Текст книги "Кремень и кость"

Автор книги: Евгений Лундберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

XIII. Отщепенцы

Задолго до вылета молодого роя беспокойным и торжественным гудом гудит налитое до краев медом дупло. Пчелы не умолкают и по ночам. С каждым часом гуще и громче становится гудение. И вдруг над тесным старым жильем живою сеткою завьется шальной рой и унесется вдоль опушки в поисках необжитого дупла. Старики отчей пещеры не понимали, что для племени пришло время роения. Сухими своими телами пытались они загородить выходы к воле.

Такого беспокойного времени не помнил никто из стариков. Скрылся Косоглазый. Заплатил жизнью за его грехи Тот Другой. Ушли Светловолосые, за ними – Крот, Лесной Кот и Рысьи Меха. Рысьи Меха увел с собою подростка. Племя походило на разбитый громом дуб, из ободранного ствола которого течет сок, а обожженные ветви торчат среди пожелтевшей сухой листвы.

Старейшины пытались собрать около себя наиболее надежных мужчин племени. Но и наиболее надежные заговаривали о том, что тесно стало племени жить на старом месте и что нужна кость для оружия и просторные леса с непуганной дичью. Ночи напролет просиживали старики в глубоком молчании. В прежнее время их решения всплывали сами собою из темного омута преданий, личного опыта и расчета. Сейчас этот омут высох, как высыхает летом весенняя топь. Утомясь бесплодными усилиями удержать на месте время, старики отдавались маленьким суетливым делам.

Порою они расходились по углам, закрывали глаза и ждали, какие посетят их сновидения. Самые древние постились и проводили ночи в пустынных местах, вдалеке от становища. Там ждали они вещих снов, из глубины сознания идущих, или случайностью подсказанных решений. Но злая сила преградила путь вещим снам. Снился им Косоглазый, умолял о помощи испуганный Стары Крючок. Видели они друг друга – не во сне, а наяву – бессильными перед сонными напастями. Древний покровитель – медведь – не приходил к ним ни с ободрением, ни с советом.

Хуже всех были ждавшие совершеннолетия юноши и девушки. Казалось, им передалось беспокойство стариков. Они стайками ходили по становищу, избегая людных мест.

Из уст в уста передавались невероятные рассказы о судьбе Косоглазого и светловолосых беглецов. Никто не верил, что они ушли далеко от становища. Их видели то среди бела дня, то на рассвете. Считалось, что они бродят вместе и вот-вот позовут племя за собою. Косоглазый являлся то в своем собственном облике, то в виде волка оборотнем шнырял у самой пещеры. Все племя разом заговорило о том, что беглецы задумали раньше всего увести с собою своих женщин. Лишь Тот Другой был забыт.

Лихорадочное оживление овладело женщинами. Кого позовут за собою? Где ждать – у реки ли, у древних ли могил? Или от самого очага поманит, разбудив ночью, осторожная рука?

Готовились уйти близкие и чужие. Шли споры. Девушки-подростки гадали.

– Он меня возьмет – я лучше Охотничьего Силка умею плести тетивы.

( примечание к рис.)

Те, что были удачливы на охотах и не уступали юношам в быстроте бега, торопили близких:

– Утренняя Ящерица, Охотничий Силок и ты, Поясок Светловолосого, – так прозвали ее за то, что неотступно ходила за светловолосым, даже когда он прогонял ее к старшим женщинам, – нечего вам ждать, идите на холм и слушайте.

У старейшин были повсюду глаза и уши. Они призывали по одному охотников-тяжелодумов, охотников-завистников, охотников с несчастливою рукою и совещались с ними.

Преданные старейшинам люди по-прежнему днем и ночью стерегли тропы вокруг селения. Засады были рассыпаны повсюду. Рыбная охота была временно оставлена. Питание племени ухудшилось. Близилась осень. Тяжелые сны проносились уже не над одними старцами, а над всем становищем. А ведь сон – это то же, что явь. Две души неизменно живут в человеке: одна ходит за ним тенью днем, а ночью покидает спящее тело, другая же стережет его неотступно вплоть до того дня, когда дыханье его смешивается с дыханьем мира – ветром.

