Текст книги "Искатель. 1975. Выпуск №2"

Автор книги: Евгений Войскунский

Соавторы: Исай Лукодьянов,Николай Коротеев,Димитр Пеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Изюбр вскочил. Он, словно лишь родившийся телок, встал на широко расставленные ноги неуверенно и неловко, чуть покачиваясь. Затем зверь помотал головой, как бы сбрасывая с себя дурман.

Одним прыжком, как показалось Шухову, олень одолел пространство, отделявшее его от скальной гряды. Потом зверь огромными скачками пронесся по чистому увалу и скрылся.

«Вот сбежало первое и последнее вещественное доказательство, – улыбнулся Семен. – Единственная улика…» Инспектор собрался было выйти из чащобы, как, глянув на перевал, увидел вдали всадника на пегой лошади, спускавшегося в долину.

– Вот теперь мы, кажется, не останемся внакладе, – сказал инспектор вслух.

Всадник на пегой лошади спускался с перевала в долину не спеша, спокойно и уверенно, словно к своему дому. В бинокль Семен видел: бородатый мужичонка с охотничьим ружьем за спиной не останавливается, не оглядывается по сторонам. Брошенные поводья покойно лежат на луке седла, пегая кобылка, чуть кивая головой, выбирая уклон поположе, бредет знакомым путем.

«Что ж, мое вынужденное сидение оправдывается, – подумал инспектор. – Дождался я нехотя, пока созреет случай. Осталось не упустить его…»

Старший лейтенант стал наблюдать из чащи за продвижением всадника. К удивлению Семена, мужичонка не поехал к тому месту, где эти дни провел Гришуня. Пегая лошадь двигалась вдоль зарослей кедрового стланика.

Бывая с егерем в здешних местах еще во времена устройства заказника, Семен понял, что всадник направился к пещере у скал, среди которых обитал он.

«Эх, знать бы, что тайник там… – Семен поднял было левую руку, чтоб почесать затылок, но зашипел от боли в спине. Пуля, сидевшая в мышцах, напомнила о себе. – И, знай я о тайнике, чем смог бы доказать, что он Гришунин? А теперь не отвертеться ни ему, ни сообщнику».

Инспектор отправился в обратный путь к своему лежбищу, которое сделалось для него местом засады. Шел он не торопясь, экономя силы, которые могли ему понадобиться. Сколько бы он ни рассуждал за Гришуню, считая, мол, не станет браконьер, взятый с поличным, сопротивляться, решить за Гришуню он не мог. Ведь все эти годы он выходил на преступников вдвоем с егерем, а теперь и сила не на его стороне.

Бесшумно пробираясь меж пышных кустов лещины, Семен подошел почти вплотную к площадке у пещеры. Он слышал фырканье лошади, которую донимали оводы. Потом увидел и саму упитанную кобыленку, стоявшую у ствола ясеня. К нему было прислонено и ружье. Гришуня вышел из пещеры с мешком на плече.

– Руки вверх! – резко приказал инспектор, выходя из зарослей.

От неожиданности Гришуня выронил мешок. И замер спиной к Шухову.

– Стой, стрелять буду! – Старший лейтенант не знал, где карабин Гришуни. Если в пещере, то им мог воспользоваться сообщник. Семен слышал его голос у выхода из подземелья:

– …моем селе тоже милиция есть и ere…

Инспектор должен был взглянуть в сторону выходившего из пещеры. Гришуня звериным чутьем понял это.

Когда старший лейтенант, убедившись, что бородатый мужичонка безоружен, вновь перевел взгляд на Гришуню, то увидел, что тот готов метнуть в него тяжелый охотничий нож, выхваченный из ножен на поясе.

Браконьер уже размахнулся.

Времени на вскидку не оставалось. Инспектор выстрелил из карабина от бедра.

Нож, который Гришуня держал за конец лезвия, с тонким звоном отлетел в кусты.

– Бог миловал, – охнул мужичонка.

А Гришуня схватился левой рукой за порезанные собственным ножом пальцы, принялся нянчить как бы парализованную от удара правую руку:

– Твой верх…

Инспектор прошел к ясеню и взял мужичонково ружье.

– Карабин где?

