Текст книги "Там, где рождаются молнии (Очерки)"
Автор книги: Евгений Грязнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
СУДЬБА
Из кабины станции они вышли, когда в вечернем небе угасли последние отблески багрового заката. По-над рекой, тихо плескавшейся неподалеку, плыла легкая дымка. Свежий ветерок приятно холодил лица.
– Вы уж лучше к нам, Андрей Николаевич. Жена ужин приготовила. В шахматишки сыграем.
– Нет, Юра. Поздно. Пойду подышу свежим воздухом у речки. Вон мальчишки костер жгут, небось картошку пекут. Страсть люблю печеную картошку. Как думаете, угостят? – улыбнувшись, спросил Веслов.
– Угостят.
Они распрощались. Глядя в сторону уходившего офицера, Андрей вдруг почувствовал, что завидует этому юноше. Он даже попытался представить, как встречает Пшеничного любящая жена, лепечет, приветствуя отца, ребенок. В комнате льется мягкий свет. Тепло, уютно. Хорошо! А вот он, Андрей Веслов, и старше Юрия, а до сих пор не женат. «Почему я не женился?» – не раз спрашивал себя Андрей. Перед своими товарищами он оправдывался по-разному. Одним говорил, что офицеру при его кочевой жизни незачем рано обзаводиться семьей. Другим, что учеба в академии помешала. Но понимал: все дело в Надюше. В ней. Одна она завладела его душой. Сколько раз, бывало, ему виделись ее глаза! Виделись ее тугие иссиня-черные косы и эти алые банты в них, словно огромные весенние маки, вспыхивающие за ее спиной.
Ее голос, заразительный, звонкий смех неожиданно слышались Веслову не раз и в ночи, когда выдавались короткие минуты отдыха среди боевого дежурства, и в поезде, увозившем офицера в очередную командировку, когда, стоя у окна, Веслов вдруг замечал среди проплывающих сосенок девушку, так напоминавшую Надю. Такое с Андреем случалось и в кругу друзей, за праздничным столом. Все веселились, а ему вдруг становилось грустно. Товарищи обижались, а он, закуривая новую сигарету, говорил:
– Не обращайте внимания. Грустинка временна.
А память опять вела его в тот городишко, где встретил когда-то Надю. Тогда, увидев ее впервые, удалявшуюся по аллее сада, он, конечно, и подумать не мог, что девушка эта войдет в его судьбу так, что даже каждое воспоминание о ней будет отдаваться в сердце щемящей грустью. А потом они стали встречаться все чаще и чаще. Вначале он и не придавал особого значения этим встречам. Но чем больше их было, тем больше открывал Андрей в девушке удивительного, интересного.
Надя так много рассказывала о композиторах, о любимых писателях, о прочитанных книгах. Столько в ней было неподдельного восхищения перед героями Толстого, Тургенева. А как она читала стихи!
Как-то Веслов попытался сделать Наде предложение. Что-то промямлил. А Надя рассмеялась:
– Кто ж так руку и сердце предлагает? Даже если ты всю свою разлюбезную роту сватами пришлешь – ничего не выйдет. Ничегошеньки… Я ведь еще недоученная. Меня институт дожидается.
– Какой же?
– А ты что ж такой недогадливый. Конечно, филфак… Вот потом, когда научусь чему-нибудь, тогда и разговор у нас с тобой выйдет.
– Выйдет ли? – усомнился Андрей.
– И все-то ты хочешь знать, – шутила Надя.
Любила ли его Надя, Веслов не знал. Но скоро понял другое – без нее ему будет трудно. Андрей чувствовал себя рядом с ней сильнее, увереннее, счастливее, и вся жизнь казалась ему праздником, который никогда не кончается.
Но праздник кончился: Надя уезжала поступать в педагогический институт.
– Но ведь с тобой мы будем переписываться, не правда ли?
На прощание она достала из сумочки фотографию и протянула Андрею. На обратной стороне было написано: «Милому Андрею от Нади. Мы жили по соседству, встречались просто так…»
– Что это значит? – спросил Веслов.
