Текст книги "Последнее дело Блина"

Автор книги: Евгений Некрасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Глава 9
Профессор по кишкам

Дни шли за днями, а нужного сигнала на Митькином пейджере не было. В поисках виллы Прохора напарники уходили все дальше от лагеря. Все больше времени отнимала дорога. Все меньше дач удавалось осмотреть за один поход.

Аксакалу стало казаться, что они занимаются пустым делом. Но говорить об этом с Блинковым-младшим было бесполезно. Напарник соглашался, что невозможно пешком обойти весь квадрат поиска. И тут же с упрямством танка добавлял:

– Но если совсем не искать, то уж точно ничего не найдем.

Оба до крови стерли ноги; коленки по утрам тряслись и ныли, и не хотелось вставать. Одно хорошо: после отбоя Аксакал замертво падал на кровать и уже не просыпался до утра. О погибшем поваре он иногда не вспоминал целыми днями.

Если казалось, что поиск был удачным, Блинков-младший отдавал воспитателю-диверсанту снятые «Поляроидом» фотокарточки особняков из красного кирпича. Петя показывал их контрразведчику.

Кто этот контрразведчик, где он, оставалось тайной. Первое время Аксакал думал, что у него в лагере секретная комната, как в кино у подпольщика с радиопередатчиком. А потом сообразил, что глупо прятаться, когда можно жить открыто. В лагере полно не очень занятых людей. Например, физрук Валентиныч: проведет зарядку, потренирует футбольную команду и пловцов – работы часа на три. Или бухгалтер – нестарый, жилистый человек со спортивной стрижкой. Этот вообще неизвестно чем занимается. А завхоз? А шофер лагерной «Газели»?..

Бесполезно гадать, кто из них контрразведчик. Факт тот, что он все время был где-то поблизости. Визиты к нему занимали у Пети не больше получаса. Возвращаясь, воспитатель-диверсант качал головой и отдавал фотокарточки Блинкову-младшему:

– Не выбрасывай, может, собирать начнешь. У тебя будет самая большая коллекция снимков красных особняков!

Шутки шутками, но Пете становилось все труднее скрывать то, что двое парней в его отряде живут на особом положении. Вместе со всеми они только ели и спали, а на остальное время исчезали из лагеря, разыскивая дачу Прохора.

Наконец воспитатель-диверсант нашел выход. После завтрака, когда напарники опять собирались уйти, он закрылся с ними в своей комнате и сказал:

– Вы бы в какие-нибудь кружки записались, что ли. Надо же как-то объяснить, почему вас не бывает в отряде. Только спортивные секции вам не годятся, – сразу предупредил Петя, – в них пол-отряда ходит. Выберите что-нибудь почудней, чем никто из наших не интересуется. Спросят вас, где были, а вы: «Вязанием занимались».

– Нет уж, – сказал Митек, – только не вязанием!

– Да я к примеру, – успокоил его Петя и выложил перед напарниками список, отпечатанный на старой пишущей машинке. – Это я у начальника лагеря взял. Здесь все кружки, которые у нас есть и которых у нас нет. Они только на бумаге числятся, потому что в них никто не записался.

– «Макраме», – вслух прочитал Аксакал. – Это что такое?

– Это когда из веревочек плетут, – объяснил Петя. – Всякие занавески, кашпо для цветов.

Напарники, не сговариваясь, покачали головами.

– Да какая вам разница, вы ведь все равно ходить не будете! – убедительно сказал воспитатель-диверсант.

– Мы не будем, а ребята будут ходить, чтобы над нами посмеяться, – возразил Блинков-младший. – Лучше мы запишемся в «Ботанику». Я ее хорошо знаю, у меня папа ботаник. Будем с Аксакалом ходить по дачам и заодно соберем гербарий, тогда к нам не придерешься.

– Ботаникой многие занимаются, – сказал Петя.

– Да кто?!

– Например, Васильева… Между прочим, у нас в отряде еще тридцать девочек, и десяток из них вздыхает по Мите Блинкову, – сообщил воспитатель-диверсант.

Аксакал заметил, что его всегда невозмутимый напарник густо краснеет.

– Я…

– Ты танцевал с Васильевой, Богомоловой, Бродерзон и Савостиковой из первого отряда, – напомнил Петя. – Причем с Васильевой – четыре раза подряд. А Савостикова вырвала ей вот такой клок волос. Марина Анатольевна приходила на тебя жаловаться.