– Там, – кивнул Гришуня в сторону пещеры.

– Сходи-ка принеси, – приказал инспектор мужичонке, а сам на всякий случай стал за ясень. Грйшуня сказал:

– Ты его, инспектор, не боись. Он тебе карабин, как поноску, в зубах доставит.

Семен Васильевич не ответил, дождался, пока из пещеры не вышел мужичонка, держа карабин за ствол.

– Поставь оружие у выхода. Нож свой там же оставь. А сам к Гришуне иди.

Мужичонка повиновался беспрекословно.

– Все девять пар? – спросил Семен Васильевич Гришуню.

– Откуда знаешь, что девять?

– Следователю я и места покажу, где ты оленей уложил.

– Шутишь…

– Дело-то нешуточное. Тысячное, – сказал инспектор. – Давайте навьючивайте кобылку да поехали. Нам бы засветло добраться к балагану Комолова.

– Чего там… – насторожился Гришуня и принялся похлопывать лошадь по холке.

– Знаком с парнем?

– Сменил у него олочи… Разбились мои.

– И все?

– Это вы у него спросите, инспектор. А мое дело вот. – Гришуня кивнул на мешки с пантами,

Глава одиннадцатая

Увидев поднимавшийся из глубины карабинного магазина патрон с синим оголовьем, Федор хотел выругаться последними словами, но почувствовал, как горло его перехватила спазма. Егерь глядел то на Антона, то на пулю и снова на Антона, который делал вид, будто целиком поглощен игрой языков пламени в костре.

«Если Комолов стрелял этими парализующими, но не убивающими животных пулями, то жив был и Семен, когда его прикапывал Антон! – Федору с большим трудом удалось связно выразить свою мысль. – Если Семен закопан заживо… Подожди. Подожди, егерь… Доза лекарства в пуле рассчитана на определенный живой вес животного… более ста килограммов. Была ли доза смертельной для Семена? Не знаю… Если да… А если нет, – и он задохнулся… – А потом был ливень и сель. Подожди, Федор, подожди… Семен должен был очнуться минут через тридцать… Фу ты… Знает ли об этом Антон?»

– Слушай, ты… – Федор, сдерживая, как только мог, готовый сорваться на крик голос, обратился к Комолову: – Слушай, ты… Пойди-ка сюда…

– Ну что там еще? – спросил Антон, не оборачиваясь к егерю.

– Иди, иди… – Звук собственного голоса помог Федору справиться с волнением, и он сказал негромко, почти ласково.

Стеша не обратила внимания на разговор егеря с Антоном. Она считала, что все давным-давно ясно, обговорено и разобрано.

Однако Комолов понял всю нарочитую фальшь ласкового тона и, усмехнувшись, поднялся. Он не дошел до егеря шага на три и остановился так, чтоб Стеше было хорошо видно их обоих. Федор повернул карабин с открытым затвором к Антону:

– Ну?

Антон опустил взгляд и, колупнув носком олочи землю, буркнул:

– Ваше… Нечаянно совсем, правда… Взял посмотреть, а тут вы и вошли…

– Верю.

Быстро глянув егерю в глаза, Антон переспросил:

– Верите?

– Да. Верю. – И, обратившись к Стеше, сказал: – Степанида Кондратьевна, нам в распадочек сходить надо. Чайку-то вы опять согрейте…

– Конечно, конечно… Только, Федор, пожалуйста, никаких вольностей.

– Что вы! Я помню о достоинстве, – отозвался егерь и добавил тихо, обращаясь к Антону: – Лопатку возьми.

– Я… – заикнулся Комолов.

– Бери… и идем, – очень спокойно сказал Федор. И пока парень, войдя в балаган, искал инструмент, тщательно осмотрел разбитые, расползшиеся по шву олочи.

Когда Антон с саперной лопаткой в руке вышел из балагана, Федор, не говоря больше ни слова, отправился в сторону распадка почти той же дорогой, что и Семен в тот злополучный вечер.

