Текст книги "Каменный пояс, 1984"

Автор книги: Евгений Замятин

ПОЭЗИЯ
К 40-летию Победы

Василий Оглоблин
СТИХИ

 
Люблю я Умань.
Где-то в глубине
Любовь живет раздвоенно и странно:
То песнею она звенит во мне,
То ноет, как открывшаяся рана.
Один цветущей Уманью иду.
Стекает с листьев лунная пороша,
Катальпы вислоухие в саду,
Бульвар любви,
Карьер.
И весь я в прошлом.
 
 
Вот это место.
Сорок первый год,
Такая сердце сковывала стужа.
А лавы кровью выкормленных орд
Ползли, Россию траками утюжа.
Вот эта круча.
Горько уронил
Я голову уже полуседую.
Как много, много здесь я схоронил,
Какую злую выдюжил беду я.
 
 
Цветет сирень, роняя в тишину
Не лепестки, а слезы.
Под горою
Был страшный лагерь в прошлую войну.
Погибли в яме тысячи героев.
 
 
Мне в память больно врезался один,
Желтоволосый, с шеей тонкой-тонкой,
Среди морщин и старческих седин
Казался он еще совсем ребенком.
Как надо стянут в талии ремнем,
Горят эмалью кубики в петлицах.
Лежит, молчит.
Остаток жизни в нем,
Казалось мне, вот-вот запепелится.
 
 
Спрошу:
– Ну как?
Ответит:
– Ничего,
Знай, ремешок затягивай потуже…
Опять молчит.
Фамилия его
Была большая, громкая – Кутузов.
 
 
А дни текли, как в рваное рядно,
А небо ткало серую тканину.
В неделю раз швыряли к нам, на дно,
Под гулкий хохот,
Дохлую конину.
Кто мог – тот полз.
И рвал,
По-волчьи ел…
Крошился снег медлительный из тучи.
Кутузов встал.
Несчастных оглядел.
И вдруг, шатаясь, пошагал на кручу.
 
 
И, встав над черной ямой, на краю,
Он захрипел:
– Эй, там, на вышках, гады,
Запомните фамилию мою:
Ку-ту-зов —
Из двенадцатой бригады.
Стреляйте, псы!
Вот грудь вам!
Не-на-ви-жу!
Вам не убить народа моего!..
 
 
Гляжу на небо Умани, а вижу
Одни глаза бесстрашные его.
И голос слышу:
«Ладно, ничего,
Еще луна пока на небе светит,
Не будет нас, не будет и его,
Того, на вышке.
Но они ответят
За все, за все…»
 
 
Ударил автомат.
И он упал, спокойный и упрямый.
И под соленый,
                       крепкий
                                    русский мат
С высокой кручи покатился в яму.
 
 
Вот так всегда:
С тревогою лечу
В мою любовь,
                      и боль,
                                 и муку —
                                             Умань.
Ни вспоминать, ни думать не хочу.
И не могу
Не вспоминать, не думать.
 

 
Жить бы, жить ей счастливо
В новом доме года…
 
 
Ветер шелковой гривой
Зацепил провода,
Ветер рыщет меж сосен,
Шарит в мокром саду…
Все припомнила:
Осень
В сорок первом году,
 
 
Зябко гнулась калина,
Жался к пажитям дым.
Отпечатала глина
Дорогие следы.
Краткой вышла беседа,
Только ныло в груди,
Только он напоследок
Тихо вымолвил:
                         «Жди…»
И ушел…
 
 
Обмирала
Над портретом не раз,
Рушником вытирала,
Слезы —
              градом из глаз.
А сегодня в беседе
Говорила ему,
Что уж в силе наследник,
Что достаток в дому,
Что и внук подрастает,
Что навеки верна.
Горько, горько листает
Книгу жизни она.
 
 
Сорок лет уж победе.
А вернешь ли его?
Были праздники,
                         беды.
Было в жизни всего.
Вон состарились ивы.
Ах, как время бежит…
 
 
Жить бы,
Жить ей счастливо,
Только
           некогда
                        жить.
 

 
Люблю я слушать тишину.
Притихли голуби на крыше,
И вечер бережно луну
В коляске облачной колышет.
Исходит нежностью луна.
Не защекочет листья ветер,
Не заиграется волна,
Не хлопнет флаг на сельсовете,
Влюбленных тени на мосту
В одну сливаться перестали.
И лишь бессонно на посту
Стоит солдат
На пьедестале.
 

