Текст книги "Кремень и кость"

Автор книги: Евгений Лундберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

XVIII. Предвестники перемен

Не равны люди силою, не равны и удачею. Неодинаково кормит их земля, и неравна их добыча. А мастерство еще больше отличало их друг от друга. Отдельные роды разрастались неравномерно.

( примечание к рис.)

Это неравенство смягчалось тем, что человек не имел прочной семьи. Жены переходили из дома в дом, и лишь немногие из них, жены старейшин и отборных людей, боялись потерять то, чем владели благодаря мужчинам. Еще случались порою в отмену обычая тесные дружбы между особо подходящими друг к другу мужчинами и женщинами, продолжавшиеся иногда годы.

Только младшие члены племени, юноши и девушки, жили постоянным радостным и свободным содружеством. Они вместе исполняли положенный им труд, вместе веселились и лакомились, пока не приходила зрелость.

Поселения разрастались. Земля населялась неторопливо и малоприметно. То с полудня, то с восхода появлялись и проходили мимо медвежьего становища чужие племена. Встречи вели к столкновениям. Бродячие люди были слабее полуоседлых. Лилась кровь на равнине и в лесах, на древнем костре горели побежденные; сердца их поедали победители. Проходили века, и бродячие племена становились все многочисленнее и сильнее. Теперь обе стороны были настолько вооружены, что старейшины требовали осторожности и избегали вражды. Пришельцы будили любопытство среди беспокойной части племени. Голод и тяжелые годы обостряли это любопытство. Снова, как в века седой древности, начали откалываться от племени отдельные беглецы или бродячие орды.

Однажды с полудня пришла толпа беспокойных бродяг, украшенных крупными, в цветных переливах, раковинами.

Пришельцы раскинулись станом невдалеке от бобрового озера, а от пещерного племени заслонились сильным отрядом. Тревога и любопытство привлекли в лес почти всех бобров.

– Они темны лицом, а волосы у них темные, как у буйволов. Они пришли оттуда, где не бывает холода.

– Как тонко древко их копий! Таким тонким может быть только неломкое дерево.

Подростки увязались за мужчинами. Одних старшие охотники прогнали обратно – стеречь жилища, а другие, рассыпавшись в кустах, неправильною цепью прорвались вперед, к самому лагерю пришельцев.

– Смотри, младшие обогнали нас, – сказал грузный угрюмый бобр. Он любил итти на врага с одной дубиною в руках.

– Боишься, что раковин для тебя не останется? – ответил самый веселый в племени.

Грузный не понимал шуток. Он прибавил шагу, грозя рукой подросткам. Пришельцы приготовились к удару. Концы их легких дротиков тянулись к намеченным жертвам. Люди с озера шли молча, но вдруг отдельные группы их остановились, точно охваченные какою-то новою мыслью. Сильные руки задержали Грузного.

– Видишь, они грозятся, но никто из них не бросил в нас ни копья, ни камня.

Племя стояло против племени. Глядели друг на друга такие несхожие между собою люди. Отвратительными казались они друг другу.

Самый Веселый тихонько сказал Грузному:

– Если бы нам иметь такие копья…

– Отберем, – не задумываясь, ответил Грузный.

– И видишь тот блестящий мех – он, верно, не хуже костра греет зимою.

– Что мех! И у нас есть мех, ты – зябкий, как нововрожденный. А смотри – копье, копье!

Руки отдернулись в страхе:

– Это не краска в обломке рога – он сунул в него конец дротика.

– Яд?

– Яд! Яд! – передавалось от бобра к бобру до самого поселения.

У бобров не было ядов для оружия. Закустились сосредоточенно брови старейшин. По преданию знали, что бывают яды, от которых нет спасения.

– Не трогать пришельцев, – приказали они. И приказ их так же быстро, как весть о яде, прошел по рядам и по группам, точно пески и лозы передали рассыпавшемуся племени этот приказ.

– Показать им меха, – сказали старейшины. – Показать бобровый жир, душистый и крепительный. И крупную рыбу из запасов положить на холме так, чтобы видна была со всех сторон.

Неторопливо и деловито – чтобы не возбудить подозрения в пришельцах – несли бобры шкуры, жир, мясо, мед и рыбу.

– Погоди, – сказал Самый Веселый Грузному, внимательно всматриваясь в пришельцев, – они держат совет, они не так опасны, как показалось.

