Текст книги "Северные новеллы"

Автор книги: Евгений Марысаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Новый год буровики встречали своей, отдельной компанией. Елка была чисто символическая – нарисованная на большом листе ватмана, прикрепленном к стене, потому что ели в Арктике не растут, а все остальные деревья, хотя и называются деревьями – полярными березами, полярными ивами,– не дотягиваются до человеческого колена и очень похожи на траву.

На острове царил сухой закон, но к празднику с материка островитянам завезли сухое вино. Выпивка была тоже чисто символическая, так как от долгого пребывания на морозе вино потеряло свои свойства.

Из-за тесноты барака в обычные дни мы трапезничали на тумбочках, стоящих у коек. Но к празднику раздобыли два конторских стола, сдвинули их вместе, за неимением скатерти накрыли свежей простыней. Новогодний стол упирался торцом в низкое оконце.

В самый разгар веселья кто-то громко постучал в дверь. Я накинул полушубок, вышел в холодные сенцы, отодвинул засов, распахнул обитую оленьими шкурами обледенелую дверь.

В морозных клубах, освещенный яркой электрической лампой, стоял Наглый Тип. Я сразу узнал его по огромному росту, рыжим подпалинам на боках. А мы-то уж и не вспоминали о нем! С тех пор как его отвезли в бухту, минуло три недели...

– Иди, иди на свалку. Здесь тебе ничего не светит,– сказал я, вспомнив строгий наказ начальника экспедиции не подкармливать зверя, и захлопнул, задвинул на засов входную дверь.

Едва успел переступить порог горницы, как снаружи послышалось короткое рявканье. Затем раздался оглушительный удар. Две дверные доски, прорвав меховую обшивку, с треском рухйули в сенцах на пол. Я глянул в дыру пролома. Наглый Тип сидел возле крыльца и вытаскивал зубами вонзившуюся в подошву левой лапы щепку-занозу.

Буровики переполошились. Кто-то схватил стоявший в сенцах лом, просунул его в дверной проем и вдобавок прорычал по-звериному. Наглый Тип тотчас отпрыгнул на всех лапах от крыльца, развернулся и побежал. Мы повыскакивали на мороз. Зверь улепетывал вдоль улицы, распугивая собак, промелькнул последний раз на фоне яркого пятна, отброшенного на снег лампой, и растворился в темноте. Кое-как заделали дверь, возбужденные вернулись за праздничный стол.

– И вправду наглый тип!

– Начальнику экспедиции утром объявим. Не дело – в такой праздник от стола отрывать...

– До утра небось в поселке не появится.

– Не решится, точно. Напугался – будь здоров!

Ах, как мы заблуждались! Не прошло и получаса...

Двойная рама оконца с треском, звоном разбитого

стекла вдруг влетела внутрь горницы, упала на праздничный стол, заваленный снедью, заставленный бутылками. Те, кто сидел ближе к окну, инстинктивно закрыли руками лица от летевших осколков.

В горницу просунулась литая голова Наглого Типа. Мгновение – голова исчезла, но тотчас появилась громадная когтистая лапа, схватила лежавшие в большой миске умело приготовленные, с аппетитной корочкой цыплята табака, штук шесть сразу, и поспешно исчезла. За оконным провалом послышалось жадное чавканье. Кто-то сорвал с гвоздя карабин и выстрелил в потолок...

Сразу после праздника на остров прилетел вызванный для необычной операции ИЛ-14. Жившего на свалке вконец обнаглевшего Наглого Типа обездвижили, с великим трудом затащили в багажное отделение. Через несколько часов ИЛ-14 приземлился на дрейфующей льдине, за тысячи километров от острова, в районе Северного полюса. Там-то и выпустили медведя на все четыре стороны.

Уезжая на материк, я попросил знакомых сообщить мне, если Наглый Тип вдруг опять объявится в поселке. С тех пор минуло полгода, но письма я так и не получил. Но надежды не теряю. Ведь как-то отыскивают голуби свой голубятни за тысячи верст? Белый медведь ориентируется в родной Арктике с такой же поразительной точностью. А прошагать вечному страннику ледяного безмолвия каких-то две-три тысячи километров нетрудно.