– За что-о?!! – взвыл Митек.

Аксакал смотрел, разинув рот. На танцы он не ходил, и любовные подвиги напарника оказались для него неожиданностью.

– Ну, это была не жалоба, а скорее пожелание, чтобы ты танцевал с ними равномернее. Танец с одной, танец с другой.

– Савостикова целоваться лезет прямо на площадке, а сама все время жвачку жует. Я с ней вообще больше танцевать не буду! – отрезал Блинков-младший.

– Мы в ваши годы были скромнее, в парадных целовались, – заметил Петя. – Хорошо, ботанику исключаем. Сейчас туда ходят три наших девчонки, а если ты запишешься, станут ходить десять, и все будут спрашивать, где Митя Блинков… Следующий пункт – кружок зоологии.

– Это медвежонка, что ли, кормить? – влез Аксакал.

Медвежонок жил в вольере позади столовой. Рядом с ним всегда толклась малышня.

– В основном не кормить, а отгонять десятый отряд, чтобы ему конфеты не совали, – уточнил Петя. – Но там вы будете на виду, если уйдете, сразу заметят… Вот, это для вас: кружок гастроэнтерологии.

Напарники выпучили глаза.

– Чего это? – робко спросил Аксакал. Он понял одно: самой большой трудностью при занятиях в этом кружке будет выучить его название.

– Это наука о кишках, – обрадовал напарников Петя. – Вся прелесть в том, что туда за вами никто не пойдет, потому что каждого нормального человека в этом кружке тошнит. Меня, например, тошнит, хотя я прошел войну и думал, что видел все.

– Если это не военная тайна, то зачем в детском лагере кишечный кружок? – удивился Блинков-младший.

– Это не военная тайна, а военная хитрость, – ответил воспитатель-диверсант. – В лагере положено работать одному доктору, детскому, а на взрослого денег не дают. А на кружки дают. Начальник лагеря договорился с одним старичком, профессором по кишкам, и принял его руководителем кружка. У профессора все равно летом нет занятий в институте, а тут он живет, как на даче, и лечит кому желудок, кому еще что. Только он очень добросовестный и расстраивается, что к нему никто не ходит заниматься в кружке. Понавез из своего института заспиртованных кишок и ждет, когда придут кружковцы. Он хороший, этот профессор, – заверил Петя. – Сходите к нему разок, посмотрите, похвалите кишки, чтоб не обиделся. Если в отряде спросят, вы сможете рассказать, что там к чему. А потом ищите свою дачу.

И воспитатель-диверсант повел напарников к хорошему профессору.

В дальнем углу лагеря, за стадионом, стоял десяток сельских домиков с мансардами. Здесь их называли коттеджами. В них жили все взрослые, кроме воспитателей, которые не уходили из своих отрядов даже ночью. Одиннадцатый коттедж, самый маленький, стоял в стороне, отвернувшись от остальных. Он, как наказанный, глядел в угол серого лагерного забора. С двух других сторон у коттеджа имелся собственный заборчик высотой по колено. В заборчике была лилипутская калитка, а на калитке – ржавый замок.

– Кирилл Мефодьевич! – покричал Петя, не решаясь войти на участок кишечного профессора. – Кирилл Мефодьевич, я вам кружковцев привел!

– Ну так загоняй! – ответил кто-то из распахнутого оконца.

Кричавшего не было видно. Зато напарники отлично рассмотрели выставленный на подоконнике муляж: весело раскрашенного человека без кожи и брюшной стенки. Мышцы у человека были фиолетово-багровые, как свекла, сердце пурпурное, легкие розовые, а кишки желтые.

– Сейчас вырву, – шепнул Аксакал.

– Да ты что? – удивился Митек. – Он же гипсовый или из папье-маше. У нас в школе почти такой же.

– Все равно противно, – сказал Аксакал. – У нас таких не было, только плакаты.

Петя, перешагнув через калитку, шел по усыпанной битым кирпичом дорожке. Старичок-профессор уже спешил навстречу. Он был похож на Айболита: с такой же седой бородкой и всклокоченными волосами вокруг лысины.

– Неужели? Кружковцев?! Мне так не хватает лишних рук!

Напарники переглянулись. Помогать старичку, будь он хоть родным братом Айболита, вовсе не входило в их планы. Они записывались в кружок, чтобы убегать с занятий.

