутимому Боби.
– Понимаешь, в этой клетке застряла одна птичка. А у меня съемка на Гавайских островах. Как раз послезавтра. – Он понизил голос до ровного шепота, каким сообщают собеседнику крупную сумму выигрыша. – Третти Табор… Уловил?..
Я присвистнул. Дорогую птичку ловит продюсер в объективе! Третти – вот уже пять лет золотая певица Америки и мира.
– Я за ней охотился два года, – сообщил Адамс. Подвижный его нос выдавал переживания. – А тут какой-то идиотский вестерн с террористами…
– Что ты хочешь?
Я оборвал его слишком резко, чересчур чувствительно для англичанина. Адамс так и замер с раскрытым ртом. Я вспомнил нашу встречу с Эдди в Лондоне после того, как вышел из машины продюсера, и пожалел о горячности.
– Адамс, я очень ценю твой приезд. Чем могу быть полезен?
Он продолжал как ни в чем не бывало:
– Так вот, этот Боби не разрешает…
– Она здесь? – как можно мягче спросил я.
– Разумеется!
– Давай птичку сюда! – Старина Боби первый раз подал голос и ухмыльнулся, видя округлившиеся глаза знаменитого продюсера. – Давай пошевеливайся, парень!
– Третти Табор, – официальным тоном уточнил Адамс.
Он ушел медленным шагом, красно-оранжевый, как апельсин, переполненный чувством собственного достоинства.
– Надеюсь, Бари, – проворчал шеф, – у вас не все такие друзья?
– Только в Лондоне. Вы там бывали?
– С неудовольствием.
По рокоту голосов, покатившихся на нас, словно морская волна, я догадался, что идет Третти. На нее нельзя смотреть не прищурив ресниц, даже на экране телевизора. Третти состоит из двух огромных глаз.
– Привет, старина Боби! Так это вы мой страж? – Мягкий, ранящий душу, затыкающий глухотой уши, звучал ее голос за моей спиной. Я сдерживал себя, чтоб не оглянуться раньше времени. – Так это вы моя палочка-выручалочка, Бари! Я смотрю все ваши репортажи!
Я поднялся. Задохнулся от внезапно наступившей южной ночи. Черный кусок шелка, спеленавший половину стройной, гибкой фигуры, золотые пластины на золотых нитях поверх шелка – все это не в счет, это не сама Третти. Третти – два черных, искрящихся светом камня на невыразительном лице, два обжигающих солнца, если солнце можно представить черным.
– Здравствуйте, Джеймс!
Голдрин встал, наклонился, поцеловал руку. Не сказал ничего.
Третти села напротив меня. Адамс стоял за креслом, опустив руки на спинку.
– Так что, Бари? Что будем делать? – Она нагнулась ко мне.
– Видите ли, мисс Табор… – начал я. И чуть было не сболтнул, что надеюсь поймать террористов. Но Боби, оценив ситуацию, вовремя перехватил инициативу:
– Придется петь!
Он видел, как по лестнице, перескакивая через ступени, бежит легким спортивным шагом сам Эдинтон, главный оркестрант ресторана «Джони», композитор, импровизатор блюзов, пианист, трубач и дирижер, – самый молодой, как вещала афиша, и самый талантливый знаток музыкального детства Америки.
– Мисс Табор? – Эдинтон вырос рядом с Адамсом, явно его не замечая около кресла Третти. – Третти, мой оркестр будет на седьмом небе, если нам выпадет честь аккомпанировать вам…
Я с изумлением обнаружил, что знаменитый композитор – тот самый негр, который прервал мой разговор со старой американкой. Когда видишь человека в красных носках и с таинственной наколкой на руке, в голову лезут дикие предположения, вроде истории с застреленным парнишкой Нонни. Я не сомневался, что не ошибся, что буква «Н» скрывается под фраком Эдинтона, но скорее всего это автограф одной из романтических ошибок молодости, когда афиши и пластинки Эдинтона не заполнили еще мир.