МИ-4 перебрасывал отряд поисковиков на новую точку работ. Это была последняя «выки– душка», и здесь нам предстояло жить и работать около двух месяцев, до конца полевого сезона.

Внизу тянулась Северная Камчатка, край удивительный, ни на что не похожий, кусок иной планеты, упавшей на Землю. Сотни тысяч лет назад в этих местах бушевали геологические потрясения, катастрофы. Взрывались вулканы. Трескалась, как яичная скорлупа, земля. Из кратеров вулканов, трещин извергалась магма, огненно-жидкая масса, туча пепла. Постепенно могучие подземные силы передвинулись на юг полуострова. Нет-нет и дадут они о себе знать и в наши дни. А на севере земля успокоилась надолго, быть может, навсегда. И с тех далеких времен остались памятники – немые свидетели былого разбоя: строго конической формы сопки со срезанными вершинами – погасшие вулканы, окаменевшая ноздреватая магма на склонах и у подножий.

Хребты, долины, сопки, хребты, долины, сопки... В долинах – речка или ручей; кристальной прозрачности вода в белых бурунах неслась с гор с бешеной скоростью. Что это за водичка, я недавно испытал на собственной шкуре. В маршруте довелось переходить неглубокую, по колено, речку. Правая бахилина возле лодыжки была разорвана, резинового клея в отряде не оказалось, забыли в центральном лагере. Снял бахили– ну, стянул портянку и зашагал на другую сторону. На середине реки нога ниже колена онемела, как от наркоза. Кое-как выбрался на берег. И колотил по ноге кулаками и щипал – безполезно, не чувствую боли. Даже струхнул. Лишь минут через десять ожили застывшие капилляры, и началось яростное жжение.

В долинах теснилась плотная тайга. Лиственницы, ели, согнутые в три погибели каменные березы, карликовые ивы. На склонах эти деревья не росли. Их оцепил стланик-кедрач, невысокое, в полтора-два человеческих роста, дерево, ствол и мохнатые лапы которого, спасаясь от жестоких камчатских ветров, стлались по земле. Выше и стланик не рос. До самых вершин —

беспорядочное нагромождение больших и малых камней. Камни, камни, камни... Они покрыты дегтярно-черной и твердой коркой, которая трещит под сапогом, как ореховая скорлупа. Эта «корка» – живой организм, разновидность камчатского мха. На черном фоне камней белели узенькие дорожки – выбитые копытцами тропы снежных баранов.

Перевалив очередной горный хребет, Ми-4 вышел в долину и полетел над быстрой рекою, рывками снижаясь. Через несколько минут машина должна была приземлиться.

Глядевший в иллюминатор Борис, начальник отряда, рослый бородатый мужчина, работавший на Крайнем Севере двадцатый полевой сезон, со студенческих лет, вдруг резко поднялся, пробрался по груде рюкзаков к пилотской кабине и прокричал:

– Командир! Развернись на сто восемьдесят! В реке какая-то зверюшка тонет!..

– Уж не мышка ли полевка? – раздалось в ответ из кабины.

Борис не понял иронии:

– Нет. Кое-что покрупнее.

Надо знать нашего начальника отряда, чтобы понять по меньшей мере странную его просьбу – ради какой– то попавшей в беду зверюшки изменить линию полета машины. В зверей и птиц он буквально влюблен и знает о них больше иного зоолога и орнитолога. Он может часами с просветленным лицом слушать пиликанье синицы или наблюдать, как лущит орехи белка. Его московская квартира смахивала на зверинец. В ней обитали: арктический суслик евражка, летяга, обыкновенная белка, похожий на обугленную головешку северный ворон, четко говоривший каждому гостю: «Прривет!», горностай и даже рысенок с волчонком. Правда, рысенка с волчонком пришлось подарить зоопарку, потому что подросшая лесная хищница однажды через приоткрытое окно проникла во двор и перерезала всех вышедших на прогулку хозяйских кошек и собак, а таежный гангстер, скучая о тайге, выводил по ночам такие арии, что на Бориса написали жалобу в ЖЭК.

