Текст книги "Ноктюрн Пустоты"

Автор книги: Евгений Велтистов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Глава двадцать четвертая

Оставался один человек, которому можно было высказать все. Я вызвал Аллена. Он слушал, не прерывая, иногда цедил сквозь зубы: «Негодяи… Нечеловеки…» Потом сказал:

– Ты прав на все сто, Жолио! Но ситуация сложнее, чем ты предполагаешь. Слушай сюда! – Это на нашем школьном жаргоне означало: будь предельно внимателен, крути мозгами, соображай!

– Слушаю, Вилли!

– Ты вольно или невольно оказался в эпицентре самой тайной и разрушительной войны!.. Точнее – ты и я. Мы оба. Соображаешь?

– Туговато, Вилли, – промямлил я. – Может, от недосыпания?..

Он тихо засмеялся и сказал словечко, от которого жарко дохнуло давно забытым чувством великого мальчишечьего единства:

– Не дрейфь!

Я свистнул в ответ – совсем как в классе с задней парты, когда был готов отдать жизнь за доверие товарища.

– Слушай сюда, Жолио!.. Я сравнил твои репортажи со своими данными и вывел систему. Понял? Сейчас кое-что напомню.

– Давай.

– Твои давние репортажи об этом славном муравьишке Джино. В конце концов ты нашел виновного – концерн «Петролеум». Он не одинок. У меня сотни снимков отравленных вод морей и океанов, пустошей на месте бывших лесов, исчезнувших рек. Что это, Жолио?

– Уничтожение природы.

– Вспомни Токио, – продолжал Аллен. – США произвели подземный взрыв, вызвали искусственное землетрясение. Спрашивается, зачем?

– Ослабление экономического конкурента. – Я сформулировал наконец то, о чем не сказал в своем коронном репортаже.

– Твои последние на земле туареги. – Голос Аллена звенел от волнения. – Кто мог проделать дыры в небе, сжечь защитный слой озона? Только две державы – или Америка, или Советский Союз.

– Все знают, что именно США добиваются нефти Сахеля, – пробормотал я, сознавая, что факты складываются в страшную для мира картину.

– Мне больно за мою страну, – сказал печально Аллен.

Да, Америку всегда отличала погоня за изобилием за счет остального мира. Шесть процентов населения земного шара привыкли потреблять треть мировых ресурсов. Ради благополучия этих людей, да и то не всех, а лишь обеспеченных, расходовались энергия и ресурсы многих стран и народов, пускались в ход подкуп, шантаж, экономическое давление, государственные перевороты, развязывались в «горячих точках» планеты войны.

Аллен продолжал перечислять методы новой климатической войны, которые он предвидел из своего далекого космоса.

Искусственное цунами смывает города и поселки в странах, которые необходимо держать в страхе… Тысячекратно усиленные молнии уничтожают важные стратегические объекты…

Тропические ливни, вызванные в любой точке земного шара, затопляют целые районы…

Акустические волны на поверхности моря повергают к ужас и отчаяние экипажи кораблей противника…

Десятки стихийных бедствий, как называли прежде непредвиденные явления природы, сознательно запрограммированные военными, политиками, купленными ими учеными, могли быть пущены в ход с такой же легкостью, с какой повернул ураган «Камилла» от Америки на слабые страны.

– Как ты назвал это оружие? – спросил Аллен.

– Оружие Зевса.

– Название годится! (Я чувствовал, что друг улыбается.) Ты всегда был фантазер, Джон.

– Это не мое название, Вилли. Это название авторов операции. Как видишь, они литературно подкованы. Что будем делать?

Он кашлянул, словно выступал у доски, и я весь напрягся: снова находился в классе, вслушивался, как и все ребята, в каждое умное слово Вилли, когда он отвечал на уроке домашнее задание.

– Надо объяснять людям. Прямо и честно. Слышишь меня, Джонни? – Он искал меня взглядом сквозь толщу пространства – времени и видел такого же мальчишку, как и он сам.

– Да, слышу, Вилли! – крикнул я с облегчением, как, бывало, в детстве.

– Честно и прямо, – педантично продолжал он, – предупредить людей о том, что так называемое оружие Зевса является началом вселенского конца. Слышишь? – позвал он. Я кивнул, и он уловил мой знак. – Что любое – ракетное, ядерное, самое сверхсовременное оружие, – продолжал он суховатым тоном, – выглядит рядом с ним каменным топором… Уже сейчас оно постепенно уничтожает планету!..