Привели к старейшинам двух девушек. Как перепелки, крались они вдоль лесной опушки и звали светловолосых.

– Где женщины косоглазого? – насторожились старики. – Где женщина Рысьих Мехов?

Женщину Рысьих Мехов с грудными еще – хотя им шла третья осень – близнецами-дочерьми старики взяли в отчую пещеру. Ей было сказано, что она не увидит пищи до тех пор, пока не откроет, в каком направлении ушел самый опасный из отщепенцев.

– Не знаю, – ответила она.

– Не хитри, Старая Рысь! – крикнул Коренастый.

– Он никому не открывает своих мыслей. Не знаю, – тупо твердила она, и только зеленовато-серые глаза светились смехом, упорством и ненавистью. Рысьи Меха выбрал ее среди дочерей бобрового племени, не разлучался с нею и во время походов, не боясь, как боялись другие, что близость женщины ослабит его охотничью силу, делил о нею сердца убитых животных, как делят их с другом или ближайшим помощником по опасной ловитве.

– Ты знаешь… Ты ему не такая женщина, как женщины других охотников, – твердо сказал старик. – Все твои дети от него.

– Догони, спроси его.

Пойманных на лесной опушке девушек старые женщины погнали за пределы становища и ударами прутьев заставили долго и протяжно звать: «Если светловолосые близко, говорили старцы, они примчатся на зов, как молодые кони».

Ко дню новолуния старики приказали связать лыком несколько очищенных от ветвей стволов. Плот провели вдоль всего становища, останавливаясь у ближайших к реке жилищ. Старцы, их близкие, женщины и дети после неистовых плясок криками выгоняли из селения нечисть. Когда духи тревоги и разлада были изгнаны, надежнейшие из охотников стали на страже у очагов. Старцы пошли к следующим жилищам, тщательно осмотрели могильники, заглянули в каждую впадину древних камней, и остальные жители становища шумными ватагами погнали нечисть к плоту. Потом плот оттолкнули от берега и долго еще бросали ему вслед камни, палки и бранные слова, внимательно следя за тем, чтобы его не прибило к берегу.

Однако изгнание нечистых духов не принесло ожидаемой пользы. На рассвете в отчую пещеру пришли взволнованные охотники. Плот остановился на песчаной косе пониже селения. Хотя и очень густ был утренний туман, но они отчетливо видели, как Косоглазый вместе со спутниками своими – и было их не мало! – гуськом пробирались среди Камышевых зарослей.

– К становищу?

– К становищу.

– Где они?

– Скрылись. Туман их скрыл.

– Рысьи Меха был с ними?

– Нет, его мы не видели.

– Опасен один Рысьи Меха, – толковали между собою старики. – Косоглазый – глупый, шальной юнец. Светловолосые слепо идут, за ним, стадо за вожаком. Рысьи Меха ушел прямо на полдень, к большим водам, ищет племена, которым нужно то, что есть у нас. Ради мены и мести приведет он к отчей пещере чужое племя. А племя это, не отдав своего, прольет нашу кровь, отберет оружие и украшения, увидеть женщин. Рысьи Меха – враг племени. Он не должен жить.

В глубочайшей тайне – не от одних людей, но и от зверей, птиц и ветров – снаряжен был немноголюдный отряд. В назначенную для выступления ночь участники отряда, подобно другим жителям становища, улеглись на покой. И лишь когда небо едва засерело на востоке и когда влажная от предосенних рос листва застыла в холодном безветрии, они выскользнули из хижин и собрались на гребне пещерной горы, в том месте, где пролетающие на юг птицы прочертили воздушный путь на полдень.