– Вы зачем этого ободранного в окне выставили? – Петя осуждающе ткнул пальцем в сторону муляжа. – А если забредет какой-нибудь малыш из десятого отряда?!

– Забредают, – улыбаясь, подтвердил старичок. – А после водят сюда приятелей – испытание на смелость. И рассказывают друг другу кошмарные – истории про людоеда. Немножко пугаться людям полезно, Петенька, а иначе никто бы не любил ужастики. Это тренирует нервную систему. А муляж – от ворон. У меня горошек завязался, а эти дряни летают и клюют, и клюют… А вы что стоите? – Профессор поманил напарников коротким пухлым пальчиком. – Идите сюда, ребята! Как вас зовут?

Митек с Аксакалом подошли, представились, и старичок, приобняв их за плечи, повел в свой коттедж.

Они вошли и сразу поняли, почему в кружке гастроэнтерологии тошнило даже Петю. Жилище профессора напоминало мясные ряды на рынке, только весь товар был разложен по банкам и плавал в какой-то жидкости. Аксакал икнул, вывернулся из-под руки старичка и пулей вылетел во двор.

– Там у забора компостная куча! – ничуть, не удивившись, крикнул ему вслед Кирилл Мефодьевич. – А если не донесешь, валяй на картошку!

Аксакал мчался меж грядок, зажимая рот ладонью. Завтрак просился наружу. На глаза попались знакомые листики, похожие на крапиву – мята! Он вырвал нежный росток и начал жевать. Во рту стало прохладно и горьковато. Уф, полегчало!

Сплевывая зеленую слюну, Аксакал вернулся к дому, но внутрь заходить не стал, а устроился на скамейке.

– Ну-с, один кружковец закончил курс занятий, – слышался из окна голос Кирилла Мефодьевича. – Могу точно сказать, что врача из него не получится. А вы, молодой человек, молодцом! Александр Македонский взял бы вас в свое войско.

– Почему? – спросил Блинков-младший. Голос у него был ровный. Аксакал вспомнил банки с внутренностями и передернулся.

– А он выбирал воинов, которые от всяких неприятностей краснеют, а не бледнеют. Это свидетельствует о выбросе адреналина. Не буду утомлять вас медицинскими подробностями; если коротко, то в опасных ситуациях легче тем, кто краснеет.

– Аксакал смелый, – вступился за друга Митек, – просто…

– …Просто ему немного трудно проявить свою смелость, – тактично подсказал Кирилл Мефодьевич. – Труднее, чем тебе.

Аксакал расстроился. Теперь ясно: смелые боятся совсем не так, как трусы! Несправедливо устроена жизнь! Один и так смелый, а у него еще и какой-то адреналин. А у него, Аксакала, – ни того, ни другого. По справедливости, давать бы адреналин тем, кому смелости не хватает!

– Да, но Аксакал все равно поступает как смелый человек! – заспорил Блинков-младший. – По-моему, это труднее, чем ничего не бояться.

Дурнота совсем прошла. Аксакал выплюнул изжеванную мяту, встал со скамейки и для тренировки заглянул в окно. Вблизи муляж ободранного человека оказался нестрашным. Стало видно, что краска на нем растрескалась от старости, а местами отшелушилась, обнажив белую основу. Кукла.

Осмелев, Аксакал посмотрел в глубь комнаты. Профессор и Митек разговаривали, а Петя рассеянно поглядывал на банки с кишками. Несгибаемый диверсант скорее побледнел, чем покраснел, и это немного утешило Аксакала.

– Зачем это все? – спросил Блинков-младший.

– Я профессор в медицинской академии, – объяснил Кирилл Мефодьевич. – Сейчас там нет занятий, идет ремонт. Вот я и перевез препараты сюда, чтобы не побили и не растащили.

Аксакал стал думать, кому взбрело бы в голову стащить такие препараты. Наверное, какому-нибудь сумасшедшему кинорежиссеру – снимать ужастики.

– Ладно, ты-то будешь заниматься в кружке? – спросил Кирилл Мефодьевич.

Митек покачал головой.

– Вот так всегда! – огорчился профессор. – Третий год пытаюсь найти хоть одного юного гастроэнтеролога! Все же я занимаю этот коттедж как руководитель кружка, значит, должен руководить кружком. Но наука гастроэнтерология совсем не интересует молодежь. Все хотят быть дилерами, брокерами, менеджерами и маркерами.