– Третти, ваше слово…
Лицо Эдинтона было влажным, а розовая ладонь – горячей. Третти медленно встала, протянула узкую ладонь.
Они спустились под аплодисменты к оркестру.
Тишина.
Третти замерла на самом краю сцены.
Меня с первых же звуков пронзили внутренняя боль ее голоса, произнесенные шепотом слова:
Чтобы знал я, что все невозвратно, чтоб сорвал с пустоты одеянье, дай, любовь моя, дай мне перчатку, где лунные пятна, ту, что ты потеряла в бурьяне!
Неужели снова Гарсиа Лорка? Меня поразило совпадение. Третти… Мой дед Жолио, мечтавший о синей пасхе, белом сочельнике… Его подруга детства Ева… Наконец, я… Какие могут быть тут параллели?
Чтобы знал я, что все пролетело, сохрани мне твой мир пустотелый!
Небо слез и классической грусти.
Чтобы знал я, что все пролетело!
Третти пела, а я думал о Марии. «Где ты? Почему молчишь?»
– Что за черт! – проворчал слишком громко старина Боби, массируя сильной своей фигурой кресло. – Зачем ей это нужно?
– Это романс на стихи Лорки, – пояснил Адамс, не сводя глаз со сцены. – Композитор…
– Барри! (По громкому шепоту Боби я догадался, что он вскипел.) Этот тип, – Боби возмущенно кивнул в сторону Адамса, – вероятно, принимает меня за начальника полиции Нью-Йорка?
Я вертел головой, не понимая, из-за чего затевается скандал.
– Принимаю вас за того, кто вы есть! – резко ответил Адамс. – Это «Ноктюрн пустоты» Лорки. Коронный номер Третти…
– Тихо! – Я замахал на них руками. Слишком притягивал грустный, чуть вульгарный голос Третти, звучавший чертовски к месту в этом сумасбродном вечере, обволакивающий весь зал, весь небоскреб.
Оркестр импровизировал.
Чтобы знал я, что все миновало, чтобы всюду зияли провалы, протяни твои руки из лавра!
Чтобы знал я, что все миновало.
И тут я чуть не расхохотался, взглянув на приятелей. Боби сидел, как изваяние правосудия, сложив руки на широченной груди: казалось, он прикидывает, сколько лет лишения свободы дать этому нахалу англичанину. Адамс замер за спинкой кресла Третти, кивая в музыкальных паузах головой. Он, вероятно, подсчитывал будущий гонорар.
Голдрин очень внимательно, не реагируя ни на что, смотрел на сцену.
Теперь-то я вспомнил, что это «Ноктюрн пустоты» Гарсиа Лорки. Стихи, которые с таким настроением исполняла Третти, были посвящены страданиям поэта в Нью-Йорке. «Я в этом городе раздавлен небесами…» Поэт не принял Нью-Йорк! Черт бы взял весь этот Нью-Йорк!.. О чем я и собирался сообщить шефу Чикаго Боби.
Но, посмотрев на него, поостерегся.
Я не знал тогда, что единственный сын Боби много лет назад по неизвестной причине, как говорят из-за любви, – рванул в себя заряд охотничьего ружья именно в Нью-Йорке.
Третти заканчивала песню:
Третти ушла со сцены, стала медленно подниматься по лестнице. Треск аплодисментов сопровождал каждый ее шаг. Чувствовалось, что она устала.
– Извините, мистер Боби. – Адамс театрально раскланялся из-за кресла. – Я не знал, что вы – это вы. Спасибо, Джон!
– Уходи, парень, – взбрыкнул старина Боби. – Немедленно уходи вместе с ней, пока я не передумал!
Адамс от неожиданности развел руки в стороны, расставил пошире ноги, вся его плотная фигура двинулась на Боби.
– Я сразу вас не признал, чикагский Боби. – И это была сущая правда англичанина. – Я готов вызвать вас на дуэль. В фехтовальный зал королевского дворца!