 
Нежаркий костер край дороги,
Шагнувший из темени граб,
Оглобли задравшие дроги,
Довольного мерина храп.
Вода в котелке закипела,
Лишь чаю погуще подсыпь.
Ножом по стеклу проскрипела
Колдунья болотная – выпь.
Усну я сегодня богатым,
С улыбчиво-ясным лицом.
Приснится мне отчая хата
И шепот берез над крыльцом.
И мама приснится живою,
И я – молодым, молодым…
 
 
Струится над росной травою
Белесый
              предутренний
                                    дым.
 

 
Я тонул в бушующей Десне.
В страсти необузданной тонул я.
Но всегда к запретной глубине
Сердце обнаженное тянуло.
Тяга та по-прежнему во мне, —
Не терплю уздечек и поводьев, —
Лучше утонуть на глубине,
Чем плескаться в мутном мелководье.
 

ПОЭЗИЯ
Из новых стихов

Николай Година
СТИХИ

 
Война сама уже – вина,
Поскольку в мире есть она.
 
 
И нет подсуднее вины,
Чем оправдание войны.
 
 
Права всей кровью лишь одна
Войну убившая война.
 

 
В Европу ходим за малиной,
Тут недалеко прямиком,
За речкой узкою, но длинной,
За озером Тургояком.
 
 
Дочь хвалит ягоду, мол, эта
Вкуснее, чем из наших мест.
Другая все-таки часть света.
Почти как импортную ест.
 

 
Она садится
вечерами к окну
и смотрит на звезды.
Смотрит, смотрит…
– Если б не звезды, – говорит, —
не о чем было бы думать:
все уже передумала.
 

 
Вот и деревце стало большим:
Не достать, за макушку не взять…
Постоим, коли очень спешим,
Помолчим, коли есть что сказать.
 

 
На судьбу не надо обижаться.
Постою, затылок поскребу.
Если хорошенько разбежаться,
Можно перепрыгнуть и судьбу.
 
 
Но, вокруг поглядывая гордо,
Прежде, чем рвануть на штурм рекорда,
Надо уточнить деталь одну:
Прыгать в высоту или в длину?
 

 
Каждый по-своему
утверждает себя.
Один расписывается на храме:
«Здесь был Вася»,
другой – на рейхстаге:
«Проверено, мин нет. Иванов».
 

 
Люди эти – копейчане.
Вижу, распахнув окно,
Как играют кирпичами
Каменщики в домино.
 
 
Бьются, бросив каски оземь.
Зной нисходит с высоты.
Предвещают рано осень
Арматурные кусты.
 
 
Будет дом напротив скоро,
Будет весело в дому.
Красный лозунг вдоль забора —
Подтверждение тому.
 

Александр Филатов
СТИХИ

 
Так сложно заметить порою,
Чем прожитый день знаменит:
Не сеем, не пашем, не строим —
А жизнь и течет, и звенит.
И даже обидно, что нужно
Опять в караул заступать…
Но хлеб, что нам дали на ужин,
Напомнит… напомнит опять
О том, что не сеем, не пашем,
Не строим, не плавим, не жнем.
Но Родина здравствует наша,
А значит – не в долг мы живем.
 

 
Люблю простор, объятый клевером,
И ширь, и глубь, и жизнь озер,
След ветерка по лугу – веером,
Когда выходим мы в дозор.
На раздорожье у избушки,
Там, где шумят березняки,
Лосенок выпросит горбушку
И нас проводит до реки.
Земля солдату сердце радует:
В цветке гудит довольный шмель,
И оттого, что в небе радуга,
Не тяжела моя шинель.
 

ПОЭЗИЯ
Первая публикация

Виталий Савченков живет в поселке Черноборском Челябинской области. Работает учителем. Деревенский быт, духовная жизнь сегодняшнего селянина узнана и осмыслена им не понаслышке. И если он говорит, что любит «деревенскую тихую жизнь и сельскую работу», то это не просто слова, а признание в любви, подтвержденное жизнью и творчеством.

Геннадий Суздалев,

руководитель областного поэтического клуба «Светунец»

Виталий Савченков
СТИХИ

 
Я в глубинке живу, в деревне,
в самом сердце родного края.
Понимаю язык деревьев,
песню дождика принимаю.
На рассвете промчатся кони,
красным золотом вспыхнут сосны,
И беру я росу в ладони,
и в ладонях играет солнце.
Я другой не желаю доли,
не стремлюсь в бытие городское,
потому что нельзя без боли
оторвать от живого живое.
 

