Текст книги "Северные новеллы"

Автор книги: Евгений Марысаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Между тем яркой белой розой расцвел, заполыхал коротенький северный денек. Солнечный ободок, выглянувший из-за скалы, высветил одну сторону долины, изломанный, зигзагообразный гребень хребта, валуны и елки на склонах. Морозец за пятьдесят, холодными когтями дерет ноздри, закрывающая все лицо черная шерстяная маска с прорезями для глаз, носа и рта затвердела колом, примерзла к бороде.

На исходе дня – было это в три часа, когда солнце исчезло за склоном хребта и на снег невесомо легли синие и алые полосы заката,– я сделал получасовую остановку. Собакам надо немного отдышаться. Да и мне тоже. Им я бросил по вяленой рыбине, а сам достал завернутый в спальный мешок термос и извлек из внутреннего кармана полушубка бутерброды в чистой тряпице. Они, слава богу, не промерзли. Крепчайшей заварки горячий чай я смаковал маленькими глотками, как ликер. Кофе северяне не жалуют. На таком морозе он бодрит не более четверти часа, а затем расслабляет, подобно водке. Крепкий же чай надолго снимает любую усталость.

Отдышались – и снова в путь. Без сумерек наступила ночь. Огромная желто-красная лунища с тремя разноцветными ободами неплохо освещала тропу. Казалось, лунный диск висит совсем рядом, за вон той скалой, и, взобравшись на вершину, до него можно добросить камнем – и он зазвенит. Резче, визгливее заскрипели полозья, слышнее стал шорох снега под собачьими лапами, пар, вырывавшийся изо рта, шипел – застывал на лету. Мороз сатанел.

К полуночи от усталости все плыло перед глазами: обочины, луна, яркие крупные звезды. На крутом повороте я чуть было не свалился с нарты и понял, что на сегодня, пожалуй, хватит. Шабаш. Не дай бог расшибить голову или сломать ногу. Один в тайге сгинешь.

Надо бы перекусить, но сил хватило только на то, чтобы поставить палатку с двойным байковым утеплителем и перенести туда спальный мешок. Собаки проглотили по куску замерзшей гречневой каши с мясом – своего рода самодельный аляскинский мясной концентрат, которым кормят псов в дальней дороге. ji. Следовало бы, как положено, раздеться до трусов и майки, одежду равномерно запихать в спальник, но я поленился, только скинул полушубок и унты. Авось не замерзну, по бокам есть две живые печки: Буран и Манька. В дороге они всегда спят со мною в палатке.

Не помню, сколько я дремал. Разбудил меня злобнозаливистый лай собак.

Доля минуты – ия, одетый, щелкнув карабинным затвором, выскочил из палатки. Но мои опасения были напрасными. К моей стоянке на собачьей упряжке подъезжал человек.

К моему великому изумлению, вожак, подскочив к погонщику, вильнул хвостом и отбежал. Мало того. Когда мои собаки набросились на чужаков – в упряжке ночного гостя было пять псов – с явным намерением завязать жестокую драку, Бешеный живо отогнал своих подчиненных, а чужаков поочередно и очень дружелюбно обнюхал.

С нарты спрыгнул маленький и круглый от множества меховых одежд каюр и подошел ко мне. Яркая луна осветила круглое, скуластое, очень темное лицо, жиденькую серебряную бородку клинышком и усы. Это был эвен.

– Трастуй!

– Амто-о! – поприветствовал я старика на родном ему языке, как и положено, растягивая окончание с этаким французским прононсом.

Мы как бы поменялись национальностями. Часто достаточно одного такого приветствия, чтобы навсегда расположить к себе этих по-детски доверчивых, милых и кристально чистых людей.

– На промысел, отец?

– На окоту, отнако, на окоту.

– Чего ночью по тайге плутать.– Отдыхай до утра у меня, Долган. Сейчас чайку сообразим.

Он не удивился, когда я назвал его фамилию и, вероятно, не ошибся: добрая половина эвенского населения Камчатки носит эту очень распространенную фамилию – Долган.