– Подумай, – поцеловав его, она, помахивая сумочкой, пошла по аллее сада, ведущей к крыльцу дома.
Больше Андрей ее не видел. Два письма, полученные от нее из Н-ска, он хранил вместе с фотографией. Потом она перестала писать. Может быть, для девятнадцатилетней Нади эти встречи были действительно «просто так». Может быть, Андрей зря мысленно прибавлял еще две строки из той же песни: «Любовь ворвалась в сердце, сама не знаю как…»
А вскоре и Веслов, собрав свои нехитрые пожитки, уезжал на учебу в академию. В тот день лил дождь. И наверное, потому Андрею было грустно вдвойне. Хозяйка суетилась, накрывая стол к прощальному ужину. А Веслов стоял у окна и смотрел во двор, туда, где, озаряемые вспышками молний, гнулись под дождем тонкие веточки жасмина и сирени. И ему казалось: сейчас мелькнет в кустах такое дорогое ему лицо. А потом выйдет на аллею Надя, улыбнется Андрею и тихо скажет:
– Вот и я…
И опять зазвучит музыка. Грустная-грустная, как этот дождь за окном, как прощальная песня журавлей, как все, предвещающее разлуку с теми местами, где встретил свою первую любовь, где оставляешь частицу своей души. Но музыки не было. И не было Нади. А дождь лил. И уже сигналила машина, посланная командиром роты за старшим лейтенантом Весловым.
…Когда это все было? Сколько лет, сколько зим прошло… Остановившись, Веслов крикнул ребятам:
– Здорово, орлы! – и, побледнев, осекся: среди горящих веток лежал снаряд. Откуда притащили его эти два сорванца и сколько он лежит в костре, Андрей не знал. Интуитивно почувствовал: беда неминуема. Моментально оттолкнув в ложбину старшего мальчугана, он схватил на руки младшего, бросился с ним бежать. В ложбинке, где притаился старший, места уже не было. А до следующей – с десяток метров. Раздался взрыв. Подмяв ничего не понимающего малыша, Андрей упал на землю и тут же потерял сознание.
…Очнулся он от прикосновения чьей-то теплой руки. Открыл глаза и не поверил, что видит все наяву. У изголовья в накинутом на плечи халате стояла… Надя. Она почти не изменилась с той последней встречи. Только у самых глаз появилась едва видимая сеточка тонких морщинок. Да вместо кос с алыми бантами была короткая модная стрижка.
– Ты? – удивился Андрей. – Или я еще не пришел в сознание.
– Пришел. И это действительно я.
– Ты решила навестить меня?
– Нет. Не тебя, а того, кто спас моего ребенка. И я очень рада, что им оказался ты. Ты – герой.
– Я поступил так, как и подобает… – сказал он, поняв, что повторяет любимую фразу своего бывшего ротного. Андрей вдруг так отчетливо представил городишко своей офицерской юности, что захотелось задержать это видение подольше. Но через минуту он спохватился:
– Ты замужем?
– Была…
Надя, выкладывая на стол яблоки, печенье, конфеты, опустила глаза, и Андрей мог, не стесняясь, разглядывать ее в упор. Да, она мало изменилась. Она была все такой же.
– Кто он?
Она поняла, что спрашивал он о муже. Посмотрела на него пристально:
– А ты… женат?
– Нет.
– Из-за меня?..
Он промолчал. Она заплакала.
– Ты извини. Я всегда знала, что ты меня любишь. А я… Да что говорить – поздно…
– Неужели поздно?
– Андрей, я ничего-ничего не знаю. Ты поправляйся, ладно? Осколок вынули удачно. Доктор говорит: все хорошо. Я ухожу, но я еще приду. Ты будешь ждать?..
Веслов молчал. Молчал и тогда, когда Надя, наклонясь к нему, поцеловала в небритую щеку. И лишь когда она вышла из палаты, он произнес:
– Все будет хорошо.
