Текст книги "Северные новеллы"

Автор книги: Евгений Марысаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

ОТ АВТОРА

Я не сделаю никакого открытия, если скажу, что Крайний Север, Арктика, Камчатка, Якутия, Колыма и Дальний Восток – неповторимые уголки нашей Родины. Есть в них могучая сила притяжения, и недаром человек, однажды побывавший в тех краях, заболевает болезнью Севера: его неудержимо влекут айсберги и торосы Арктики, зигзагообразные, словно молния, хребты Камчатки, дальневосточная тайга, похожая на непроходимые джунгли, синеокие озера Якутии.

Такие богатства таятся в их недрах, что нищенскими, жалкими покажутся в сравнении с ними состояния миллиардеров и даже самого Кащея Бессмертного; там, под землею, скрыты все полезные ископаемые, существующие в природе, вся таблица Менделеева.

Но не о мертвом богатстве природы, алмазах, золоте или серебре, пойдет речь в этой книге – о богатстве живом и потому бесценном: о животных. Обычных, необычных и редкостных, кому государством выдана охранная грамота, кто занесен в Красную книгу – в этот мудрый и одновременно позорный для человечества документ. О лосе и волке, тигре, снежном баране и калане, дельфине и морже, северном вороне и белом гусе, полярной сове и японском журавле, рыси, собаке, лошади, медведе буром, белом...

Надо заранее оговориться: не следует отождествлять героя этой книги, маршрутного и бурового рабочего, побывавшего во многих экспедициях на Крайнем Севере, с автором. Словом, «Я» – это лишь литературный прием. Свидетелем одних событий, которые легли в основу той или иной новеллы, был действительно я, о других был только наслышан, но все события в разное время произошли на самом деле, не выдуманы мною.

И конечно, «Северные новеллы» рассказывают о человеке. Точнее, об отношении человека к живому, бесценному богатству природы.

С болью в сердце приходится говорить, что это отношение далеко не всегда достойно человека. Можно было бы пойти по легкому пути: живописать, например, проказы медвежонка или воришки евражки, арктического суслика, который крал на стоянке геологов продукты. И мне забавно, и читателям приятно, ведь все мы любим цирк. Но не могу. Не могу, потому что вот сейчас, когда я пишу эти строки, где-то на любимом мною Севере, поймав браконьерскую пулю, бьется в предсмертных судорогах снежный баран и неандертальцы

в образе современных людей, вооруженные современной техникой и скорострельными карабинами, хладнокровно расстреливают с вертолета в панике бегущего от них белого медведя. Одним захотелось отведать мяса экзотического животного, другие преследуют уж совсем гнусную цель – продать шкуру белого медведя, она стоит хороших денег. И часто эти преступления остаются безнаказанными: трудно контролировать колоссальную по площади территорию, именуемую Крайним Севером...

Лет десять назад, работая с геологами на Камчатке, в глухом поселке я слышал от старика охотника (там все жители – охотники) такую фразу: «Нынче вот какое время настало: не человека от зверя – зверя от человека спасать надо...» Жестокие слова? Но ведь правда иногда бывает жестокой.

Люди приносят зло зверям, птицам и сознательно, расчетливо, и по легкомыслию, и по непростительному, преступному незнанию. Рад бы не говорить об этом, да не могу: погрешу против истины. Вот почему многие новеллы этой книги с грустным или трагическим финалом.

Существует четкая взаимосвязь, как звенья одной крепкой цепи: звери и птицы – весомая, главная часть природы, без них она мертва, бесплотна; природа – богатство, кладовая людей; человек, наносящий зло зверям и птицам, приносит вред всем людям Земли. Я буду рад, если юный читатель, прочитав «Северные новеллы», до конца осознает эту простую, но очень важную истину.

А если читатель полюбит моих героев, зверей и птиц, как люблю их я, захочет делать им добро – я буду счастлив.

Для этого вовсе не обязательно ехать за тридевять земель. Некоторых из них можно наблюдать даже в таком огромном и шумном городе, как Москва.

Животные и люди должны жить в мире и согласии: ведь гомо сапиенс – человек разумный рождается для добра, а не для зла.

