Текст книги "Записки старого книжника"

Автор книги: Евгений Осетров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

ИВАН ДРУКАРЬ. АФАНАСИЙ НИКИТИН. МАКСИМ ГРЕК

Ничто же подобно долголетно есть, яко книг издание.

Николай Спафарий, 1673 г.

Ивана Федорова, всесветно знаменитого основателя книгопечатания в России и на Украине, знает у нас едва ли не каждый. Но подлинное место создателя типографских шедевров в историко-культурных связях его времени да и в последующие эпохи немногие представляют в подлинном виде. Между тем Друкарь Москвитин, как его часто называли в западных землях, был одной из основных просветительских фигур шестнадцатого столетия во всем славянском мире. Говоря без преувеличений, по размаху деяний, по выразительности тени, отброшенной в будущее, он напоминает таких возрожденческих титанов, как Иоганн Гутенберг, Альбрехт Дюрер, Франциск Скорина… Наш просветитель Иван Федоров не только вооружил Русь Московскую и Украину подвижными типографскими литерами, что сделало и в последующие времена книгу куда более доступной, чем та, которую медленно изготовляли согбенные писцы в уединенных монастырских кельях – те самые книгочеи-переписчики, боявшиеся, как черт ладана, описок и все-таки делавшие их. Иван Первопечатник вслед за «Апостолом» выпустил в Москве «Часовник», основную учебную книгу на Руси. По содержанию она была литургической, но предназначалась не для священников, а для прихожан. Друкарь снабдил приспособлениями для печати своих современников и потомков на десятки лет вперед. Москва, земли, которые потом стали называться украинскими и белорусскими, получили в свое распоряжение безукоризненные издания, ставшие навсегда образцом и гордостью отечественной культуры. Наконец, необыкновенно важна была деятельность его учеников – Петра Мстиславца, сыгравшего выдающуюся роль не только в Москве, но и в Вильнюсе, Андроника Невежи: его последняя книга вышла в 1602 году и способствовала выработке стиля московских изданий XVII века… Иван Федоров показал, как многое может сделать один человек, осознав притягательную силу просвещения, вооружившись на всю жизнь девизом: «Надлежит мне духовные семена по свету рассеивать…»

Огромные изменения в самых разных сферах деятельности вызвало изобретение книгопечатания. Недаром тогдашние типографы были выдающимися гуманистами. Путешествия Колумба, Васко да Гама и Магеллана привели к великим географическим открытиям, земля перестала быть плоской, она получила другие очертания, она стала больше и разнообразнее… Колумб открыл Новый Свет, Коперник – новую Вселенную. Задолго до Васко да Гама тверской землепроходец Афанасий Никитин совершил хождение в Индию, одарив словесность своего рода Одиссеей, содержащей красочное описание далеких восточных стран.

Максим Грек, вчерашний друг итальянских гуманистов, возникнув на московском горизонте, не только сделал первое сообщение в нашей литературе об открытии Америки, но и познакомил Кремль с опытом Альда Мануция, издателя, типографа, выдающегося деятеля эпохи Возрождения, прославившего Венецию в книжном мире.

Находится все больше и больше подтверждений тому, что Иван Федоров знал о деятельности и книгах Франциска Скорины, выдающегося белорусского просветителя и гуманиста, заповедями которого были: «чините добрые дела и в них богатитеся», «оставивши в науце и в книгах вечную память и славу свою». Напомню мнение, ставшее в настоящее время распространенным и общепризнанным: «Именно благодаря изданиям Скорины Белоруссия оказалась первой в числе восточнославянских стран, присоединившихся к общему развитию западноевропейского книгопечатания, и через посредничество Праги, где сначала протекала работа Скорины, прочно связалась с лучшими традициями не только чешского, но также немецкого и итальянского типографического искусства» (Николай Щекатихин).

Не надо думать, что Иван Федоров возник внезапно как Первопечатник. Его деятельность была подготовлена всем предшествующим ходом развития страны. Неоценима роль Москвы, ставшей после свержения монголо-татарского ига административным, экономическим и культурным центром русских земель. Важно и поучительно сопоставить Ивана Федорова с такими предвозрожденческими фигурами, как путешественник Афанасий Никитин, как своеобразный деятель и энциклопедист Максим Грек.