Старики поджидали уходящих. Здесь был и Коренастый Как Дуб, с его скудным и упорным умом; и высокий насмешливый старик, который ходил плавно, точно гусь по воде; и косматый Водяник, товарищ Старого Крючка по рыбной охоте, знавший окружные реки и озера лучше, чем собственную землянку; и свирепый низенький Барсук на вывернутых ногах, о котором шла молва, что он зачат женщиной от зверя.

Старики не однажды рассказывали уходящим – каждый про то, что он шал лучше других: об озерах на пути, о горной цепи, закрытой белым мехом снегов, о непроходимой стране, дальше которой даже в минувшие времена не ступала нога людей отчей пещеры. Теперь же, напутствуя, они говорили о другом.

– Рысьи Меха не должен жить. Но тот, кто увидит, как он закрыл глаза, забудет об этом и, возвратясь к племени, ни одним словом не выдаст, что знает. – Мимо озера вверх, к истокам горных речек, а там уже один узкий и прямой путь через ущелья на полдень. Настичь Рысьи Меха надо прежде, чем он минует большое озеро.

Когда над лесом обозначился край восходящего солнца, посланных уже не было видно. Водяник и высокий Насмешник, не спеша, обходили становище. Им казалось, что молодой рой разбит, у него не стало сил для взлета. Преданные старцам, зрелые, крепкие мужчины стерегли тропы, и тут же юноши с запавшими от утомления злыми глазами стерегли этих сторожей и поджидали тех, от кого их хотели уберечь. Вялая от бремени женщина в космах сбитых волос опустила в ручей жаркие ноги и медленно забирала воду раскрытой ладонью, прижимая затем ладонь к воспаленным глазам.

– Не спят, – сказал Водяник, – раньше спали крепче.

Заря была богата золотом, росами, птичьим гамом и бунтующей кровью, но прежние зори казались старцам богаче. Туман ровной серой стеною заслонял противоположный берег. Река внизу казалась черной, гребень туманной стены светился розоватым блеском. Там, вдали, за рекой, за туманом, за блеском, была проклятая пещера, открытая Косоглазым. Она была. О ней помнили все. А ее-то и нужно было выжечь из памяти людей отчего племени.

XIV. Бездорожье

Люди, посланные в погоню за Рысьими Мехами, приблизились после полумесяца напряженной ходьбы к пологим предгорьям. Взойдя на холм, они увидели вдали зеленое озеро, протянувшееся на узком, протертом ледниками каменном ложе. Из озера вытекала широкая река. Шумные горные потоки вливались в нее. Часть охотников поспешила к озеру, часть же стала осматривать речные берега.

Здесь все было не так, как на родине. На полдень, на закат и на восход громоздились горы. Издали они были похожи на облака. Вблизи было ясно, что это целые миры лесов, степей, скал, снегов, вод и туманов, скомканных и приподнятых над землею чьими-то невообразимо-могучими руками. Вода и в озере и в реке была очень зелена, очень холодна и очень прозрачна. Воздух, особенно по утрам, вкусен и резок. Запахи животных и растений носились в этом воздухе, точно терпкий дым близкого костра. Шорох крыльев пролетающих птиц и лай лисиц раздавались так громко, что охотники тревожно вздрагивали. Людям медвежьего племени показалось, что в этой стране слух их стал особенно тонок, зрение заострилось, ноги легче перескакивали с камня на камень, руки веселее сжимали оружие. В полудне ходьбы от озера стремительная река вдруг ушла в землю. На поверхности не оставалось никаких признаков ее – ни пересохшего русла, ни дюн. Сердца сжались от дурных предчувствий. Охотники, сгибаясь чуть не до земли, быстро побежали вперед.

– Ты помнишь? – крикнул один из них на ходу.

Помнили все: о реке, уходящей под землю, рассказывал Косоглазый. Ясно было, что это не тот край и не та река, но сходство казалось дурным предзнаменованием. Косоглазый знал больше, чем другие люди. Он – не просто человек, он больше человека. Оттого так неважно, жив он или умер. Он не отступает от племени, и никак не понять, что несет ему – худо или добро. Вернее – худо. Все непонятное – к худу.