Дверь с треском распахнулась. Сначала в барак ворвались шипящие клубы морозного пара, потом из них, как из пены, выросла знакомая фигура бурового мастера в овчинном полушубке, огромной волчьей шапке и собачьих унтах. Из правого рукава полушубка был выдран изрядный клок.

– Я пристрелю эту тварь!..– загремел он и сорвал с гвоздя, вбитого в бревенчатый венец, карабин.

Три-четыре человека бросились на бурового мастера, удерживая его от исполнения смертного приговора.

– Ведь нарочно сделал крюк, обошел его! Так нет – догнал и...– успокаиваясь и вешая за ремень оружие, сказал он.– Злее голодного волка!

Буровой мастер был человеком на редкость спокойным и выдержанным, казалось, ничто не могло вывести его из равновесия.

Я присвистнул, лежа на нарах. Завтра наступала моя очередь отвозить на собачьей упряжке керн – наш «продукт», добытую колонковым бурением породу, цилиндрические кругляшки гранита, уложенные в ящики.

До поселка, где находилась база экспедиции, было двое суток езды, или одна луна пути, как говорят камчатские аборигены – эвены и коряки,– и провести это время в обществе Бешеного мне ничуть не улыбалось.

Я натянул унты, накинул полушубок и вышел на мороз.

Одиннадцать распряженных ездовых псов лежали возле длинной грузовой нарты. Я хотел было зайти за угол барака, но вдруг раздалось длинное, басовитое, воинственное рычание, и от своры отделился Бешеный. С поднятым трубой хвостом и ощеренной пастью он бросился ко мне. Я успел захлопнуть изнутри дверь.

Вот так-то. Иной раз этот дьявол в собачьей шкуре, если особенно не в духе, не даст сбегать до ветру. Пожмешься, пожмешься и под хохот буровиков вновь лезешь на нары.

Но сейчас никто не засмеялся.

– Что-то нужно решать,– сказал буровой мастер.– Неровен час, кого-нибудь до смерти загрызет.

Начальник геопартии, сидевший за грубым самодельным столом, заваленным бумагами, повернул ко мне голову. Тоном приказа он сказал:

– В поселке подыщешь другого вожака. Сам не найдешь – от моего имени попроси начальника экспедиции. Он поможет. На покупку кое-что подбросит бухгалтерия, еще скинемся по трешке с брата. Так что особенно не торгуйся. Вопросы есть?

– А куда девать Бешеного?

– В расход. Бешеный – исчадие ада, его в живых нельзя оставлять. Да в поселке не стреляй: оштрафуют. В тайгу замани.

В партии он появился в конце сентября, когда на Северной Камчатке уже прочно лег снег, разбойничала пурга и стояли легкие первые морозы. Минуло две недели, как мы ездили на нарте. Смену, три человека, собаки развозили на буровые и обратно. Три буровые были разбросаны за четыре, семь и одиннадцать километров от барака; каждая работала в три смены. Весной, летом и осенью мы ходили на буровые пешком, дорога выматывала нас больше работы. Камчатское такси

собачья упряжка – домчит за считанные минуты; проехаться с ветерком на нарте – одно удовольствие; псы здорово выручали нас.

Однажды ночью меня разбудила грызня собак. Такое случалось довольно часто. Властолюбивые псы дрались за право подняться на высшую ступеньку иерархической лестницы – именоваться вожаком. Упряжка образовалась недавно из собак, приобретенных нами в разных поселках, и псы еще окончательно не решили, кто же будет их хозяином и повелителем. Пока с грехом пополам это почетное звание удерживала широкогрудая северная лайка по кличке Корф (так назывался поселок на Северной Камчатке, где буровики купили собаку). О том, как тяжко было ему главенствовать в упряжке, красноречиво свидетельствовали многочисленные шрамы и свежие раны, исполосовавшие тело северной лайки.

Обычно драка продолжалась минут пять—семь, не больше. Этого времени Корфу было достаточно, чтобы отбить атаки и осадить «претендентов на престол». Но сейчас грызня не прекращалась.