– Даже в детстве не увлекался шпагой, – отреагировал немедленно Боби. – Как насчет пистолетов?
Адамс неожиданно расхохотался.
– Бросьте, старина. Я никогда не держал в руках молоток, не то что пистолет.
– Так я и знал, – поморщился Боби.
Рядом с Адамсом стояла Третти.
Старина Боби поднялся с юношеской проворностью, поцеловал руку «звезде», махнул официанту: «Проводи».
Адамс задержался.
– Сэр, простите, если что не так. – Он наклонил голову в сторону шефа полиции. – Я, право, не знал. Всегда к вашим услугам…
– А-а! – Старик грузно шлепнул по столу ладонью.
– Джон, в присутствии этих джентльменов могу сообщить, что Би-Би-Си откупила у твоей конторы права на репортаж и хочет предложить тебе миллион долларов.
– Благодарю, Адамс.
Я понял, что продюсер щедро отплатил мне за услугу.
– Три, – вяло произнес Боби.
– Что? – Адамс моргал рыжими ресницами.
– Три… – повторил шеф.
– Послушайте, Боби… – запротестовал я.
Но Адамс деловито вмешался:
– Три? Это мне нравится!
– Лучше три… Так и передайте. – Боби подал знак официанту: проводить!
– Я передам! – Адамс медленно разворачивался к выходу, будто тяжелая бочка, выбрасываемая волной прибоя. – Мне это нравится, джентльмены… Три! Прощайте!
В пять утра, когда истекли сутки, поступил третий конверт:
«Сегодня взрыв – предупреждение. Торопитесь!»
Я позвонил Боби.
– Время не указано? – спросил он, зевая.
– Нет.
– А сколько сейчас?
– Пять. Пошли вторые сутки.
– Спите, Джон, сегодня суббота. А мы пока поработаем… Приглашаю вас на завтрак. И вашего нью-йоркского писаку, если он ничего не имеет против присутствия белых.
Но какой там сон!
Я почему-то вспомнил Раскольникова и старуху ростовщицу. Как они стоят затаив дыхание по обе стороны двери, прислушиваются к малейшему шороху, а под пальто у Раскольникова спрятан топор.
Страшно!
Верно говорит шеф полиции, превосходно знавший Достоевского: с тех пор изменились только орудия убийства, а психология преступника и жертвы осталась той же.
Глава пятнадцатая
– Так почему вы невзлюбили полицейских? – спросил старина Боби Джеймса.
Мы завтракали вчетвером в огромном красном чреве «Джони». Четвертым был Нэш.
– Пустынно, – заметил я вслух, увидев ярусы без людей.
Заняты были лишь несколько столиков.
– А я очень люблю бывать здесь именно по утрам, – сказал Нэш. – Легко пишется.
После вопроса Боби я ожидал взрыва Голдрина. Но он ответил просто:
– Когда мне было шесть лет, меня зверски избили на улице два полицейских.
– За что? – Боби маленькими глотками пил из фарфоровой чашки кофе.
– Не помню. – Джеймс взглянул на него совсем беззащитными детскими глазами. – Я думаю, потому, что был черным ребенком.
– Значит, эти люди были белые…
– Они были не люди, сэр, они были полицейские, – уточнил Голдрин. – Я и сейчас ясно вижу их лица. Совсем как ваше, сэр… Вы все защищаете интересы своего класса…
– Я привык к ненависти, – согласился Боби.
И тут грохнуло. Не очень громко, но прилично: зазвенела посуда, качнулась над головой люстра. Где-то прозвучал сдавленный крик. Боби первым сориентировался в обстановке, бросился со всех ног по служебному коридору. Я бежал за Боби с камерой наперевес, снимая его широкую спину и мелькавшие подметки, пока не очутился на кухне.
Здесь были уже люди Боби. Они провели шефа к взорвавшейся электроплите. В углу стонал, закрыв обожженное лицо руками, повар, случайно оказавшийся у плиты. Голдрин направился к нему.