Четыреста лет назад перестало биться сердце Ивана Федорова, Друкаря, создателя «книг пред тем невиданных». Мы стали великой книжной державой. Созданы печатные Монбланы и Гималаи. А начинал это дело Друкарь!

К памятнику Ивану Федорову в центре Москвы, как и к памятнику Пушкину, благодарные потомки приносят цветы, чтя в первопечатнике основателя в землях наших расширяющейся книжной вселенной.

ИВАН ДРУКАРЬ

Я сам видел, с какою ловкостью печатались книги в Москве.

Рафаэль Барберини

Появление азбуки и начало книгопечатания – события, разделенные веками, но родственные кровно. Конечно, и до возникновения букв существовала веками словесность, но она была устной. Когда пригожая кириллица появилась в славянских землях, многочисленные предания, памятные события, острые вопросы-ответы перестали быть достоянием одной молвы, они материализовались в записях. Произошло первое упрочение памяти. Когда рукопись стала творением печати, книга обрела возможность встречаться со всеми, кому она потребна, келейное затворничество осталось позади. Память обрела крепость, что дало позднее возможность провозгласить: рукописи не горят.

…В послевоенную пору под Смоленском, в Гнездово, извлекли из земли корчагу – глиняный сосуд с двумя ручками, сохранившийся, хотя и в осколках. Возраст корчаги оказался почтенным – без малого тысяча лет. Находили, как мы знаем, в курганах вещи старее – вспомним скифское золото и остроконечные мечи викингов. Но у этого кувшина была особенность, взволновавшая ученых: зоркий глаз прочел на сосуде надпись, гласящую «Гороухша», или было еще такое прочтение – «Горушна». Старое славянское слово, означающее горчичное семя или зерно, горькую пряность: горуша, горунша, то есть то, что может жечь. Но есть и другие прочтения. По начертанию букв определили, что перед нами – древняя славянская надпись. Гнездовская надпись была сделана в самом начале X века. Знаменитая славянская надпись в Добрудже относится к сороковым годам, а надпись болгарского царя Самуила – к концу X столетия.

Буквы на корчаге кто мог написать? Горшечник? Откуда простой человек, не князь и не монах, ремесленник или воин, занявшийся обжиганием глины, мог научиться письму? Так ли узок, как мы думали, был круг грамотеев? В последнее время, когда одну за другой находят берестяные грамоты, мы могли убедиться, что писать-читать умели многие горожане, рядовые люди, в том числе женщины.

«Письмо» и «книга» звучат на славянских языках и теперь похоже. Общими же бывают наиболее старые слова и выражения, как например: «книги ведати, разумети, умети» означали «уметь читать и писать». Сотни лет письмо и книга сопутствуют человеку, как хлеб и вода. Они насущной необходимостью стали в славянских землях довольно рано. Впрочем, приглядимся внимательно к буквам – многое кроется за ними.

Рождение славянской азбуки неотделимо от имен Константина (Кирилла) и Мефодия, братьев из Солуни, как славяне называли греческий город Фессалоники (Салоники), входивший, как и другие македонские земли, в состав Византийской империи. В Фессалониках в X веке да и позднее преобладало славянское население. Солунский говор – веточка древнеболгарского языка. «Ведь вы оба – солуняне, – говорил византийский император Михаил, обращаясь к братьям, – а солуняне все хорошо говорят по-славянски». Ученые спорят о национальности братьев, но Древняя Русь, как и славяне, жившие на Балканах, всегда их считала болгарами. Кирилл – имя позднее, принятое подвижником перед смертью, – был такой обычай. Родная Солунь, а затем и Царьград знали его как Константина. Отец Кирилла и Мефодия – Лев, «друнгарий под стратигом», глава военного отряда.