Чтобы ветер не выдувал тепло из барака, узкие оконца были заставлены снаружи прямоугольниками льда, вырубленными из реки, сквозь них ничего не было видно, только сочился свет. Пришлось одеться и выйти на мороз. На всякий случай я прихватил карабин, бич и электрический фонарь.

Было светло от луны и звезд. В зыбком ртутном свете собаки сплелись в тугой клубок. Жив^й клубок катался по снегу, из него время от времени выскакивал то один, то другой пес, но тотчас бросался в самую гущу. Разнимать дерущихся ездовых псов – занятие почти бесполезное, да и небезопасное, это вам не квартирные ухоженные и воспитанные шавочки, неистовую злобу и ненависть в горячке они могут перенести на человека. Правда, выстрелом в воздух можно отвлечь или напугать собак, но я пожалел уставших на смене парней. Стоя на почтительном расстоянии, я ждал, когда псы выдохнутся и драка прекратится сама собой. И она действительно скоро прекратилась.

– Корф! К ноге! – приказал я. Хотелось убедиться в том, что вожак не получил серьезных ран.

Пес, однако, не выполнил моего приказа. Он сидел на задних лапах, окруженный своими сородичами, и глухо, длинно рычал. Мне вдруг показалось, что это не Корф,– очевидно, тому причиной был неверный лунный свет, деформирующий окружающие предметы. Я включил фонарь. Слепящий упругий луч уперся в вожака. Тот поднялся на все лапы, и я рывком сдернул с плеча карабин: в первое мгновение

мне показалось, что это волк. Белые ноги, белое брк*– хо, рыжевато-серая спина, косые прорези глаз и тело гибкое, литое, поджарое... Правда, смутил крупный рост зверя, волки помельче, ну да от неожиданности я не придал тому значения.

Высокая карабинная мушка запрыгала в прорези прицела. Через секунду участь непрошеного гостя была бы решена, если бы зверь в этот момент не залаял. Он прыгал вокруг меня – хвост трубой – и лаял громко, взахлеб, басовито. Похоже, решил напасть. Хлесткий удар бича не успокоил, а, напротив, еще больше раззадорил пса. Пришлось выстрелить в воздух. И только тогда он отскочил, но бесноваться не перестал.

Разбуженные выстрелом, из барака вышли буровики. Я объяснил им, в чем дело. Парни почесали затылки.

– Откуда он взялся?..

– Из какого-нибудь ближайшего поселка прибежал. Или от своей упряжки отбился. Не ужился в ней.

– Кобель-то прямо бешеный... Глянь, никак не успокоится, того и гляди нападет.

– Ребята! Сюда!..– позвал кто-то из буровиков.

Он стоял в стороне, там, где пять минут назад

дрались собаки. Мы поспешили к нему.

На снегу, далеко вытянув лапы, неестественно выгнувшись, в замерзшей лужице крови лежал Корф. Вожак был мертв: глотка располосована, как ножом, от скулы до скулы.

– Дела...

– Может, пристрелить? И остальных ведь порвет!

– Нет, не порвет,– сказал начальник геопартии, глядя на нежданного ночного гостя.– Теперь он точно не порвет.

Я оглянулся. Моему взору предстала картина, предельно ясная для того, кто имел или имеет дело с собаками.

Наши псы вытянулись гуськом и поочередно подходили к убийце Корфа. Тот стоял хозяином, победителем и рычал, но не злобно, а так, для порядка. Собаки, каждая по-своему, выражали зависимость, подчиненность недавнему сопернику и врагу. Вот подошел Буран. Куда девалась былая агрессивность! Бесследно исчезло достоинство кобеля. Он изгибался змеей, шея скользила по снегу. Снизу вверх заглядывая на победителя, он робко лизнул его в нижнюю челюсть. Пришелец взял морду Бурана в свою пасть, как бы предупреждая: «Вздумаешь впредь ерепениться – загрызу. Понял?» Семенящими, наискосок, лакейскими шажками Буран удалился, успев лизнуть ляжку грозного пса. Его тотчас сменила рослая блудливая сучка Манька.