Я наломал в тайге сушняка, и вскоре яркое, чистое пламя разорвало лунные сумерки. Мы устроились на толстом стволе сухостоя. Старик угостил меня вкуснейшей строганиной. Потом пили чай; гость закурил коротенькую самодельную трубочку, я – сигарету.

Охотник рассказал, что живет в небольшом смешанном эвено-русском поселке за две сотни километров отсюда. Ему семьдесят восемь лет, давно на пенсии, но промысла не бросает: две дюжины внуков учатся в Хабаровске и Ленинграде, им надо помогать.

В разговоре я не забывал время от времени поглядывать на Бешеного; бич лежал у моих ног. Очень странно и непонятно вел себя вожак. Он сидел неподалеку и неотрывно глядел на моего гостя прямо-таки влюбленными глазами. Хвост ходил из стороны в сторону. А это первый признак самого доброго расположения пса к человеку.

Очевидно, подумал я, все объясняется тем, что северные собаки больше любят национальное население, нежели русских. Ни эвен, ни коряк, ни чукча никогда не запустит в пса камнем. Для них собака – член семьи; для русского, увы, или тягловая сила или помощница в охоте.

Да, все это было так и, безусловно, имело немаловажное значение. Но главная причина удивительной перемены Бешеного крылась в другом.

Острым охотничьим ножом, сделанным из разогнутого подшипника (это лучшая для ножа сталь), старик постругал мороженое оленье мясо и кусочки протянул Бешеному. Тот сразу подскочил и проглотил подачку. Затем в знак багодарности лизнул человека в темную руку и лег рядом с ним. Я крепко потер переносицу: уж не мерещится ли мне все это?..

– Тавно у вас эта сопака? – спросил эвен.

– С начала зимы.

– Та, та, с насяла симы...– повторил он мои слова, как бы что-то припоминая.

– Пес тебе знаком, отец! – наконец с опозданием догадался я.

– Снаю сопаку, снаю. Хоросий сопака. Умный сопака. Вот хосяин ее хутой селовек. Шипко хутой.

И старик поведал мне историю Бешеного...

Кличка у него была, конечно, иная. Держал его вместе с другими четырьмя собаками сосед Долгана, русский мужик, злой и нелюдимый человек, промышлявший на жизнь охотой. Лет двадцать назад с проезжим геюлогом от него сбежала жена с маленькой дочкой. С тех пор он жил бобылем, замкнулся в себе, шибко пил. Пьяный бичом в кровь избивал своих псов; это у него вошло в привычку и было своеобразным, диким развлечением. Соседи увещевали, стыдили его, но тщетно.

А псы, особенно Бешеный, были хороши и как добытчики и в упряжке. Бешеный неизменно бежал вожаком.

В поисках ласки, теплого отношения собаки прибивались то к одному, то к другому двору, но хозяин силой возвращал свою собственность и избивал их за бегство. Не один раз Бешеный перепрыгивал невысокий плете– нек, отделявший двор Долгана, искал у эвена спасения, недолго жил с его собаками. Псы хозяина Бешеного отличались злобным нравом. И немудрено.

Однажды пьяный хозяин особенно жестоко наказал пса за бегство. И собака не выдержала побоев. Нет, она не скулила, лежа на земле, не подползала на брюхе к своему палачу с попыткой униженно лизнуть его руку. В ней проснулся бес. Она взорвалась. Силы Бешеному не занимать. Он прыгнул на хозяина, сшиб с ног и вцепился ему клыками в глотку. Плохо бы пришлось человеку, если бы соседи не отбили его от вожака. С рваной раной хозяина увезли в больницу. А вожак в тот же час исчез из родного поселка и больше никогда в нем не появлялся...

Мы засиделись. Пора было спать: завтра мне предстоял день нелегкого пути. Я предложил Долгану переночевать со мною в палатке. Он согласился явно из вежливости: эти морозоустойчивые люди, не в пример изнеженным европейцам, в любой мороз предпочитают в пути спать на открытом воздухе. Расстелил собачий спальный мешок, забрался туда сам, присыпал сверху снегом – вот тебе и готовое ложе. Я как-то попробовал переночевать таким способом. Чудом не замерз.

Бурана и Маньку, к большому их неудовольствию, пришлось изгнать из тесной палатки, все вместе мы в ней не помещались.