– Крепись, сын мой, – сказал он громко. – Они по глупости обычно начинают со своих.
Негр отнял на мгновение ладони, уронил голову на грудь. Его унесли на носилках.
После моего утреннего звонка шеф полиции прикинул несколько точек, где может быть скопление народа в субботний день. Его люди дежурили в коридорах, ведущих к ресторану. И хотя в зал было допущено всего несколько человек, весть о взрыве на кухне немедленно разнеслась по небоскребу.
В своей редакции Нэш непрерывно получал по телефонам информацию.
Возникли общественные комитеты по спасению Большого Джона. По квартирам и номерам собирали требуемый террористами выкуп: с каждого жителя две тысячи долларов.
Утренняя служба в церковных помещениях привлекла небывалое количество народа.
Кафе и бары переполнены. Обсуждается один вопрос: взорвут небоскреб или не взорвут.
Лавина звонков из Большого Джона обрушилась в конторы составителей гороскопов и предсказателей будущего. Доходы разного рода астрологов за несколько часов резко возросли.
На всех этажах дети играли в террористов. Возникло несколько случайных поджогов.
Зарождалась паника – самая опасная болезнь при большом скоплении народа.
Штаб полиции Чикаго обосновался в редакции «Джон таймс». Боби и Нэш дружески поделили помещение: редакции оставили кабинет ее шефа, остальные комнаты заняли люди Боби со своими аппаратами, проводами, сигаретами, кофе, сэндвичами; совсем близко – над ними – была вертолетная площадка.
Они сосуществовали на творческих началах: в первый час Боби заглядывал к редактору и был очень вежлив, затем Нэш нырял в соседние комнаты, где полиция снабжала его за аренду помещения своей информацией. К полудню был готов экстренный выпуск «Джон таймс» с шапкой: «Полиция напала на след террориста, произведшего взрыв».
– Вы действительно знаете его? – подошел я к Боби с телекамерой.
– Знаю, – он подмигнул мне.
Я понял его, выключил камеру. Боби действительно что-то знал. Не стоило приставать в суматохе, надо было выждать удобный момент для продолжения репортажа.
Этот день прошел как весьма приличная телепрограмма.
Сэр Крис звонком из Лондона подтвердил намерение Би-Би-Си заплатить мне миллион. При этом он просил пленки. Я ответил, как и прежде, что накапливаю материал, что пришлю репортаж, когда сочту дело сделанным. «О'кей», – ответил деловито потомственный лорд и тотчас поинтересовался, какая у нас погода.
– Дрянь, – ответил я, взглянув в окно, и поежился, вспомнив двух новобрачных у гондолы шара.
Мимо моего этажа проплывала серая мокрая вата; окно было зашторено чем-то веселым, пестрым, как, вероятно, и у сэра Криса в его кабинете. Впрочем, ни Крис, ни весь остальной мир не вспоминали больше уютную электронную гондолу, покоившуюся в самой что ни на есть глубокой тишине Атлантики…
В двенадцать началось совещание в конторе администрации. Присутствовали мэр города и личный представитель губернатора. Кроме меня, в комнату, обставленную по европейскому образцу восемнадцатого века, были допущены два репортера из «Чикаго трибюн», одной из старейших газет. Мне нравилось здесь все – резные кресла, бронза, хрусталь, фарфор; захотелось даже спокойно устроиться на твердом сиденье, опереться о музейную спинку, вытянуть и положить на столик одного из Людовиков ноги. Но я должен работать для своей фирмы, точнее, для Би-Би-Си.
Администратор – тот самый черный грач – от имени хозяев Большого Джона разъяснил, что жизнь небоскреба протекает в соответствии с установленным порядком, что на всех ста этажах не должно быть места ни панике, ни суете, а тем более распространению каких-либо домыслов (одним глазом администратор взглянул на ребят из «Чикаго трибюн») и что он лично имеет свидетельство пострадавшего повара о том, что плита взорвалась по причине технической неисправности.