( примечание к рис.)

Снега торжественно сияли над вершинами. Наступила холодная ночь. И тогда еще одна злая примета отогнала сон. Солнце уже зашло, алые лучи его угасли, легко ломаясь о ребра горных массивов, сине-серый пепел вечера упал на землю, птицы и звери предались покою – и вдруг снова вишневым почти, мягким и тихим блеском засветились снега вершин. Охотники вскочили с только что нагретой телами земли. Все теплее светились снега этими тихими улыбками гигантов. Потом погасли. Пепел ночи стал синее, просыпались звезды; шумно и равномерно, несмотря на безветрие, заплескалось озеро в каменных берегах.

Наутро оказалось, что белая гора по ту сторону озера светлела раньше других. Старцы, напутствуя, говорили охотникам об этой горе, хотя знали они ее только по преданиям. Итти надо было так, чтобы она оставалась по правую руку. Белый профиль ее напоминал лицо спящего человека. Зыбкое отражение белой горы, с ее резкими, мертвыми и вечными человеческими очертаниями, преследовало по пятам шедших у самой воды странников.

– Белая гора скрывается за другими горами, – в страхе перед неведомым говорили охотники.

Уже и озеро ушло в сторону – его сжимали остроконечные пики. Кончились луга и рощи левого берега. Два острых снеговых зуба врезались в синеву на полдень от озера. «Зубы полдня» – прозвали их охотники.

– На погибель послали нас отцы племени.

– Сказано: мимо белой горы вдоль озера пролегает путь к теплым большим водам.

( примечание к рис.)

– Никто из тех, кого знаем мы и кого помнят древнейшие из племени, не ходил этим путем. Как же нам итти?

– Воды рек все холоднее…

– Откуда здесь, среди льдов, быть теплым водам!

– Все на полдень и на полдень, – говорили старейшины.

– Ошиблись предания. Не теплые воды, а вечная смерть – зима ожидает нас в этом краю.

Жалким лоскутком обрывалось озеро среди хаоса серых отвесов. Потоки гремели все настойчивее и грознее. Ухнул в стороне обвал. Орлиное зрение охотников отметило грозное движение лавины, прыжки камней с уступа на уступ, подсеченные под корень лавиною леса, глухое успокоение обвала в поперечных ущельях.

Отсчитывая по три дня, по трижды три дня, по трижды трижды три дня, люди медвежьей пещеры сбились со счета. Отряд отступил от ледников и, возвратясь к более широкой части озера, стал подниматься в том месте цепи, где горы казались пониже. Дубовые рощи сменились угрюмым еловым лесом. На ходу били серн. Раз загнали в ущелье свинью с полувзрослыми поросятами. Устроили пир. Ели, спали, расправляли утомленные ноги, наслаждались праздностью.

Отлет птиц и окраска кустарников пророчили близкие холода. Не было и следов – ни беглеца, ни чужих племен. Дни стояли пасмурные. Плоскогорью, казалось, конца не будет. Лишь одна мысль утешала людей: дока ручьи и водопады бьют им в лицо – возврат домой возможен; и потому крутые повороты ручьев и рек пугали их больше, чем тень пещерного медведя, промелькнувшего на опушке, или гортанный голос гигантского орла, медленно кружащего над их головами.

( примечание к рис.)

Однажды после полудня свежий северо-восточный ветер разметал тучи. Странники замерли на месте: вокруг них, точно захватив их в ледяное кольцо, стояли отвесами снеговые горы. Не так, как над озером, не вдали, не поодиночке, а сплошною стеною, близко-близко, высоко-высоко. Люди пещерного племени сбились в кучу, плечо к плечу, рука к руке. Глаза – как у птицы в силке, когда протягивается к ней рука охотника. Все были равны – не было ни робких, ни смелых. И вдруг над самыми их головами, продолжая пройденный ими путь, пронеслась с едва слышным перекликом журавлиная стая.