С поджатым хвостом, прижатыми к голове ушами, Манька кокетливо подняла сначала одну, затем другую переднюю лапу, осмелившись, коснулась лапой спины новоявленного вожака, а потом завалилась на спину. Громадный пес обнюхал живот сучки. Своим видом он как бы сказал ей: «Ладно, мол, будет время – поиграем, а сейчас не до тебя, проваливай, есть дела поважнее. Следующий!» Следующим был Персик (названный смешной фамилией технорука экспедиции, который привез эту собаку на буровую). Приближаясь, Персик размахивал из стороны в сторону пушистым хвостом – точь-в-точь щенок, нашедший спрятавшегося хозяина. Он легонько прижался своим туловищем к туловищу победителя и нежно начал облизывать его морду.

Позорное для наших собак шествие завершилось. Мы направились к бараку. Завтра решим, что делать с этим дьяволом. Утро вечера мудренее. Я шел последним и опасливо косил глазом на пса, сжимая рукоять бича. И не зря. Когда мы были возле барака, он летящими прыжками бросился на нас. Удар бича пришелся по морде, на мгновение пресек, сбил агрессивность зверя. Воспользовавшись коротким замешательством собаки, мы один за другим, как напуганная стайка полевок в нору, юркнули в распахнутую дверь барака.

– И вправду Бешеный! – сказал начальник геопартии.– Подходящей имечка ему и не найти...

Утром, собравшись на смену, вышли из барака. Решили вожаком запрячь Бурана. Вместо погибшего Корфа.

В Бешеного, кажется, и вправду вселился бес. Едва скрипнула дверь, он бросился на людей. Даже выйти, подлец, не дает! Напугали выстрелом в воздух. Пес отбежал в сторону, там продолжал метаться и злобно лаять.

Я невольно залюбовался им. Крупный рост и буйволиная сила вовсе не затушевывали грациозной легкости зверя; напротив, изящество сквозило в каждом выпаде, любом движении Бешеного. Он был красив красотою дикого мустанга, которого люди решили загнать и пленить; в янтарных глазах так и сверкала непокорная волчья ярость. Только теперь, при свете дня, я заметил белую звезду на лбу собаки и аккуратные белые бровки – явный признак лайки. Второй родитель Бешеного, судя по окрасу, нраву и размерам, был восточноевропейской овчаркой.

Мы начали надевать на собак упряжь. Бешеный вдруг успокоился. Он замер в чуткой стойке легавой, неотрывно глядя на нас, и повизгивал от нетерпения. Когда очередь дошла до Бурана и я распутал, вытянул самую длинную постромку, предназначенную для вожака, произошло неожиданное. Бешеный со всех ног бросился к нарте, хватил клыками Бурана – бедняга, воя, отпрыгнул с прытью, которой позавидовал бы любой зайчишка,– и твердо, по-хозяйски встал задом ко мне: запрягай! Я растерялся и, стоя в снегу одним коленом, таращил на громадного пса глаза; вид у меня, верно, был презабавный.

– Все ясно,– сказал начальник геопартии.– Бешеный ходил вожаком.– И он безбоязненно надел на собаку упряжь.

Над собачьими головами просвистел и щелкнул бич. Псы рванули нарту. Бешеный сразу же задал высокий темп и бежал так, словно тропа была знакома ему до мельчайших подробностей. Он ориентировался мгновенно и точно рассчитывал, с какой стороны разумнее обойти повстречавшийся на пути валун, чтобы не разбить о камень нарту, с этой же целью в узком

проходе между деревьями замедлял бег и оглядывался: удачно ли прошла нарта?

Впереди показался копер буровой вышки. Нам не пришлось тормозить нарту остолом. Вожак мягко осадил возле тепляка, сам догадался, что здесь конечная остановка.

Пока мы принимали смену, я краем глаза наблюдал за Бешеным. Собаку словно подменили. Это была сама покорность, само послушание! Живо разняв подравшихся Маньку и Бурана, он неотрывно глядел на тепляк. Когда вышла смена – три человека, которым предстояло ехать на отдых в барак и которых наш новый вожак видел впервые,– он даже не облаял людей. Щелкнул бич, и собаки понесли нарту обратной дорогой, подняв снежный вихрь.