Стеша поглядела им вслед. Будучи крепко уверенной в предостерегающей силе своих слов и отметив про себя, что оружия мужчины не взяли, она успокоилась совсем, вздохнула:

– Все-таки странные… немного люди, эти таежники…

И, не оглядываясь, Федор чувствовал, как Антон неохотно, пошаркивая обувью, следует за ним. Все, чего хотел егерь, – правды, и он должен был узнать ее целиком. Частичку он уже ухватил – Антон не воришка, иначе он не смутился бы, пойманный за руку. Егерь действительно овладел собой, и, что бы ни ждало его там, куда они направлялись, он чувствовал: не сорвется, останется достойным своего друга, который выручил его однажды, ох, из какой беды. Семь лет назад не кто иной, как Федор, был обвинен в убийстве лесничего, и факты были против него, и свидетельские показания не оставляли сомнений в его вине. Тогда Федора спасла вера Семена Васильевича в невиновность Зимогорова. По крайней мере, егерь считал и по сей день, будто именно так оно и было. Но никакие силы не заставили бы Федора признаться в том, чего он не совершал. Антон поступал, по убеждению Зимогорова, наоборот. Пусть молодой, не совсем опытный охотник, Комолов не мог совершить в тайге убийства по неосторожности. Да и не так безразлично вел бы себя Антон в таком случае. Не скрываться бы он стал от Стеши, а бухнулся ей в ноги и повинился бы. А там будь что будет. Иное дело – пристрели он инспектора нарочно. Но за что? Было ли за что? Не знал Федор.

– Далеко еще?

– Нет… – буркнул Комолов, томимый своими мыслями. Антон был твердо уверен в своем служении другу. Но легкости в душе не ощущал. Пусто как-то, и тайга не в тайгу. Все любимое в ней будто бы отстранилось, и он не чувствовал привычного отзвука в сердце в ответ на пошум ветра в вершинах и даже вроде перестал слышать, как каждое дерево лепечет что-то по-своему. Не то что там кедры ворчат, а осины цокают, ели посвистывают под ветром; нет, любой кедр по-своему ворчит, любая осина цокает сама по себе, и сама по себе секретничает наушница-лиственница.

Селевой поток в распадке иссяк. Обнажилось разноцветное дно. Хилая взбаламученная струя текла вдоль отбойного берега, в котором она вымыла нишу.

– Здесь, – сказал Комолов. – Вот тут, – подтвердил он, окинув взглядом крутой берег и увидев на краю его приметную елку с яркими оконечьями молодых побегов.

– Копай.

Антон поплевал на ладони, половчее ухватился за черенок саперной лопатки:

– Здесь он. Здесь. Куда ж ему деться.

Егерь не обратил внимания на слова Комолова. Он придирчиво осматривал не очень-то крутой склон, надеясь ухватиться взглядом за какую-либо примету, которую мог оставить раненый человек. И не увидел.

– Должна быть, – убежденно сказал он сам себе. – Непременно есть.

Егерь стал карабкаться вверх по приглаженному ливнем склону, осматривая прошлогоднюю пожухлую травяную ветошь и редкие на каменистом отвале зеленые стебли.

– Если бы не ливень… – бормотал Федор. Он слышал позади себя скрежет гальки о сталь и не хотел оборачиваться. Не мог себя заставить сделать это.

Федор поднялся выше, к кусту бересклета, который чудом держался малой толикой своих корней за почву, стал осматривать каждую ветку. Нашел две, сломанные с задирами, как не могли их повредить ни потоки воды, ни ветер. Тогда егерь обернулся, но стал смотреть не вниз, и поверху и отыскал глазами старую липу. Зев лаза у ее корней был хорошо виден отсюда. И ни единая ветка по прямой не застила лаза.

– На этом месте или чуть выше по нему и ударили… Значит, ударили. В выводах, общественный инспектор, следует быть поосторожнее. А вот вешку вбить здесь надо. И веточки бересклета огородить. Так Семен Васильевич говорил, – бормотал Федор.

Еще выше по склону егерь не нашел ни на траве, ни на кустах других таких характерных изломов. Выйдя из распадка, Зимогоров нарубил вешек и поставил их там, где надо. И лишь тогда спустился к Антону.

Жуть обуревала Антона. Необъяснимое для него исчезновение тела, которое они с Гришуней прикопали вот здесь, на этом самом месте, было куда страшнее, чем если бы Комолов после десятка копков наткнулся на инспектора, убитого случайно Гришуней.