Ровнее забились сердца. Завистливое томление: им легко, они видят, они знают, хоть и с натугою – отсюда видно – режут крыльями холодный воздух чужбины.

– Это та самая воздушная тропа, что проходит до гребню родных холмов.

– Не ошиблись отцы племени. Там большие теплые воды. Но нам не дойти до них.

Эта мысль – «нам не дойти до них» – сильнее холода и пустыни сковала волю охотников. Ночью они опять не спали. Незадолго до рассвета взошла ущербленная луна, тоскливо изогнув вверх серебряные рожки. Она умирала и, умирая, опустилась совсем низко, чуть не касаясь головы стоявшего на холмике часового. И звезды, бывшие когда-то такими же охотниками, как эти заблудившиеся странники, слишком близко подходили здесь к людям. Еще день, еще два, еще три и, почем знать, там, где так легко пронеслись журавли, не откроется ли последний на этой земле обрыв, и люди сорвутся в пространство и поплывут по ночной черни такими же светлыми точками, потерянные для родных очагов, навеки не погребенные.

Ночь еще не была на исходе, когда младший из охотников, по имени Степной Ветер, отбежал в сторону от товарищей, чтобы никто не помешал и не тронул его, сжал голову руками и издал протяжный тоскующий крик. Этот крик напоминал журавлиное курлыканье. Им ли подражал Стенной Ветер? Вряд ли. Но если бы их монотонная перекличка не послышалась ему накануне, может быть, ему бы не пришло в голову так крикнуть. Крикнул, помолчал и запел. Собственно говоря, это не была песня. Он никогда до этого дня не пел, не знал даже, что может петь. Он выкрикивал отдельные слова – те самые, что запечатлелись в его мозгу во время похода. Тоска по дому, утомление и ритм тяжело бьющегося сердца сделали его речь мерною и выразительною. Он пел, закрыв глаза, и останавливался после каждой фразы.

Он рассказывал о том, что у него было когда-то родное племя, теплый очаг, девушка и веселые дни охоты со сверстниками. Но он потерял все это, потому что строгие старцы племени послали его в погоню за охотником, одетым в рысьи меха. Он пришел к горному обрыву, где души погибших в боях и на охотах ухватились за его одежду, держат его за руки и пытаются сбросить с высоты. Он живой и хочет быть с живыми, он от пещерного племени и хочет быть со своим племенем; большие теплые воды существуют только в преданиях, и живым людям не следует их искать…

( примечание к рис.)

Старшие слушали, полузакрыв глаза. Они знали, что такое вдохновение приходит иногда и к юношам и к старикам перед гибелью, в годы жестокого голода, во время боев. И почувствовали, что плач Степного Ветра по потерянному дому требует от них решений.

Юноша примолк и лег на траву на том самом месте, где стоял. Он сказал свое – и о нем уже забыли. Был он снова, как все. Старшие заговорили негромкими голосами. Сильный и напористый голос ворчливо заглушил остальных. Он твердил одно, и то, что он твердил, совпадало как со смыслом песни, так и с тем, что странники каждый про себя передумали за истекшие дни:

– Гор тьма… Надо домой… Гор тьма…

– А Рысьи Меха – как просеянное зерно, – подхватил ясный и веселый голос. – Просыпался в щель между камнями – и нет его.

– А старики?

– Просыпалось зерно – не найти. Зерно одно, гор тьма…

– Не найти, – твердил ворчливый. – Не найти. Никак не найти.

– Хотя бы заря занялась. Пойдем вниз по ручью, что пылил нам в лицо.

– Пусть не пылит больше в лицо, – подтвердил ясный и веселый.

Кто-то подошел к певцу и тронул его за плечо. Певец спал. Несмотря на ночной холод, лицо его и плечи были горячи и влажны от пота.

– Спит, как барсук в норе, – улыбнулся веселый.