А после долго лежал с открытыми глазами, снова вспоминая городишко своей офицерской юности, свою хозяйку и тоненькую девушку Надю, ее огненные банты и думал: «Как все-таки хорошо, что все это было…» А в душе его звучала и звучала музыка. Звучала чисто, ровно, наполняя душу Веслова запахом и жасмина, и сирени, и дождя, и едва уловимым запахом Надиных волос.
ОСТАВИТЬ СЛЕД…
Письмо было адресовано заместителю командира дивизиона по политчасти майору А. Редько.
«…Спасибо Вам, Анатолий Григорьевич, за то, – писал сержант запаса Виктор Шмелев, – что Вы помогли мне с честью пройти школу армейской закалки. Если потребуется, я готов снова встать в солдатский строй».
И далее Шмелев сообщал, что учится на подготовительном отделении университета, дела идут хорошо и что он, Виктор, обещает во всем высоко держать честь отличного боевого коллектива, в котором служил.
Политработник отложил письмо. Задумался. Шмелев… Виктор… Оператор… Многих таких, как этот воин, держит в памяти Анатолий Григорьевич. Люди пишут, выражают признательность за воспитание.
Да, воспитание людей – дело благодарное, но нелегкое. Ведь сколько людей – столько и характеров, и к сердцу каждого своя, особая, тропка ведет. Попробуй отыщи ее. Робкому – помоги поверить в свои силы, излишне самоуверенному – открой глаза на его спесивость, помоги развеять преувеличенное о себе мнение… Непросто все это. Но надо. В интересах самого человека надо.
И тут нельзя забывать как об отдельном человеке, так и о коллективе в целом, о его сплочении. Не забывать прежде всего политработнику, ведь он душа подразделения, воспитатель, учитель, политический боец…
Уже смеркалось. Анатолий Григорьевич подошел к окну, за которым бесновалась пурга. Вспомнил, как точно в такую же погоду не так давно прозвучала сирена, возвестив о начале учений с боевой стрельбой. Среди тех, кто выезжал на полигон, был комсомолец рядовой Шмелев. Он да еще двое – рядовые Александр Щербаков и Геннадий Матушкин – Анатолию Григорьевичу особенно запомнились. Случилось так, что по разным причинам этих троих солдат на стрельбы поначалу брать не хотели.
– Откровенно говоря, товарищ майор, не хочу рисковать, – доверительно объяснял политработнику офицер наведения капитан Волков и, словно желая усилить свой довод, добавил: – Ну посажу я за экран Шмелева, молодого неопытного солдата, а в запасе буду держать Баркетова, отличника, специалиста второго класса. Разве это расчетливо?
– А расчетливо ли для ответственного дела готовить по-настоящему не всех, а одного-двух солдат?
– Все это так, конечно, – не находил что возразить Волков.
– Но…
Что стояло за этим «но», политработник догадывался. Самому ему также было небезразлично, как выполнят стрельбы тот же Шмелев, другие ракетчики и какую оценку выставят дивизиону посредники. Ну, а если взглянуть дальше, задуматься над перспективой роста молодых солдат? Не доверили молодым воинам раз, другой, а там они решат, что вообще надо ли стараться, расти, овладевать в совершенстве боевой техникой, раз спрос с них, молодых, невелик, да и есть люди поопытнее их…
Так приблизительно говорил Анатолий Григорьевич офицеру наведения.
– По идее правильно, – все еще искал оправдательных мотивов Волков.
– А зачем же правильную идею отрывать от правильных дел?.. Не вижу логики в ваших рассуждениях и действиях, – уже более определенно и категорично сказал политработник. – Главное – давайте на занятиях большие нагрузки и Шмелеву и другим молодым солдатам.
А через несколько дней, беседуя со Шмелевым, Редько поинтересовался, как у него идут дела. Солдат ответил, что старается, но только настроение иногда падает – стрельбы-то, мол, новичкам не доверят.
– Доверят, – сказал политработник, – все молодые солдаты включены в полигонный расчет.
– Спасибо вам за это, товарищ майор.
Какими же чуткими к этим доверчивым сердцам должны быть старшие товарищи. Политработник не раз убеждался: слово человека чуткого, всей душой болеющего за дело, показывающего пример в службе, всегда находит нужный отзвук в сердцах воинов.