Аксакал хотел сказать, что маркер – это такой фломастер, но смолчал. А то подумают: сам убежал со страху, и туда же – старших учить! Он шумно вздохнул: тяжела жизнь труса.

– Как самочувствие, молодой человек? – заметил его профессор.

– Нормальное самочувствие, – ответил Аксакал. – Можно, я пока во дворе постою?

– Конечно, – с пониманием кивнул профессор. – Привыкай.

И Аксакал стал привыкать.

На письменном столе, отдельно от других, стояла банка с чем-то розово-бурым. Заставив себя не отворачиваться, Аксакал смотрел как бы сквозь банку, не приглядываясь. Ничего, терпимо. Завтрак лежал себе в желудке и на улицу больше не просился.

– Кирилл Мефодьевич, у нас к вам просьба, – перешел к делу Петя. – Пускай ребята ходят к вам в кружок, пускай даже ведут какие-нибудь тетрадки, только недолго. Скажем, по полчаса в день. А потом вы, пожалуйста, выпускайте их за территорию. У вас есть ключ от калитки?

– Есть, конечно. Я думал, они у всех сотрудников есть.

Петя пожал плечами:

– Воспитателям не дали.

Аксакал понял, о какой калитке речь: имеется в этом углу лагеря маленькая железная – служебный вход.

– Но, Петенька, детям ведь запрещено выходить с территории! – спохватился Кирилл Мефодьевич.

– Этим детям не запрещено, – поправил воспитатель-диверсант.

– Понимаю, понимаю, – снова закивал Кирилл Мефодьевич, хотя вряд ли что-нибудь понимал. – Петенька, я надеюсь, начальник лагеря в курсе?

– Если потребуется, ему все объяснят! – отчеканил воспитатель-диверсант и вдруг спросил: – Кирилл Мефодьевич, вы принимали присягу?

– А как же! – Маленький профессор выпятил грудь и стал как будто выше. – Во-первых, Петенька, знай, что врачей, даже гражданских, никогда не снимают с военного учета. Они всю жизнь в запасе. А лично я не всегда студентов учил. Я, Петенька, полковник медицинской службы! Был хирургом в госпитале Бурденко и выезжал на театр боевых действий!

– Тогда поверьте мне на слово, – сказал Петя, – как воевавший человек воевавшему человеку. Ребятам НУЖНО выходить с территории, а скандалов из-за этого не нужно. А больше я ничего не могу вам сказать. Не имею права.

– Положим, я не воевавший человек. Я врач, который пытался исправить то, что вы навоевали! – Айболитские седые волосики профессора торчали дыбом. – Несколько раз это приходилось делать под огнем, и я понимаю, что ты хочешь сказать. Под огнем не врут, верно?

– Не врут! – заверил Петя.

Профессор достал из кармана и вручил Блинкову-младшему ключ. На продетой в ушко веревочке болталась фанерная бирка.

– Здесь написано «К. М. Федотов». Это моя фамилия. Если вы попадетесь…

– …То скажем, что нашли ключ случайно, – подсказал Блинков-младший.

Кирилл Мефодьевич покачал головой.

– Нет, вы скажете, что я послал вас на станцию в аптечный киоск. Допустим, за аспирином.

– Вам же влетит от начальника! – возразил Митек.

– А вот это пускай тебя не беспокоит. С начальником я как-нибудь сумею объясниться, – заверил Кирилл Мефодьевич.

Все это время Аксакал ни на секунду не забывал о банке на письменном столе. Он смотрел мимо нее, в глубь комнаты, и помаленьку привыкал. Стеклянный бок банки отсвечивал на солнце. Если специально не приглядываться, внутри были видны только размытые пятна, розовые и бурые. Наконец, решив, что достаточно привык, Аксакал взглянул на банку прямо, как будто навел резкость в бинокле.

Потом непонятным образом он очутился над грядкой с мятой. Рот был полон прохладной горечи. На зубах скрипел песок, и Аксакал понял, что жует мятный росток вместе с корнями. Он отплевался и побрел к дому профессора.

Больше всего Аксакал хотел забыть о том, что увидел. Но ЭТОТ, в банке, стоял перед глазами, куда ни посмотри – на дом, на грядки, на небо. Как будто был снят на прозрачную пленку, а пленка вставлена в невидимые очки на носу Аксакала.