Старик сразу же, как уставший ребенок, засопел, а я долго ворочался с боку на бок, никак не мог забыться.

Эх, ребята, ребята!.. А еще считаем себя неплохими, знающими собачатниками: мол, не первый год с этими зверями дело имеем. Не поняли, не раскусили пса. Шарахались от него, как от чудовища, а разговаривали с вожаком только при помощи бича. И никто, ни один человек не задался простым вопросом: а почему он такой агрессивный и злобный? Никому даже в голову

не пришло хоть разок приласкать Бешеного. Ведь ой именно ласки ждал от человека...

С мучительным чувством стыда, запоздалой вины, словно перед человеком, вспомнил я, как бичом переламывали злобный нрав пса.

Теперь-то мне понятно, почему Бешеный терпеть не мог, когда кто-нибудь ласкал собак. Завидовал он, люто завидовал: почему ласкают кого-то, а не его?

Сейчас-то мне ясно, отчего вожак под Новый год ворвался в барак и покусал людей. Запах спиртного он по привычке связал с предстоящими побоями и, защищаясь, предпринял контратаку. Запах этот он запомнил на всю жизнь и ненавидел его всей своей собачьей душой.

Утром, наскоро, чтобы не терять времени, позавтракали строганиной, запили чаем из термоса, и я простился с Долганом.

Бешеный крутился возле собак эвена и впервые за время моего знакомства с ним, будучи не в упряжке, не проявлял ни малейшей агрессивности к людям. Причиной такого поведения, безусловно, было присутствие доброго человека, которого он хорошо знал.

Когда старик запрягал своих собак, Бешеный послушно вставал к человеку задом в надежде, что и его запрягут. Он явно хотел бежать в этой упряжке. Долган то и дело отталкивал его.

Но вот эвен взмахнул бичом, и собаки рванули легкую нарту. Бешеный побежал следом. Старик легонько стегнул его бичом. Не подействовало. Тогда он поднял карабин и выстрелил вверх. Вожак отстал и понуро затрусил обратно.

Я стоял возле палатки, наблюдал за Бешеным. Вот он подскочил ко мне и злобно залаял. С отъездом Долгана вернулась прежняя веселенькая жизнь. Но теперь я не отогнал его ударом бича. Пусть отсохнет моя рука, если я еще хоть раз накажу Бешеного ударом. Я отбросил бич. Будь что будет! Черт с тобой, кусай!..

Вожак проследил за падением бича, затем с крайним изумлением посмотрел на меня. С начала зимы он видел такое впервые. Обычно человек брал бич для того, чтобы пустить его в ход.

Я присел на корточки.

– Ты уж прости меня, дружище, а? Сразу не разобрался в тебе.– Я протянул навстречу псу руку.– Давай пожмем друг другу лапы и все забудем. Идет?..

Бешеный слушал, склонив набок голову. Затем он помотал головою и фыркнул, словно не доверяя ни зрению, ни слуху своему. Потом отскочил в сторону и затрусил к своим сородичам и при этом часто оглядывался. «Знаю я твое подлое племя,– как бы говорил его взгляд.– Голос-то может быть ласковый, успокаивающий, но все равно какую-нибудь пакость сделаешь. Меня не проведешь. Битый!»

Он не укусил!..

Запрягая вожака, я погладил его между ушами. Он глухо зарычал, но не пустил в ход клыки.

В пути во время коротких стоянок я трапезничал, сидя рядом с Бешеным, и пробовал кормить собаку с руки. Пищу вожак не принимал, ожидал подвоха, потому что раньше нам и в голову не приходило кормить этого дьявола с руки.

В поселке я задержался на несколько дней в ожидании буровых коронок, которые вот-вот должны самолетом привезти из Петропавловска и которые надо переправить в партию.

Не стану рассказывать, как я завоевывал доверие Бешеного. Скажу только, что это был нелегкий ежечасный труд и дважды я был укушен псом за руку, когда показался ему подозрительно назойливым.

Я лихо осадил нарту возле барака. Парни вышли на мороз, заслышав лай собак.

– В чем дело? Почему Бешеный в упряжке? Где новый вожак? – строго спросил меня начальник геопартии.