Мефодий был старшим и с нежным уважением и редкостной любовью относился к младшему брату Константину, отличавшемуся с детства способностями, прилежанием, скромностью, терпением. Для продолжения образования Константин приехал в Царьград, где изучал грамматику, философские науки, богословие, геометрию, риторику, арифметику… Он имел приятный голос и обладал певческими способностями, умел убедительно и красноречиво вести научный спор. Кроме родного славянского языка, он знал греческий, читал в подлиннике Гомера и античных философов. Свободно владел латинским и арабским языками, позднее научился еврейскому, то есть был во всеоружии тогдашней образованности. Перед энергичным молодым человеком в роскошной византийской столице лежало множество дорог, но он предпочел придворной суете скромную должность библиотекаря и преподавателя философии. В ту пору, очевидно, и возникло прозвище Философ.

Царьград был многолюдным, многоязычным городом, украшенным прекрасными зданиями, площадями, садами. На праздничные торжества-церемонии, отличавшиеся пышностью, приезжали гости со всего мира. Но Кирилл Философ сладостные часы проводил в библиотечной тиши, изучая бесчисленные рукописи, имевшиеся в его распоряжении. Он с юных лет знал, что книжная мудрость влечет к себе, как магнит. Его мудрость, знание, душевное обаяние привлекали многих. Для бесед приглашали его к себе и византийский император Михаил III, и патриарх Фотий.

Изредка корабли, прибывавшие в бухту Золотой Рог, привозили вести от Мефодия, который сначала занимал высокий пост в Македонии, а затем удалился в монастырь в Малой Азии, посвятив себя полностью изучению книг. Но братьям недолго пришлось вести тихую жизнь, общаясь каждодневно со старыми рукописями.

Константинополь был столицей огромной страны, терзаемой жестокими распрями – внешними и внутренними. Религиозные споры перерастали даже в вооруженные столкновения, и тогда в ход шли мечи. Кирилл Философ – наиболее проницательный ум тогдашней Византии – не мог стоять в стороне от клокочущего мира. Философ хотел словами вразумить людей. Ездил по поручению патриарха в Сирию, где спорил с арабскими мудрецами. А потом ему выпало на долю путешествие в Хазарию через Херсон. Более всего поразили Кирилла Философа надписи на памятниках – эпиграфика изучает их и поныне, много столетий спустя. Во времена Кирилла поэзия надписей на камне переживала свой расцвет. В словах, вырубленных на мраморе, красота греческой речи состязалась с добросердечием и певучестью разговорной речи славянской.

Пришел однажды «некий самаритянин», «глаголющий русским языком». Убедившись, что Философ его понимает, человек показал посланцу Царьграда книги, написанные «русскими письменами». Никто не может до сих пор сказать, что это были за письмена. Догадки строятся самые различные. Чаще всего полагают, что русские слова были написаны греческими буквами.

В 862 году из Великой Моравии и княжества Паннонии прибыло посольство. Славяне, жившие в селениях по травянистым берегам Эльбы (славянская Лаба), в лугах и рощах равнин Влтавы и Моравы, слезно просили Константинополь прислать им проповедников, которые знали бы славянский язык. Им – славянам – тягостны и докучны были назидательные речи на немецком или латинском, ведь простые люди их совсем не понимали. Приехавшие из Моравии говорили от имени тех, чьими посланниками они были:

– Мы, славяне, простая чадь…

В старом жизнеописании с гордостью рассказывается, что царь Михаил торжественно пригласил ученого мужа Кирилла и, подчеркнув, что в нем заключены «дары мнози», сказал ему:

– Слышишь ли, Философ, речь сию? Никто, кроме тебя, славянам не может помочь.

Кирилл потребовал, чтобы вместе с ним в славянские земли, не просвещенные книжным учением, послали и его брата Мефодия. Знал Философ, что многие тяготы и трудности ждут их на пути. И не скрыл Философ своей заветной мечты – создать азбуку для славян, чтобы каждый мог ее понимать. В ушах Кирилла зазвучали славянские песни, которым в детстве внимал он в Солуни. Подобные им потом он слушал только тогда, когда ехал через бесконечные скифские степи к берегам Волги.