Казалось бы, с Бешеным произошла чудесная метаморфоза – он стал послушным, покорным псом, и вызвана она была понятными причинами. Пес обрел хозяина – человека и добился высшей среди ездовых собак «должности» – стал вожаком. Но это только нам казалось.

Через восемь часов на буровую приехала вторая смена. И вот что парни рассказали... Когда возле барака с собак сняли упряжь, в Бешеного тотчас вселился дьявол. Он бросился на рабочего и хватил его клыками за ногу. От укуса парня спасли толстые собачьи унты. Вожак бесновался восемь часов кряду, буквально не давал ребятам выйти из барака. Но вот настало время ехать на буровую второй смене. И едва люди, бичом и выстрелом отогнавшие собаку, подошли к нарте, вновь произошла неожиданная метаморфоза: подскочил Бешеный и позволил надеть на себя упряжь.

И такое непонятное поведение вожака продолжалось пятый месяц, по сей день. В упряжке был как шелковый, на свободе – сам сатана! Причем смена нрава происходила мгновенно, без какого-либо перехода. И еще одну странную особенность подметили за Бешеным. Он не терпел, ну прямо выходил из себя, если мы ласкали других собак. Стоило мне только подойти к псу и потрепать по загривку – вожак со всех ног наскакивал на нас, сначала злобно кусал, отгонял пса, а затем принимался за человека.

Мы терялись в догадках, пока не пришли к единодушному выводу: Бешеный с патологическими отклонениями: природа-матушка по ошибке наделила его порцией агрессивности и злобы, рассчитанной на десятерых.

В геологических партиях царит сухой закон – и оружие под рукой, и дикая тайга рядом, мало ли что взбредет в голову подвыпившему человеку,– но под Новый год начальник достал наш НЗ – медицинский спирт, которым пользовались для растирания от простуды и обморожения. Пришлось граммов по сто на брата – выпивка чисто символическая для крепких, закаленных на нелегкой работе, продубленных морозом мужчин.

И вот в самый разгар веселья, если позволительно назвать весельем развлечение одичавших без женского догляда бородатых мужиков, дурашливо дерущих глотку под трехрядку, кто-то из буровиков приоткрыл дверь. Делали мы это довольно часто, чтобы проветрить горницу от табачного дыма и жара, исходившего от раскаленной докрасна «буржуйки». Через минуту– другую, когда спертый сизый воздух становился свежим и прозрачным, дверь закрывали.

В барак ворвался Бешеный. Мы замерли от неожиданности. До этой минуты вожак разбойничал на улице и никогда не входил в человеческое жилище. Он с ненавистью, именно с ненавистью, втянул расширенными ноздрями воздух и без предупредительного лая и рычания хватил клыками одного, другого... Начальник геопартии запустил в четвероногого гангстера чайником с крутым кипятком, причем ошпарил себе руку. Бешеный ухитрился увильнуть и от чайника, и от летевших брызг и проскользнул в приоткрытую дверь.

Кровоточащие раны смазали йодом, перевязали. Решили миром: утром пристрелить вожака. Горбатого могила исправит; Бешеного излечит только пуля – она давненько его ищет.

Проснувшись, немного остыли. Начальник геопартии предложил применить к Бешеному крайнее средство: переломить сатанинский нрав пса побоями. Однажды на Чукотке я был свидетелем подобной экзекуции. Бичом лечили злобную ездовую собаку, которая насмерть загрызла две дюжины своих соплеменниц и покусала погонщика. И что же? Вылечили. Точнее, переломили. Она четко поняла, что кусать людей и загрызать насмерть себе подобных возбраняется. Нет, вовсе это не жестокость. Жестокость – когда отвозят на живодерню старого и больного пса, годами служившего верой и правдой своим хозяевам. А здесь вовсе не жестокость. Необходимость.

Роль экзекутора выполнял начальник геопартии. Будто бы собираясь запрягать собак, он подошел к нарте. Бешеный, само послушание, подбежал к человеку. Вместо упряжи тот пристегнул вожаку ошейник с длинным поводком, привязал конец к стволу ближайшей лиственницы.