Командир экипажа выполнил просьбу начальника отряда. Не видя его за стеною кабины, я представлял саркастическую улыбку на лице вертолетчика: ладно, мол, сделаю одолжение, раз ты «с таким приветом». Машина развернулась и легла на обратную линию полета. Мы прильнули к иллюминаторам.

Вскоре среди белых бурунов и повсюду торчавших из воды острых камней я увидел круглую голову с длинными острыми ушами и часть серебристо-рыжего туловища с резкими черными пятнами на шкуре. Это была рысь. Быстрое течение тащило зверя по стремнине, не прибивая ни к тому ни к другому берегу. Изредка он выбрасывал лапы, цеплялся когтями за проплывавшие мимо камни, но удерживался на одном месте считанные секунды, не в силах сопротивляться бешеному напору воды. Попавшая в страшную ловушку рысь то и дело раскрывала ярко-красную пасть – кричала, но грохот вертолетного двигателя, режущий свист винта заглушали панический крик.

Борис встал на железную перекладину лестницы, просунул голову в пилотскую кабину. Горячо жестикулируя, он уговаривал командира экипажа посадить машину, чтобы попытаться спасти зверя.

Уговорил. Ми-4, намного обогнав плененную рекою рысь, пошел на посадку.

Машина опустилась на каменистую косу. Еще не перестал вращаться винт, а начальник отряда, пригибаясь под лопастями, с топором в руке выпрыгнул из багажного отделения и побежал к плотной таежной стене. Один за другим мы ступили на землю, подошли к воде. Стояли, до боли в глазах вглядывались в горящую солнечными бликами реку, высматривали зверя.

Борис между тем вырубил длинную жердь, пристегнув верх бахил к поясному ремню, пошел в реку. Шел он осторожно, боясь поскользнуться на осклизлых донных камнях и упасть. Жердь перекинул через плечи, как коромысло. В одном месте течение сбило начальника отряда с ног, но, окунувшись с головой, он сумел подняться и вновь стал продвигаться к стремнине. Наконец в мокрой, отяжелевшей одежде Борис достиг середины. Прислонился боком к лобастому валуйу, торчавшему из реки, приготовил жердь. Там, где он стоял, было довольно глубоко, вода скрывала его по пояс. Я живо представил, каково ему сейчас в ледяных струях...

Напряженно смотрели на реку. Ждали. Первым рысь увидел молоденький бортмеханик.

– Вот она! – прокричал он.– Левее порожка мелькнула... Опять!

Вглядываясь в солнечные блики, я наконец увидел четвероногого пленника, точнее, лишь круглую остроухую голову зверя. Она то показывалась над бурунами, то ненадолго исчезала под водой. И только теперь до слуха донесся крик. Он был слабый, осипший и едва покрывал шипение бурунов, беспрерывное бормотание светлых струй. Так однажды под окном моей московской квартиры кричала тяжело раненная кошка, попавшая под колеса автомобиля...

Борис выставил жердь. Он держал ее над поверхностью воды, как держат копье. Рысь ближе, ближе... Поймет ли зверь, зачем протянута жердь? А поняв, доверится ли своему извечному врагу – человеку?

Мы замерли. И вот хищник вровень с человеком. Жердь в руках Бориса пружинисто дернулась. Рысь ухватилась за конец передними лапами и зубами. Стоя на одном месте, начальник отряда медленно развернулся, протащил зверя по воде. Затем так же медленно, приподняв жердь, направился к берегу. Рысь висела на ней, как гимнастка. На мели она, круто выгнув спину, сорвалась в воду, тяжело запрыгала на берег, а когда выбралась на сухое, растянулась на мелких камнях косы. Силы оставили ее.

Мы нерешительно приблизились к зверю. Он тотчас перевернулся на спину, поднял лапы с выпущенными когтями, оскалил пасть с длинными иглоподобными зубами. В такой позе раненая рысь защищается от врагов. Так ей сподручней ударом лапы распороть живот, выпустить кишки кабану, росомахе, медведю и даже человеку. И только теперь я заметил с правого бока страшную, от шеи до хвоста, глубокую рану, очевидно оставленную острым подводным камнем. Но крови было мало, ее вымыло водой. Зверь был самкой.