 
Мой чуткий сон
нарушил птичий грай.
Умывшись у крыльца
по-деревенски,
стою лицом
к полям и перелескам.
Земной тебе поклон,
родимый край.
Земной тебе поклон,
поклон земной!
С рождения
уклад твой принимая,
и радостью твоею,
и бедой
моя душа наполнилась
до края.
 

1

 
России тихие пруды…
А где-то в мокрых космах тины
стоят усталые плотины
над гладью медленной воды.
Их мир спокоен и широк,
но если засорится сток,
не удержать крутые волны:
разрушит, вырвется на волю
неуправляемый поток.
Я думал, глядя на пруды:
и нам необходимы стоки.
Мир чувств спокойных и глубоких
дороже всякой суеты.
 

2

 
Порывов сдержанный размах
и торжество великой силы
спокойные пруды России
несут в упругих берегах.
Как звезды, падают листы
на гладь темнеющей воды.
Густеет, пахнет воздух тиной,
и тонут в стелющейся сини
Мои печальные следы.
Грустит душа на склоне лет,
и вечер никнет за ветвями,
но не тускнеет над прудами
моей любви высокий свет.
 

 
У снега есть особенность такая:
когда уходит осень из села,
заботливо округу одевая,
он обнажает тайные дела.
Куда, зачем пошел —
как на ладони,
кто с кем прошелся —
всякий узнает…
И по деревне бабки затрезвонят,
что кто-то был не у своих ворот.
 

 
С предзимней стужей осень повстречалась,
на речке ночью омуты черны.
В пустом саду всего одно осталось
надкушенное яблоко луны.
Неясный свет качает дом, как судно.
В оконной тьме луна отражена.
И тихо так, что кажется, отсюда
на целый мир исходит тишина.
Лишь поутру ночная птица
с криком,
срывая иней и листы с ветвей,
покинет мглу, пронизанную скрипом
тяжелых и расшатанных дверей.
 

 
Отрекусь от суеты дорожной,
от долгов несметных отрекусь.
Возвращусь домой на старых дрожках,
на крыльцо устало опущусь.
Закурю, нисколько не в обиде
на крутой в ухабинах большак…
Сколько их я видел-перевидел,
своего не отыскал никак.
Не нашел нигде своей удачи,
и не скажут люди обо мне:
«Уезжал от нас на старой кляче,
а вернулся на лихом коне».
Пусть судачат, будто я когда-то
поклонялся ветру и вину.
На крыльце своей от роду хаты
ни людей, ни время не кляну.
Принимай меня, родной поселок,
потому что я – навеки твой.
Обо мне давно грустит проселок,
зарастая густо муравой.
 

1

 
Яснее все
в преддверии зимы:
и бор вдали,
и каждый двор в поселке.
Последний дождь,
холодный день омыв,
оцепенел,
сверкающий и звонкий.
Пшеничный урожай —
краюхой на столе.
Все ясно:
год прошел
покладисто и с делом.
Но веет холодом со скошенных полей,
и ты уже не ты под небом леденелым.
Глаза твои ясны,
твой голос не спешит,
рука в руке лежит комочком снега.
И музыка молчит,
и сердце не стучит…
Зима земная.
Звезд паденье с неба.
 

2

 
Зима, зима —
пора глубоких снов
в тепле домов
и в стылой снежной сини.
Но снежный и заледенелый кров
оберегает жизненные силы.
Движение в расслабленном зерне,
толчок, и вот —
прозрачный, хрупкий, сонный,
малыш-росток
шевелится в земле,
ручонку тянет
к мартовскому солнцу.
Но снег высок,
и время не пришло,
и в чистом поле празднуют метели…
А ты, весна,
несешь в себе тепло,
поток лучей
и перезвон капели.
 

3

 
Весна,
и ты спешишь навстречу мне
через ручьи, промоины и лужи.
Малыш-росток шевелится в земле,
под облаками
зоркий ястреб кружит.
Тяжелый плуг
вздымает черный пласт,
поет мотор
под ясным сводом неба.
Весна спешит,
и дорог каждый час.
Что будет с нами
без полей и хлеба?
Так и живем.
Лишь озарит восток,
твои шаги я слышу спозаранку.
Не торопясь
развяжешь узелок,
разрежешь хлеба теплую буханку.
 