И действительно, пришельцы перекидывались быстрыми и звучными словами. С каждой минутою все звучнее щелкали их странные птичьи слова, и раздавался короткий, невеселый какой-то смех. Эти звуки и смех стали забавлять людей с бобрового озера. Заговорили и они. Уже не столь страшными, но слегка смешными показались пришельцы. Смех кривил лица. Смех передавался от группы к группе.

Мужчины обоих племен продолжали зорко следить друг за другом, держась за оружие. Каждый выставлял напоказ то, что считал особенно внушительным: двурядные гарпуны, буйволовы шкуры, ожерелья из медвежьих когтей, испытанные боевые дубины.

Пришельцы были меньше ростом, чем жители бобрового озера, но подвижнее их. У них были блестящие глаза, курчавые волосы, загар покрывал их лица, плечи и ноги.

От бобрового племени вышло вперед двое мужчин. Они держали оружие в спокойно опущенных руках и умеряли слишком резкие движения. Свободною рукою указали они пришельцам на раковины и громко закричали, что непрочь получить без боя эти раковины. Они говорили о раковинах, а думали о дротиках из неломкого дерева. Но проявить желания вслух было, по их представлениям, бессмысленно и опасно. Когда, накричавшись досыта и помахав в воздухе оружием, воины отошли к своему племени, среди пришельцев снова началась шумная и веселая перебранка.

Полуденные тени едва успели удлиниться, решение было принято, и небывалый еще на земле бобров торг начался. Безоружный южанин положил на пригорок несколько раковин и, пятясь, воротился к своим. Самый Веселый выбежал вперед, перебрал раковины, сорвал с себя шкуру и медвежий зуб, болтавшийся на поясе, и кинул их на лужайку.

Пришельцы приняли дар. Но жестами показали, что им нужно не то.

Жир, мед, шкуры? Да, шкуры они возьмут, но им нужны больше всего не шкуры. Мелкие озерные раковины? Ожерелья? Каменные мисочки для растирания красок? Нет. Вдруг они приметили в руках одного из бобров загнутый жезл из мамонтовой кости. Резким криком и сметам показали, что кость – это то, что им желательнее всего.

Бобры колебались.

Пришельцы положили на лужайку два тонких дротика. Перед оружием не устояли бобры. Обмен продолжался до вечера.

Когда стемнело, племя бобрового озера осторожно отошло к селению. Ночь прошла без сна. Обмен не рассеял недоверия.

На второе утро выяснилось, что большая часть чужой орды ушла, и лишь небольшая группа людей сидела на корточках на открытом со всех сторон холме.

Люди бобрового племени, точно по сигналу, схватились за оружие и кинулись к пришельцам. Бобры не испытывали прямой вражды, но ведь чужое племя унесло ценнейшие их предметы, а взятое у него – все равно как свое, о нем уже можно было не заботиться. К тому же чужих осталось мало, значит нечего было их щадить.

Погоня длилась весь день и всю ночь. Наиболее благоразумные из преследователей с полдороги повернули к дому. Остальные не возвратились никогда. Темноволосые, коварно заманив их и перебив, завладели их оружием, шкурами и амулетами.

XIX. Кремень и старейшины

Священным огнем племени был зажженный прародителями костер. Он был свидетелем истории племени.

Но мастера, работавшие над кремнями, знали еще ничтожных и суетливых братьев древнего огня. Эти искры рождались случайно – от удара о кремень, и век их был короче века мотыльков-однодневок. Искры, падавшие при ударе на край одежды или на сухой мох ложа, вгрызались в то, что попадалось на пути.

Кремневый огонь стал сопровождать охотников в скитаньях. Кольцо костров охраняло лесной ночлег. Зажигая прошлогодние травы, охотники гнали, куда хотели, антилоп, лошадей и буйволов.

( примечание к рис.)

Связь отдельных охотников с племенем была неразрывна лишь в давние времена первобытных скитаний. Страх и голод сколачивали воедино маленькое племя вернее, чем укрывавшая людей от непогоды пещера. Уменье вялить мясо, сушить фрукты, копить одежду и оружие ослабили эту связь. Теперь она подалась еще больше. Вооруженный копьеметалкой человек, с запасом кремней и трута шел, куда хотел, меньше, чем прежде, страшась одиночества.