– Сразу столько вопросов...– Я поднялся с нарты, подошел к Бешеному и снял с него упряжь.– Чем он-то вам не угодил? Не понимаю. Ласковый, послушный...

– Тебя русским языком спрашивают: почему эта тварюга опять в упряжке?

– Слышь, Бесенок? Не верят, да еще так нехорошо выражаются.– Я отошел от упряжки шагов на пятнадцать, обернулся и позвал вожака:– Бесенок! Ко мне!

Бешеный стремглав исполнил команду. Подпрыгнув, уперся передними лапами в мою грудь, как бы спрашивая: «Что звал, хозяин?»

– Кстати, ребята, Бешеный – больно грозная да и обидная для такой собаки кличка. Не придумать ли...

Я осекся, посмотрев на буровиков, и захохотал. Это было зрелище! Немая сцена, как в «Ревизоре»!

...Ну а как парни завоевывали доверие Бешеного – это уже другой рассказ.

Он появился в поселке в декабрьскую стужу, когда дрейфующие льды Ледовитого океана, по весне взломанные штормами, отпрянувшие от суши на полверсты, сомкнулись вокруг острова, намертво спаялись с прибрежными валунами. На небе вспыхивали разноцветные невесомые полотнища северного сияния, отбрасывая на снег радужные полосы.

Полярники оставили работу, те, кто был в избах, накинув полушубки, выбежали из тепла, даже эскимосы в длинных, расшитых золотой нитью кухлянках и торбасах вышли посмотреть на белого медведя – нанука, хотя с детских лет не удивлялись ему и он был им что кошка или собака городскому человеку. Кое-кто для страховки прихватил карабин.

Владыка Арктики шел, да нет, не шел – шествовал на своих тумбообразных ногах, совершенно не обращая внимания на людей, равномерно покачивая из стороны в сторону крепкой литой головой на мускулистой шее. Это был на диво крупный самец, прямо-таки великан – весом далеко за полтонны, длиной верных три метра, а высотой в холке по грудь рослому человеку. Единственная улица поселка была день и ночь освещена яркими электрическими лампами, потому что день на затерянном в Ледовитом океане острове зимою почти не отличается от ночи, и я заметил золотистые подпалины на боках роскошной, с густой подпушью шкуре зверя, будто ее лизнули языки огня (отъелся тюленьим жиром, вот и пожелтел), покрытые жэсткой и густой растительностью и потому не скользившие на льду круглые подошвы лап, небольшие невозмутимые светло-коричневые глаза, влажно-черный и крупный, как у свиньи-рекордистки, пятак носа.

Две-три лайки бросились было на гиганта; медведь вытянул, потом пригнул длинную крепкую шею, прошипел по-змеиному и басовито рявкнул. Собаки поджали хвосты, поскуливая от возбуждения и страха, попятились. Медведь прошествовал в трех метрах от меня. Я поймал себя на том, что хочу побежать, скрыться за толстой стеною дома, не испытывать судьбу. Но бегать от нанука не следует. В этом звере живет неукротимый дух преследователя, добытчика; все быстро движущееся он стремится нагнать и разорвать в клочья.

И никто из взрослых не побежал. Лишь самый маленький житель острова, трехлетний сынок наших Айболитов, Эльвиры и Михаила Сперанских, всеобщий любимец, вскрикнул и круглым от множества меховых одежд колобком покатился к крыльцу родного дома. Медведь на мгновение замер, повернул голову, глядя на маленького человечка.

Щелкнул затвор карабина.

– Не стрелять! – тревожно крикнул начальник биологической экспедиции, известный ученый, фактически хозяин острова.– Не тронет!

Начальник экспедиции затем и находился на острове, чтобы наблюдать за жизнью, охранять покой арктических животных, особенно белых медведей, давно занесенных в Красную книгу.

И действительно, зверь не кинулся за побежавшим мальчуганом; он понял, что перед ним малец, несмышленыш, на которого нельзя нападать. И тронулся дальше.

