Текст книги "Семейная реликвия"

Автор книги: Евгений Богат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

«Хотел пошутить!» – подал кто-то реплику в переполненном зале, и несколько человек невесело было рассмеялись и мгновенно умолкли под острыми взглядами судей. «Хотел пошутить», – мертвым голосом в мертвой тишине повторил подсудимый.

Я, наверное, был единственным человеком в зале, который поверил, что он действительно ЕГО убивать не хотел. Он выстрелил не в ЭТОГО человека, он даже не видел его, наверное, в те роковые секунды. Он выстрелил в чуждую ему, отвергавшую его реальность, что не уменьшает его вины, но сообщает ей какое-то новое, третье или четвертое, измерение, которое все же надо осмыслить, если не на суде, то после суда.

Надо отдать должное одному из судей, который однажды углубился было в это третье или четвертое измерение, задав вопрос тонко-психологический, даже, пожалуй, философский: «А если бы вам было известно, что сосед наверху не елку новогоднюю устанавливает, а состраивает столы для поминок, если бы вам это известно было, помешал бы вам шум или нет? Поднялись бы вы наверх с оружием?»

Подсудимый молчал. А я подумал: ЭТОТ шум ему бы не помешал. А наверх он поднялся бы, но не с оружием, а умягченный, растроганный, чтобы помочь в печальной работе.

Ему мешал ИНОЙ шум: веселья, торжества жизни.

Верхний сосед человек был открытый, общительный, веселый, играл хорошо на гитаре и пел хорошо. И люди у него бывали общительные и веселые. Они тоже пели, а иногда танцевали. Но собирались не от пустоты жизни, а в честь радостных дат и событий.

Нижний сосед сам не поднимался утихомиривать, посылал жену. Однажды ей объяснили: «Вы уж не сердитесь, но у нас большая радость – вышли на первое место по всем показателям».

«Когда же у нас-то радость будет?» – тяжко, с искренним сокрушением сердца ответила соседка и пошла к себе и повторила этот вопрос мужу: «Когда же у нас-то радость будет?»

Тот молчал, подняв непроницаемое лицо к источнику веселого шума. Он относительно рано, лет в 55, вышел на пенсию, потому что работал в Заполярье и имел соответствующие льготы. Жена его перед судебным заседанием в коридоре рассказала мне, что в молодости он любил и пошутить, иногда зло, но не переступал никогда черты, за которой шутка как бы сама собой переходит в мучительство… На пенсию вышел с деньгами. Было у него, как и у соседа верхнего, двое детей. «Жить бы и жить, – сокрушалась жена в коридоре суда, – дом – три комнаты, кухня, лоджия – полная чаша, дочь вышла замуж, пошли бы внуки».

Разрешу себе небольшое отступление в сторону. Врач-невропатолог рассказывал: «Обратился ко мне больной – бессонница, раздражительность, полный джентльменский набор неврастении, кстати, тоже писатель. Объясняет расстройство нервов тем, что наверху въехали новые соседи и дочь их разучивает гаммы на пианино. Эти гаммы довели его до умопомрачения. А я ему: „Вообразите, точнее, убедите себя, что наверху играет ваша дочь“. Он дочь обожал, но жил с ней порознь, развелся с женой. „Убедите себя в этом, – говорю, – потому что мешает вам не шум, а отношение к шуму“. Месяца через два вошел он ко мне, посвежевший и тихий, и похвастался: „Дочь наверху уже играет Моцарта“.»

В воспоминаниях о Борисе Пастернаке запомнился мне маленький сюжет: в городе Чистополе в сорок втором он ютился в чужом доме, у местного жителя, и с утра до вечера работал над переводом «Ромео и Джульетты». Хозяин, возвращаясь с работы, ежевечерне заводил патефон с любимыми песнями типа «У самовара я и моя Маша».