Наш начальник был здоровенным мужиком. Бич в его руке с посвистом вспарывал воздух, удары сыпались один за другим. Зрелище было тягостное...

Помнится, получив двенадцать – пятнадцать ударов, тот агрессивный пес с Чукотки вдруг лег на землю, жалобно поскуливая и часто-часто виляя хвостом, на брюхе пополз к человеку. Этой позой, этими жестами собака выразила полное подчинение. Рано или поздно так поступит всякий пес, злобный нрав которого люди решили переломить побоями.

Но Бешеный и не думал подчиняться. Он метался на привязи, стоя на задних лапах, весь подавшись вперед, лязгал клыками.

Начальник геопартии отбросил бич, сдвинул на затылок ушанку.

– Бесполезно, ребята,– сказал он.– Это не собака. Это выродок.

Мы запрягли наших трудяг, пора было на смену. Место вожака занял Буран.

Собаки, словно сговорившись, отказались работать! Они легли на снег, и ни удары бича, ни пинки не могли их сдвинуть с места. Все смотрели на Бешеного, своего законного вожака, силой и кровью завоевавшего это звание. А тот, натянув поводок, смотрел на них.

Начальник геопартии распряг Бурана. Затем обошел Бешеного с тыла, не решаясь снять с него ошейник, острым охотничьим ножом обрезал поводок. Несколько длинных прыжков – и вожак встал во главе упряжки. Его запрягал наш начальник. И пес при этом стоял как ни в чем не бывало.

...В середине января мимо нашей хижины проезжал санно-тракторный поезд – буровики другой экспедиции. Они зашли к нам согреться чайком. Разговорились. Выяснилось, что они едут за триста километров, к границе с Чукоткой,– там им предстоит пробурить две скважины. Собачья упряжка им без надобности: жилье будет находиться рядом с буровой, а керн они отвезут на тракторе, когда поедут обратно.

Прислушиваясь к лаю собак за бревенчатой стеною барака, начальник приезжих с горечью сказал:

– Везли пса. Под гусеницу трактора угодил, погиб, бедняга. Уж и не знаем, как в тайге без собаки...

– В чем дело, дружище! Выбирай любую,– перебил наш начальник. Бери, бери,– настойчиво повторил он, когда тот начал отказываться.– У нас их навалом. Обойдемся.

– Огромное спасибо! Выручили, ребята, прямо выручили...

Когда гости, отдохнув, вышли на мороз, у меня мелькнула подленькая мыслишка: сбагрить Бешеного! Но этот мерзавец, как нарочно, начал бросаться на приезжих. Я с трудом отогнал его ударами бича.

– Конечно, вон тот,– начальник приезжих кивнул на Бешеного,– самый-самый... Но у нас совести не хватит просить...

– На Кавказе среди горцев знаешь какой обычай, старина? – поспешно, но издалека начал я.– Если гость что-то похвалит, хозяин дарит это гостю. Так что бери. Дарим, хотя и от сердца отрываем. Правда...– Я помялся.– Характерец у этого подарочка... ну, не очень, скажем, покладистый.

– Интересно, а где такой обычай: подкладывать гостям свинью?– строго спросил меня наш начальник.

И он рассказал о Бешеном все, понося его самыми последними словами. Но странно, это вовсе не смутило начальника приезжих, скорее, наоборот.

– Не обижайтесь, друзья, но вы просто не сумели найти нужного ключика к псу. А я найду, уверен. С детства дело с собаками имею, кучу книг по кинологии прочел. По науке с ним обращаться буду,– заверил нас начальник приезжих.

Словом, гости увезли Бешеного. Вожака дружно ловили миром, но он не давался. Наконец пленили крепкой капроновой сетью, связали лапы, челюсти стянули кожаным ремешком. Взбрыкивающего, сдавленно скулящего Бешеного занесли в дощатую времянку – домик с печкой-«буржуйкой», установленный на тракторных санях. Гости хотели заплатить за собаку, но мы наотрез отказались, а я добавил, что мы готовы сами заплатить им любые деньги, чтобы навсегда избавиться от этого человеконенавистника.

Когда санно-тракторный поезд исчез за поворотом реки, один из буровиков просветленным лицом посмотрел на восток, перекрестился и отбил земной поклон.