Старцы противились ослаблению связей внутри племени. Возрастающая подвижность отдельных охотников беспокоила их гораздо больше, чем темные и злые силы, которыми они населяли лес и дол. Независимости отдельных групп охотников с женщинами и детьми старики противопоставляли полученный от предков опыт.

Они облекали этот опыт тайной. Считали себя хранителями священного огня, который за лесом лет стал казаться живым существом. Знание примет сочеталось с верой в гадания.

Старики поддерживали в соплеменниках страх перед смертью, перед лесною и ночною нечистью, перед нарушением запретов. Понятное и радостное в жизни они и для себя и для племени пытались поставить в связь с непостижимым – со смертью. Племя из века в век создавало обряды колдовства, в которых повторялось всегда одно и то же. Шум и пляска должны были свидетельствовать о силе человека и испугать грозящую ему смерть. Заунывное пение во время пляски еще больше разжигало извечную тоску. Обильная пища поднимала силы во время мрачных жертвенных пиршеств, и тогда от избытка пищи, от сознания своих сил, от воспоминаний о худших временах вместо тоски приходило опьянение, пляска становилась стремительнее, глаза разгорались, племя торжествовало победу над воображаемыми напастями. Жизнь снова казалась сильнее смерти.

( примечание к рис.)

Иногда в отсутствие мужчин беспричинный страх овладевал женщинами и детьми где-нибудь в отдаленном углу становища. Начиналось смятение. Призывали старцев. Одни видели зверя, другим чудились духи-враги. Подростков влекла неизвестность темных зарослей. Старухи дрожали всем телом.

– Это дух-враг скрывается в кустах у жилища, – говорили старцы, соединяя воедино самое таинственное, что было в человеческой жизни: враждебные силы земли и тьму бесконечных лесов, покрывавших эту землю.

И духа-врага начинали пугать, как дикого зверя: криками, оружием, огнями. Показывали ему ожерелья из медвежьих зубов или шкуры затравленных зверей и бросали ввысь и вдаль стрелы.

Но мало было испугать духа-врага; надо было еще и задобрить его. Вслед воображаемой тени бросали куски мяса, горсти зерен, деревянные чаши с выжженною сердцевиною.

– Пей, ешь, но уходи от нас! – кричали они и еще щедрее одаривали неуемного гостя.

Жертвоприношение духам-врагам стало законом, его совершали по правилам. Люди перестали кидать беспорядочно пищу и предметы, а начали сносить их и складывать в условленных местах или у жилищ старцев, которые все знают и во всем могут помочь. А для духов оставались жесты покорности, пляски и пение. Люди стали думать, что не мясо, не зерно и не чаши нужны беспокойным и враждебным теням, а только добрая воля отдать им все, что они могут пожелать. Заклинатель произносил, опьяняясь от движения, непонятные слова. Ему казалось, будто не он, а кто-то другой их произносит. Пляшущие отвечали ему неистовыми голосами. Плясали за себя и за врагов, и не было границ между действительным и воображаемым.

( примечание к рис.)

Как бы велики ни были знания стариков о жизни, сил у стариков не было. Между поколениями проходила черта непонимания. И потому старики делали вид, будто именно угасание дает им эти таинственные знания. Они ходили под солнцем, обоняя смерть, как юноши и мужи обоняли аромат затравленного зверя.

Старик без слов понимал старика. Когда двое их встречались в бессонные ночи среди затерянного в диких пространствах становища, мир обоим казался остывающим и пустынным. Радость обладания таинственными знаниями не могла заменить им солнце, любовь и охотничьи подвиги. И потому области таинственного становились все шире, точно дым жертвенных костров стлался по доисторической земле перед далекою бурею.

Часть вторая
Отщепенцы

( примечание к рис.)

I. Удачник

И у старика и у молодого левый глаз одинаково смотрел в сторону. Этот недостаток делал их лица до смешного похожими. Вероятно, это были отец и сын. Родственные связи забылись еще тогда, когда сын едва научился ходить.

Старик целыми днями ловил рыбу. Он мастерски приготовлял костяные крючки для рыбной ловли, голова его от вечного ожидания добычи наклонилась вперед, пальцы плохо разжимались. Его прежние более почетные имена были забыты. Младшее поколение называло его Старым Крючком.