– Оставь, пусть спит, подождем зари, – деловито отозвался ворчливый. Он сжался комком и так же деловито, как говорил, уснул. За ним ровно и спокойно задышали остальные. Так был решен возврат к очагам отчей пещеры.

XV. Тревога на Бобровом озере

Лесной Кот не спешил. Он шел невдалеке от обычной дороги, на путая своих следов и лишь по ночам скрываясь на деревьях. Расчет его был ясен. Если старейшины угадали замыслы Рысьих Мехов, гонцу не несдобровать. Они попытаются схватить его либо в пути, либо в самом становище у бобрового озера. В пути же легче скрыться. Каждый день промедлений давал большую уверенность в безопасности.

Показались желтые дюны, ивы с листвою светлою, как поверхность озера, большие темные камни и похожие на звериные норы землянки.

Племя бобров не выставляло часовых. Нападений оно не ожидало. Озеро лежало в стороне от путей, по которым проходили неосевшие еще племена великой равнины. Медвежья пещера была для него как бы заслоном. Своих же людей не устеречь никаким дозором. По воде, куда ни взглянешь – тропа. Поселение раскинулось вдоль берега узкою полосою. От холма к холму едва долетал человеческий голос.

Жители ближайших землянок равнодушно оглядывали пришельца. Беспокойства он им не внушал. Интереса тоже. Идет? Пусть идет.

Лесной Кот осторожно обходил прибрежные камни. Племя бобрового озера считало их священными. Эти камни были когда-то людьми, и придет день – они снова станут людьми. Лесной Кот старался не наступать на них и не задевать их дубиною, Замедлив шаги, он отсчитывал пройденные приметы. Холм, две землянки, остроконечный камень, размытая волнами дюна, еще холм, вторая хижина с очагом, прислоненным к камню, полузанесенному с подветренной стороны песком.

Двое рыболовов упорно раскачивали древнюю иву, ухватившись руками за противоположные ветви. На месте сгиба трескалась и отставала кора. Рыболовы были одного роста, на одно лицо. Все так, как сказал Рысьи Меха.

– Выслушай меня, – обратился Лесной Кот к старшему. – Уста – мои, слова – Рысьих Мехов…

За выложенным плоскою галькою глиняным валом лежали охапки трав и пахучие ивовые прутья. Лесной Кот ожидал обрядностей гостеприимства. Но люди бобрового племени жили просто и сурово. Ему указали удобную яму возле землянки и принесли вяленой рыбы. Затем рыболовы ушли на ловитву.

Поев, гонец уснул. Не раз просыпался, подходил к озеру испить воды, вслушивался в рокот мелких волн и опять засыпал. У землянки копошились две женщины. Прибежали, громко крича, дети, жаловались на какую-то обиду. Гонца никто не стерег, И никто к нему не приближался. Женщинам он внушал отвращение, как чужак, дети его боялись. Лесному Коту казалось, что он уже годы слышит озерный рокот и видит перед собою нагретый закопченный камень чужого очага. Это было тоскливо – думать, что кругом все чужое. Злоба покрывала тоску, как будто не он сам пришел сюда, а его привели насильно пленником. И он плотно смыкал веки, чтобы поскорее заснуть сном пережидающего безвременье зверя.

К ночи рыболовы не возвратились. Мальчуган с обветренной кожей, с выцветшими глазами, опасливо озираясь, дернул пришельца за край одежды и потянул его поближе к очагу, где в сухом песке было умято несколько углублений и где грубо сложенный из ветвей навес опирался на, два неровных камня.

Прошел еще день – рыболовов все не было. Если бы не обильный корм, Лесной Кот подумал бы, что о нем забыли. Наутро его разбудили громкие голоса. Он осторожно выполз из ямы и, готовый к бегству, выглянул поверх холма: мимо землянок знакомою дорогою шел Рысьи Меха с подростком. В родном становище что-то случилось!