…В староболгарском книжном памятнике, написанном, правда, спустя много лет после этих событий, рассказывается, что Кирилл Философ со своими содругами приехал на реку Брегальницу, где жило славянское, по преимуществу болгарское, население. Здесь Кирилл не только начал свои проповеди, но и совершил основное: «И создали им буквы на славянском языке».

На создание славянской азбуки, построенной с использованием греческого алфавита, видимо, надо было потратить многие годы. Некоторые буквы Кирилл взял из греческого и других алфавитов, некоторые придумал сам.

Здесь надо сделать несколько пояснений. История любит споры – сколько голов, столько и мнений. Некоторые считают, что славянскую азбуку Кирилл создал еще до отъезда в Моравию и даже воспользовался ею, переводя вместе с Мефодием избранные отрывки из Евангелия, апостольские послания и Псалтырь. Издавна существовали два вида азбук – глаголица и кириллица. Глаголица существовала сравнительно недолго, хотя хорваты использовали ее до XVIII века, многолетие было суждено кириллице, в чьем названии сохраняется память о Кирилле Философе, твердо отстаивавшем право славян иметь свою письменность. Есть мнение, что Кириллу принадлежало создание именно глаголицы. Через века прошла заповедь солунских братьев:

Солнце светит для всех.

Азбука – великий шаг.

Каждый народ нуждается в своей письменности, литературе.

Кирилл и Мефодий переводили рукописи на славянский язык, основывая тем самым новую книжность. Об этом в старину повествовалось с нескрываемым восторгом: «И отверзлись уши глухих для услышания слов книжных, и ясен стал язык». Перевод – новое и неожиданное дело. Еще долго-долго в Европе богослужебные книги читались преимущественно на латыни и греческом.

Во всех славянских землях появились книги, переписанные старательными учениками Кирилла и Мефодия. Каждая буква напоминала людям о братьях из Солуни.

Малолетний ученик чертил первые в своей жизни аз и буки – этим продолжал дело, начатое Первоучителями.

В средние века, когда хотели воздать высшую хвалу человеку, его канонизировали, то есть причисляли к лику святых. Первыми из славян этой чести удостоились Кирилл и Мефодий. О них было сложено множество песнопений, сказаний, легенд.

Древняя Русь чтила подвиг славянских просветителей Кирилла и Мефодия. О них подробно рассказывала «Повесть временных лет», великое художественно-историческое произведение домонгольской поры.

Теперь о первых книгах, напечатанных в типографии; о славном Иване Первопечатнике, который одновременно был и писателем, автором выразительных послесловий, предисловий, и редактором, и переводчиком, и истолкователем текстов. Его образ через расстояние времен переливается и мерцает, как смальта в старых мозаиках.

Со времен берестяных грамот и рукописных книг, «Остромирова Евангелия» и изборников Святослава, с поры Ярослава Мудрого до поры Ивана Грозного буквы писались рукой. Работа подвигалась медленно. На изготовление одной-единственной рукописи уходило иногда пять-семь лет. Писец должен был обладать четким и красивым почерком. Каждая буква часто даже не писалась, а рисовалась. Подбирались тщательно чернила, писали даже растворенным золотом или серебром. Начальную строку новой главы выделяли красными чернилами, отсюда и пошло выражение «начать с красной строки».

Состав и форма букв менялись с веками. Различают устав, полуустав, скоропись; орнаментальное украшение называли вязью, писали названия вязью. Устав был наиболее древним почерком, им писали на пергаменте, потом на бумаге, четко, иногда с наклоном вправо, часто без наклона, буквы – на равном расстоянии одна от другой. В XV веке устав был вытеснен полууставом, который был проще своего предшественника, прямые линии допускали кривизну, можно было буквы писать по-разному. Дело все в том, что потребность в написанных текстах резко возросла и медлить с этим, как в давние годы, было невозможно. Не замедлила появиться и скоропись, когда перо непрерывно двигалось по бумаге. В особо торжественных случаях использовалась вязь, особенно при написании заглавий; буквы связывались в один непрерывный узор, иногда очень прихотливый. Позднее, когда Иван Первопечатник задумал свое дело, он тщательно изучал старые книги. Особенно полюбились ему полуустав и вязь. Для набора текста отливались буквы-литеры полуустава, а для заглавий использовалась вязь.