Я снова вернулся в наш класс, поднял руку:

– Ты уверен, что сумеешь все объяснить и доказать?

– Да, Бари, да! – Тон разговора стал слишком серьезным, раз Аллен пренебрег конспирацией.

– Ты забыл… – начал было я.

– Нет, не забыл! – оборвал Аллен. – Они все прекрасно слышат!.. Электронное ухо Пентагона работает круглосуточно. Предлагаю тебе, – закричал он, – заказать мой код банка. – Он тяжело дышал. – Пока они ищут, ты получишь все данные… Учти, времени мало…

– Аллен, будь другом! – произнес я пароль нашей юности. – Обожди, отдохни несколько минут…

– Давай! – Он понял, что я уже действую.

Первым делом набрал код Аллена в банке информации, и через несколько секунд на телеэкране засветились таблицы и фотографии, на стол посыпались листы фотокопий. Значит, я опередил службу безопасности минут на десять – пятнадцать. Пока они разберутся в моих отношениях с Алленом, отыщут в электронной памяти наши прежние разговоры, сообразят, что к чему, и отнесут свои сводки начальству, я успею сделать все оставшиеся в своей жизни дела.

Я уже звонил по телефону. Сначала – Боби: о лечебнице для Эдди.

– Извините, срочное дело. Как моя просьба? Удалось найти?

Боби сразу понял меня, перешел на телеграфно-условный язык.

– Нашел. Когда начать операцию?

– Я позвоню еще. Спасибо.

Главный редактор новостей Фи-Би-Си Квингер, знавший меня немало лет, встретил предложение с интересом. Я обещал сенсационное сообщение, синхронный репортаж из студии и космоса, но требовал вечернее время, когда у экранов собирается самая представительная аудитория. Я знал, что каждая минута вечерних выпусков спланирована до секунды, что Квингер лихорадочно просматривает листы программ, соображая, чем бы пожертвовать для Бари.

– Такого репортажа у тебя больше не будет! – сказал я.

И Квингер сдался.

– Хорошо. В восемнадцать ноль одну. Программу ведет Райт.

– О'кей! Сейчас согласую с партнером. – И закричал в передатчик Аллену: – Ты можешь в восемнадцать ноль одну по нью-йоркскому времени?

– Я выхожу на связь в восемнадцать ноль семь! – крикнул в ответ друг.

– Как-нибудь продержусь шесть минут без тебя. Готовься! Сценарий согласуем позже.

С главным редактором договорился, что он срочно закажет мои пленки из архива, распорядится подобрать кое-какие материалы, выделит монтажную. До репортажа оставалось около шести часов. Ничего. Успею. И не в такой запарке бывал…

Зашел к Эдди. Положил ладонь на холодный лоб, сказал, что ненадолго уезжаю. Он отвечал, как обычно, взмахом длинных ресниц – сил на слова не хватало. Ресницы сомкнулись: да, он понял.

Предупредил врача о переводе Эдди в другую клинику. Тот ответил: «Возможно, через неделю. Я изучу ваше предложение». Тон его был официальный, взгляд ничего не выражал. Чудак, неужели он думает, что мне не хватает средств на его услуги? Я чрезвычайно благодарен всем докторам этого госпиталя за Эдди, но сейчас не до объяснений.

Теперь – в Нью-Йорк.

Пачка документов Аллена – в кофре вместе с камерой. Кофр привычно-дружески жмет плечо. Такси мчит на аэродром.

Я в очереди на самолет Чикаго – Нью-Йорк.

Два часа полета.

Снова такси. Оно везет меня к Рокфеллер-центру, где среди других вывесок висят знакомые буквы: «Фи-Би-Си».

Лифт задержался: какой-то толстяк никак не может вылезти из-за груды чемоданов. Два негра в белых перчатках чопорно берут чемоданы за ручки и кладут на тележку, а он все лезет вперед и пыхтит, не замечая, что я его снимаю, – прекрасное начало моего последнего репортажа.

Итак, о чем будет он? Пока монтажница выбирает лучшие кадры, я сижу и думаю об этой странной затее, называемой оружием Зевса, и никак не могу понять, кому все это понадобилось. Те, кто убиты, – убиты, раненые – стонут по ночам, живые – пока живут. Но неужели надо сделать так, чтоб на Земле не осталось никого: ни одноглазого забавного старичка Джино, который обязательно должен дожить до старости и рассказать детям историю своей жизни; ни Эдди, которого необходимо вылечить и вновь посадить в автомобиль, чтоб показать, как красив и интересен мир; ни одного из туарегов, который вспомнит, как они работали в цветущем саду на месте бывшей пустыни; ни, наконец, самого автора климатической войны, который в школьном классе, где учится его внук, вдруг признается, как он в молодости был причастен к страшному оружию, но потом сам, своими руками разобрал его на составные винтики – пусть, мол, живут другие!..