Быстрые движения Рысьих Мехов и громкие его слова оживили равнодушных бобров. Он знал всех в становище, и его знали все. Лесной Кот с испуганным видом уставился на сородичей. Что случилось дома?

Он хотел объяснить, что не исполнил поручения Рысьих Мехов, так как не знает, как говорить с племенем, которое рассыпалось по землянкам и не собирается воедино. Рысьи Меха, казалось, был занят только событиями, происшедшими в медвежьей пещере, и забыл о своих замыслах.

– Жаден Старый Крючок. Любит человеческую кровь, – пояснил Рысьи Меха. Лесной Кот слепо следовал за ним, не отставая. Их было трое теперь среди братского, но все же чужого народа. Трое – маленькое племя, а один – ничто. Так чувствовал Лесной Кот, так чувствовал Рысьи Меха и подросток. Вождем этого маленького племени из трех человек был Рысьи Меха. И бобровое племя оказывало ему почет не только как родичу, но и как вождю…

От воды, от рыбы, от покоя тела пришедших из отчей пещеры стали сильнее и полнее. Незаметно для себя переняли они некоторые повадки бобров – их неторопливость и свободу движений. Однако Рысьи Меха не бездействовал.

Он проводил дни то в одном, то в другом рыбачьем стане, участвовал в охотах и подзадоривал бобров, проявляя ловкость и силу.

( примечание к рис.)

У племени бобрового озера были свои старики, и они тоже, как и повсюду на земле, направляли течение дел. Но они не отдалялись от остальных рыболовов, и их словам отвечали, подобно эху, слова зрелых охотников, а часто и юношей. Здесь не было отчей пещеры. Огни очагов даже в прошлом не пили человеческой крови. Вдвоем или втроем уходили люди бобрового племени на озеро и привыкали, поколение за поколением, обходиться собственным знанием примет и собственным разумом.

У бобров не было таких опытных резчиков по кости, как у древнего племени из медвежьей пещеры. Они мало потребляли красок и на окрашивание одежды, и на отметины на оружии, и на праздничную раскраску тела. Прекрасную густую охру они хранили в долбленых каменных чашках, а не в оленьем роге, украшенном узорами и насечками. Оружие их было грубое, запасы мамонтовой кости, оленьего и турьего рога скудны и случайны. Они, как и люди других племен, любили эти вещи, но не тратили много сил и времени на их добычу. Испокон веков копили бобровый жир, вяленую рыбу, шкуры и как великую драгоценность берегли дающее силу бобровое семя. Люди здесь были сильны и находчивы, но они крепко приросли к кормившему их озеру. Глаз их был хорошо наметан.

По-за водною ширью они видели лучше, чем вблизи, и по шуму равнинного леса различали, откуда дует ветер и какая будет утром на озере погода.

Рысьи Меха стал уводить молодых охотников и рыболовов бобрового племени подальше от озера. До пути он рассказывал им об удачных охотах своих соплеменников, о тропах, по которым проходят на север олени, и о пещере с останками мамонтов, открытой косоглазым удачником. Ни о судьбе Косоглазого, ни о своем уходе от племени он поначалу не сказал ни слова.

Осень в том году была долгая и погожая. Рысьи Меха приучал бобров обходиться без становища. На расстоянии дня ходьбы он нашел пласты, богатые охрой. Прибавилось красок у племени, увеличились запасы рога, у зрелых охотников зашевелилась охотничья жадность.

( примечание к рис.)

Рысьи Меха забирал силу, а был он не свой. Уже перестали отпускать с ним одних юношей. Отцы племени понемногу втягивались в беспокойную бродячую жизнь. Она не была для них новостью, но таких далеких походов не решались делать озерные люди. С незапамятных времен считалось, что должны они жаться к озеру, не переходя троп, протоптанных старшими родичами из отчей пещеры.