Антон давно скинул ватник и, раскрасневшись, обливаясь потом, продолжал копать с каким-то остервенением, не давая себе ни минуты передышки. Увидев егеря, Комолов растерянно взглянул на него, шмыгнул носом и еще яростнее принялся выкидывать землю из траншеи.

Федор спросил еще раз:

– Ты точно помнишь место?

– Да, – отозвался Антон, не глядя на егеря. – Вон елка молодая. На той стороне. А на этой бересклет. Все сходится. М… Я ведь от зверей его прикопал.

Котлован, вырытый Антоном, достиг метров трех в диаметре, а на дно просочилась вода, потому что текущий рядом ручей оказался выше уровня ямы.

– Карабин с ним остался? – спросил Федор.

– С ним. Зачем он мне нужен?

– Если ты с повинной решил идти, к чему оружие зарывать?

– Не знаю…

– Ты точно помнишь место? – Федор с минуты на минуту становился спокойнее. Выдержанность, о которой всегда напоминал ему прежде Семен Васильевич, приходила сама собой по мере того, как поиски Комолова делались все более тщательными, а парень растеряннее. Однако Зимогоров хотел исключить всякую возможность ошибки. И одновременно в душе его копилась радость: «Ведь если не найдем тела инспектора, то он жив. Ранен, может быть, крепко ранен, но уполз в тайгу, притаился… Нет, такое не в характере Семена Васильевича. Если он выбрался, то в покое Комолова не оставил бы…»

«А почему Комолова? – спросил себя Федор. – Почему Комолова!» И сказал:

– Медведь нашел бы… Ведь знаешь – нашел бы.

– Во… Может, нашел? Конечно, мог.

Федору диковато и странно было увидеть радость на распаренном работой лице Комолова: «Почему этому парню непременно надо найти тело Семена Васильевича? И к чему карабин было засыпать? Может быть, решение пойти с повинной пришло позднее? Парень на такой вопрос не ответит… Не по зубам тебе это дело, общественный инспектор. Вот Семен Васильевич, тот разобрался бы. Сколько мы с ним ходили… Подожди, Федор. А ты постарайся думать так, словно Семен Васильевич рядом. О чем бы он спросил и как спросил, коли усомнился… в собственной гибели?»

– Вы так глубоко закопали?

– Присы… – Комолов выпрямился в траншее, доходившей ему до пояса, и поднял усыпанное бисером пота лицо. Глянул настороженно на Федора снизу вверх.

– Почему «вы»? Я один был. Слышишь, один!

– Ну просто я вежливо на «вы» обратился, – прищурился Зимогоров, отметив, что Антон едва не проговорился, спросил сам себя: «Какой бы вывод из этого сделал Семен Васильевич? Прежде всего, что олочи, прошитые капроном, не с бухты-барахты появились в балагане. Бывал кто-то у Комолова, но говорить он не хочет. Или не придает значения случайному посетителю?»

И егерь спросил:

– Коли вежливость тебе не по вкусу, скажи, кто у тебя бывал?

– Бросьте вы!

– Как бы не так! А олочи чьи?

– А олочи…

– За такое вранье мамку твою попросить стоит, чтоб ремнем поучила, а сажать рано. Так чьи олочи?

– Ну… Забрел какой-то научный работник… при чем тут честный человек? Он знать ничего не знает.

– А зовут-то его как?

– Не спрашивал.

– Про науку спросил, а как зовут, нет?

Антон молчал, думая лишь об одном: как бы ненароком не сболтнуть имя честного человека – Гришуни.

И, зная почти наверняка, что Семен Васильевич не одобрил бы такого вопроса, егерь спросил:

– Не перепрятал ли твой дружок прикопанного?

– Зачем ему?

– Выходит, знает дружок про все?

Комолов вдруг выпрыгнул из котлована:

– Копай, если тебе нужно! Ищи! А дружка у меня нет! Никого нет! И олочи мои. Я все сделал. Я признался! И обойму украл у тебя. Ух, убойные пульки!

Антон старался разозлить егеря, но тот смотрел на него спокойно, и только чуть презрительно вздрагивали уголки его губ.