Вернемся пока к книге, от руки писанной.

Рядили ее, как невесту! Листы украшались рисунками-миниатюрами, они были красоты неописуемой. На отделку переплетов из деревянных досок шла тщательно выделанная кожа. На обложках помещали драгоценные камни, золотые или серебряные застежки. Прадеды любили говорить: «Книжное слово в жемчугах ходит».

Больших денег стоила одна книга. Иметь библиотеку из четырех-пяти книг означало владеть состоянием, которому завидовали. Одну книгу можно было обменять на табун лошадей, стадо коров, на груду собольих шуб… Но и пращуры ценили книгу не за украшения, а за то, что в ней написано. С благоговением люди произносили: «Книжный свет».

Около тысячи лет назад в Киеве, при Ярославе Мудром, под сводами Софийского храма, была создана первая у нас библиотека. В ней трудились переводчики, писцы и художники. Много заморских книг тогда было переведено на славянский язык. Сначала книги переписывались в Киеве и Новгороде, а потом и в других местах Руси – Чернигове, Галиче, Суздале, Ростове Великом, во Владимире, Старой Рязани, и, наконец, книжный свет пришел в Москву. Восторженная похвала книгам была создана в Киеве. Ее повторяли несколько столетий подряд и помнят в наше время: «Велика бывает польза от учения книжного». Книги – «реки, напояющи вселенную» мудростью. В книгах – неисчетная глубина, ими мы в «печали утешаемся…»

Жизнь книги, как и жизнь человека, была полна опасностей. Рукописные творения гибли при нашествии врагов, в походах и странствиях, при пожарах, наводнениях и других бедствиях. Когда приближался неприятель, люди уносили за надежные крепостные стены не только хлеб и воду, но и книги. Книги укрепляли дух, утешали, вселяли надежду.

С годами Московское княжество ширилось, богатело, присоединяло к себе все новые и новые земли, становясь могучей державой. Когда же Иван Грозный взял под свою властную руку в 1552 году далекий город на Волге Казань, а затем и Астрахань, перед окрепшей Русью открылись необъятные просторы. Волга манила в далекий путь, к Хвалынскому морю, как тогда звали Каспий, к сказочным странам Востока. Малопроторенными дорогами устремились землепроходцы за Урал-камень, в Сибирь, богатую мехами, золотом и всяким иным добром.

В новых землях, удаленных от Москвы на сотни и тысячи поприщ, понадобились книги – узнавать законы, отправлять службу, вести переписку, учить детей грамоте.

С востока и запада, с севера и юга скачут в Москву гонцы за книгами, да где их Москве взять!

Скрипит переписчик гусиным перышком, торопится, делает ошибки, пропуски – все равно мало успевает.

Иван Грозный гневно говорил: «Писцы пишут с неисправленных переводов, а написав, не правят же, опись к описи (ошибка к ошибке) прибывает…»

Москва строго-настрого указывала ближним и дальним землям, чтобы неисправных книг не продавать, не покупать, в церковь не вносить и по ним не петь.

Стали создавать дружины-артели переписчиков. Дело пошло намного быстрее, но рукописных книг все равно не хватало.

Как быть?

Слали гонцов в Белокаменную за книгами… Москва – всему голова – думу думает: где книги раздобыть?