Меня вызвал Аллен.

– Что, дружище? – спросил я. – Ты готовишься? Осталось полтора часа.

– Ты взял мои материалы? – Голос друга был строг; я понял: что-то случилось.

– Взял.

– Положение осложнилось, Бари, – сказал Аллен, и в его голосе я уловил непривычные нотки пессимизма. – Космическое управление предложило мне законсервировать станцию, опуститься вниз.

– Что это значит? – спросил я, не представляя своего друга в земных условиях.

– Это значит, что за мной посылают космолет, я должен консервировать станцию, а на все остальное наплевать, – жестко пояснил Аллен.

– Вилли… – сказал я растерянно и замолчал.

Молчал я долго, понимая, что все сорвалось.

Молчал и Аллен.

– Эй, Жолио! – вдруг раздался сквозь космический треск передатчика его живой голос. – Ты где сейчас?

– Где? – Я оглянулся, ощупал глазами тесное пространство помещения. И крикнул с вызовом другу: – Я здесь, Вилленок. На Земле, в Рокфеллер-центре! В Фи-Би-Си. Монтажная номер одиннадцать ноль два! Монтирую пленки для выступления в программе новостей в восемнадцать ноль одну! Как мы и договорились!

– Ну, чего шумишь! – проворчал мой космический друг. – Я тоже готов послать кого угодно к чертям собачьим! Не собираюсь пылесосить станцию. Давай работать над программой! Что ты думаешь там показать?

Мы монтировали с Алленом кадры, пока он не ушел из зоны слышимости.

Вот и все… Надо сосредоточиться… побыть одному. Осталось немного до объявленного срока… Я сел в кресло, чтобы взвесить про себя очень важные для людей слова.

Дверь отворилась, вошел седовласый человек лет семидесяти, одетый в строгий вечерний костюм, человек, каждый жест которого свидетельствовал, что он знаменит.

– Привет, Райт! – сказал я ведущему вечерней программы «Сегодня вечером».

– Джон, что ты выдумал? – спросил Райт. – Неужели ты веришь во всю эту галиматью?

– Верю, Джимми, потому что имею факты, – ответил я, и он посмотрел на меня тяжелым, свинцовым взглядом, махнул рукой, повернулся:

– Ладно, там поговорим!

Через несколько десятков минут начнется программа «Сегодня вечером», там и поговорим. Как обычно – в программе Райта.

Джимми Райт известен всей Америке: каждый вечер в течение часа она изучает его манеру держаться перед камерой и не может придраться к сорочке, галстуку, костюму, словам, жестам, остротам, даже возрасту, – все в нем самое-самое американское. Райт стремительно входил в небольшую студию, уставленную редакторскими столами, когда включены все камеры, и начинал говорить с самого порога. Точнее, с этой секунды, ровно в восемнадцать ноль-ноль, включались камеры студии вечерних новостей. Почти никто в редакции не видел до тех пор Райта, не знал, как он провел утро и день, какой фразой начнет обращение к миллионам телезрителей; помощники Райта не ведали о нем почти ничего, а сто процентов зрителей Фи-Би-Си считали его другом своего дома. От восемнадцати до девятнадцати ежедневно, кроме воскресенья.

Я уже вышел из монтажной, собираясь провести в коридоре пять последних минут перед эфиром, когда меня срочно позвали к видеофону.

Сенатор Уилли смотрел с экрана, и я ничуть не удивился этому вызову.

– Добрый вечер, дружище! – прогудел он, тыча толстой сигарой мне в лицо. – С нетерпением жду передачу… С удовольствием смотрю ваши репортажи… Но только, Бари… – он погрозил сигарой, – прошу без лишних обобщений.

– Вы хотите, сенатор, прокомментировать мое выступление? – резко спросил я. – Или выступление моего друга с космической станции «Феникс»?

Сенатор ухмыльнулся.

– Имейте в виду, Бари, передача из космоса не состоится. Или вы оба послушаетесь доброго совета, или – проиграете!