Пастернак однажды не выдержал этой пытки патефоном, вышел на кухню, резко отчитал хозяина за то, что он мешает ему работать над шекспировским переводом. Но работать уже не мог, не потому, что ему мешал патефон: его начала мучить мысль, что эта музыка с Машей и самоваром – единственная радость и единственная утеха людей, тяжко работающих по двенадцать часов в сутки на заводе, и он посмел им эту радость отравить. Пастернак вернулся в кухню и извинился перед хозяевами. Больше патефон ему не мешал, и он неплохо под его музыку перевел «Ромео и Джульетту».

Не потому ли шум горя мешает нам меньше, чем шум радости, что беда устанавливает равенство между людьми: все мы, как говорили в старину, «ходим под богом», все мы подвержены ударам судьбы. Не отсюда ли часто и наша человечность в ситуации чужой беды: завтра может настать час нашей беды и мы сами будем нуждаться в человечности.

Иное дело – чужая радость. Она, радость, избирательней беды. Она может к тебе постучаться сто раз, ко мне – ни одного. А то, что эта самая радость может стать и твоею, если ты поймешь, что патефоном тешатся люди, уставшие от тяжкой работы, – это дано вобрать в себя не любому. Чтобы вобрать, нужна живая душа.

Нередко бывая в судах, я и задумывался нередко: почему человек не хочет (если ему верить, а я верить склонен) ударить, а ударяет, как в нашем сюжете дочь капитана, не хочет убивать, а убивает, как нижний сосед верхнего в последней истории? В чем суть, логика этих неожиданных, будто нечаянных ударов? В юридическом аспекте они, разумеется, умышленны. Но умысел первоначальный и самый существенный был не на удар, а на отрыв от себя чужой судьбы, чужой радости, чужой жизни. Умысел был на отъединение себя от той человеческой общности, в которой не наносят ударов. Умысел был в расчленении, рассечении реальности на две части: бесконечно обожаемую, твою, и бесконечно несущественную, не твою.

…Юный герой повести Ю. Вяземского «Шут» задумал «шутэны», то есть жестокие шутки, как защиту от несправедливости и жестокости и месть за униженных и обиженных. Он стал и судьей, и палачом в одном лице, закрытом маской шута. Он почувствовал в себе абсолютную могущественность. А сознание абсолютной могущественности разрушает.

Отвечать на зло «шутэнами» – идти к разрушению себя.

Помогает уцелеть иное – упорное соучастие в созидании добра, что не легко и не часто заканчивается победой. Но надо уметь достойно терпеть поражение. И в поражении сохранять себя, помня, что порой иллюзорная победа, победа-фантом, страшнее честного поражения, поражения-реальности. Честное Поражение оставляет надежду на лучшее будущее. Иллюзорная победа будущее отнимает.

Юный герой Ю. Вяземского любил повторять, что шутовство – «оружие безоружных». Но когда «шутэны» ожесточают и «безоружный» берет в руки ружье, то ружье, которое, наперекор известному чеховскому высказыванию, в первом акте на стене не висело, в последнем акте стреляет. Лично я полагаю, что это и есть самое опасное ружье; висящее в первом акте на стене менее страшно, его можно вовремя снять со стены.

Наверное, нет более трудного творчества, чем творчество подлинных человеческих отношений. Но если мы не отдадим им силы души, то как угадать заранее, к какому лбу повернутся дула ружей, которых до поры до времени будто бы и не было!

1984 г.

Судьбы
(Письма к писателю)

Уважаемый Евгений Михайлович!

Я живу в г. Тольятти, работаю в читальном зале юношеской библиотеки. Мне 42 года. Зовут меня Гринвальд Валентина Константиновна. У меня есть муж и дочь.

Прекрасно знаю Ваши книги «Чувства и вещи», «…Что движет солнце и светила», «Золотое весло», «Ничто человеческое…» Слежу за Вашими статьями в периодике. Поэтому решила обратиться к Вам.

В журнале «Аврора» за 1981 год № 2 у Л. Лебединской прочла такие строки:

 
Будь это гром,
            будь это тихий танец,
Нас уголочки всей земли зовут,
И на плечах висит
            походный ранец,
И соловьи за пазухой живут!
 