Когда исчерпаны были рассказы об охотах, о лесных страхах и о подвигах сильных мужей, Рысьи Меха заговорил о том, как живут люди за тройным кольцом песков, болот и лесов, опоясавшим бобровое озеро. Пережитое сплеталось с рассказами стариков и с отрывками преданий. Рысьи Меха сам не знал, где кончается одно и начинается другое. Вспомнили и бобры про свою старинку: про могучих и угрюмых рыболовов, про женщин, силою равнявшихся мужчинам, про чужие племена, про мену, однажды затеянную пришельцами… – Ушли, и больше их не было, – с удивлением и с сожалением говорили бобры.

– Будут, – утверждал Рысьи Меха. – Люди, как олени. Приходят и уходят. Каждый раз иные.

В глубине землянки лежал обломок оленьего рога с изображением просяного стебля. Лесной Кот поднял его с земли и снова бросил. Его, точно из камня вырезанное, сухое лицо скривилось: растений не изображали люди отчей пещеры, вырезали они только любимых и опасных зверей, охоту, сражения и погоню, когда проливалась кровь и тяжелыми усилиями приобреталась добыча.

– Трава, – презрительно сказал Лесной Кот, отодвигая подальше от себя рог.

( примечание к рис.)

– Цвет и семя, – строго ответил ему один из бобров. Лесной Кот насупился. Рысьи Меха поднял руку. Спорщики успокоились…

Когда бобровое племя досыта наслушалось рассказов о старице, Рысьи Меха заговорил о своем. Возле согретых кострами плоских камней в часы осенних сумерек проросло новое предание о косоглазом удачнике, о пещере, по дну которой течет река, о мамонтовом кладбище, которое стерегут кости убитого кем-то охотника – предание о том, как в отчей пещере пролилась кровь из-за найденной Косоглазым драгоценной кости, как был брошен в костер исколотый ножами Тот Другой и как бежал от племени сам он, Рысьи Меха.

Рысьи Меха клал на землю тяжелое копье озерных жителей и рядом с ним свое, тонко отбитое, на длинном древке. Кто-нибудь из младших кидался за древним стариком, сохранявшим одно из копий, уцелевших от неудачной мены.

Старика прозвали Рыбьим Водителем за то, что он бросал в озеро вынесенную прибоем рыбешку, чтобы она росла и плодилась. Рыбий Водитель приносил копье. Древко его блестело темной позолотою веков, отливом тысяч осторожных прикосновений и янтарем смол, крепко связавших тугие волокна древесины. Копье было тонкое и легкое. При виде его пещера косоглазого удачника начинала манить, как тень заснувшей под водою рыбы манит руку гарпунщика.

– Кость за копья, мета за мену…

( примечание к рис.)

– И дротики самолетящие… И раковины… И ожерелье из раковин, не таких, как наши…

– Да придут ли снова? Кто видел, чтоб возвращались проходящие мимо племена?

– Не придут – сами найдем. А придут – нужна кость для мены и вяленое мясо, и бобровый жир, и целебное семя… – весело подзуживал тяжелых бобров Рысьи Меха. И примолкал надолго. Люди бобрового племени с тайным волнением смолкали вслед за ним. Гонец почтительно стоял возле своего вождя. Он любил и боялся его, но не понимал. Подросток смотрел в темную ночь, стараясь угадать, где за лесами и за болотами лежит пещера Косоглазого и что сталось с самим Косоглазым…

Племя всегда – рой, гнездится ли оно вокруг отчей пещеры, или городит валами из глины и кострами извилистый и низкий озерный берег. И рой озерного племени беспокойно загудел – не ко времени, глухою осенью. То раньше Рысьи Меха ходил незванным по землянкам, а то теперь его стали зазывать в отдаленные концы поселения. Слова были везде одни и те же. Но с каждым днем все крепче становился их отстой, хотя никто не мог сказать заранее – добром ли окончится задуманное дело или худом? И когда время роиться? Всю осень и всю зиму гудел в холодных землянках рой, прежде чем снялся с места и смял потоком коричневых тел прикрывавшую леток вощину.