– Так, так, – произнес в тишине Боби. – Значит, ничего не случилось?
– Случился обычный акт хулиганства, если вы имеете в виду угрозу террористов. Вот и все, господа! – Администратор попытался на минуту стать этаким своим парнем, но, по-моему, роль ему не очень-то удалась. И он сам догадался, взмахнул фалдами своего рабочего фрака, продолжил с пафосом: – Большой Джон есть Большой Джон. Это марка нашей компании. И именно в силу исторической репутации Джон может привлечь внимание любых нарушителей общественного порядка! Надеюсь, – он нагнулся к главе города, – вы не возражаете против такой формулировки, господин мэр? Разве не случаются время от времени в Чикаго разные мелкие неприятности?
Господина мэра я взял крупным планом, и он сразу это уловил, внутренне насторожился. Не было в нем ничего привлекательного: оплывшее маслянистое лицо, утопленные, как патроны в патроннике, глаза. Вот, пожалуй, глаза… Они стреляют всякий раз на любой вызов, но по-разному…
– В Чикаго все бывает, – просто сказал мэр и подмигнул в глазок моей камеры. – Верно, Джон? Ты ведь не первый раз в Чикаго… Да? А теперь еще и отвечаешь за судьбу этого Джона… – Он обвел руками помещение, обернулся к газетчикам и неожиданно рассмеялся. – Да, да, друзья, в Чикаго… в Чикаго… вы знаете… все может ведь случиться…
Администратор визгливо поддакнул. Газетчики никак не прореагировали на грубую хитрость. Представитель губернатора вообще не проронил ни слова – сидел как истукан. Боби сопел носом, как преодолевающий пространство паровоз на картине Тёрнера. Я взглянул на него с удивлением: неужели опытный шеф полиции накаляется? И Боби, опередив движение моей камеры, успокоился, вытянул и положил на столик одного из Людовиков ноги в наимоднейших ботинках. Я снял его суперботинки.
Все поняли, что хозяин положения здесь Боби, и приумолкли. И он молчал. Даже задремал и уже начал чуть похрапывать. Что ж, бывает так, что человек в самые напряженные минуты проваливается в короткий внезапный сон…
– Скажите, дружище, – спросил шеф полиции, не поднимая век, – сколько стоил тогда Большой Джон?
– Разрешите разузнать, – нервно каркнул администратор, – когда – тогда?
– Ну при постройке… – Шеф приоткрыл один глаз.
– Девятьсот сорок миллионов долларов!
– Тех самых долларов? – уточнил Боби. – Еще до девальвации?
– Девятьсот сорок миллионов полноценных долларов, – педантично уточнил администратор.
– И вы жалеете пяти? – Шеф открыл второй глаз. – Пяти нынешних?.. При всей-то вашей прибыли?
Администратор понял наконец, что попал в обычную сеть для ловли дураков.
– А вы хотите, чтоб мы поддались шантажу? – Он говорил это Боби, а обращался ко мне, к моей камере. – Чтоб мы сдались черномазым?.. Кинули им в зубы всю эту мелочь?
Он и в самом деле рассердился, сжал кулаки, встал перед спокойно развалившимся Боби, словно желая вызвать его на бой.
Назревал конфликт. Очень интересный для телерепортажа. Под белой сорочкой, скрытой черным фраком, билось сердце тайного расиста.
– Кто это вам сказал, что пять миллионов – мелочь? – Боби осторожно снял ноги со столика. – Про черномазых? У вас есть данные? Вы их что, видели? А?
– Конечно, не видел… Извините… Просто сорвалось с языка.
– Ну, что вы, друзья… – попытался вмешаться мэр, но Боби отмахнулся от него.
Он достал из кармана носовой платок и вытер стол Людовика.
– Я спрашиваю! – Боби вошел в свою роль. – Кто сказал?
– Компания.
– Точнее!
– Правление…
– Что же они болтали о взрыве?