Борис зашагал к вертолету, достал из груды рюкзаков свой рюкзак, переоделся в сухое. Потом развернул маршрутку – одноместную палатку, безбоязненно подошел к рыси и накинул на нее крепкую материю. Маршрутка, как живая, задергалась, забилась на земле. С каждым прыжком всяким движением зверь скручивал себя все больше и больше. Борис взял в охапку плененную рысь и понес ее к вертолету.

Вскоре прибыли на место, выгрузились. Вечно спешащие вертолетчики сейчас не торопились улетать: они хотели еще разок взглянуть на рысь. Борис вытряхнул из брезента таежную хищницу. Она была совсем плоха. Немного отползла от людей, растянулась на мху. Дышала часто, с мокрыми хрипами.

– Кровью изошла,– сказал командир экипажа.– Не жилец ваша киса.

– Киса? Чем не имя? – отозвался Борис.– Так и назовем ее – Кисой. А жить мы будем, уверен. Мы живучие, не то что люди.

– Как она в реку угодила?

– Элементарно. Переходила по порогу на противоположную сторону, а камни-то скользкие. Или вплавь пустилась, а на стремнине понесло. Сил не рассчитала.

Простились с вертолетчиками. Машина взлетела.

На прочных жердяных каркасах разбили жилую палатку и палатку-склад. Устраивались основательно, жить в этой «выкидушке» предстояло не день и не два.

Покончив с устройством лагеря, Борис вспорол банку говяжьей тушенки, в миске поднес пищу зверю. Киса понюхала говядину и брезгливо фыркнула. Ни падаль, ни консервы рыси не едят. Они питаются только свежим мясом.

Непуганой дичи в этих краях предостаточно. Не успел я со своей «ижевкой» отойти от стоянки, как наткнулся на стаю куропаток. Я убил на взлете парочку птиц и вернулся.

Завидев в моих руках лакомую добычу, Киса пришла в сильное волнение. Она шумно нюхала воздух, скалила пасть. Черные кисточки на ушах вздрагивали, седые бакенбарды распушились. Я бросил куропаток зверю. Он разорвал передними лапами белоснежную грудь одной из птиц, с жадностью припал ртом к ране и начал высасывать кровь. Сущий вампир! То же самое проделал с другой куропаткой. И только после этого сяцл пожирать птичье мясо.

– Умирающий зверь не ест с таким аппетитом,– успокоенно сказал Борис.

Ночью я то и дело просыпался, откидывал полог палатки: ушла ли рысь? И каждый раз в густо-дегтярной, влажной от близости Берингова моря тьме видел яростно горящие фосфорическим светом глаза.

Утром мы покормили рысь парочкой кедровок, птиц с черным оперением, которых здесь – что воробьев в деревне, и ушли в маршрут. Вернулись поздно, в сумерках. Киса лежала на прежнем месте. Она усердно работала языком, зализывала рану. Я бросил ей убитого в маршруте селезня.

Этой ночью Киса исчезла. Как мы полагали, навсегда.

Через несколько дней мы с Борисом шагали очередным маршрутом (я был у начальника отряда маршрутным рабочим). Геолог молотком с длинной ручкой откалывал образцы пород, записывал в толстую записную книжку характеристику местности, а я снимал показания радиометра, висевшего на груди, складывал образцы в свой рюкзак.

Спустились с хребта в долинку, густо заросшую тайгою. То и дело встречались свежие «визитные карточки» медведя и лося, отпечатки следов этих зверей. Медвежьи «лапти» были такими огромными, что становилось не по себе. Когда углубились в тайгу, мною овладело, казалось бы, беспричинное беспокойство. Все чудилось, что из дебрей за нами кто-то неотступно следит. Говорят, якобы пристальный звериный взгляд излучает некие колебания, которые, как радар, легко улавливает человек своим мозгом. Очень может быть.

Борис, верно, чувствовал себя точно так же: беспрестанно крутил головою, часто останавливался, напряженно прислушивался. И когда где-то наверху раздался громкий звук сломанной ветки, мы, как по команде, резко вскинули в том направлении ружья.