Вести из далеких стран доходили не быстро, но доходили. Изобретение славного немецкого мастера Гутенберга положило начало книгопечатанию в Европе. Вслед за Германией печатни появились в Италии, Франции, Чехии, Польше… Особенно в славянских землях прославился Франциск Скорина, белорусский печатник и просветитель, учившийся в Полоцке, а затем в Краковском и Падуанском университетах. Его издания превосходно иллюстрировались, в них были предисловия, послесловия, примечания. Сам он переводил рукописи, сам украшал книги и печатал. Его типография в Вильно – одна из самых первых в Восточной Европе. Позднее его издания попались на глаза Ивану Друкарю, и он любовно использовал мотивы Скорины. Были и другие славянские печатни. На Балканах, в далекой Черногории, захваченной турками, удалось начать выпуск печатных славянских книг. Когда иноземцы помешали этому делу, печатать начали в Венеции. Далеко от Москвы Венеция, но венецианские издания то морем, то сушей все-таки добирались до стен Белокаменной.

Максим Грек, приехавший в Московию с Афона, рассказывал своим кремлевским собеседникам, как он в юности дружил со знаменитым типографом-издателем книг в Венеции Альдом Мануцием, чьи издания малого формата расходились по всему миру. Видел ли Максим в Венеции славянские издания? Может быть, те, что выходили в Черногории? Человек он был пытливый и все время проводил за столом – с книгой или пером. Советовал ли он Москве завести печатню? Ученый монах любил рассказывать, сопоставлять, предлагать…

Сначала возникла мысль печатать книги в чужих землях. Но прикинули – далеко, возить трудно, дорого, неудобно. Не завести ли, мечталось, печатню в самой Москве?

Прологом к типографии Ивана Федоровича послужили два эпизода, связанные с митрополитом Макарием и так называемой анонимной печатней.

В 1542 году новгородский архиепископ Макарий стал московским митрополитом. Был он человек начитанный, литературно одаренный, страстный любитель и почитатель книг. Еще живя в Новгороде, он стал собирать книги и документы, делал это, «не щадя серебра и многих почестей». В Москву он явился не только с обозом книг, но и со многими помощниками, людьми просвещенными и энергичными. Теперь книги собирались по всей Руси, переписывались, уточнялись. Было решено создать энциклопедию того, что потребно для чтения в календарном порядке. Работа эта началась еще в Новгороде, – первый список, так называемый софийский, был положен Макарием в новгородский Софийский собор еще в 1541 году. Так на свет появились двенадцать томов, вместивших в себя библиотеку литературы, которая была в ходу. Она называлась «Великие Четьи-Минеи», предполагалось, что их надо читать каждый день. А как быть с теми сочинениями, которые нужны, но на какой-либо день их никак не отнесешь? Как, например, поступать с литературными описаниями хождений-путешествий? С «Топографией» Космы Индикоплова? Макарий повелел в конце «месяцев» сделать приложения, в которые и вошли произведения, не связанные с определенными днями. Работа по составлению Великих Чтений заняла много лет; в ходе работы макарьевский кружок превратился в своего рода издательство-академию, где велись споры и постигалась древняя книжная премудрость. Подобия Великим Чтениям не было в странах славянского мира.

Предприняла Москва попытку завести и собственную типографию. Работа велась робко и скромно, на изданиях даже не помечали, где и когда книга вышла в свет. Это, скорее, была проба сил – о ней предпочитали не говорить и довольно основательно забыли. Когда же ученые в наши дни все-таки точно установили, что в Москве с 1553 по 1665 год действовала типография, то ее нарекли «анонимной» печатней. Из нее, как подсчитали, не вышло и десятка книг, да и не была «оны предприятием». Подлинное же значение ее было в том, что в ней, скорее всего, сделали свои первые шаги Иван Федоров и Петр Мстиславец, которым и суждено было стать начинателями-пионерами, выведшими Москву на широкую книжную дорогу.

Когда Иван Федоров начал печатать 19 апреля 1563 года и закончил 1 марта 1564 года «Апостол», едва ли кто понимал, какой огромной важности событие в Москве свершилось. Около тысячи одинаковых книг!