У НЕГО были выпученные глаза, надутый живот и растопыренные лапки. Больше всего ОН походил на лягушку. Но был размером с котенка и вдобавок весь покрыт розовыми лоскутьями мяса, словно ЕГО вырезали из чьих-то внутренностей!

Воспитатель-диверсант и Митек спускались с крыльца жуткого дома. Кирилл Мефодьевич вышел их проводить.

– А правда, есть такая болезнь – грудная жаба? – спросил Аксакал.

– Есть, – подтвердил профессор.

Аксакал не стал задавать лишних вопросов. К чему, если он уже все видел?

Глава 10
Условный сигнал

В тот день Митек с Аксакалом забрели особенно далеко. Собирался дождь; солнце заволокло тучами, и Блинков-младший заплутал в лесу. Напарники вышли к лагерю, опоздав и к обеду, и даже к «тихому часу».

Настроение было никудышное. Аксакал представлял, как Петя увидит две пустые кровати и спросит, где Тепляков с Блинковым. Он-то прекрасно знает, где, но спросить обязан. А они обязаны лежать в постели, как маленькие, хотя старшеклассникам не нужен «тихий час». Их укладывают, чтобы не ходили по лагерю и не мешали спать малышне. Значит, Пете снова придется устраивать спектакль: «Где вы были?! Я вас научу Родину любить!» Ничего не поделаешь – обязанность.

У напарников был ключ от служебной калитки. Но к лагерю они подошли с другой стороны и для скорости полезли через забор. Это дело они отработали по секундам.

Раз – Митек подсаживает Аксакала.

Два – Аксакал сверху подает ему руку.

Три-четыре – Митек влезает на забор, и они спрыгивают.

А на счет «пять» кто-то высокий, с необъятной грудью, схватил их за руки.

«Султан!» – мелькнуло у Аксакала. Не раздумывая, он въехал кроссовкой по коленной чашечке врага! Тот подскочил, и в распахе куртки закачался секундомер на шнурке.

Валентиныч…

– Сергей Валентинович, я нечаянно! – охнул Аксакал. Он сам не понимал, как мог не узнать физрука. Каждое утро на зарядке эта куртка с эмблемой ЦСКА маячила у него перед глазами и точно так же под ней раскачивался секундомер.

Неслабая пятерня Валентиныча держала его повыше локтя с такой силой, что казалось, вот-вот хрустнет косточка.

– Убегать бесполезно, – сквозь зубы процедил физрук. Ему было больно.

– Мы понимаем, – ответил за обоих Митек.

Физрук, не вредничая, отпустил их и стал растирать через штанину пострадавшее колено. Аксакал помнил, что обе ноги у него в шрамах, как старая кухонная доска. Когда-то Валентиныч серьезно играл в футбол, а большого спорта без травм не бывает.

– Я правда нечаянно! – повторил он. Физрука было жалко. – Сергей Валентинович, я вам по операции попал?

– «По операции», – передразнил физрук. – По двум, не считая мелких… Вот погодите, начальник вам пропишет «операцию»!

Валентиныч был невредным человеком. Аксакал надеялся, что, пока они дойдут до начальника, боль у него пройдет и можно будет выклянчить прощение. Но физрук держался с непонятной строгостью. Прихрамывая, он быстро тащил напарников по лагерю.

– Вы бы посидели, пока колено не пройдет, – сочувственным голосом посоветовал Митек.

– Потом! – отрезал физрук. – Вас уже часа три разыскивают! Молите бога, чтобы начальник не успел в милицию позвонить!

– Тогда мы без вас побежим, Сергей Валентинович. Так быстрее будет. А вы посидите, отдохните, – стал уговаривать Митек.

– Мы не удерем, – подпел Аксакал.

– Да куда вы денетесь! – с досадой сказал физрук, отстал и сел на скамейку.

Напарники помчались со всех ног. Считай, половину их вины Валентиныч снял. Одно дело – если бы их привели к начальнику лагеря под конвоем, и совсем другое – явиться самим.

– Три часа разыскивают, в милицию хотят звонить… Ты что-нибудь понял? – спросил Аксакал.

– Не-а. Но сыщицкий нюх мне подсказывает, что здесь не обошлось без Поли.

– Похоже, – согласился Аксакал. – Может, соврем про аспирин?