Возле длинного барака, механических мастерских, на пути повстречалась поставленная на попа трехсоткилограммовая железная бочка с зимней соляркой, стужей припаянная к земле. Час назад трое сильных мужчин пытались повалить ее, чтобы наполнить ведро соляркой. Они пинали ее ногами и дружно толкали плечами. Все попытки оказались тщетными. Решили звать на помощь бульдозериста с машиной, да не успели – в поселке появился белый медведь.

Гигант остановился у бочки. Я знал, что он должен был остановиться. Белый медведь любопытен чрезвычайно; любой предмет он непременно обнюхает, попробует на зуб, потрогает лапой, повалит. И не ошибся. Зверь обнюхал бочку. Ему, очевидно, не понравился

тяжелый, неприятный запах солярки. Удар левой лапой (белые медведи левши, хотя неплохо бьют и правой) был страшен: бочка, словно живая, подпрыгнула и отлетела в сторону.

Домики семейных, бараки-общежития, люди, машины были для медведя не более как забавные одушевленные и неодушевленные предметы; его мало интересовал поселок и все то, что находилось в нем. Вовсе не из-за праздного любопытства появился он возле жилья. Сюда его привлек вкусный запах, исходивший от свалки. А свалка была богатая, многолетняя. Заледенелые объедки, помои, картофельная кожура, куски заплесневевшего хлеба, кости, рыбьи головы и хвосты – все это горкой с добрый пятистенок возвышалось за околицей.

Зверь набивал брюхо долго и жадно. Громко хрустела в темно-синей пасти замерзшая пища. Он не брезговал ничем. Если попадался кусок автомобильной камеры или перепачканная машинным маслом тряпка, и они исчезали во чреве исполина; желудок, что жернова, перемалывал, перетирал решительно все, разве что не металл. Без сомнения, он был очень голоден, иначе бы не заявился к людям, обошел поселок стороною. Ох, как нелегко добыть нануку пищу в декабрьскую стужу! Не каждый дотянет до кормилицы-весны, когда на льду вдоволь нежных и вкусных, совершенно беспомощных нерпят, когда мамаши-нерпихи, беспокоясь о своем чаде, теряют всякую осторожность.

Не однажды в поселок приходили белые медведи. Две-три недели они находились возле свалки, пожирали отбросы, насытившись, тут же отсыпались. И непременно исчезали. Подолгу жить на одном месте они не могли, охоту к перемене мест, бродяжий дух звери наследуют с материнским молоком из поколения в поколение, недаром их называют вечными странниками арктической пустыни. Да и пища здесь неважнецкая. Смогут ли сравниться заледенелые объедки с горячей нерпичьей кровью, нежным тюленьим жиром?

В тот год на острове было много приезжих: журналисты, строительные рабочие, буровики комплексной геологической партии, не имеющие никакого отношения к биологической экспедиции; я работал с буровиками. В первый же день появления белого медведя начальник

биологической экспедиции собрал нас, «посторонних» людей и строго-настрого приказал ни в коем случае не подкармливать зверя. Нанук привыкнет к подачкам, обнаглеет, и тогда забот не оберешься; чего доброго, забудет вкус свежей крови, начнет жить подаянием, из дикого могучего зверя превратится в жалкого попрошайку.

Сначала строгий приказ нарушил бойкий, настырный фотокорреспондент республиканской газеты. Разве можно упустить такой потрясающий кадр! Скрытно от биологов подкрался к медведю, прежде чем щелкнуть фотоаппаратом, бросил ему изрядный кусок мяса. Не заметили. Сошло с рук. Следом с двухкилограммовым шматом сала явились строители. Они скормили зверю сало и сфотографировались рядом с диким белым медведем, чтобы поразить родных и знакомых на материке.

И мы, буровики, тоже были не лыком шиты: «Кому– то можно, а нам нельзя? Непорядок! Мы что, рыжие?» И проделали то же самое.

Начальник экспедиции хватился, когда к медведю началось чуть ли не паломничество. Он пригрозил отправить на материк всех нарушителей. Как хозяин острова, он мог это сделать. Но поздно хватился ученый. Медведя уже не интересовала свалка. Он смекнул: у двуногих существ есть запасы пищи куда более калорийные и вкусные, чем объедки. И пришел в поселок, распугав собак. Остановился возле домика на отшибе с высокой антенной на крыше, рявкнул. Открыла жена радиста.