М. Светлов. «Комсомольская песня»

Какие добрые и радостные строки! Сколько в них любви к путешествиям, открытиям, ко всему, что называется жизнью. Как поверить, что их написал человек, лежа на больничной койке, тяжко страдающий, глядя в широкое окно, за которым вот уже много месяцев шевелились одни и те же ветки деревьев.

Они меня поразили как громом. Мне тут же захотелось написать о моем друге, который вот уже 17 лет прикован тяжелым недугом к постели. Этого человека я знаю давно, глубоко ценю и уважаю. Он жизнерадостен и жизнедеятелен. Работает социологом на Волжском автомобильном заводе. Лежащий социолог большой знаток своего дела.

В 17 лет преуспевающий в математике и физике мальчишка мечтал быть физиком-теоретиком. Но операция на позвоночнике приковала Сергея к постели навсегда. Болезнь не смогла победить его. Он поступает в планово-экономический вуз на заочное отделение. Заканчивает его успешно и устраивается работать переводчиком (знает в совершенстве английский, польский, читает на французском). А в 1976 году он получил квартиру в автозаводском районе, и ему предлагают работу социолога на ВАЗе. Работу дают по телефону или привозят на дом. По работе ему приходится встречаться с очень многими и разными людьми, и все, кто побывал у него однажды, стараются продолжить свое знакомство с ним. Интересный, умный собеседник, увлеченный работой, умеет жить так, что, страдая, не вызывает к себе жалость, а только уважение. В нем привлекает доброжелательность к людям, теплота сердца, неумение жить для себя. К нему обращаются с радостью и горем – всех принимает, не щадя своих сил и здоровья. Привык беспокоиться о других, сострадать кому-то, спешить помочь, ободрить, встряхнуть, если не делом, то словом. Он нужен всем, рядом с ним люди становятся лучше. Многие считают, что это благополучный человек, из-за его бодрого тона и неунывающего характера.

А дома книги, книги, книги. Когда-то я ему носила много книг (все новинки выходящей литературы: художественной, литературоведческой, по философии и т. д.), журналов и поражалась, каким образом он успевает прочитывать все. Большой эрудит, прекрасно знает литературу, увлекается поэзией, сам пишет стихи, печатается в местных газетах «За коммунизм» и «Волжский автостроитель». По заданию газеты «За коммунизм» рецензирует молодых поэтов и прозаиков, участвует в литературных конкурсах. По его сценарию был поставлен фильм в содружестве с Апасяном «Память моя и твоя», который получил в области приз – II премию.

Постоянные болезни и больничные палаты отнимают много душевных и физических сил. И все-таки, превозмогая боль и страдание, работает, пишет стихи и рассказы, помогает в работе нашей библиотеке (в частности, под его непосредственным руководством создан при библиотеке клуб любителей кино).

С наступлением лета с помощью жены Люси, друзей садится в машину (сам водит автомобиль, хотя сидеть может 2–3 часа в день) и совершает прогулки на природу. Трудностей для Сергея и Люси не существует. Романтика трудных дорог всегда привлекала их. Золотое кольцо, дороги солнечной Молдавии, а в год 150-летия со дня рождения Л. Н. Толстого побывал в Ясной Поляне, после чего появилась в местной газете статья, которую прилагаю к письму.

В зимние долгие месяцы, когда нельзя выходить гулять, он тоскует по солнцу и ветру. Часто, придя к ним, наблюдала, как Сергей, лежа, ловит зеркалом лучи солнца и направляет на себя, потому что окна его квартиры выходят на северо-восток и редкие лучи с трудом проникают в квартиру.

Люся! С этим именем как-то сразу становится светлее и теплее на душе. Она неотлучно находится рядом с Сергеем, как часовой, с той лишь разницей, что 13 лет не уходила со своего поста.

Красивая, обаятельная, умная женщина вышла замуж за Сергея уже больного. Работала учительницей в школе, вела черчение и рисование. Не имея своих детей, всю любовь материнского и человеческого сердца переложила на чужих детей. А когда серьезно заболела (операция на голове), дети приходили классом с поздравлениями и цветами, приглашали вновь вернуться к ним в школу. Сейчас Люся снова работает.