– Давай, только надо Кирилла Мефодьевича предупредить.

Напарники свернули к домику кишечного профессора, и тут навстречу им попалась Савостикова.

– Ой, Димуля! Вас ищут! – заголосила она еще издалека.

Невозмутимый напарник Аксакала передернулся, как будто нюхнул нашатырного спирта. Он прятался от Савостиковой, но без особого успеха. Аксакал сколько раз видел, как Митек возвращался после танцев: шмыгнет в умывалку и дерет ногтями щеки. Губную помаду смывает.

– Знаем, что ищут, – кивнул Митек и хотел обогнуть Савостикову, но влюбленная поймала его и схватила под руку.

– Аксакаленок, ведь твоя фамилия – Тепляков? Теперь передернулся Аксакал – что еще за «Аксакаленок»?! Савостикова возвышалась над ним, как телебашня. Было непонятно, что эта шестнадцатилетняя раскрашенная дылда находит в Митьке. Да ему пятнадцать исполнится только осенью! Судя по всему, она просто валяла дурака. – Тебе папа звонил с погранзаставы. Объявили по радио раз, другой: «Тепляков, зайди к начальнику, тебе папа звонит». А потом и Димулю стали разыскивать, – продолжала Савостикова, поглаживая Блинкова-младшего по взъерошенной голове. – Димуля, теперь и тебе влетит!

– Ничего, – сказал Митек, – пятнадцать минут позора, и все в порядке. Мы за аспирином ходили для профессора. Не выгонят же за это из лагеря. Если, конечно, ты меня до вечера тут не продержишь.

Вырвал у Савостиковой руку и побежал.

– Я буду ждать! – крикнула вслед ему Савостикова.

– Зачем ты ей? – на бегу спросил Аксакал.

– Да к ней пристает один гад. По-взрослому, понимаешь? Она и придумала, что типа меня любит, а мне приходится с ним драться.

– Когда успеваешь? – удивился Аксакал.

– Да вечером, на танцах.

– А она тебе зачем? Лично я не стал бы драться за Савостикову. Могут неправильно понять, – заметил Аксакал.

– Мне тоже неохота. Но Савостикова на меня надеется.

Перепрыгнув через лилипутский заборчик, они ворвались в коттедж профессора.

– Кирилл Мефодьевич! – крикнул Аксакал. На банки с кишками он старался не смотреть.

В доме пахло жареным луком. Из кухни выглянул седенький профессор, подвязанный полотенцем, как передником.

– Вернулись? Ох, ребята, как бы не получилось, что я вас подвел. Я сказал, что послал вас на станцию за аспирином, а начальник отправил туда машину.

– …И нас не нашли, – заключил Митек. – А давно это было?

– Да уж больше часа.

– Ничего, – сказал Митек, – отболтаемся. Можно, я у вас рюкзак оставлю?

– Ребята! – строго взглянул профессор. – Я надеюсь, что вы не злоупотребляете моим доверием.

Намек был ясен: позавчера Валентиныч поймал двоих из первого отряда с бутылью джин-тоника и срамил их перед всем лагерем.

– У меня там нет запретных вещей, – ответил Митек, – но есть НЕОЖИДАННЫЕ. Мы все вам расскажем, Кирилл Мефодьевич… Может быть, скоро, – странным голосом добавил он.

Профессор пошарил в ящике стола.

– Вот вам аспирин, скажете, что купили на станции, а обратно пошли лесом и заблудились.

Он совал бумажную упаковку с аспирином Митьке, а тот смотрел мимо. Аксакал перехватил его взгляд. Ага! Похоже, напарник впервые увидел у профессора грудную жабу.

Из коттеджа Митек вышел как замороженный. Аксакалу пришлось его поторапливать.

– Мерзость, да? Меня самого в первый раз чуть не стошнило, – посочувствовал он. – А сейчас поглядел, и вроде ничего.

– Ты про что, Седая Борода?

– Про грудную жабу.

– ПРО ЧТО?!

– Грудная жаба – такой паразит: заводится у человека в груди и сосет кровь. А эту вырезали.

Блинков-младший остановился:

– Седая Борода, а что ты делал на уроках?

– При чем тут уроки? – обиделся Аксакал. – Ну да, если честно, то последний год я вообще не учился. Меня в девятый перевели только из жалости. Но про грудную жабу все равно в школе не проходят. Мне про нее Кирилл Мефодьевич сказал.