С лиственницы на звериную тропу спрыгнула крупная рысь.

– Не стреляй! Киса!..– прокричал Борис.

Да, это была наша Киса. Ни одна рысь, если она не поражена бешенством, не поведет себя так, непременно уйдет от людей.

Киса стояла, слегка выгнув дугой спину, и смотрела то на меня, то на Бориса.

– Присядь,– попросил меня начальник отряда и присел сам.

Я понял, зачем он это сделал. Большой рост живого существа обычно пугает зверя.

– Киса, Киса, иди ко мне...– ласково, как домашней кошке, сказал рыси Борис.

Зверь прыгнул в чащобу, сделал небольшой крюк и очутился позади нас. Я заметил, что страшная рана на правом боку, казавшаяся нам смертельной, затянулась твердой коричневой коркой.

Мы двинулись маршрутом. Киса пошла за нами как привязанная. Останавливались для работы – замирала и рысь. Склонив голову набок, она с любопытством наблюдала, как люди откалывали от камней куски и складывали их в зеленый мешок за спиной. Но вот она скрылась. Мы стояли и ждали. Рысь не появлялась.

– Киса! К ноге! – в шутку крикнул Борис.

И случилось невероятное: дикий, не знавший жалости хищник пулей выскочил из тайги и с собачьей покорностью улегся неподалеку от людей. Вскоре, когда зверь опять исчез в дебрях, этот же эксперимент проделал я. Черта с два. Рысь не появлялась. Но едва команду подал Борис, Киса выбежала из тайги. Конечно, она не понимала команды и, стало быть, не могла ее выполнить. Но Киса отлично запомнила голос Бориса. Голос того, кто однажды спас ей жизнь. И тотчас откликалась на него.

Она проводила нас до лагеря. До темноты мельтешила возле палаток, а с наступлением ночи исчезла. Рыси – ночные хищники.

Утром, едва мы вышли в маршрут, Киса вновь появилась и увязалась за нами. Именно за Борисом и мной, а не за другой маршрутной парой. Начальник отряда не звал ее. Значит, зверь запомнил запах и облик Бориса, своего спасителя.

В полдень, когда я развел костерок, чтобы вскипятить чай, Киса попятилась задом, глухо зарычала и убежала в чащобу. Запах дыма, очевидно, напомнил ей тревожный запах таежных пожарищ, которого панически боятся все звери.

Человек быстро привыкает к самым необычным и диковинным штукам и через малое время утрачивает способность удивляться необычности, диковинности. Помню, как я был потрясен видом дикого белого медведя на острове Врангеля, который околачивался на окраине поселка возле свалки или подходил к избам и стучал лапой в дверь, просил пищу. И что же? Через неделю белый медведь производил на меня такое же впечатление, какое корова производит на сельского жителя. Точно так же мы привыкли к постоянному соседству Кисы. Она стала почти ручной – правда, только для Бориса. Он кормил ее с руки и фамильярно трепал по холке. Зверь ластился к начальнику отряда, как кошка. По утрам до позднего вечера маршрутные пары расходились в разные стороны. Киса следовала за Борисом и мною по пятам. Изредка она ненадолго исчезала, а когда вновь появлялась, ее морда была в кровавом пуху; Киса сыто облизывалась и урчала. Мы то и дело натыкались на остатки пиршества хищницы: кучки перьев, головы и лапки куропаток, каменных глухарей, кедровок. Но лишь однажды мне довелось видеть, как рысь охотилась. Это было занятное зрелище! В полдень, уставшие и разморенные жарою, мы решили с полчаса прикорнуть в тени под лиственницей. Борису удалось заснуть, а я ворочался с боку на бок: мешала проклятая мошка, бич Крайнего Севера. Не спасали ни накомарник, ни диметилфталат: ближе к осени эти твари особенно зловредны. Киса лежала в ногах Бориса. Вдруг раздалось шуршание пересохшего мха. Глянув на рысь, я увидел, что она поднялась, вытянулась в струнку и неотрывно смотрит в одном направлении. Я тоже посмотрел туда, но ничего подозрительного не увидел. Пришлось достать из рюкзака бинокль. Мощные окуляры приблизили деревья, скалы, обширную, бугристую от кочек поляну, тянувшуюся за редколесьем. И только тогда я заметил белые точки на мху – стайку куропаток. Они кормились созревшими ягодами голубики. Обоняние у рысей так себе, неважное, но остротою зрения они могут сравниться разве что с орлом. Как бы стелясь по земле, наша Киса быстро побежала к живой добыче. Я поймал ее в окуляры бинокля и с интересом следил за охотой. Чем ближе она подкрадывалась, к желанной цели, тем осторожнее становились ее движения. Иногда рысь ложилась за моховую кочку и подолгу лежала за ней, наблюдала за птицами. Те не чуяли беды, кормились на поляне. Но чу! Самая крупная куропатка вдруг издала резкий гортанный звук. Стая снялась. Птицы пролетели метров двести и сели на той же поляне. Вообще-то камчатские куропатки, с точки зрения людей, очень глупые существа. Человека они не боятся, подпускают почти вплотную; местные жители не тратят на них заряды – бьют камнями и палками. У птиц не выработался условный рефлекс боязни человека, потому что население Северной Камчатки ничтожное. Но четвероногих хищников они научились опасаться.