– Слава тебе, господи! – с чувством сказал он.– Услышал, услышал, родимый, мои молитвы...

Радость наша, однако, была преждевременной. Буквально через полчаса мы готовы были бежать за санно– тракторным поездом, чтобы вернуть нашего вожака.

Дело в том, что запряженные собаки грызлись между собою и отказывались тянуть нарту. Возможно, не потому, что упряжку теперь не возглавлял Бешеный,– псы видели, как его поймали, связали и увезли, и, стало быть, сделали для себя надлежащие выводы,– а оттого, что не признавали вожаком Бурана. Тот ничем не проявил, не утвердил себя перед сворой. За что, собственно, ему такая привилегия? Опасаясь за жизнь Бурана, мы запрягли вожаком Персика. Бесполезно. Та же реакция. Персик, по мнению собак, да и людей тоже, был не лучше остальных. Когда во главе упряжки поставили Мань– ку, псы чуть было не разорвали ее. Здесь их, конечно, можно было понять!

Мы вконец измучились с нашими упрямцами, и не столько они нас возили, сколько мы их тащили с нартой. Когда самый сильный и бойкий пес утвердит себя в роли вожака, все встанет на свое место. Но когда именно наступит этот момент? Через день? Через три дня? Через неделю?..

Неизвестно, сколько бы мы еще маялись с псами, если бы три дня спустя не примчался Бешеный. Он был страшно худ, живот втянут, как у гончей; правое ухо, словно подрезанное у корня, безжизненно упало на лоб, а но бокам зияли две длинные и глубокие раны. Видно, плутая по тайге, вожак наткнулся на медвежью берлогу, потревожил «хозяина», не в силах переменить свой скверный нрав, вступил с ним в драку. И собаки стали работать с прежним рвением: ими командовал законный вожак.

Забегая вперед, скажу, что ранней весной обратной дорогой мимо нашего жилища проезжали буровики, которым мы так неудачно подарили Бешеного. Они поведали историю бегства вожака. Стало ясно, что его подрал не медведь.

Побег Бешеный совершил еще в дороге. Двое суток – день и ночь – он бился в дощатой времянке, хрипел, скулил. Люди подумали, что зверь голоден, и с опаской сняли ремешок, стягивающий челюсти; при этом он изловчился и до крови располосовал клыками человеческую руку. Пищу гордый, непокорный пес не принял.

Затем он резко, без перехода, успокоился. Лежа со связанными лапами, собака тоскливо глядела в оконце с жиденькими рамами. Там, за окном, сверкал день, мелькали частые деревья, синело яркое небо. Там была свобода, которую Бешеный так желал и любил...

И умный пес понял, что злобой людей, лежащих на нарах и сидящих за самодельным столом, не пронять, не одолеть. Надо притвориться сломленным, покорным. И он притворился таким. Съел целую миску гречневой каши с мясом. Попил концентрированного молока. Даже разрешил потрепать себя по загривку. Воображаю, чего это ему стоило! И люди, успокоенные, обрадованные крутой переменой в поведении собаки, потеряли бдительность. Они развязали пса. А он именно этого и добивался.

Два прыжка понадобилось вожаку, чтобы оказаться на свободе. Один – и он вспрыгнул на стол. Другой – и Бешеный крутолобой головой, мускулистыми плечами вышиб жиденькую раму оконца, на ходу выпрыгнул из санно-тракторного поезда на обочину дороги. Острые края разбившегося стекла, как медвежьи когти, врезались в тело собаки, продрали бока, чуть было не отсекли правое ухо. Вожак побежал обратной дорогой. За ним на снегу тянулся кровавый пунктир.

Люди не преследовали собаку. Побоялись. И правильно сделали. От Бешеного лучше держаться подальше.

Начальник глянул на меня и кивнул на вожака.

– Рука не дрогнет?

– Надо – значит, надо. Не дрогнет.

– Бей под левую лопатку... Нового вожака сразу не покупай. Сначала попробуй в упряжке. Пусть собаки его признают, подчинятся ему.

– Конечно.

– Ну, пошел! До встречи.