– Так и сказал? Заводится жаба, а потом ее вырезают?

– Не совсем так, – стал припоминать Аксакал. – Грудная жаба была у одной бабушки у нас в военном городке. По-научному она как-то не так называется. А потом я увидел у профессора эту и спросил: а бывает грудная жаба? Он сказал, что бывает.

– Нет, Седая Борода, жаба в людях не заводится. Это просто название болезни, как рак, – серьезно сказал Митек. За это Аксакал его и любил: другой бы стал смеяться, еще и ребятам рассказал бы. – Фишка в том, что я ни разу не видел такую жабу под Москвой. А у вас в Таджикистане такие водятся?

Аксакал покачал головой. Если бы водились, то разве он подумал бы, что жаба в банке у профессора – грудная?!

Не считая недоразумения с жабой, все складывалось не так уж плохо. Аспирин лежал у Митьки в кармане; Кирилл Мефодьевич уже сказал начальнику лагеря, что посылал их в аптечный киоск на станцию. Так что у начальника не было причин устраивать напарникам особо выдающуюся головомойку.

Гораздо больше Аксакала сейчас занимал звонок отца.

Родители часто писали ему в интернат, а звонили всего-то раз пять за год, потому что было плохо слышно и к тому же междугородные звонки дорогие. А чтобы дозвониться Аксакалу в лагерь, пришлось потратить кучу денег! Сначала позвонить в интернат и ждать, когда там найдут лагерный телефон. Потом снова ждать, пока здесь, в лагере, искали Аксакала… Он уже не радовался этому неожиданному звонку. Савостикова сказала, что звонил папа, значит, с ним все в порядке. А вдруг с мамой что-то случилось?!

Аксакал начал всерьез беспокоиться. А Митек опять как назло еле плелся.

– Догоняй, – бросил ему Аксакал и побежал.

Для простого школьника начальник лагеря – все равно что слон. Все знают, что он есть, многие даже видели. Но личная жизнь слона и начальника лагеря остается тайной. Мало кто с ними знаком или хотя бы подходил близко.

Аксакал не знал, как зовут начальника. Он и видел-то его всего два раза. В первый раз начальник говорил речь про счастливое детство, во второй зашел в спальню и сказал: «Койка должна иметь форму кирпича». Солдат в казармах учат заправлять кровати, отбивая на одеялах ровные складки, чтобы края были не закругленными, а кирпичиком. Поэтому Аксакал догадался, что начальник раньше был военным и, стало быть, любит дисциплину.

Военных Аксакал повидал и уже знал, как себя вести, чтобы не влетело.

Начальника он застал в огороде у коттеджа. Согнувшись и вывесив круглое пузо, тот пропалывал грядки. Аксакал подошел и отрапортовал:

– Товарищ начальник! Школьник Тепляков по вашему приказанию прибыл!

– Прибывают поезда, а военные являются, – потирая поясницу, заметил начальник.

– По вашему приказанию явился! – заново отрапортовал Аксакал, хотя знал этот способ придраться.

Если бы он сказал не «прибыл», а «явился», то начальник все равно поправил бы: «является черт во сне, а военные прибывают».

– То-то, – подобрел начальник. – И откуда же ты явился, рядовой Тепляков?

– С задания! – бравым голосом доложил Аксакал. – Кирилл Мефодьевич посылал нас на станцию…

– Знаю, – перебил начальник. – На станцию можно за час доползти по-пластунски, а вас не было весь день! И, кстати, где этот второй юный гастроэнтеролог?

– Вон он, – кивнул Аксакал, – подойти стесняется.

Митек стоял у забора. Чем-чем, а стеснительностью напарник не отличался, но сейчас вид у него был пришибленный. Глаза вниз, губы подрагивают, как будто он что-то шепчет про себя.

– Так где вы были? – спросил начальник.

– В лесу, – сказал Аксакал, не сильно соврав. – Понимаете, я вообще-то живу в Таджикистане, у нас нет здешних лесов.

– В Таджикистане? Отец – пограничник?

– Да, Московский погранотряд, двенадцатая застава.

– Двенадцатая? А в девяносто четвертом…

В девяносто четвертом году двенадцатую расстреляли афганские моджахеды, чтобы провести караваны с наркотиками. На заставе были тяжелые потери.