4

 
Все выше солнце,
все длиннее день.
Степные травы набирают силу.
Любовь и радость
пряча от людей,
я жду
в тебе проснувшегося
сына.
Пшеница в колос —
люди на покос.
День осушил росу
с полей рассветных.
Устало трактор тянет с поля воз.
Живет, растет трудящееся лето.
О лето, лето!
Блеск росы в траве,
полынный хмель июльского восхода,
в зените солнце,
дали в синеве,
и ты, и сын,
и поле, и работа.
 

ПРОБЛЕМЫ. ПОИСКИ. ОТКРЫТИЯ
Очерк

Николай Терешко
ВОЗМОЖНЫ ВАРИАНТЫ

Стояла осень. Пчела взятку уже не носила, но и до встречи кафтана с шубой было далече. Выбрал я недельку посвободнее да и махнул налегке в недалекий район, где много знакомых и друзей.

В степном Зауралье нет времени более красивого, чем осень. На лугах – зелень последней травы, на полях – бархат первой зяби, желтизной нижних листьев поторапливает страду кукуруза. Воздух ароматен по-особому. Не медово-хмельной от прогретого солнцем лугового разнотравья, а густо-полынный. Но сквозь его горчину уже пробивается запах свежеобмолоченного хлеба. Он радует душу, и не раз я замечал: у людей в такую пору голос становится мягче, взгляд добрее.

Но повод для столь длительной по журналистским понятиям поездки был отнюдь не из приятных. Та осень урожаем не радовала. Хлеборобам предстояла борьба за каждое зернышко, каждый колосок. Тем не менее потери зерна росли, уборочная затягивалась.

В совхозах убедился, что называется, воочию: значительное число уборочных агрегатов – комбайнов, тракторов, жаток – простаивало из-за технической неподготовленности, поломок. В разговорах механизаторы недобрым словом поминали «Сельхозтехнику» и всю ее рать ремонтников, снабженцев, наладчиков. Особенно негодовали комбайнеры: нет ходовых ремней, нет аккумуляторов, нет еще кое-каких деталей. Однако перед поездкой побывал я и в областном объединении по материально-техническому обеспечению сельского хозяйства. Там сказали, что тех же самых ремней, аккумуляторов и вообще подавляющее число необходимых для машинно-тракторного парка области запасных частей все хозяйства получили больше, чем полагалось по нормативам.

Куда же делись запчасти? Почему они оказались в дефиците? И что такое сам этот дефицит? Беседовал с одним из специалистов областного управления сельского хозяйства.

– Дефицит запчастей рождают те, кто к ним причастен, – размышлял он. – Сверху донизу. Сверху – это вот как. Три ведомства: Минсельхоз, Минсельхозмаш и Госкомсельхозтехника до сих пор никак не договорятся о нормативах на запчасти. У каждого ведомства свой критерий. Естественно, у селян побольше, у промышленников поменьше. Снизу другое обстоятельство давит: комбайнер-то исчезающая профессия. Но есть еще и серединка, отнюдь не золотая. Это мы, инженеры сельского профиля. Посмотри-ка, где мы обретаемся? В различных управлениях. Во всех хозяйствах любого района куда меньше инженеров, чем в районном объединении «Сельхозтехника». Да и лучшие кадры механизаторов там же.

Этими вопросами обеспокоены уже многие инстанции, в особенности Госплан и его научно-исследовательские институты экономики сельского хозяйства. Однако вопрос не выйдет из стадии научных дебатов, пока не будет прямо названа главная причина, порождающая низкое качество сельскохозяйственных машин и агрегатов, качество запасных частей к ним. Сегодня не секрет, что худший металл идет на заводы сельскохозяйственного машиностроения. Разве алтайский тракторный мотор не стал уже синонимом брака? А если на «Ростсельмаше» с конвейера сходят комбайны, которые успешно могут заменить сеялку, так много в них дыр, подлежащих «герметизации» в полевых условиях, то как это понимать и до каких пор терпеть?

Сегодня урожай делает не только, а, возможно, и не столько само село, сколько город. Если сталевар сварил металл низкой марки, если машиностроитель дал комбайн-решето, если химик произвел слабенькую «минералку», то и на столе у нас окажется вовсе не столько продуктов питания, как хотелось бы, как планировалось.