Всегда веселые, жизнерадостные, оба больные, эти два сильных человека побеждают вместе свою неизлечимую болезнь каждый день, час, минуту.

Уважаемый Евгений Михайлович.

Если Вы сможете к нам приехать в Тольятти, милости просим. Мы покажем Вам наш молодой и красивый город, завод. Здесь Вы найдете немало интересных людей, а о таких людях, как Сергей и Люся, не писать нельзя.

С уважением Гринвальд В. К.

Мой адрес: 445031 г. Тольятти, ул. Фрунзе, дом 15, кв. 456.

Письмо из Тольятти В. К. Гринвальд я бы отнес к жанру классически-судьбинных писем, то есть в нем «сжата» история жизни человека, о котором читатель хочет рассказать писателю.

Письма судьбинные я особенно люблю. Это, по существу, небольшие документальные новеллы, в которых раскрывается характер и жизнь личности, чем-то замечательной. Повествование обычно идет не от первого, а от третьего лица – автор рассказывает не о себе, а о судьбе «сторонней», в которой открылось нечто, достойное стать уроком для многих людей.

Но бывают и иные судьбинные письма – человек рассказывает именно о себе, это, по существу, исповеди, не фабула жизни, а жизнь души. Я перечитываю их иногда по несколько раз, чтобы понять не только строки, но и то – самое существенное в письме! – что живет за строками.

Письма эти я назвал бы потаенно-судьбинными. Большинство из них публиковать нельзя по тем же соображениям, по которым должна быть окружена тайной любая исповедь. Но бывает, что сам автор письма хочет, чтобы урок его жизни чему-то научил современников, и разрешает публикацию письма с непременным условием «не называть настоящего имени».

Вот одно из исповедально-судьбинных писем.

«Мне 56 лет, пишу писателю первый раз в жизни.

Сегодня у меня хорошо на душе. Всю минувшую ночь я беседовала с моей маленькой подружкой. Ей только 25 лет, но жизнь уже начала наносить ей удары. Она тоже надела „маску“ (это ее слова). Нет, маску не шута[7]7
  Письмо я получил после опубликования в «Литературной газете» очерка «Шутэны».


[Закрыть], а благополучия, за которой спрятала лучшее в себе – свое сострадание, умение сопереживать. Боится сочувствия, жалости, непонимания. Отгородилась от людей, не видит выхода к ним.

Она и ко мне явилась не с бедой, а с подарком. С подарком за… доброе отношение к ее семье, за помощь в трудную минуту.

Моя реакция удивила ее. Она смотрела на меня вопрошающими, широко открытыми глазами и не могла понять, почему ее подарок обидел меня.

Для нее стала откровением банальная истина: добро, оплачиваемое материально, перестает быть добром…

Всю ночь потом мы говорили о жизненных ценностях, добре, зле, человеческих отношениях.

Я рассказывала ей о себе, и навстречу моей исповеди раскрывалась ее мятущаяся душа, уже раненная черствостью, равнодушием и неумением сохранить себя в сложной жизненной ситуации.

Мы говорили о судьбах, которые вершим сами, и о судьбах, которые ломают окружающие люди. Как удержаться, как не упасть, как не изменить себе, а иногда – как изменить себя?

Теперь несколько слов о себе. У меня была достаточно сложная, наполненная деятельностью и заботами жизнь, жизнь с крахом на ее исходе.

Я врач-дефектолог, работаю в одном из лечебных учреждений вот уже 30 лет. Нелегко и, наверное, нескромно оценивать себя. Но мне кажется, что человек я честный, контактный, может быть, иногда „негибкий“, но во всех случаях опирающийся на доброе начало в людях (может быть, это от моей работы).

Тридцать пять лет назад я вышла замуж за однокурсника. Моим сыновьям сейчас 30 и 22. Имею внука. Был хороший, интересный, теплый дом, с открытой дверью для людей. Пять лет назад разразилась катастрофа. Почти два года длился „осенний марафон“. Метания от семьи к любимой, уходы, возвращения, жестокость мужа, который не мог все это время на что-либо решиться.