Рысь была обнаружена птицами и решила изменить тактику охоты. Теперь она не пряталась. Таиться было бесполезно. Киса поднялась в полный рост. Всем своим видом, поведением плутовка хотела показать, что куропатки ее вовсе не интересуют. То примется раскапывать норку мышки-полевки, то ляжет на спину, дрыгая в воздухе лапами,– отмахивалась от мошки. Я разгадал хитрейший маневр рыси. Она ходила кругами вокруг стаи и с каждым кругом как бы невзначай, без всякой задней мысли приближалась к птицам. Наконец Киса растянулась на мху. Суживать круги еще больше не следует, куропатки и без того начали крутить головами, проявлять беспокойство. Лежала она задом к птицам. Якобы дремала. Куропатки успокоились, стали кормиться. Пять, десять минут «спит» Киса. И вдруг резко разжатой пружиной зверь бросается на стаю! В последнем прыжке, уже на лету, хватает зазевавшуюся куропатку. Летят перья. Отчаянный предсмертный крик птицы. Трудная добыча в лапах зверя. И начинается пиршество...

В середине августа в отряд с проверкой прилетел начальник экспедиции. Он привез нам собаку. Еще в прошлой «выкидушке», до появления Кисы, в медвежьих лапах погиб отрядный пес, лаечка. Тогда же Борис по рации попросил привезти из поселка, в котором базировалась экспедиция, собаку, благо там в изобилии водились бродячие псы. Вертолет с начальником экспедиции прилетел рано утром. Из радиотелеграммы мы знали, что нам везут собаку. Думали – лайку. Были приняты все меры предосторожности. Из длинного многожильного провода Борис сделал Кисе ошейник и поводок. Конец поводка привязал за ствол лиственницы. Рыси явно не понравился плен. Она металась на привязи, рычала, пыталась перегрызть провод. Когда Ми-4 приземлился, начальник отряда поднялся в багажное отделение и сделал собаке точно такой же ошейник и поводок. Казалось, все предусмотрели. Ведь неизвестно, как поведут себя извечные враги – собака и дикий зверь. Не учли лишь одного. Привезенный в отряд пес, помесь лохматой северной лайки и овчарки, был размером с телка и обладал невероятной силой. Едва Борис вывел его из багажного отделения, собака узрела зверя и так рванула поводок, что свалила с ног начальника отряда. Он упустил поводок. Дальше все произошло в считанные секунды. Пес со всех ног бросился на рысь. Киса отпрыгнула на ствол лиственницы, на всю длину поводка. Собака заплясала возле дерева. Киса, улучив момент, бросилась с высоты на врага. Тот от неожиданности упал навзничь. Мгновение – и бедняга растянулся на земле с вырванной зубами-иглами глоткой. Кто-то из геологов вгорячах схватил карабин, щелкнул затвором. Его остановили. Так ли уж виновата рысь в смерти долгожданного пса, без которого туговато людям в дикой тайге? Во-первых, рыси были бы обречены на голодную смерть, если б не убивали. Их создала мудрая мать-природа, а она без здравого смысла и пользы не творит. Во-вторых, первым напал пес, а дикий зверь лишь оборонялся, защищал свою жизнь. Утром начальник экспедиции улетел. Киса обнюхала пахнущее псиной жесткое мясо, брезгливо фыркнула и не притронулась к нему. Собаку предали земле. И чрезвычайное происшествие забылось.