Работая со всеми, доходить до каждого – к этому стремится каждый политработник. Но не каждому удается. Не удавалось поначалу и майору Редько. На первых порах он объяснял это тем, что людей в дивизионе много, а он один, разве дойдешь тут до каждого, везде успеешь?
Выслушав такое объяснение политработника, начальник политотдела заметил:
– И не успеете, конечно. Если бы, скажем, дирижер не руководил оркестром, а пытался попеременно играть на каждом инструменте, то дело бы у него на лад не пошло.
Начальник политотдела посоветовал, как надо направлять на решение задач воспитания партийную и комсомольскую организации, актив. Приезжая в подразделение, часто интересовался, как идут дела у политработника.
…Офицеры ушли домой, а Редько задержался. Уже в привычку вошло у него остаться на полчаса-час, обдумать дела на следующий день. Он любит эти минуты одиночества, которые позволяют и с мыслями собраться, и с совестью побывать наедине. Сейчас, когда комната согрета теплом паровых батарей, а снежные бураны носятся за окном, Анатолию Григорьевичу становится зябко от воспоминаний о той погоде, в какую дивизиону пришлось действовать на учениях, отстаивая звание отличного.
Очень трудно было. Но звание отличного с честью отстояли.
С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
Над пустыней опустилась ночь, и окружающие предметы, словно стертые кем-то небрежно, утратили четкость контуров, а затем и вовсе растворились во тьме.
С моря повеяло прохладой. Весь день нещадно палило солнце, накаляя песок, и теперь этот ветерок, заметавшийся в ночи, приятно освежал тело.
Возвращаясь с позиции в офицерский городок, я предвкушал, как окунусь в холодную воду и вместе с песком смою с себя накопившуюся усталость. И в то же время не переставал думать о тех, кому приходится ежедневно в этих песках, среди ветра и зноя, нести трудную службу.
– Стой, кто идет!? – неожиданно раздался тоненький детский голосок, и передо мной возникла фигурка маленькой девочки.
– Свои, – ответил я, вначале растерявшись, а потом рассмеялся и спросил:
– Ты почему не спишь? Кого-нибудь ждешь?
– Папу, – серьезно ответила малышка, – у него сегодня день рождения.
– Как же зовут твоего папу и сколько ему исполнилось?
– Иван Терентьевич Шейко. А исполнилось ему вот сколько, – и девочка три раза взмахнула обеими ручонками.
– Тридцать?
– Ага, – подтвердила моя маленькая собеседница и спросила меня:
– Вы не знаете, мой папа скоро придет?
Ответить я не успел: девочку позвала мать. Откровенно говоря, это выручило меня. Я не хотел огорчать ребенка и говорить, что папа задержится, а обнадеживать было нельзя: девочка бы не легла спать, ожидая отца.
Уже поднимаясь на крыльцо, я начал восстанавливать в памяти, как же прошел этот день у капитана Шейко, день, когда ему исполнилось тридцать лет.
…Утром вызвали в штаб части командира дивизиона. Потом там же потребовался его заместитель. Обязанности командира дивизиона пришлось исполнять капитану Шейко. Дел сразу прибавилось. Необходимо проверить, как тренирует операторов офицер наведения. Опыта у лейтенанта еще маловато, не все еще ладится у него. А впереди – стрельбы… Надо собрать расчет дизелистов, побеседовать с ними об ответственности за сбережение аккумуляторов. Во время последней проверки комиссией штаба здесь были обнаружены недостатки. Почему так случилось? Размышляя над этим, Иван Терентьевич с горечью признавался себе, что в чем-то он допустил промах и сам. Во всем положился на младшего сержанта Суслова, мало контролировал его.
Конечно, один везде не успеешь. Забот у командира много и тут, правильно говорят: без надежных помощников не обойтись. А Суслова еще надо учить и учить. И не только его – всех сержантов. Некоторые из них забывают регулярно подводить итоги социалистического соревнования, другие не учитывают индивидуальных способностей солдат. Отсюда – ошибки. А сам он, капитан Шейко, всегда ли учитывает эти особенности, обучая сержантов?