– Патроны, что ты взял, не убойные. Ими зверей усыпляют, чтоб измерить, взвесить да пометить. Помнишь, прошлой зимой мы с охотоведами тигров переписывать ходили?

– Так мы… Так я его… живьем? – Антон тер ладони о грудь, словно помогая себе дышать. – У живых изюбров панты с лобной костью вырубал. Живьем?

– Кто твой дружок?

– Не скажу.

– Узнаем, – твердо сказал Федор. – Счастье твое… Вот ведь как, счастье твое, что стреляно патронами из краденой обоймы.

– А может, Шухов-то… не того? Ушел, значит. И я ни в чем не виноват?

– Ты место помнишь точно? – разозлился Зимогоров. – В виновности суд разберется.

– Точнее точного, Федор Фаддеевич, что здесь. Вот елочка, вот куст бересклета.

– Не надо, может, тебя «сажать»? Не стоишь ты того? А как же с дружком?

Комолов помрачнел:

– Нет у меня дружков. Нет! И все. Обойму украл я, стрелял я…

– Выгораживаешь?

– Я во всем признался. Я во всем и в ответе.

– Твое дело, Комолов. Я думаю по-другому. Сходим в заказник, поищем там твоего дружка. А признание твое… Как в законе сказано – доказательство в ряду других. И не основное.

– Не пойдет никуда Шухова. Здесь будет инспектора ждать. Что? А? – Антон решил использовать свой последний шанс: он был уверен – не расскажет Зимогоров обо всем учительнице. А Федор ответил:

– Пойдет, когда узнает, что здесь случилось. Коли Семена Васильевича нет – он жив и пошел в заказник с твоим дружком знакомиться. Бежать тебе, чтоб спутать карты, не советую. Да и мы со Стешой, вдвоем-то, уследим за тобой. Я спрашивать тебя больше ни о чем не стану. Собирайся.

– Здесь он! Тут прикопан! – закричал Антон, думая, как бы оттянуть выход в заказник: Гришуня-то обещал через десять дней зайти. Значит, там он еще.

– Покажи.

– Вот в той стороне, – Комолов махнул рукой вверх по ручью.

– Тогда ты стрелял не из сидьбы. И вряд ли с перепугу.

– Все равно я признаюсь! Признаюсь! – Антон сжал кулаки и был готов броситься на егеря.

– Если он там… Его найдут потом. Ведь ты признался, и пусть дело ведет следователь…

Комолов опешил. Если они пойдут в заказник и встретят Гришуню, то друг его прежде всего подумает – Антон предал его! Антон, который жизнью поклялся, что выручит, отведет от Гришуни беду. В эту минуту он был готов разбить свою голову о первый попавшийся валун, только бы не увидеть укоризненных глаз Гришуни. У Комолова оставалась маленькая надежда, что еще только через три дня Гришуня будет ждать его у Рыжих скал. Не встретив там Антона, Гришуня поймет – его друг сделал так, как они договорились, и уйдет. Протянуть бы еще три дня!

– Ну а на всякий случай я поступлю по-солдатски, – продолжал егерь, которого Комолов и не слышал, занятый своими лихорадочными мыслями. – Пуговицы с твоих порток срежу. Ремешок заберу. Вот так.

И, разговаривая вроде бы с собой, Федор ножиком быстро проделал столь нехитрые операции. Когда же Комолов сообразил, что произошло, было поздно сопротивляться.

– Я думаю, – очень серьезно сказал егерь, – что такие действия самосудом назвать нельзя. Идем.

Обескураженный Антон поплелся за егерем. Комолоаа охватили бешенство и стыд.

Егерю было не до переживаний Антона. Федор думал о предстоящем разговоре со Стешей. Как ни верил Зимогоров: не погиб Семен Васильевич от усыпляющей пули, он, однако, не мог поручиться, что, выбравшись из ямы, инспектор, раненный, не сгинул, обессилев, при переходе. Да и куда Семен Васильевич направился, егерь не знал толком. И об этом обо всем теперь нужно рассказать его жене.