Любовь победила, но дорогой ценой. Младший сын не выдержал крушения семьи – тогда он учился в девятом классе, теперь он инвалид II группы…

Думаю, нет необходимости рассказывать о моем душевном состоянии. История „банальная“…

Я выстояла. Почему?

Друзья, да и не только друзья, видят во мне человека сильного и мужественного. Я же только сегодня ночью, в порыве откровения, быть может, желания чем-то „умудрить“ молодую женщину – мою собеседницу, первый раз сформулировала вслух, назвала словами то, что помогло мне удержаться на ногах, не растерять себя, сохранить все интересы, все контакты, все человеческие качества, которыми я дорожила.

Что же мне помогло? Думаю, нет, даже не думаю, а уверена: уровень моих отношений с людьми.

Я стремилась всю жизнь не допускать понижения этого уровня, что бы я ни переживала, что бы ни совершалось в моей жизни.

Я никогда не позволяла себе, чтобы обиды, разочарования, боль от несправедливости (я уже не говорю о быстро меняющихся настроениях) отражались на моих отношениях с людьми. Я давно, в юности, поняла, что судьба человека – это его человеческие отношения. Пишу именно Вам, потому что мне кажется, что мы единомышленники в этом.

Помню, у Вас был очерк „Семейная реликвия“. Моя „семейная реликвия“ не вещественна, не осязаема, ее не потрогаешь, не заложишь в ломбард в тяжкую минуту. Моя семейная реликвия – люди, которые рядом со мной.

И в ситуации крушения семьи все ко мне вернулось сторицей. Товарищи „навещали“ меня не как больную, не как несчастную, они не жалели, не успокаивали. Они утешали тем, что существовали рядом, не давая ни на минуту забыть о их мужественной доброте, душевной деликатности, верности. Они тактично, ненавязчиво заполнили вакуум, в котором я оказалась.

Честно говоря, я была несколько удивлена количеством умело подставленных мне „костылей“.

Все думала: „Почему так?“

И знаете, кто ответил мне на этот непростой вопрос?

„Простой“ человек – рабочий, сосед по дому. Он немного подрабатывал, помогая благоустраивать квартиры. Просьбы всех он удовлетворить не мог, но мне не отказывал никогда. И сейчас, уже состарившись, не нуждаясь материально, безвозмездно опекает мое хозяйство.

Я однажды спросила его: почему он ко мне так внимателен? Он ответил: „Вы – единственный человек в нашем доме, который увидел во мне человека, вы не сунули мне десятку двумя пальцами и не налили стопку водки. Вы посадили меня за стол вместе с семьей, вы вникали в мои трудности, вы помогли мне во многом разобраться, обрести себя“.

Тогда я осознала четко, что отношение людей к моей беде – это не просто сочувствие, это отдача сегодня за далекое вчера. Причем я никогда не думала, что эта отдача будет нужна, я всегда относилась к ним бескорыстно.

Конечно, далеко не всегда мне платили за добро добром. Были и у меня тяжелые минуты, были минуты ожесточения, утраты веры в человека, но я всегда понимала: никогда не нужно отвечать на удары ударами. Зло можно убить только добром. Измену можно вычеркнуть из жизни только благородством. И это нужно в первую очередь тебе самому.

Мой муж не просто предал меня, он ответил злом на мое добро. И несмотря на то, что во мне, конечно же, „работало“ женское самолюбие, жажды мести не было. Нет и сейчас злорадства (его новая жизнь не состоялась, он одинок, утратил друзей и родных).

Я с Вами совершенно согласна: надо уметь сохранять себя и в поражении. Тогда, даже побежденная, ты не будешь повержена.

Я написала Вам сумбурное письмо, письмо после бессонной ночи, когда я разговаривала с моей молодой подружкой и все полнее понимала: моя жизнь – не ошибка…

В. Д. С.»