– Вот что, Уилли! – Я приблизился почти вплотную к экрану, забыв, что имею дело с телевизионным призраком. – Я здесь, в двух шагах от студии… Что ты можешь сделать со мной, дорогой ты мой друг?

И повернулся спиной, направился в студию.

– Остановись, Бари! – хрипел сзади динамик. – Подумай серьезно… Это последнее предупреждение!

Я резко обернулся.

– Я подумал, сенатор. Хочу спросить…

– Да?

– Уилли! Зачем ты убил мою жену Марию? Отвечай!

Экран погас. Уилли отключился.

На одном из контрольных мониторов был уже виден Аллен: он сидел в кресле под пальмой в своей космической дали. Изображение чуть размытое, прыгающее, но к началу трансляции с «Феникса» картинка будет нормальной.

– Ты слышал, Аллен? – спросил я в передатчик.

Он вскинул голову, понимая, что я его вижу, пристально вглядывался в глазок своей камеры.

– Слышал, Джонни, все слышал. – Он говорил спокойно. – Я получил такое же зловещее предупреждение от Пентагона. Они одна шайка, свиные рыла, пострашнее чем у Босха…

– Что будем делать? – спросил я.

– Начинать! – Аллен озорно улыбнулся. – Наша возьмет!

– Ты молодчина, Аллеи! Встретимся в студии!

Глава двадцать пятая

Райт начал, как всегда, суховато, в сдержанной манере перечислять главные события дня. Он обычно не давал оценок, предпочитая, чтобы несложной умственной деятельностью занимались сами зрители, но его точно рассчитанные жесты, прищур глаз, чуть меняющаяся интонация голоса убеждали, что вечерние новости Фи-Би-Си – самые оперативные, самые объективные, самые что ни на есть американские. Группа Райта энергично трудилась здесь же в студии, позади камеры. Звенели телефоны, стучали машинки, бежала лента телетайпа. Самые важные новости тот или иной редактор передавал Райту, и он с ходу оценивал их и включал в обзор.

Я не вслушивался в перечень событий – на контрольных экранах мелькали кадры хроники, заставки, бегущие буквы, и над всем этим парил Джимми Райт, то надвигаясь на зрителя своими резкими чертами лица, то отскакивая в тесную рамочку в углу кадра. Я следил краем глаза за одним экраном, на котором неподвижно застыл Аллен; космический канал связи был закуплен телекомпанией, и через некоторое время мой друг появится на миллионах земных экранов.

Кончилась минута новостей. Камера повернулась в мою сторону. За полукруглым столом меня отделяло от Джимми буквально три шага, однако он встал, подошел ко мне, протянул руку:

– Я хочу представить старого приятеля Бари. Привет, Джон! – Мы обменялись рукопожатием. – Бари не надо особо рекомендовать, так как «Телекатастрофу» смотрят все. – Он сел рядом, устроился поудобнее в кресле, будто один из миллионов телезрителей, спросил просто, по-домашнему: – Чем, Джон, вы нас сегодня припугнете?

– Мировой катастрофой, – ответил я сдержанно.

– Что ж, – Райт едва заметно, чисто по-райтовски улыбнулся, вяло махнул рукой, – валяйте, Бари!

Я почувствовал, как за стенами небольшой студии оживились, хмыкнули, стали звать жен к экранам миллионы американцев. Это мне сейчас и надо.

Пошли телекадры обычной уличной толчеи, которую я снял сегодня: толстяка в лифте, ползущего через горку чемоданов; растерянного человека, искавшего повсюду улетевшую тещу; кадры трагических последствий «Камиллы», снятые уже не мною: разрушенные города со вспоротыми плитами тротуаров, вырванными с фундаментами домами, сплющенными машинами – в Доминиканской Республике, затопленные поля – в Панаме, поиски погибших и пропавших без вести – на островах Гваделупа и Мартиника… Всем этим людям, пояснил я, уготовано одно общее будущее: те, кто сейчас беспечно ходит по улице, завтра могут стать новыми жертвами. Соединенные Штаты Америки, именно США, изобрели самое грозное оружие – климатическую войну – и применяют его на практике. Простейший пример – «Камилла», та самая, которая в течение часа была направлена в другую от Америки сторону…

– Вы сами, Бари, наблюдали этот эксперимент и познакомили нас с энергичным адмиралом Гросом, – вмешался Райт. – Вы изменили точку зрения?