– Что это обычная история в Чикаго… – администратор развел руками. – Что они надеются на полицию…
– Конечно, мы все надеемся на старину Боби, на его колоссальный опыт. Как обычно, шеф наденет наручники и на этих хулиганов. – Мэр лениво поднялся с кресла, обратился к губернаторскому советнику: – Не желаете аперитив?
Тот промолчал.
– Хулиганов? – переспросил шеф. – Так вот… Примите к сведению анекдотец, а может быть, и просто забавный случай… – Боби начал рассказ, и мэр плюхнулся опять в кресло, а администратор склонился в немом почтении. – Некоторое время назад… одна дама… как мне стало известно… звонила астрологу. Мол, что станет со мной в самое ближайшее время?
Все понимающе улыбнулись.
– Эта дама, к вашему сведению, с шестьдесят первого этажа, номер квартиры… ну, это неважно, – продолжал Боби.
– И что сказал астролог? – заинтересовался мэр. – Что все будет в порядке?
– Не так-то просто… Он сказал, конечно, что звезды зодиака в ее пользу… – Все заулыбались. – Именно сегодня, в этот вечер, не надо ни о чем беспокоиться… Я цитирую астролога, – уточнил Боби. – Все, с кем вы встретитесь, будут полны особого внимания именно к вам, мадам. Особенно, прибавил по телефону этот тип, люди противоположного пола.
Боби остался доволен реакцией присутствующих.
– Ха-ха! – кричал довольный администратор. – С шестьдесят первого? Это такая тощая блондинка? Припоминаю! Ей лет эдак тридцать! С хвостиком!
– Семьдесят девять, – спокойно ответил шеф полиции, и администратор поперхнулся.
– А вам сколько? – спросил Боби администратора.
– Мне – сорок четыре.
Мне даже стыдно стало снимать этого вытянувшего по засаленным швам руки парня – такого административного… И мэра, стрелявшего в нас холостыми патронами, но все же хранившего про запас свое мэрство, знавшего, очень точно знавшего, что взрыв будет, но не сейчас, не сегодня…
– Так вот! – Боби встал с кресла. – Сколько лет в среднем вашим компаньонам?
– Нашим? – нервно спросил администратор.
– Вашим! Правлению вашей компании, которая уклоняется от уплаты пяти миллионов долларов.
– А вы считаете, что надо заплатить? – растерялся администратор. – Разрешите, я уточню про возраст. – Он ринулся к телефону.
– Не надо!
Боби остановил его движением пальца и направился к двери.
– Передайте этим людям, что мне семьдесят… как вы выразились, с хвостиком… Пора подумать о пенсии. Я улетаю… Пусть ваше правление прибудет сюда завтра и попытается остановить взрыв.
В полной тишине Боби (я снимал его спину) направился к двери. Как вдруг остановился, резко повернулся, приказал:
– Включите радио!
Мэр – именно мэр – первый дотянулся до радиоприемника. Передавался очередной выпуск «Джон таймс»:
«…И мы, дети Америки, обездоленные дети, отвергнутые Америкой, мы обращаемся именно к вам: не допустите взрыва. Глупости этой не простят ни ваши дети, ни внуки, ни те, кто еще не родился от них!..»
Я сразу узнал голос: говорит Голдрин.
Говорит своим спокойным грудным голосом, очень далеким по настроению и мыслям от всех нас.
Почему-то мы побежали. Вот так – снялись вдруг с места и побежали. По бесконечным коридорам. Потом почему-то остановились в поисках лифта и никак не могли его обнаружить. Не помню, снимал ли я этот безумный бег.
Все мы ехали навстречу Голдрину.
А в ушах застряла жесткая фраза Боби, обращенная неизвестно к кому:
– Эй вы, заткните его!
Но и в лифте звучал Голдрин:
«Я обращаюсь к вам, несчастные дети…»
– Заткните! – ревел Боби.
– Да заткните вы его! – вдруг пробудился личный представитель губернатора, и Боби удивленно взглянул на этого господина, словно припоминая, кто он такой.