Вспомнился капитану случай с сержантом Евгением Кувакиным. Однажды во время тренировки Кувакин стал допускать ошибки. Шейко удивился: лучший сержант в подразделении – и вдруг промахи. Говорит об этом Кувакину, а тот слушает его рассеянно. Не выдержал Иван Терентьевич, сгоряча отругал сержанта.
А оказалось – зря. Поговори он тогда с сержантом по-другому и узнал бы, что причины для плохого настроения у командира отделения веские. Сержант письмо из дома нерадостное получил.
Да, воспитание людей – дело тонкое…
Иван Терентьевич направился было к выходу, чтобы поспеть на тренировку операторов, как зазвонил телефон. Штаб требовал поторопиться с очередным донесением, касающимся боевой учебы. А через некоторое время поступило еще одно приказание: направить в часть двух солдат, подлежащих увольнению в запас. Затем еще одно: направить в партком воина, принятого парторганизацией кандидатом в члены КПСС.
Капитан Шейко тут же отдал необходимые распоряжения. Но уйти ему опять не удалось. Пришлось решать и многие другие вопросы. Вот когда Иван Терентьевич понял, каково приходится их командиру. Видимо, здесь необходимо иметь особое дарование, чтобы не распылить свое внимание на так называемых мелочах, уметь быстро определить, что делать в первую очередь, что во вторую, а что и в последнюю. На первый взгляд, все кажется главным, все вроде требует безотлагательного решения. Но это только на первый взгляд. Сориентировавшись в обстановке, капитан Шейко стал действовать уверенней. Вызвав старшину и некоторых офицеров, он поставил им задачи, а сам, надев фуражку, направился на позицию.
Здесь шла тренировка. В кабине станции наведения ракет полутемно. Сколько бы раз сюда ни поднимался Иван Терентьевич, каждый раз его охватывало какое-то особое чувство. Волна гордости поднималась в груди, заставляла сердце биться учащенней.
– Поиск… азимут… дальность… – командовал офицер наведения.
Капитан Шейко встал за его спиной. Сейчас Ивану Терентьевичу хорошо видны и обстановка на экране, и строго сосредоточенные взгляды операторов. На рабочих местах смена рядового Хачатуряна, в которую входили молодые воины рядовые Поплавко и Карпенко. Офицер наведения щелкнул тумблером. На экране сразу же усилились шумы, перерастая в сплошную пелену. Помехи!
Операторы не растерялись. Руки их застыли на штурвалах. Сейчас одно неосторожное движение может испортить все дело. Иван Терентьевич довольно усмехнулся: кое-чему уже выучилась молодежь.
В какой раз воины повторяют свои доклады и сколько им еще предстоит тренировок с тем, чтобы стать настоящими мастерами ракетных пусков! Но та старательность, с какой трудятся офицер наведения, эти юноши, совсем недавно надевшие солдатские погоны, радует капитана, вселяет в него уверенность, что они станут, обязательно станут умелыми специалистами. А пока боевая работа продолжается. Иван Терентьевич не вмешивается, только наблюдает, фиксируя в памяти каждую неточность в действиях операторов, и в то же время подмечая «изюминки» у отличившихся.
Тренировка окончена. Сейчас офицер наведения подведет ее итог. Капитан Шейко смотрит на лейтенанта, ждет, что тот скажет.
– Цель проведена хорошо. Все операторы с задачей справились. У кого есть вопросы?
И тогда капитан Шейко сам подробно проанализировал работу операторов. Закончив, он приказал продолжать занятия, а сам направился в другой расчет…
…Возвратился домой в этот день Иван Терентьевич позже обычного. Я не знаю, дождалась ли его дочка, что говорила ему жена, но товарищи по службе его поздравили. Об этом мне стало известно позднее. Сейчас, мысленно перебирая отдельные события того дня, как бы снова вижу перед собой капитана Ивана Терентьевича Шейко, этого широкоплечего, сильного офицера, и думаю о людях, которые в знойных песках на совесть выполняют свой воинский долг. И когда требует служба, эти скромные люди умеют отодвигать на задний план все личные дела, потому что для них нет выше заботы, чем забота о боевой готовности вверенного им грозного оружия.