– Счастливо оставаться, ребята!..

Последнюю фразу я выкрикнул вместе с ударом бича. Груженная ящиками с керном нарта, скрипнув полозьями, тронулась с места. Вскоре наша хижина исчезла за поворотом реки; впереди виднелась едва приметная тропа, припорошенная снегом.

Ездить на тяжело груженной нарте в дальний путь– это вовсе не удовольствие. Трудная, порою изнурительная работа. То и дело приходится перетягивать дубленые ремни, стягивающие груз, на спуске тормозить осто– лом и ногой, при подъеме толкать нарту, помогать псам– трудягам. Несмотря на мороз, от тебя идет пар, как от разгоряченного скакуна, рубаха не просыхает. Да еще следи, как бы не разбить о ствол дерева нарту или не загреметь под откос самому.

На каждую собаку приходилось груза килограммов по сорок. Это предел. Можно было бы запрячь их цугом – попарно вдоль одной веревки, им было бы полегче тянуть такую тяжесть. Но цуговая упряжка лишает собак необходимой на извилистой тропе маневренности. Поэтому псы были запряжены веером. Любой самый крутой поворот при таком способе подвластен погонщику.

И конечно, незаменимый помощник каюра – умный, опытный вожак, которому его сородичи подчиняются не огрызаясь. Недаром на Крайнем Севере хороший вожак ценится дороже всяких денег. Именно таким был Бешеный. Мои команды он схватывал на лету, понимал с полуслова. Кроме того, вожак зорко следил, чтобы кдждый пес честно работал, не филонил. Вот ослабла постромка Персика, волочится по снегу: пес устроил себе самовольно передышку. Я не успеваю подстегнуть его бичом. Бешеный тут как тут с коротким рычанием погружает клыки в шею ленивца. Наказанный пес, будьте уверены, теперь начнет трудиться на износ. Даже Маньку он не милует, хотя ее лень можно понять. Она на сносях. Между прочим, виновник интересного

положения сучки он, Бешеный. Но ему на это наплевать. В упряжке для него все равны и должны работать на совесть. Изредка сучку рвет. Вырвет на ходу – и мчится как ни в чем не бывало. Хорошая собака, не зря прежний хозяин ее продавать не хотел.

Время от времени на нарту вспрыгивает Буран и пробирается ко мне по ящикам. Я знаю зачем. Всем неплох пес, но не умеет, дурачок, выгрызать застывший между когтями лед. Лед почему-то нарастает на лапах Бурана чаще, чем у других собак. Не останавливая нарту, я ножичком быстро вычищаю замерзшую влагу; Буран в знак благодарности смачно лижет мою физиономию и спешит на помощь своим соплеменникам. Все забываем попросить эвенов в поселке сшить из камуса псу мокасинчики, они необходимы ему в дальней дороге.

Бешеный видит, как Буран вспрыгивает на нарту, и не возвращает собаку на место. Понимает: не от безделья, иначе пес охромеет и не побежит. Умен вожак. По-волчьи. По-волчьи злобен и по-волчьи умен.

Помнится, в начале зимы, когда еще не стала река, я наблюдал, как наши псы ловили рыбу, конечно, под руководством Бешеного, сами бы они сроду до такой хитрости не додумались. Рыбы в здешних краях полно, видно, как ходит она и стаей и поодиночке. Но не так-то просто ее поймать. Дурашливый пес что делает? Заметил в прозрачных струях мелькнувшую темную спину– бултых в воду! На версту все живое распугает. Так собаки рыбачили до прихода Бешеного. Вожак научил их верному способу. Он «приказал» им переплыть на тот берег, а сам остался на противоположном, зайдя по колено на песчаную отмель. Бешеный негромко взлаивал. Это служило приказом: в воду! И псы дружно бросались в реку. Рыба, конечно, устремлялась прочь, на отмель, где стоял в напряженной позе Бешеный. Он ловко хватал рыбину одновременно передними лапами и клыками и прыгал с добычей к берегу. Потом все повторялось сначала...

Сумею ли я отправить на тот свет такого пса? Сейчас, в дороге, наблюдая за Бешеным, я крепко в том засомневался...