– Нет, – помотал головой Аксакал, – мой папа туда позже перевелся. Вы с ним разговаривали? Что он сказал?

– Пойдем-ка кваску попьем, – пригласил начальник.

– У Аксакала замерло сердце.

– Вы с ним разговаривали? – повторил он.

– Видишь ли, какая петрушка, – как назло тянул начальник и наконец выдал: – Тут ошибка вышла. Объявляют по радио: «Тепляков, к начальнику, тебе папа звонит». Я думал, что «к начальнику» – значит, в клуб. У меня там один телефон на двоих с бухгалтером. А бухгалтер в клубе думал, что твой папа звонит сюда, ко мне в коттедж. Потом оказалось, что никто никуда не звонил. Недоразумение.

– Вы правду говорите? – насторожился Аксакал.

– Правду, правду. Беспокоишься за своих?

– Еще бы!

– Так сходи к радисту, может, он чего знает. Не из головы же он выдумал это объявление… Ты в лесу-то не боишься заблудиться? – вдруг спросил начальник.

– Боюсь, – признался Аксакал. – Но мы с Митькой ходим, он хорошо в лесу разбирается.

Он кивнул в сторону калитки, где только что стоял Блинков-младший, и увидел его спину. Напарник понял, что выволочки не будет, и уходил, не дождавшись Аксакала.

– Тогда ходите в лес, – совсем смягчился начальник. – Скажешь Пете, что я разрешил. Квас-то будешь?

– Спасибо, нет. Что ваш квас? В жару лучше чай, – отказался Аксакал и пошел к радисту.

Далеко впереди мелькнула черная футболка Блинкова-младшего. Он свернул на боковую аллею и пропал за елками. Судя по всему, Митек услышал разговор Аксакала с начальником и тоже решил зайти к радисту. Но почему тогда не подождал?!

Дойдя до поворота, Аксакал опять увидел только спину напарника. Так и есть! Митек вошел в клуб, прозванный в лагере «Три ноги». Когда-то его построили с четырьмя колоннами, которые ничего не поддерживали, а стояли для красоты. Теперь одна отвалилась, и клуб стал немного похож на трехногую собаку. В левом крыле был зрительный зал, в правом – библиотека и служебные комнаты, в том числе радиоузел.

Если начальник школьнику – слон, то лагерный радист Валера – друг, товарищ и брат. Радист он только по названию, а так дает объявления по громкоговорителю да крутит музыку. Рации у него нет. Зато у Валеры полно записей, которые нравятся людям до шестнадцати и не нравятся взрослым. К нему ходят с кассетами: «Валер, запиши…», и радист никому не отказывает. У него всегда дверь нараспашку.

Аксакал с разбегу толкнулся в дверь, которая всегда нараспашку, и чуть не врезался в нее лбом. Дверь оказалась заперта! Мало того, всегда приветливый радист орал на кого-то басом:

– Ты что вытворяешь?! Вчера, вчера ты получил сообщение! Мне его не повторили, потому что надеялись на тебя! А ты опять поплелся искать свою дачу! Лишний денек хотел прихватить?!

– Тише, – ответил Блинков-младший, – сейчас Аксакал придет.

– Да мне хоть аксакал, хоть арык, хоть кишлак! Я вас вывожу из операции!

– У тебя права такого нет, – ровным голосом сказал Митек. Аксакал представил себе, как он стоит перед Валерой, красный, с прыгающими губами.

Все стало ясно: Валера, беззаботный лагерный радист, и есть замаскированный контрразведчик!

Аксакал постучался. Не мог же он оставить напарника одного. В комнате радиста замолчали. Пауза тянулась долго, и Аксакал сам не заметил, как стал пятиться. А вдруг Валера и слушать его не захочет? Наконец кто-то шагнул к двери, и Митькин голос спросил:

– Аксакал, ты?

– Я.

Заскрежетал ключ в замке, распахнулась дверь…

…И Аксакал увидел ту картину, которую и ожидал: напарник с пылающими ушами и напротив него – сжимающий здоровенные кулачищи Валера. Он тоже был красный от шеи до макушки, только старые шрамы на его бритой голове остались белыми. Аксакал сто раз видел и эти шрамы, и тяжелые кулаки, но даже не догадывался, что Валера – контрразведчик. Несерьезным человеком казался лагерный радист. Но сейчас он выглядел очень серьезно.