Рысь по-прежнему ходила с нами в маршруты, ластилась к Борису и ненадолго исчезала в тайге, чтобы насытиться парным мясом.

Близился конец полевого сезона. Выпал снег. В полдень он таял в долинах, а на вершины скал и хребтов лег прочно. Наконец-то заметно поубавилось гнуса, хотя некоторые виды этих тварей не исчезают и с первыми морозами.

В середине сентября наша Киса вытворила такое, что кое-кто из геологов стал обходить рысь стороною, не расставаясь со своим карабином, и плохо спать по ночам. А я воочию убедился в храбрости этого зверя, граничащей с безумием, в необычайной ловкости, силе и кровожадности, не знающей предела.

Засветло вернувшись из маршрута, мы сидели в ресторане «Север» и пили крепчайшей заварки чай.

50

Так мы называли маленький пятачок возле палатки, где под брезентовым тентом на трех валунах был установлен большой плоский камень, служивший столом, и толстые лиственничные чурбаны вокруг него – вместо табуретов. Киса куда-то убежала. Слушали транзистор, разговаривали. Вдруг в тайге раздался приглушенный расстоянием треск сучьев. Потом воздух вспорол долгий крик. Затем послышался бешеный галоп.

Из дебрей на обширную каменистую косу' реки выскочил молодой сохатый. Не следя за дорогой, он промчался мимо палаток, крутя рогатой головой. На его загривке утвердилась рысь. Она с рычанием рвала зубами и когтями передних лап живое мясо. Шея, мускулистая грудь и передние ноги лося были бурыми от крови.

Мы побежали следом. Крик резко оборвался.

Впереди показалась небольшая таежная полянка. На ней лежал сохатый, откинув рогатую голову. К развороченному загривку припала Киса. На рысь страшно было смотреть: морда и грудь в кровище, светло-зеленые глаза горят бешенством. Жрала она долго, с отдыхом. Наконец отошла в сторонку, села и стала умываться лапой.

Послали за топором, решили расчленить тушу, часть оставить себе, часть переправить в другие отряды экспедиции. Не пропадать же добру. Но едва геолог с топором в руке подошел к сохатому, Киса выгнула спину и угрожающе зарычала. Тогда топор взял Борис. Своего любимца, своего хозяина, рысь подпустила к добыче.

...Киса была в растерянности: в это утро люди не вышли, как обычно, в маршрут. Позавтракав, они начали заниматься странными делами. Вытаскивали из палаток рюкзаки, геологические приборы, затем разобрали жердяные каркасы, повалили брезентовые домики и свернули их в рулоны. Она не могла знать, что сегодня, первого октября, закончились полевые работы и что из штаба экспедиции получена радиограмма – Ми-4 летит на стоянку отряда, приказано не отлучаться от «выкидушки» ни под каким предлогом, срочно подготовить к погрузке личные вещи и экспедиционное имущество.

Вещи упакованы и сложены в одну большую кучу.

Мы сели на них, закурили. Без палаток и кухонного тента вид у стоянки был осиротелый.

Молчали. Сейчас я испытывал настоящее чувство вины перед нашей Кисой. Как перед человеком, который был предан мне и которого я хотел тайком, подло покинуть.

Борис избегал смотреть на рысь и сидел, хмуро сдвинув брови. Без сомнения, он чувствовал себя Иудой, предателем.

Киса вдруг вытянулась в струнку, устремила взгляд куда-то поверх тайги. Слух у рысей превосходный: мы услышали вертолетный гул лишь десять минут спустя.