– А, пришел! – сказала она, ничуть не удивившись. За четверть века жизни на острове жена радиста видела и не такое. И крикнула в горницу мужу:– Нанук явился! Покормить, что ли?

– Чтоб начальник, как в прошлом году, тебе, дурехе, выговор влепил? – раздалось из глубины дома.– Гони его в три шеи!

Радист даже не вышел в сенцы посмотреть на зверя. Послушная жена его запустила в медведя куском угля и захлопнула дверь. Медведь тяжело отпрыгнул от крыльца, прошипел, вытянув длинную толстую шею, и побрел к соседнему бараку* Там жили строители. Они оказались куда покладистей. Вынесли зверю сырого мя*1 са, копченой колбасы, хлеба, вывалили из кастрюли на снег вареную картошку, гречневую кашу. Медведь только успевал чавкать по-свинячьи.

Набить желудок, вмещающий до семидесяти килограммов пищи, не так-то просто, и нанук, объев строителей, пришел к соседнему бараку, где жили буровики. Отрывисто рявкнул, вызывая хозяев. Начальник биологической экспедиции застал нас на месте преступления, захватил с поличным, когда бригада буровиков в полном составе стояла на крыльце и кормила зверя. Он сказал, что сию же минуту отправляется в контору писать на нас докладную в управление. Затем вытащил ио кобуры свой персональный ТТ и выстрелил в воздух. Резкий звук напугал медведя: бросив лакать из ведра остывший рассольник, он побежал к свалке. Забравшись на горку отбросов, сел по-человечьи и стал наблюдать за поселком, поводя носом, изучая исходившие оттуда запахи.

На следующий день зверь вновь пришел в поселок. Переходил от дома к дому, рявкал, клянчил пищу. Но никто ему не вынес подаяния. Раз начальник говорит, нельзя,– значит, нельзя. Ему лучше знать. Мишку выгнали из поселка обычным способом – выстрелом.

Из магазина шла жена радиста с двумя полными авоськами. Накануне вертолет Ми-6А завез с материка дефицитные, вкусные продукты, и женщина нагрузилась ими основательно: в сетках покоились батоны вареной и сырокопченой колбасы, отличный постный кусок окорока, балык, мороженые цыплята, банки с яичным порошком, сгущенкой, растворимым кофе. На ходу она придумывала, что бы такое необыкновенное приготовить мужу, который под старость стал ворчлив, несносен, но очень любил поесть и сразу добрел, оттаивал сердцем, если блюдо ему нравилось.

«Цыплята табака под маринованным чесноком»,– решила жена радиста.

Немного пуржило, хвостатые змеи овивали дома с узорчато замерзшими светящимися оконцами, кружили в вышине, электрические лампы едва просвечивали сквозь снежную завесу. Рабочий день давно окончился, на улице ни души, разве что из конуры, откинув лбом олений полог, покажет голову хозяйская собака и тявкнет для порядка раз-другой.

Кутаясь в кухлянку, скрипя оленьими торбасами (одежда и обувь – подарок соседки-эскимоски к пятидесятилетию), жена радиста была уже на полпути к дому, когда из кружева снежных змей перед нею вырос белый медведь.

– Тьфу, черт, прости, господи! Напугал, аж в грудях захолонуло!..– в сердцах сказала она.– Явился, не запылился! Иди, иди, куда шел...

Зверь пригнул шею, потянул морду к авоське, в которой лежал окорок.

– Ишь, чего захотел! Тебе это на раз глотнуть, а нам на неделю запас. И не думай, и не мысли!

Она обошла нанука, ускорила шаг. Но великан забежал вперед и опять преградил ей дорогу.

– Ладно, уговорил,– подобрела вдруг жена радиста.– На, лопай.– Достала небольшой, с ладонь, довесок окорока, бросила на снег.

Зверь слизнул лакомый кусок и вновь выжидающе уставился на авоську.

– Вот наглый тип! Не дам!..