Молодой косоглазый не был ни особо сообразительным, ни более других одаренным человеком, но он был очень подвижен. Его сверстники, зрелые мужи племени и старики, если не охотились, не ловили рыбу или не ели, проводили дни в полном бездействии или сне. Только дети и подростки передвигались с места на место без цели или придумывали поводы для передвижений. Косоглазый, несмотря на то, что ему со дня на день должно было исполниться двадцать лет, сохранил детскую подвижность и детское любопытство. И при этом по странному стечению обстоятельств ему обычно удавалось все, что бы он ни предпринимал. Это свойство Косоглазого трудно было бы объяснить как-нибудь разумно, но оно отличало его от других людей племени. И старцы не терпели его. Он ни в ком не нуждался. Жертвоприношения казались при нем излишними. Все давалось ему в руки само.

Сверстники льнули к Косоглазому и повиновались ему, хотя он не искал над ними власти. Не хотел быть ни первым, ни последним, жил весело, играючи преодолевал опасности и не знал ночных страхов. С ним и другим было весело и беззаботно.

Один из юношей, помоложе, ходил за ним, как теленок за маткой. Вернее всего, дети одной матери или, быть может, товарищи по детским играм, они даже жили в одной хижине. Щедрость Косоглазого удивляла того, другого, что жил с ним, и была ему выгодна.

Светловолосые – их было тоже двое – резко отличались мастью от большинства мужчин в становище. Одни говорили, что светловолосыми они родились оттого, что матери зачали их в голодный год, когда племя почти не видело мяса. Другие объясняли это тем, что матери – или одна мать – рожая, прижимались головой к белой известковой глыбе, упавшей когда-то с потолка пещеры и отгораживавшей угол для нечистых. От белого камня и родились белые дети. Отметина вызвала насмешки и сблизила светловолосых. Были они не совсем своими среди племени и совсем понятные друг другу и Косоглазому. Тому, другому, что жил с Косоглазым, светловолосые были безразличны: туповатый и жадноватый, он заботился больше о добыче и, насытившись, спал едва ли не круглые сутки.

Отвращение старцев к Косоглазому выражалось в том, что они сторонились его. Один лишь Старый Крючок проявлял свои чувства иначе. Он ходил за Косоглазым по пятам и жадно, враждебно, по-старчески остро следил за его делами. На заре, днем и ввечеру приходил старик к его жилищу и ощупывал степы беспокойными глазками.

( примечание к рис.)

– Где ты нашел этот большой кремень? – спрашивал Крючок.

– На изгибе реки, в том месте, где река изменила русло. Там очень много таких же чистых кремней, – беззаботно отвечал Косоглазый.

Старик с отвращением в лице откладывал кремень в сторону, отбирал половину дневного улова, сердито трогал недоделанный дротик и все, кроме дротика, уносил с собой.

– Когда окончишь дротик, я его возьму, – говорил Крючок на прощание. – Не отбивай так тонко острее кремня. Дротик – не игла, острее обломается при первом же ударе.

Косоглазый улыбался. Темные желваки его сильных скул шевелились. Он любил, чтобы острее было тонкое и длинное. Оно разило вернее широких прадедовских наконечников.

– Завтра буду рыбу ловить, – сказал, приготовляя снаряд, Косоглазый Старому Крючку. Он слегка поддразнивал старика, как волчата поддразнивают волчицу.

– Я пойду с тобою, – угрожающе отвечал старик. – Но улова у тебя не будет. Идет гроза. Горные потоки замутят воду. Будет гневаться Носящий Тучи. А когда он гневается, не следует ловить рыбу и бить зверя.

Когда старик на рассвете пришел к землянке Косоглазого, зола в очаге была холодна, жилище пусто. Старый Крючок сердито постучал посохом по кровле, по очагу, по полу и унес с собою плохо укрытые листьями остатки пищи. Он пошел по обрывистому берегу, сел на камень и стал вглядываться в береговые камыши. Косоглазого не было видно.

В назначенное старцем время налетели меднокрылые растрепанные тучи. За ними наползала тяжелая, грохочущая сизая громада. Ветер срывал листья с ветвей. Жуткая тучевая бахрома стремительно мела сгибающиеся кудрявые вершины. Но дождь не пролился. До вечера стояла духота. Темная речная глубь покрылась разорванной пеной, комары и мотыльки липли к кустарникам и к заводям.