Но вот услышать, что комбайнер – исчезающая профессия! Поеду-ка я к Чвелеву. Он разобъяснит все, как говорится, на пальцах.

…Чвелева я узнал издали. Невысокий, плотный, как всегда, аккуратно одетый, он ходил по ферме, обезлюдевшей после дневной дойки, и придирчиво смотрел: везде ли порядок, все ли сделано, как надо. Николай Захарович управляет Северным отделением совхоза «Муслюмовский» вот уже два десятка лет, награжден многими орденами.

Поздоровались, поговорили о здоровье друг друга. Про дела я не спрашивал, и так знал: все в порядке.

«Северяне» – во многом пример не только для своего совхоза, но и для района, для области. Высокие урожаи на полях – ниже 30 центнеров не опускаются, а нередко достигают и 45. Отменные надои на ферме – четырехтысячный рубеж давно перешагнули. Нынешний год засушливый выдался. Но результаты отделения по-прежнему «на уровне», как любит говорить Чвелев.

Я спросил Николая Захаровича, в чем секрет успеха и есть ли он вообще?

– А то как же! Конечно, есть. Кто говорит, что нету – не верь тому. Получается, само по себе дело ладится? Я так скажу: работаем дружно, не всяк сам по себе. Вот!

Чвелев назидательно поднимает вверх толстый короткий палец и готов уже рассказать, какие замечательные люди у него на отделении, как они любят свое село. Вот хоть Алексей Еремин. В городе учился, в армии служил, а работать-то все-таки вернулся сюда, женился тут. А! Это, брат ты мой, о многом само по себе говорит. Работает как! В Звездном городке был, вымпел космонавтов оттуда привез – не всякому такое дано. Верно?

Чвелев не только «голова» отделения, а и душа его. О людях он заботится постоянно и считает это своей главной обязанностью. На отделении так заведено: подвезти топливо и сено, снабдить крестьянский двор молодняком скота и птицы, отремонтировать дом и подворье – все делается по плану, заранее, без лишних напоминаний и просьб по начальству. Однажды Чвелев пол-округи изъездил, чтобы приобрести бензопилу для отделения. Ведь женщинам или старикам не под силу самим пилить и колоть дрова. Теперь это делается для всех сразу. Не оттого ли тут не знают, что такое нет доярок, скотников, механизаторов.

– А с комбайнерами как дела обстоят?

– Тощевато, – грустно признает Чвелев. – Имею в виду настоящих.

На мой недоуменный вопрос, как же так, механизаторов хватает, а комбайнеров нет, – отвечает, что механизатор – понятие слишком широкое, а комбайнер – конкретное и наиважнейшее. Чвелев считает, что это должен быть механизатор экстракласса, он завершает труд многих, в его руках результат целого года.

– Мальчонку поставят наводить марафет на каком-либо изделии? Вот каслинское литье возьми. Отливка – полдела, а чеканка – это уж только мастеру. Тут тебе и вкус, и инструмент по руке, свой, хранимый. А навык, а глаз? Шутка ли! А мы трактористу наказание за пьянку – в комбайнеры: не будет заработка.

По мнению Чвелева, надо иметь поменьше да получше комбайнеров, но дать им завидные заработки. Ну, скажем, гривенник за центнер намолота. Ведь настоящий мастер при современной технике сможет намолотить 10—12, а то и все 15 тысяч центнеров. Вот и пусть возьмет свое. Но ведь и работать будет. Тогда и комбайнов, глядишь, потребуется меньше и запчастей к ним.

Николай Захарович сам в прошлом комбайнер. Он вспоминает, как в 50-е годы работали на «С-6». Машина куда примитивней нынешних, а выработка на ней значительно выше была. Сейчас очень много комбайнов используют в роли жатки, а на обмолоте их мало. Косить проще, заработать можно побольше. Напрямую молотить вообще разучились. Где надо, где не надо – везде двойная работа: свал, потом обмолот. А если зерно подошло враз?

Незадолго перед этим разговором я сам был свидетелем подобного: в Увельском совхозе готовое к обмолоту зерно косили в валки. Следом же шли подборщики и молотили. Почему? Да не хотелось некоторым механизаторам переоборудовать агрегаты для прямого обмолота. На это, мол, уйдет два-три дня, еще больше зерна потеряем. Этот довод в самом прямом смысле то, что называется «пудрить мозги». На переоборудование комбайнов надо 2—3 часа! Конечно, при том условии, что молотящий орган с агрегата не снят. Но оказывается, что многие механизаторы снимают его с комбайна заранее, еще до молотьбы.