Медведь рявкнул. Женщина попятилась. Следом, как привязанный, пошел зверь. Она споткнулась и села в сугроб, раскинула руки с авоськами. Нанук схватил лапой сетку, в которой лежал окорок, сдернул ее с руки вместе с рукавицей. Продукты упали на снег. На глазах у растерявшейся женщины он съел окорок, потом вареную и сырокопченую колбасу, балык. Затем обнюхал банку сгущенки. Взял ее лапой, раздавил. Густое молоко брызнуло на снег. Причмокивая от удовольствия, зверь слизал сладкую тягучую массу.

Спасая вторую авоську с продуктами, изрядно перепуганная жена радиста отползла на четвереньках, вскочила и побежала, совсем забыв, что от белых медведей бегать не следует: можно поплатиться жизнью. Великан нагнал человека возле дома. Живший в нем агрессивный дух преследователя, дух добытчика, очевидно, спал, задобренный вкусной, сытной пищей; сейчас зверя интересовало не бегущее двуногое существо, а вторая сетка с продуктами. Он лапой сдернул ее вместе с меховой рукавицей, подхватил зубами и скорым шагом направился к свалке. Забравшись на обледенелый холм объедков, наглый тип сожрал все, не оставил даже банок с растворимым кофе и яичным порошком, их он разгрыз зубами. Кофе и яичный порошок с порывом ветра набились ему в ноздри, и нанук расчихался так громко, что слышно было на другом конце поселка.

Разбойный грабеж средь бела дня у островитян особой тревоги не вызвал. Истинным виновником чрезвычайного происшествия были, как сказал начальник экспедиции, люди, прикормившие зверя. Посмеялись да забыли; обошлось – и слава богу. Жена радиста во всех подробностях рассказала о ЧП, и к зверю прочно приклеилась кличка – Наглый Тип.

Думали, что Наглый Тип уйдет, что в нем, наконец, проснется задремавший бродяга, вечный странник. Теперь уже ни строители, ни буровики, ни журналисты не подкармливали зверя. Долго ль до греха...

Но Наглый Тип и не думал уходить. Как бы оправдывая свою кличку, через неделю после первого он совершил второе разбойное нападение, но теперь уже не на жену радиста, а на жену бульдозериста, которая с покупками возвращалась из магазина. Подстерег, подлец, возле хозяйского дома. Ударом лапы выбил из рук сумку, не спеша стал пожирать хлеб, крупу, мясо. Женщина в испуге вбежала в дом. Через минуту на крыльце с ломом в руках появился бульдозерист, рослый, здоровенный мужчина. В сердцах хватил ломом по звериному хребту. Рисковал, конечно. С белым медведем такие шутки шутить нельзя. Но Наглый Тип, взревев от боли, бросился наутек.

Путь на нашу буровую лежал мимо свалки. Каждый день туда-обратно мы проходили мимо живущего на куче отбросов медведя. Наглый Тип обычно не удостаивал нас взглядом. Но однажды зверь, завидев буровиков, пришел в сильное волнение. Рявкнул, развернулся и побежал прочь. Что его так напугало? Догадались: один из нас нес на плече лом. Человека с ломом нанук теперь боялся панически.

Об этом узнали островитяне. И мужчины придумали такую штуку: сопровождать с ломом своих жен, идущих из магазина с покупками. И вскоре привычной для поселка стала диковинная, совершенно непонятная для постороннего человека картина: впереди идет жена, несет сумки с продуктами, а позади серьезно, без ухмыл– кц. .озираясь по сторонам, с тяжелым ломом в руках, приготовленным для удара, вышагивает родной супруг.

Недели полторы Наглый Тип вел себя сносно. Поедал объедки, тут же, на свалке, спал. Но ошибался тот, кто полагал, что медведь уже не совершит действий, которые юристы квалифицируют как уголовно-наказуемые преступления. Находиться рядом с вкусной пищей и не отведать? Как бы не так! Тем более что зверь понятия не имел ни о государственной и личной собственности, ни об уголовном кодексе, и «мораль» его была проста и жестока: право сильнейшего. А самый сильный на земле зверь – он, белый медведь.

Не напрасно гренландские эскимосы считают нанука умнее человека, недаром переняли у него хитрую изобретательность в охоте на тюленей и в точности скопировали свои зимние хижины – иглу – с медвежьей берлоги...