Когда грохочущая «вертушка», перевалив хребет, нырнула в долину, зверь зарычал и со всех ног бросился в тайгу. Но вот Ми-4 приземлился на каменистой площадке, затих, и Киса немедленно прибежала к стоянке. Она неотрывно следила, как люди затаскивали в багажное отделение вещи, как один за другим исчезли во чреве машины.

Все, кроме Бориса. Начальник отряда присел на корточки, потрепал зверя по загривку. Затем резко поднялся и зашагал к вертолету.

Но не тут-то было! Киса в два прыжка догнала Бориса, когда тот уже поставил ногу на дюралевый порожек багажного отделения. Она вцепилась зубами в его бахилину, упершись задними ногами в землю, потянула на себя.

– Дайте-ка карабин,– попросил он.

Я отыскал в груде вещей оружие, щелкнул затвором, протянул его начальнику отряда. Гулкий, как из пушки, звук карабинного выстрела ненадолго напугал зверя. Он отбежал в сторону. Борис поспешно забрался в вертолет и захлопнул изнутри дверцу. Машина оторвалась от земли. Мы прильнули к иллюминаторам.

Киса металась по покинутой стоянке, высоко подпрыгивала, как бы пытаясь взлететь за вертолетом. Пасть была раскрыта, но ее крик тонул в грохоте двигателя. Потом она перестала метаться и длинными скорыми прыжками побежала в том направлении, куда полетела «вертушка».

Мы сидели, сложив на коленях руки, словно на похоронах. Все почему-то смотрели на Бориса.

– Что вы на меня уставились?! – неожиданно взорвался начальник отряда.– Что, я должен был взять Кису домой? Взрослая дикая рысь в квартире! Идиотизм! Вроде того льва, которого научили пользоваться унитазом...

Я посмотрел в иллюминатор. Внизу проплывали скалы, хребты, ущелья с реками и ручьями. Огромное пространство было залито солнцем. Взблескивали заснеженные вершины, словно на них вылили расплавленный металл. Лиственницы еще не осыпались и походили на сгустки золотистого дыма.

И подумалось вдруг: ни сытая пища, ни заботливый уход, ни человеческая ласка – ничто не сможет заменить дикому зверю тревожного шума сосновых вершин в непогоду, терпких запахов тайги, сладостного волнения битвы, торжества победы в трудном поединке. Рожденные на свободе должны оставаться свободными.

Порою явь, реальность поражает сильнее самой тонкой, изощренной фантазии. И собираюсь я живописать вовсе не волшебную страну с золотыми горами и жар-птицами. Зачем... На свете есть страна не выдуманная, а реальная – моя Родина; могу назвать и точное место действия – Дальний Восток, среднее течение Амура.

Туда мы, маленький поисковый отряд аэрогеоло– гической экспедиции, прилетели не на ковре-самолете, а на грузовом вертолете Ми-4, терзающем грохотом барабанные перепонки и подпрыгивающем в воздухе, как телега на ухабистой дороге. В поселке, где находилась база экспедиции и откуда нас забрасывали в тайгу, я и услышал о японском журавле – танчо, как называет его местный люд. Якобы они, эти пернатые, шесть или семь пар, гнездятся на месте будущей стоянки нашего отряда. Оказавшийся проездом в поселке орнитолог подтвердил эти слова. Еще, добавил он, японские журавли живут в Приморье и на Уссурийской низменности; у нас их не более тридцати пар; зимуют они в Японии и Корее. А во всем мире этих птиц двести восемьдесят штук.

Люди частенько принимают желаемое за действительность. В поселке мне подробно описывали внешность танчо, их танец, но едва ли кто видел японских журавлей ближе чем за километр. Шагая маршрутом, мы на третий день действительно наткнулись на редкостных птиц. Они взлетели на таком расстоянии, что казались белыми искорками на фоне синего неба. Очень пугливыми были японские журавли.

Я приметил место, где они кормились. Оно и вправду находилось наподалеку от стоянки отряда.

Чтобы вести наблюдение за пернатыми, надо было иметь свободное время, но его-то мне и не хватало: маршруты с утра до ночи. Только недели через три начальник отряда решил дать нам передышку на сутки (выходных в поисковых отрядах не существует).