– Нет, я по-прежнему отношусь с симпатией к Гросу. Но он – профессиональный моряк, в данном случае – исполнитель. – Я включил кадры, где адмирал, отвечая на мой вопрос, сказал, что «Камилла» пойдет куда угодно, лишь бы не на Америку, и добавил, махнув рукой: это, мол, знают одни высоколобые – то есть ученые. – Грос оказался прав, – сказал я. – Высоколобые из Пентагона точно рассчитали, куда пойдет ураган после запуска ракет. Трагедия малых стран была запрограммирована заранее…

Райт приподнял густые брови:

– Вы имеете доказательства, Бари?

– Да. – Я предвидел этот вопрос, включил карту. Там было обозначено, как ураган после взрыва в эпицентре, развернувшись, словно танцор на одном месте, ринулся на страны Карибского моря.

– Все доказательства и расчеты даст Аллен Копфманн, – твердо обещал я. – Вот он – передо мной, у телекамеры, установленной на борту космической станции «Феникс». – Я помахал другу. – Привет, Аллен!

Он отозвался немедленно, и на экранах всех телевизоров мелькнуло крупным планом лицо командира «Феникса».

– Привет, Джон! Я готов!

– Вы знаете такое знаменитое в науке имя – Аллен? – успел задать вопрос зрителям Райт, и в ту же секунду точно по сценарию в эфир пошла полуминутная реклама.

Терпеть не могу этих дурацких штучек американского телевидения, которое в самый напряженный момент подсовывает зрителям лучшие в мире товары. Но что сделаешь – не я открыл Америку, не я изобрел телевидение… Для участников передачи – полминуты отдыха. Режиссер закурил, его помощники нацедили из автомата по стаканчику кофе, кто-то просто лег на пол – расслабился.

Джимми Райт несколько секунд ходил возле стола, потом остановился передо мной, спросил серьезно:

– Джон, ты и твой друг в своем уме?

– Мы-то, Джимми, в своем…

Он нервно дернул плечом.

– Значит, вся эта петрушка скоро кончится?

– То есть?..

– Телевидение, Америка и прочее… – Он сел в свое кресло, уставился на хронометр. – Устал я, Джонни… Спасибо, что подсказал выход…

– Пожалуйста, Джимми, – ответил я, вспомнив, что Райту уже за семьдесят.

Конечно, поверить во всю эту бессмыслицу для нормального человека так же непривычно, как поверить в реальность кошмарного сна или в содержательность полотен «отца» так называемого сюрреализма Сальвадора Дали. Кое-где еще мелькают эти сумасшедшие полотна, пылящиеся в отдаленных уголках музеев… Отвратительные формы тел и предметов, искореженное пространство, нагромождение абсурда и ужаса… Одна циничная фраза, оставшаяся от Дали в книгах по искусствоведению: «Единственное, что мне нравится, – это кретинизировать людей», – пожалуй, могла бы стать и философским кредо авторов нового оружия. Но даже Джимми было бы сложно объяснить в нескольких словах эту внезапную ассоциацию.

Мы с Райтом одновременно заметили, как погас контрольный экран Аллена.

– Что случилось, Джимми? – спросил я ведущего, понимая, что только он один способен сейчас разобраться в капризах техники.

– Проверьте связь с «Фениксом»! – бросил Райт помощнику и мгновенно переключился на камеру. – Джон Бари продолжает сенсационное разоблачение тайной операции Пентагона. Через две минуты включится наш космический корреспондент Аллен… Связь нарушена, но наша фирма закупила канал…

Слепой экран на стене, выразительные жесты помрежа свидетельствовали, что Аллен отключен. Передача продолжалась – я показывал репортажи, комментировал их.

Кадры искусственного землетрясения. Искусственной засухи. Искусственного наводнения. Только сейчас, произнося все это, я понял противоестественное сочетание слов: любое для человека бедствие к искусству отношения не имеет!

И спросил Джимми:

– Где «Феникс»? Где Аллен?

– Техника, как всегда, подводит! – ответил с усмешкой Райт. И прикрикнул прямо в камеру на своих. – Эй вы, ребята! Поднажмите там на космотехнику!

Да, Райт не терялся в сложных ситуациях: теперь все зрители ждут, когда починят космотехнику.

Кадры репортажей еще шли, я продолжал рассказ, косясь на пустой экран. Но ведь не могло так продолжаться бесконечно!

Джимми подали записку. Он прочитал ее, включил пульт управления со своего места.