Однажды утром продавщица магазина, как обычно, направилась на работу. Вошла она не с «парадного», а с «черного» входа, через продуктовый склад, расположенный впритык к магазину. Точнее, хотела войти, но не решилась: грубо сорванная с петель покореженная дверь валялась внутри склада и там кто-то ворочался и вроде бы чавкал. Позвала на помощь. Прибежали островитяне, недоумевая, кто ж решился на грабеж: здесь каждый на виду, скрыться негде, разве что на Северном полюсе. Боязливо заглянули в склад, включили электричество... Мать честная! Мешки с мукой разорваны, повсюду разбросаны сплющенные и выдавленные банки со сгущенным молоком, а возле оленьей туши, подвешенной на крюке, пристроился сам грабитель, дерет когтями мясо, куски лапой, по-человечьи, в рот засовывает. Зашли за склад, пальнули в воздух. Наглый Тип выскочил и побежал к свалке, однако не забыл сдернуть с крюка ополовиненную тушу. Ворованную добычу он держал в зубах.

В тот же день начальник биологической экспедиции приговорил грабителя к ссылке на противоположный конец острова, за сто с лишним верст. Там находилась обширная бухта, облюбованная моржами для своих летних пастбищ. По осени тысячные стада морских исполинов, отдохнув на суше, уходят в океан, а на берегу остаются сотни умерших от старости, ненароком придушенных и раздавленных животных; голодной арктической зимою белые медведи, самцы и холостые самки, приходят в бухту и живут здесь, откапывая из снега и пожирая моржовые трупы – пищи с лихвой хватает до весны. Падаль нануки поедают с таким же аппетитом, как и свежее мясо. Начальник экспедиции рассчитывал, что Наглый Тип, оказавшись среди своих собратьев, при обильной пище, забудет поселок и свалку. В бухте жили ученые-биологи, кандидаты наук, муж и жена, наблюдавшие за поведением белых медведей. Им дали радиограмму: «Ждите гостей!»

Пленить зверя оказалось несложным делом. Биологи не однажды метили белых медведей, и все было выверено и отработано до тонкостей.

К свалке пришли втроем: начальник, его заместитель и рабочий экспедиции. Двое для страховки встали неподалеку с короткими армейскими карабинами на изготовку. Наглый Тип приканчивал оленью тушу и даже не поднял голову, чтобы посмотреть на людей. С небольшого расстояния начальник выстрелил в зверя из ружья. Нет, не жаканом и не волчьей картечью, а специальным летающим шприцем. Шприц впился в мохнатый бок, но медведь не обратил на него внимания, не почувствовал боли. Шприц сработал. «Сонный» препарат проник в организм животного. Через некоторое время медведь зашатался, как пьяный, и повалился на утоптанную его ногами площадку. Говоря языком зоологов, обездвиживающий эффект был достигнут.

Подъехал мощный вездеход «Новосибирец». Лапы нанука связали цепью с толстыми звеньями, челюсти стянули крепкими ремнями из кожи моржа: своими клыками он играючи перекусывает железный прут толщиною в палец. Самые сильные – человек десять – с трудом затащили Наглого Типа в кузов вездехода.

Через сутки начальник экспедиции связался по рации с учеными-биологами, наблюдавшими за поведением белых медведей на другой оконечности острова, и получил подтверждение: вездеход с пленным нану– ком прибыл на территорию бухты, зверь выпущен на волю. Да вот какая загадочная штука приключилась... Все белые медведи, жившие в бухте, словно сговорившись, собрались в стадо, до полусмерти избили новичка и прогнали его в глубь острова. Трудно сказать, почему эта случилось. Жизнь вечного странника ледяного безмолвия изучена мало. Возможно, пропитанный запахом дыма, жилья, человеческих рук, Наглый Тип издавал, по мнению белых медведей, «дурной запах», точнее, резко выделялся запахом среди своих сородичей. Ведь чутье у нанука превосходное, особенно резкий запах он уловит за пятнадцать морских миль. Подмечено, что белые медведи с большой враждебностью относятся к собратьям, которые недавно «побирались» у человеческого жилья...