В этом письме автор, в сущности, рассказывает о себе немного. И в то же время он рассказывает о себе все. Перед нами лишь один – последний во времени – акт человеческой драмы, и перед нами в то же время исчерпывающе полная картина одной человеческой жизни.

Почему? Я думаю, благодаря самопознанию.

Все советы мудрецов можно уместить в краткую формулу: «Познай себя самого».

Но поскольку никто из нас не существует вне отношений с окружающими людьми, то самопознание неминуемо ведет к жизнепониманию. Женщина, написавшая это письмо, поняла, что уровень судьбы – это уровень отношений с людьми.

Нравственные открытия обладают одной особенностью: они кажутся детски-бесхитростными, наивными, порой даже тривиальными. И в то же время они первооткрытия, если за них заплачено самой дорогой ценой – страданием мысли, страданием сердца. Человек открывает для себя то, что открывали до него тысячу раз, но поскольку он открыл это сам в муках, сомнениях, исканиях ответа на удары судьбы, это его личное открытие, это его личные истины. И ему хочется поделиться ими. Они кажутся ему бесконечно важными. Они помогли ему сохранить себя в сложной ситуации. И, как любой первооткрыватель, он не хочет, не может молчать.

Я познакомил читателей с классически-судьбинным письмом и письмом исповедально-судьбинным.

Но существует и третий род судьбинных писем, когда человек абсолютно ничего о себе не рассказывает. Более того, он делает все возможное, чтобы утаить не только судьбу, но и жизнь души. Он не открывает истин, он, как ему кажется, кидает вызов истинам, в которые верят «наивные», добрые люди. Подобные письма – как шифр, к которому надо найти ключ.

Я бы назвал эти письма полемически-судьбинными.

Вот в сокращенном виде одно из них:

«Не могу согласиться с Вашей позицией по отношению к маскам. Почему маска шута отождествляется с маской зла. Ведь шутка, ирония, сарказм – лучший щит для сохранения всего доброго и нежного (которое всегда нуждается в защите).

Я хочу вообще поговорить о необходимости надевать на себя ту или иную маску[8]8
  Это письмо я тоже получил после опубликования очерка «Шутэны».


[Закрыть]. В наш век „стрессов и страстей“ обнажать душу (если, конечно, она имеется) все равно что без одежды выйти на улицу в лютый мороз.

Коснусь некоторых жизненных сюжетов, затрону даже одну щепетильную тему. В личной жизни человека добродетель не торжествует. Абсолютное большинство мужчин выбирает – даже для создания семьи! – женщину распущенную, а не невинную. Смысл данного феномена: опытность имеет особую магию. Или: чем большим спросом пользуется женщина, тем она интереснее. Или, как заметил А. Моруа: мужчина никогда не отбивает женщину у самой себя.

Я не раз наблюдала, что доброта, щедрость, верность, способность любить, жертвовать собой оборачиваются для женщины тыльной стороной. А такие не лучшие качества, как завистливость, жадность, хищность, эгоизм, распущенность, вредность, высокомерие, глупость, напыщенность, неспособность радоваться счастью других, поддерживают огонь любви.

Отсюда и личные драмы, которые на долгие годы выбивают из колеи. Можно ли при этих драмах жить без маски? Остается оно: либо надеть на себя маску (маска шута – самая безобидная из всех возможных), либо изгнать из себя душу, потому что от нее только одни страдания (никому, кстати, не нужные).

Я коснулась только узкой, „личной“ темы, но достаточно важной для любого человека. Можно рассмотреть и другие темы, подтверждающие необходимость защитной маски как психологического щита.

Вот, например, человек с открытой, робкой душой попадает из глубинки в столичный город (тема избитая, отраженная во многих фильмах и романах). Он либо ломается, либо не выдерживает чуждых ему ритмов, непонятного уклада жизни и уезжает обратно. Вы сами в одном из очерков рассказали о девушке, студентке университета, воспитанной в духе высоких идеалов, которая, столкнувшись с бесчеловечностью в обычном продмаге, оказалась беззащитной и покончила с собой.

Конечно, хорошо, когда у человека есть необходимый запас прочности. А если его нет? Выручить может только маска.