По сведениям, полученным мною в областном управлении сельского хозяйства, по этой причине третья часть комбайнов не молотит, а пятая часть вообще не выходит в поле. Иными словами, половина комбайнов не участвует в обмолоте. Потому и затягивается уборочная кампания. Сеем неделю, убираем полтора-два месяца.

– А на холостом ходу комбайн сколько работает? Считал? Пускачом заводим, аккумулятора нет, – продолжает Чвелев.

– И у вас нет? – спрашиваю.

– Ну, у меня-то есть, а вот у соседей нет, вернее, не было перед уборочной. Потом достали.

– И где же достали?

– В «Сельхозтехнике», где же еще.

Той же осенью был я в Пластовском и Троицком, Увельском и Еткульском, Сосновском и Кунашакском районах и везде спрашивал:

– У вас тоже нет аккумуляторов?

– Нет, – удрученно отвечали инженеры и механизаторы.

– Мало получили?

– Да вроде бы по нормам, сполна, – обычно пожимали плечами мои собеседники.

Казалось бы, вопрос неразрешим – никто из селян и ведать не ведает, куда девались дефицитные запчасти.

И тем не менее всякий раз не составляло труда вместе с ними выяснить, что аккумуляторы и те же ходовые ремни, о которых было столько шуму в области, вышли из строя раньше срока, в основном, по вине самих работников хозяйства, что хранение и эксплуатация техники чаще всего оставляют желать лучшего, что ответственности за преждевременно выведенный из строя агрегат нет никакой.

Однажды в совхоз «Ункурдинский» прибыли четыре комбайна «СКД-5». Проработали они всего один сезон. Нужно было очистить машины от пожнивных остатков и поставить на хранение. Никто этого не сделал. Комбайны просто-напросто бросили в поле, под открытым небом. И там они бесприютными простояли… более двух лет, пока их случайно не обнаружили работники Госсельтехнадзора. Было вынесено предписание немедленно устранить допущенное безобразие. Но повторная проверка через год показала, что никто в совхозе и пальцем не пошевелил.

Комбайнеры совхозов «Восточный» и «Рымникский» помогали убирать хлеб в соседнем районе. После страды их машины тоже остались в поле. Два года стояли беспризорными эти агрегаты, пока их не растащили по винтику. В колхозе имени Кирова незадолго перед уборкой побывали народные контролеры. По документам все комбайны, а их в хозяйстве 21, были готовы к страде. Фактически начать жатву мог только один.

Почему так происходит? Да потому, видимо, что богатыми стали мы, не считаем затрат на машины, которых сейчас в любом хозяйстве больше, чем механизаторов. Радоваться бы этому обстоятельству, извлекать из него пользу. Сравним: если в 1970 году в Российской Федерации энерговооруженность каждого сельского работника равнялась 12 лошадиным силам, то к началу нынешней пятилетки она возросла до 30. На Урале и того выше – до 40. Вроде совсем недавно, когда машин в селе не хватало, отношение к ним было особое. Не то, чтобы агрегат, каждую гаечку берегли. Мне рассказывал знакомый механизатор о памятном для него случае.

Был он тогда совсем молодой и очень гордился тем, что ему доверили работать на тракторе, не на новом, но вполне сносном и надежном. Берег машину, но, видимо, опыта достаточного у него еще не было, вот он однажды и «запорол» подшипник. По счастью для парня, дело случилось ночью, когда бригада заканчивала трудовую смену. Никому ни слова не сказал он о промашке и вместе со всеми отправился спать. Но лишь только полевой стан затих в недолгом ночном покое, выбрался наш хитрован потихоньку из вагончика и припустился в соседнее село: знал, что у дружка есть в запасе нужный подшипник. Выпросил его и до первых лучей солнца исправил свою машину. Так же тихонько вернулся в вагончик и лег, вроде бы спал, как все. А сам переживал: не заметили бы ночного ремонта. Боялся, осудят его товарищи за неряшливость в труде, а то и вовсе от машины отлучат.