Перед закатом начался рыбий шабаш. Кругами заколыхалась согретая зноем вода. Косоглазый работал без передышки, то забрасывая в воду крючки, то поражая рыбу легким гарпуном.

На ночь он завалил пойманную рыбу камнями, а сам укрылся в камышах. Он подстерег выдру. Уснул он только после восхода солнца. Убитую выдру пришлось тоже завалить камнями, так как Косоглазого тянуло к высоким холмам, лежавшим на юг от становища на расстоянии двух дней пути.

Итти было трудно. Холмы приближались медленно. Ветер расчистил тучи, но зноя не убавил. Солнце казалось больше обычного. Косоглазый громко пел, несмотря на то, что кругом были незнакомые места.

По пути попадались утиные гнезда с пушистыми птенцами. Косоглазый убил цаплю. Мясо ее оказалось невкусным, но оперение было ярко. Мир вокруг Косоглазого сиял всеми своими богатствами, радуя его ветром, водами, лесами, зверьем, вкусными корешками и ягодами. Порою Косоглазый останавливался и прыгал, притопывая на одном месте, – так весело ему было жить на свете. Каждый день был хорош, но следующий мог быть еще лучше. Каждое место было превосходно, но где-то рядом было совсем замечательное.

Сначала на холмах Косоглазый не встретил никаких неожиданностей. Здесь было меньше дичи, чем на заливных лугах и в камышах береговой полосы: не стало болотных птиц, мелкое зверье попряталось в чащи. Косоглазый подумал, что, пожалуй, не стоило ходить так далеко.

( примечание к рис.)

Но, углубившись в холмистую страну, он достиг берегов незнакомой быстрой реки. Она бежала по глубокому каменистому ложу, и воды ее были скорее зелеными, чем синими, они несли с собой частички меловых берегов. Внезапно речка исчезла. Косоглазый протер с недоумением глаза и кинулся на вершину холма. Речки не было. Любопытство овладело охотником. Не помышляя об опасностях, он стал спускаться к реке.

И вправду: река уходила под землю, прорыв русло в складках высокой известковой гряды. Бело-зеленые уступы охраняли широкий вход. Огромные глыбы камня пенили и разбивали течение речки. Широкие, промытые в известняке террасы вели вдоль течения и углублялись в стороны в виде огромных, связанных между собою покоев – пещер.

Потолок основной пещеры когда-то обвалился. Высоко над головою синело в узкую щель небо. Зеленые отсветы лились в пещеру от провала. Края его заросли травою и деревьями. Бледная листва залитых солнцем березок свешивалась в темный пролет.

То глухо, то гулко отдавались под сводом шаги Косоглазого. И вдруг он, резко вскрикнув, отпрянул в сторону: перед ним лежали, протянувшись вдоль стены, человеческие кости. Череп и ребра были целы. Человек умер либо от болезни, либо от голода.

Первым движением Косоглазого было итти назад. Однако тишина, плеск воды и равномерное постукивание падающих с потолка капель успокоили его. Вдали виднелся просвет.

Он спрятался за камень и ждал. Никого, ничего. Только плеск речной становился сильнее впереди, за просветом. Косые пороги протягивались от берега к берегу. Проход суживался. Кости мелких зверушек валялись на земле. Скалила зубы челюсть лошади. Какой-то большой хищник хозяйничал когда-то в пещере. Из-под слоя мягкой земли торчал желтый могучий бивень.

Бурная радость кинула Косоглазого к занесенным многолетним илом остаткам мамонта. Не ему – племени его нужен этот драгоценный материал. Косоглазый покачивался, точно от хмеля. Вот почему его звало сюда солнце! Духи-покровители любят его… Он еще раз испытал силу их покровительства. Им – поклонение, им – жертва, им – страх, да не оставят и впредь.

Века, века лежали здесь эти желтые кости, и он чувствовал лёт этих веков.

Подняв высоко мохнатые брови, с открытым ртом двигался Косоглазый вперед, ожидая новых чудес. Река внезапным прыжком одолела последние пороги и в космах пены, бурля и вертясь в маслянистых кругах, в туго стянутых омутах, уходила на середину широкой закрытой со всех сторон котловины. Пещерные своды остались позади.

Косоглазый почувствовал приступ смертельной усталости. Он свернулся в нагретой солнцем куче сухих листьев и уснул, забыв о голоде.