Буду благодарна, если мое письмо в защиту маски перед тем, как полететь в редакционную корзину, будет дочитано до конца хотя бы одним человеком.

Само собой разумеется, я не надеюсь, что его напечатают.

Я часто надеваю маску: иногда иронии, иногда наивности. Пусть это письмо тоже будет в маске. Посему подлинное имя не сообщаю».

Несмотря на то, что нам об авторе письма не известно будто бы абсолютно ничего, помимо того, что она – женщина, перед нами тоже судьба. Было бы нелепо выстраивать фабулу этой судьбы: жизнь настолько разнообразна, что возможны самые неожиданные версии и варианты. Но «сюжет души» выражен достаточно отчетливо: неверие в человека и в человечество после многих или немногих крушений надежд и иллюзий.

Теперь расскажу о четвертом, самом дорогом для меня типе судьбинных писем, когда судьба не рассказывается, а строится.

Несколько лет назад я опубликовал в «Литературной газете» очерк о юной читательнице, которая время от времени посылала мне интересные, умные письма.

Этот очерк вызвал большую почту, обращенную не к писателю, а к его героине.

Написал ей и Владимир Патрушев из села Ходорков Житомирской области:

«Добрый день, Ольга!

Наконец собрался тебе написать это письмо. Хотел это сделать несколько месяцев назад, когда прочел о тебе в „Литературной газете“, но тогда я сомневался в себе. Сомневался в своих (если бы ты согласилась на переписку) возможностях вести переписку без срывов, на удовлетворительном духовном уровне. У меня часто случаются такие времена, когда нет желания ни писать, ни делать что-либо. Это особенно бывает тогда, когда мне не удается осуществить творческий замысел. Ну и повинно в этом, конечно, одиночество… И я решился попробовать разорвать это одиночество – не знаю, согласишься ли ты на переписку со мной. Понимаешь, не раз пробовал наладить знакомства, и все почти неудачно. Сама собой приходит мысль: „А может, я в этом сам виноват?“

Для меня проблема эта особенно важна. Дело в том, что из 26 лет своей жизни половину я вследствие неизлечимой болезни не могу ходить и владеть нормально своей мышечной системой. В четырех стенах духовное одиночество особенно остро чувствуешь. Об этом правдиво рассказано в повести В. Амлинского „Жизнь Эрнста Шаталова“. Но мое стремление к духовному общению для меня важно не только само по себе. Пробуя найти свое место в жизни, я начал писать стихи, прозу, юмор (печатаюсь в основном в районной газете). Когда глубже начал задумываться над проблемами творчества, то понял, что большое значение имеет духовное развитие. А оно достигается только в общении (не отрицаю важность чтения) с духовно обогащенными людьми, с личностями.

У меня много общего с тобой, Ольга. Я так же мечтаю, как и ты, о том, чтобы сделать мир, людей лучше. Я так же желаю прожить каждый миг ярко, значительно. И у меня возникало состояние притупленного восприятия жизни, с которым я не знал, как справиться.

И вот если ты согласишься на переписку со мной, то я хотел бы по всем духовным, литературным, эстетическим, философским вопросам, которые тебя волнуют, переписываться с тобой.

Это письмо пока несколько сумбурно, и в нем я только поверхностно пишу о себе. Ведь не знаю, согласишься ли ты на переписку со мной. В этом письме коснусь (сразу предупреждаю, что люблю спор, так что не обижайся, если буду отрицать кое-какие мысли, меня можно критиковать, конечно, также) только некоторых проблем.