– Только что поступило экстренное сообщение из космического центра, – сухо сказал Райт. – Читаю телефонограмму. – Он бросил быстрый, внимательный взгляд на меня. – «Космическая станция «Феникс» в восемнадцать часов двадцать минут прекратила свое существование… По предварительным данным, наш замечательный ученый, лауреат Нобелевской премии Вилли Аллен Копфманн покончил с собой, взорвав «Феникс».

– Аллен! – закричал я. – Что ты наделал?!

Кадры последних туарегов накладывались на информационное сообщение Райта:

– «Врачи центра, проанализировав информацию со станции, пришли к заключению, что Вилли Аллен Копфманн в последние дни был в нервном состоянии, очень возбужден, впадал временами в инфантилизм…»

– Неправда! – кричал я. – Он здоров! Вы его взорвали!.. Аллен, где ты? Аллен, слушай сюда! – И я свистнул, глядя в красноватый глазок нацеленной на меня камеры, свистнул совсем как в детстве – два пальца под согнутый кольцом язык, вызывая из небытия друга.

Экран «Феникса» был слеп, Аллен не отозвался!

Кто-то тряс меня за плечо. Я поднял голову. Джимми Райт, очень серьезный, с углубившимися морщинами, склонился надо мной.

– Джон, ты в состоянии закончить передачу?

На экране прыгала музыкальная реклама, возбуждая огромное количество будущих покупателей пластинок.

– Да, Джимми, да! – сказал я вслух, пробуя, как работают голосовые связки. – Подайте мне, пожалуйста, кофр! Будьте добры, магнитофон. – И достал кассету.

Бумаги Аллена пусть остаются в сумке; если я заикнусь об их существовании, заинтересованные лица взорвут саму студию вместе со знаменитым Райтом. Да и прокомментировать их мог бы только сам Аллен.

– Мой друг Аллен, как вы слышали, прекратил существование. Он просто мертв, – сказал я, едва кончилась реклама. – Но вы услышите его. У меня сохранилась запись последнего разговора.

Я включил магнитофон.

«Слушай сюда, Жолио!» – раздался мальчишески радостный голос, и вся Америка внезапно очутилась в нашем классе, услышала меня и Вилли, вспомнила про искусственные катастрофы, узнала, как их называют.

– Оружие Зевса! – повторил я вслед за Алленом. – Оно изобретено безумцами, которые постепенно разрушают всю планету.

– Оружие Зевса? – эхом отозвался Райт. – Я начинаю верить, Джон, в ваше предвидение. Это, – Райт сдвинул густые брови, – серьезное обвинение правительству. Но… не понимаю, – он дернул плечом, – зачем ваш друг покончил с собой перед столь важным заявлением?

– За несколько минут до эфира, – спокойно пояснил я, – мне позвонил один человек и предупредил, что передача не состоится, если мы коснемся сути дела! Такое же предупреждение получил Аллен.

– Кто этот человек? – Райт привстал в кресле.

– Я его спросил, – продолжил я, не обращая внимания на нетерпение Джимми. – Я спросил его: «Уилли, зачем ты убил мою жену Марию?..»

– Уилли? – Райт медленно поднялся с места. – Сенатор Уилли?

– Да! – Я тоже встал. – Сенатор Уилли. Он не ответил мне.

– Соедините нас с Уилли! – приказал Райт помощникам, понимая, что наступает развязка самой драматической программы вечерних новостей.

– У меня несколько вопросов к сенатору, – заявил я, глядя в бездонный глаз телекамеры.

– Пожалуйста! – разрешил Джимми.

– Уилли, – сказал я, – зачем ты затеял всю эту нечеловеческую подлость?

– Кабинет сенатора не отвечает, – доложил из глубины студии редактор.

– Уилли, зачем ты убиваешь негров, туарегов, пуэрториканцев, сальвадорцев, панамцев, зачем?

– Квартира не отвечает! – донеслось издали.

– Уилли, зачем ты взорвал самую дорогую космическую станцию? Зачем убил моего друга Аллена? – Я оглянулся на огромные студийные часы: оставались секунды до окончания передачи. – Он по-прежнему не отвечает? – спросил я Райта.

– Теперь ему придется ответить! – резко сказал Джимми.

– Уилли, слышишь меня? – поставил я точку в разговоре. – Тебе придется ответить на самый главный вопрос: зачем ты существуешь?

Говорят, что в холодных голубых глазах Райта застыли слезы.

Критики отмечали, что с Райтом такого не случалось после последнего убийства президента.