Как ни печально признавать, но сейчас нередко бывает иное. Вот случай в том же Муслюмовском совхозе, где мы беседуем с Чвелевым. Некий механизатор привез в центральную ремонтную мастерскую двигатель своего трактора: не тянет, мол. Вскрыли двигатель, а там смазка стала такой густой, что проворачивались коренные шейки шатуна. Не смотрел человек за машиной. Двигатель заменили. Через несколько дней этот механизатор снова в мастерской – и новый двигатель не тянет. Снова небрежное отношение сказалось. Четыре дня простоял агрегат в ремонте, а была посевная.

К сожалению, пример этот далеко не единичный. На каждом четвертом комбайне перед жатвой не оказалось аккумулятора. Куда же они подевались? Выясняется, что один из механизаторов забыл отключить массу – аккумулятор разрядился, другой не залил в нужный момент электролит – батареи «сели». Несколько аккумуляторов просто-напросто украдены. Из рассказов работников совхозных ремонтных мастерских выяснилось и немало других аналогичных упущений: порвали ремни комбайнов, не досмотрели за ходовой частью трактора, оставили агрегат без присмотра, а ночью его «раскулачили».

– Порой и присмотр не помогает, – продолжает свой рассказ Чвелев. – У нас на отделении вообще дикий случай был.

Да, случай действительно дикий. Как-то ночью на отделение пришли пьяные парни из соседнего совхоза, чтобы «выяснить отношения» с местными парнями. Показать себя пришлые удальцы не сумели, а отомстить за обиду очень хотелось. Зло сорвали на… тракторах. Пробрались на машинный двор и разбили несколько агрегатов. Но самое печальное то, что, мгновенно найденные, они не понесли никакого наказания, только лишь выплатили стоимость порушенного. Но ведь эти запчасти где-то надо было найти. Опять выручала «Сельхозтехника». В Березинском совхозе с комбайнов ночью же неизвестные злоумышленники сняли 36 тормозных цилиндров. Задайся кто целью найти виновных, труда это не составило бы: цилиндры нужны владельцам «Москвичей». Но воров никто не искал, совхоз потребовал от «Сельхозтехники» эти недостающие цилиндры. Естественно, деньги за вновь приобретенные детали уплатило хозяйство.

Украли, разрушили, вывели из строя, разбросали – и никакой ответственности, никаких последствий, кроме выкрика: «Дай!». Никто не ответил перед обществом, перед законом. Наша терпимость и равнодушие, когда речь идет о добре общественном, – не здесь ли истоки дефицита запасных частей? А значит – и истоки недобранного хлеба, молока, мяса.

«Мое» и «наше». Представление об этих понятиях у некоторых людей трансформировалось и стало уродливым, вредным для общества. Однажды в Троицке я наблюдал за человеком, который снимал грязную обувь и надевал тапочки, когда садился в личную автомашину.

«Свое» мы бережем, списывать не торопимся, «наше» готовы списать без нужды. За год Гостехнадзор в совхозах и колхозах Челябинской области предотвратил попытки списать 620 машин и агрегатов, годных для эксплуатации. Проверка показала, что 829 машин хранились с нарушением правил. Замечу, что проверена была только треть хозяйств области. Со своей машиной так обращаться никто не станет.

Кстати, об аккумуляторах. Норма их расхода – полторы тысячи в квартал; получала Челябинская область по государственным фондам и сверх того – по две тысячи. А нужда в них так и оставалась неизбывной. Где же они? Ищите их в садах и огородах, в личных гаражах и на личных автомобилях. Ищите их разбитыми у совхозных мастерских, а то и брошенными в поле. А ходовой ремень комбайна! Вот динамика его расхода в Челябинской области: 1979 год – 9 тысяч штук, 1980 год – 15 тысяч штук, 1981 год – 20 тысяч. За три года расход увеличился вдвое. Парк комбайнов остался прежним. Но за этим фактом надо видеть причину.

Бытует мнение, что всему виной излишнее количество техники. Вот, мол, раньше выработка на комбайн была куда выше. Как все-таки человек склонен идеализировать прошлое, особенно если есть для этого повод. А повод есть и в нашем случае. Действительно, беспристрастная статистика отмечает такой факт: в пятидесятые годы за день комбайн в среднем убирал 9,3 гектара зерновых, сейчас – 6,9. Но ведь не площадь, убранная машиной, важна. Важен хлеб. Посмотрим, сколько хлеба за смену давал комбайн тогда, сколько дает сейчас. Урожайность пятидесятых годов – восемь центнеров с гектара. Урожайность восьмидесятых – вдвое выше. Значит, сегодня комбайн за день дает хлеба на 25—30 центнеров больше, чем тогда. И может дать еще больше: если уборка будет короче – уменьшатся потери.