Лично я ставлю (в перспективе – пока нет возможностей – в четырех стенах этого не достигнешь) такую же цель, как и ты: хочу сделать как можно больше людей такими, какими они должны быть, – великодушными, устремленными в будущее, богатыми многогранными, глубокими духовными качествами и пр. и пр. Если бы была возможность размножиться в нескольких экземплярах, то я бы стать и педагогом хотел. Знаешь, я не верю в то, что с помощью хороших книг можно перевоспитать. Книги, кино, телефильмы, театр, конечно, имеют огромное значение в воспитании человека коммунистического общества, но главное – это действие. Только что-то делая, утверждает человек в себе человеческое. Смысл труду придает мечта. Мечта… Желание сделать жизнь праздничной (в хорошем смысле – в смысле открытия, а не ничегонеделанья), одухотворенной, необычной. Борясь против плохого, человек утверждает в себе хорошее. Эта чья-то мысль стала моей. А искусство должно вдохновлять… Ты очень верно говорила, что нужно делать жизнь интересной (в частности, идея о конкурсе детских рисунков на асфальте). Осмелюсь сказать, что Манилов – наш сообщник в этом, но он, к сожалению, не пошел дальше создания мечты. Его удовлетворила уже сама мечта.

Я испытал тысячи разочарований (это не гипербола!), но все-таки верю в торжество добра, красоты человеческих отношений. Мне интересны твои планы, идеи о своей педагогической деятельности. Ведь время (даже небольшое!) многое меняет. Интересно знать, как ты развиваешь в себе то, что хочешь развить. У М. Шагинян есть прекрасные слова: „А растет человек до самой смерти“.

Вот мои мысли о том (они, впрочем, не новы, но каждый их открывает для себя по-своему), как победить притупленность чувств.

Мы живем не всегда. Мы смертны. А почему этот ребенок плачет? А почему? Нужно думать, как твое отзовется в другом. А что такое сочувствие? Сочувствие возможно тогда, когда ты пережил что-то подобное. И, встречая чье-то горе, вспоминай о своем, думай о нем, как о своем. И, погружаясь в себя, помни о своей причастности к человечеству, думай о чем-то далеком, неожиданном. Нужна новизна сравнений. Мысль – это сравнение с чем-то чего-то неожиданного и „прыжок в сторону“. Только так возможна новизна мысли и, значит, новизна чувств. Мы, люди XX века, должны работать над новым мировосприятием. Всего, чем я живу, все равно одним махом не опишешь. Поэтому (если будешь согласна на переписку) задавай вопросы, которые тебя волнуют. Будем спорить, будем искать.

Итак, я буду ждать твоего письма».

Письмо Владимира Патрушева я опубликовал в книге «Ничто человеческое…», которая вышла в 1979 году. Я решился его обнародовать по двум соображениям. Во-первых, в большой почте, полученной на имя героини моего очерка, оно было самым, что ли, неличным, то есть личным в том широком понимании этого слова, когда жизнь мира, человечества, минувших и будущих поколений становится твоей личной жизнью. Второй же мотив, по которому я решился его опубликовать, состоял в том, что я надеялся: с ним будет переписываться не только тот человек, к которому он обращался (героиня моего очерка).

Что же было потом?

Об этом рассказал сам В. Патрушев:

«…Давно собираюсь написать и лишь сегодня решился. Публикация моего письма в Вашей книге „Ничто человеческое…“ внесла большие перемены в мою жизнь. Хотя О. и не ответила на мое письмо, но я получил сотни писем из разных уголков СССР. Многие из авторов этих писем уже стали моими верными товарищами. А некоторые даже были у меня в гостях. Это – Виктор Табаков, Виктор Кальманов, Татьяна Ляхова, Татьяна Сивак. Были у меня и работники украинского радио.

Вам уже известно, наверное, из письма Т. Ляховой, что у меня появилась семья. Тоже благодаря Вам. Валя, так зовут мою жену, написала мне после книги „Ничто человеческое…“, побывала у меня, и мы решили стать Патрушевыми. Сейчас у нас подрастает сын. На днях ему исполнится шесть месяцев. Так что Вы, образно говоря, духовный дедушка нашего сына Володи.

Хотелось бы еще много Вам написать, но, как говорил один селькор: „Весь сыр в один вареник не уложишь“.

В. Патрушев, с. Ходорков Житомирской области».

И немало потом я получал писем из села Ходорков Житомирской области. Патрушев писал о том, что желающих побывать у него теперь немало, он даже вынужден был установить «очередность». Едут, едут.