ЗОРИ ПРИГРАНИЧНЫЕ…
Граница… Вдали в легкой синей дымке – горы. Медленно плывут над ними полупрозрачные облака, задевая за вершины. За горными отрогами – чужая сторона. И только облакам да еще птицам, этим вечным странникам, позволено перелетать этот заветный рубеж. Граница – не просто линия, изгибающаяся на карте. Это – место, откуда начинается Родина. И понятна взволнованность воинов-локаторщиков, вслушивающихся здесь в строгие слова приказа о заступлении на боевое дежурство по охране и защите воздушных рубежей СССР. Лучшим из лучших доверяется право на поднятие флага, символизирующего начало службы новой смены.
Четким шагом выходят эти воины из строя. Сверкнув на солнце золотистым серпом и молотом, устремляется вверх алое полотнище. В торжественной тишине звучит Государственный гимн Советского Союза. Незабываемые минуты! Вся необъятная Отчизна напутствует в этот момент своих сыновей на бдительное несение боевого дежурства, вручая им священные ключи от огромного чистого неба над своими безбрежными просторами.
Все самое дорогое, самое сокровенное проносится в памяти каждого. В строгом молчании строй. Каждый в нем мысленно повторяет только одно слово: «Клянусь!»
Тучным нивам и густым рощам, степям и горам, городам и селам с их большими магистралями и укромными тропинками; отцам и матерям, невестам и женам клянутся солдаты и офицеры, что службу будут нести верно, глаза их будут зоркими, руки – твердыми и в стрельбе меткими.
…Подул легкий ветерок, и звезды, которые отсюда, с открытой площадки на гребне горы, представились крупнее, будто зашевелились. Старший лейтенант Саркисян, окунувшись в свежесть ночи после душной квартиры, прислушался. Темень была полна шорохов. Запутавшийся в ветвях одинокого инжира ветерок, словно монетами, перезванивал чудом уцелевшими листочками. А Саркисяну казалось, что это не листья шепчутся о чем-то своем, сокровенном, а шелестят звезды. Небо над ними было такое же, как и над его родным Баку, и не такое. Где-то в глубине души офицер понимал, что небо одинаковое, а вот он, Грант Саркисян, после приезда на ату приграничную точку изменился. Мечтал ли он раньше о службе на границе? Кто из мальчишек не бредит этим! Грант тоже завидовал людям в зеленых фуражках. Но так уж случилось, что стал он не пограничником, а локаторщиком. И не жалеет. А то, что он несет боевое дежурство у самой границы, всегда вызывало в сердце старшего лейтенанта особую гордость. Конечно, он понимал, что и ответственность за дела, за поступки здесь выше. И поэтому всеми силами стремился оправдать доверие, оказанное командованием.
Радиотехническое училище Саркисян окончил с отличием, быстро продвигался по службе. Но он понимал, чтобы давать постоянно подчиненным что-то новое, надо иметь его. Над собой нужно больше работать, а не довольствоваться старым багажом знаний. Так он стал заочником высшего инженерного училища. И в этом он был не одинок. Старший лейтенант Старченко окончил академию. Капитан Сиятеков уже окончил высшее инженерное. У старшего лейтенанта Бугаевского диплом инженера.
На собственном опыте Саркисян убедился: не мешает заочная учеба, а, наоборот, помогает. Конечно, при условии, если временем распорядиться правильно.
Бежит время на приграничной точке быстро. Кажется, недавно Грант встретил здесь, в отдаленном гарнизоне, ту самую единственную, которая стала его женой, а скоро уже их дочке Инночке будет три года. Смешной маленький человечек! Как она любит сказки, как ей хочется быстрее подрасти, чтобы самой читать книжки!