Нужно увеличивать комбайновый парк, и Продовольственная программа страны предусматривает это, но и владеть техникой нужно умеючи. А пока во время уборочной на «степном корабле» можно видеть и человека случайного. Сельские механизаторы охотно отдают эту машину выпускникам профтехучилищ или горожанам, прибывшим на подмогу.

Сегодняшняя техника сложна, ею враз не овладеешь, за ней нужен тщательный уход. Большинство механизаторов не могут себе позволить месяц, а то и более, возиться с наладкой агрегата: ничего не заработают. Давно уже бытует идея, что комбайнер – тот же пилот. Он должен получить машину готовой к делу, как пилот получает лайнер готовым к рейсу. Но «наземной» службы подготовки комбайнов к уборочной пока нет. В такой обстановке, как рассказывает тот же Чвелев, даже тот, кто работает хорошо, зарабатывает плохо: комбайны то и дело выходят из строя. Вот и стоит над полями крик: «Дай запчасти!»

Были мы с Чвелевым в областном управлении сельского хозяйства. Как раз речь шла о том, почему так затягивается уборочная. Начальник управления В. С. Зайцев собрал для совета передовиков производства, руководителей служб и ведомств, связанных с уборочной кампанией. Много было высказано дельных соображений, советов. Но вот мы в перерыве вышли покурить, и Чвелев спросил у знатного комбайнера, Героя Социалистического Труда М. А. Небылицина:

– Скажи-ка, Михаил, сколько ты заробил на хлебе?

– Рублей пятьсот, иногда и четыреста выходит.

– Вот тебе ответ, – обернулся ко мне Чвелев. – Уборку-то он вел месяц.

Хороший комбайнер 20—30 дней молотит хлеб, прилично при этом зарабатывая. Но потом он вдвое больше времени тратит на то, чтобы привести агрегат в порядок: моет, чистит, ремонтирует, красит. Расценки на эту работу низкие, запчастей в хозяйстве нет, а «Сельхозтехника» не готова дать сверхплановые детали. Тут уж заработка нет, тут мастер и ученик одинаковы. Хочется ли асу выполнять всю эту «марафетную» работу? Пилот не ремонтирует лайнер, у пилота нет понятия «мой корабль». Он летает на очередном, готовом к полету, экипаж перед рейсом только проверяет готовность корабля. Не так ли должен работать механизатор, классный, добросовестный?!

Конечно, в стране сотни тысяч превосходных мастеров-хлеборобов, они олицетворяют подлинную суть современного сельского рабочего. Но рядом с ними немало и таких, кто профессией не овладел, технику не знает и не понимает, кто гробит ее по незнанию или по небрежности.

Можно много упреков сделать в адрес комбайно– и тракторостроителей за несовершенство их продукции. Но ведь и другое надо принять во внимание: для среднего механизатора техника сложна. «Нива» или «Колос» еще кое-как освоены. Но сегодня они уже не удовлетворяют требованиям поля. Механизаторы говорят и не без основания: «Когда урожай за 30 центнеров, убирать его «Нивой» – все равно, что решетом воду носить».

Но на смену уже идет «Дон-1500», машина, которой под силу любой урожай, любая хлебная масса. Такой комбайн проходил испытания на полях Т. С. Мальцева. Дав положительный отзыв о новом агрегате, знатный хлебороб с тревогой заметил: «Управление им непростое, много сложных узлов и электроники. Кто будет его хозяином в скором времени?»

Но прежде чем ответить на этот вопрос, спросим: действительно ли сегодняшнее село имеет излишки машинно-тракторного парка? Не будем спорить попусту, а обратимся к беспристрастной статистике. Первая в России МТС была создана в ноябре 1928 года на базе совхоза имени Шевченко Одесской области. К тому времени на всю страну имелось 2 (два!) зерноуборочных комбайна, 500 сеялок, 2700 маломощных тракторов. Зато в перечне выпускаемых промышленностью земледельческих орудий были указаны такие, о которых сегодня большинство людей и представления никакого не имеет: косули, жнейки-лобогрейки, сноповязалки, плуги конные.