Щедрый костер, разведенный Стешей, дымил с такой силой, что с патрульного пожарного вертолета его можно было бы принять за начинающийся пал. Но егерь не попенял Стеше. Она старательно кашеварила у огня и словно избегала глядеть в сторону егеря. И чай их ждал, и пшенка с копченой изюбрятиной булькала и паровала в чугунке, и, судя по духу, еда была вкусна.

– Поговорить нужно, Степанида Кондратьевна, – сказал Федор, присаживаясь подале от гудящего огня. Егерь скорее почувствовал, чем приметил, перемену в поведении Стеши. Она сделалась вроде бы собраннее, особо размеренными и четкими стали ее движения.

– Рассказывайте, что там натворил Комолов. По вашему виду заметно – не с добрыми новостями. Да и меня величать опять начали, – Стеша, будто заведенная, машинально достала сухари из котомки.

– Однако… – вздохнул Зимогоров, покосившись на Антона, устроившегося за его плечом. – Случай серьезный…

– Я слушаю вас… – сказала Стеша, поправив у щеки по вязанный по-покосному платок. Крупные карие глаза ее оставались ясными, только губы она поджала.

– Вы о достоинстве тут говорили, – начал Федор Фаддеевич. – Так вот соберите его, достоинство-то свое, в кулак… И не перебивайте меня. Терпеливо слушайте. Я знаю, вы человек достойный, и Семен Васильевич, муж ваш, очень хороший человек… Так заради него выслушайте и будьте терпеливы…

– Да-да… – сказала Стеша. – Да-да.

– Слова хорошие после дела, Степанида Кондратьевна.

– Да-да… – кивнула жена инспектора.

– Стрелял Антон по вашему мужу… Вы о достоинстве своем помните… Если вы мне не простили самосуда, то себе-то вы простите куда больше. Слышите? Сядьте, сядьте.

– Да-да… да-да, – закивала Стеша, усаживаясь, и принялась ломать веточки, валявшиеся около костра. Федор начал рассказывать, что знал и о чем догадывался.

Он остановился, будто запнулся, когда Стеша протянула руку к ложке, взяла ее и помешала варево в чугунке. И потому, что Стеша слушала не перебивая, будто не о ее жизни шел разговор, не обо всей ее настоящей и будущей жизни, егерь говорил грубее, чем следовало, и, понимая это, злился на себя и боялся, что вот-вот страшное спокойствие Стеши оборвется, и она вскинется и заголосит. Но жена инспектора, слушая егеря и друга Семена, осторожно, стараясь не брякнуть, достала из котомки две алюминиевые миски, которые Федор взял, конечно, только из-за нее, сняла с огня чугунок и стала накладывать в них пшенку с кусками изюбрятины.

– …Нам надо пойти в заказник и искать Семена Васильевича там. Поняла? – закончил Федор.

– Да-да, – ответила Стеша, пододвигая егерю миску. – Вы очень громко говорили там, в распадке. Подошла я и все слышала. Мой муж, если он жив, не мог поступить иначе. А переживания… – они мои, и никто не может отнять их у меня. Только не в них дело… Надо идти – пойдем. Ты еду попробуй. Я вроде посолить забыла. И передай миску этому… Антону передай миску, – с некоторым усилием произнесла Стеша.

Он принял миску и взял ложку, попробовал ароматную еду, но никак не смог разобрать, действительно ли пшенка несолена или посолена в меру.

– Вкусно, – сказал он и передал миску Антону, только сейчас почувствовав, что она огненно-горяча. – С утра двинем в заказник. Так, Стеша?

– Не на ночь же глядя… – кивнула жена инспектора.

В серых клубах дыма над поляной вновь оранжевой лампой вспыхнули косые закатные лучи солнца.

– Идет… Идет кто-то… – Федор вскочил, вглядываясь в неверный пестрый свет меж дальних стволов. Он уж хотел пойти навстречу, но, увидев груженую лошадь, остановился, подумав недоброе.

Стеша была бы рада встать, заметив мужа, да вдруг поняла – не сможет, ноги не удержат.

– Гришуня! – крикнул Антон и побежал.

За ним сорвался Федор. Он увидел позади кряжистого парня и мужичонка, ведущего на поводу навьюченную пегую лошадь, инспектора, Семена Васильевича.