Где-то треснул сучок. «Опять, наверное, лисьи штучки, – мелькнуло в голове старшего лейтенанта. – Ишь, плутовка: повадилась воровать кур, надо бы проучить, да вот времени никак не выбрать. То одно, то другое. Заботы, заботы…»
Еще тогда, когда его только назначили на новую должность, он не раз задумывался, как сложатся его отношения с подчиненными. Помнится, как-то встречал он на станции жену с дочкой. Дальше на машине ехали. Погода была дождливая, слякотная. Дул пронизывающий ветер. Подъехал к горе – машина буксует, наверх мотор не тянет. Ребенок плачет. Пешком далековато. Что делать? Растерялся Саркисян. Но из подразделения пришли люди, выручили.
Путь к душе человека тоже похож порой на подъем в гору. Ясно, это вовсе не означает, что надо быть добреньким. Требовательность – это тоже забота о человеке, только забота скрытая, глазу невидимая.
В гарнизоне завыла сирена. Грант на цыпочках вбежал в комнату. Жена уже держала в руках его чемоданчик. Он брал его всегда, уходя по тревоге. В нем вещи первой необходимости. Подъем по тревоге среди ночи – дело в городке обычное. Казалось бы, Аннушка должна была привыкнуть к этому. Но каждый раз сигнал сирены ее настораживал. Кто знает, какая она, тревога? Учебная или боевая? Граница есть граница. Она покоя не ведает…
Через несколько секунд старший лейтенант Саркисян в полной экипировке напрямик бежал туда, где на фоне темного неба кружили крылами локаторы. Привычно ориентируясь в полумраке помещения, Саркисян шагнул к индикатору и оказался в понятном и близком ему мире электроники, с мерцающим разноцветьем лампочек, с ровным гудением вентиляторов и слабым потрескиванием реле. Здесь начиналась военная юность Гранта, здесь он встретил свою зрелость. Но никогда он не чувствовал себя придатком этого сложного механизма– всегда только повелителем. Вначале, правда, не совсем умелым, но с годами более опытным. И удивительное дело: чем глубже он познавал технику, тем больше как бы исподволь ощущал неудовлетворенность достигнутым. Каждое узнанное будто приоткрывало дверцы к новому, еще неизведанному.
– Обеспечить выдачу ноль первой цели, ноль второй… – прозвучали команды в динамиках.
«Противник» (а это были свои самолеты, имитирующие вероятного противника) пытался внезапно прорваться к охраняемому объекту. Почти прижавшись к горным складкам, маскируясь помехами и ловко маневрируя, цели шли со многих сторон. Но операторы радиолокационных станций своевременно засекли «противника». И бесперебойно выдавали информацию о воздушной обстановке на КП.
Сравнивая данные о целях, старший лейтенант Саркисян про себя с удовлетворением отметил, что действуют его подчиненные расторопно. Быстро наносит засечки о пути движения самолетов на планшет рядовой Андрей Сельденрайх. Графика его работы безукоризненная. Без устали считывает информацию младший сержант Алексей Баталов. Уверенно действуют радиотелеграфисты младший сержант Вячеслав Глазков, рядовой Владимир Киреев.
Вводные следуют одна за другой. Но едва воины отразили нападение «десанта», как по громкоговорящей связи разнеслось:
– «Противник» применил оружие массового поражения!
Надеты средства защиты. Проверена герметичность входов и выходов. Труднее дышать. Но ритм боевой работы прежний. За второй вводной поступила третья: вышел из строя кабель!
– Всем перейти на работу по радио! – приказал Саркисян.
С полуслова поняли своего командира солдаты. Дополнительно включены приемники. Осложнилась обстановка в воздухе. Резко увеличилось количество целей. Саркисян принимает решение включить резервный индикатор системы и сажает за него лучшего оператора.
Радиопомехи! Доклад об этом тут же поступил Саркисяну. Но для умелых воинов помехи – не помеха. Команды поступают на КП бесперебойно…
…Отбой тревоге объявили тогда, когда с порозовевшего неба уже сходили звезды. Старший лейтенант Саркисян вышел на улицу, устало прислонился к дереву. Удивительное дело: устал, а спать ему не хотелось. Может, потому, что утро было таким чистым и свежим, а может, потому, что командир, отметив высокую подготовку его подчиненных, объявил им благодарность?