Возьмем «Апостол» в руки… Время выветрило запах типографской краски, и с годами – даже больше, чем в дни Ивана, – книга, имеющая 268 листов, напоминает рукописную, особенно написанием букв. Но, приглядевшись, убеждаешься, что перед нами шрифт так называемого московского типа. Все выше похвалы – гравюра, помещенная на восьмом по счету листе, заставки, инициалы, рамки-розетки, строки вязи. Заглавные строки вязи, пометы на полях, отдельные строки в тексте напечатаны красным. И по двухцветной печати «Апостол» напоминает рукописный фолиант, вышедший из-под рук славянского художника-писца. Прочная глянцевая бумага. Если посмотреть на свет, то увидишь водяные знаки: печатки со звездой и короной, кораблик, небесная сфера. Федоров воспользовался бумагой французского производства.

Страна, имеющая книгопечатание, отличается от страны, не освоившей производства книг. «В виде печатного слова мысль стала долговечной, как никогда, – писал в свое время Виктор Гюго, – она крылата, неуловима и неистребима. Она сливается с воздухом <…> она превращается в стаю птиц, разлетающихся на все четыре стороны, и занимает все точки во времени и в пространстве.

Разрушить можно любую массу, но как искоренить то, что вездесуще? Наступит потоп, исчезнут под водой горы, а птицы все еще будут летать…»

Книга-птица вылетела из Печатной избы, что построена была на Никольской улице, рядом с Кремлем.

Была ранняя московская весна, и над берегами чистой извилистой реки Неглинной звенел первый жаворонок, обрадовавшийся проталинам на берегу. Понимал ли кто значение случившегося? Наверное, все-таки дальше всех смотрел Иван Первопечатник, или, как потом его стали называть, Иван Друкарь. В южнорусских и западных украинских и белорусских землях типографию именовали друкарней, а печатника – друкарем. Прозвище пристало к Ивану – всю жизнь он только и делал, что друкарствовал, то есть занимался изготовлением книг. Слава Ивана Друкаря обошла Русь и вышла далеко за ее пределы. Прозвище, точнее обозначение профессии, породило немало недоразумений. Мы привыкли к тому, что рукопись создает автор, а полиграфисты превращают ее в книгу. В ту пору было далеко не так. Книжник не просто переписывал страницы предшествующих ему хронистов, но ощущал себя редактором, составителем и, наконец, соавтором и автором труда.

Велики и трудны были заботы, связанные с созданием Печатного Двора, отливкой шрифтов, подготовлением иллюстративных материалов, обучением помощников… Работы эти едва ли по силам только одному человеку. Многое, разумеется, объясняет существование «анонимной» типографии в Москве – в ней, вероятно, прошел школу Иван Федоров, ставший гением первой московской книги. В пользу этого соображения говорит точность текста федоровского «Апостола». А четкость и соразмерность литер! Даже Н. М. Карамзин, десятки лет склонявшийся над старинными книгами, отметил, что московский «Апостол» поразил его «красотою букв».

Книга, выйдя из типографии, остается драгоценным созданием человеческого духа. Именно эта сторона больше всего привлекала московского Первопечатника.

В какой среде действовал первопроходец?

С конца XV века Москва была озабочена неточностью служебных рукописных книг. Беда была не мнимой – религиозные тексты имели силу закона. Напрасно в Москве громогласно объявлялись запрещения добавлять хотя бы «точку едину». Ошибки множились, и возникала путаница – бес ногу сломит. В придворной кремлевской среде даже раздалось восклицание: «А здешние книги все лживые…» Зигмунд Герберштейн в «Записках о московитских делах» рассказал знаменательный эпизод. Страсти доходили до кипения. Максим Грек, приехавший с Афона для создания точных переводов, посмотрев книги, нашел, – повествует переводной источник, – много весьма тяжких заблуждений и – даю слово свидетелю событий – «объявил лично государю, что тот является совершенным схизматиком, так как не следует ни римскому, ни греческому закону». Напомню, что в католических и православных церквах понятие «схизма» означает раскол. Схизматик – раскольник. Назвать кесаря в Москве схизматиком – тяжкое оскорбление. Как видим, вопрос о книгах обсуждался на высоком уровне. Огнем полыхали споры!

Вопросы о точности книг, о возможности снабдить ими вновь обретенные земли стали вопросами государственной важности. Иван Федоров избрал первой книгой для печати «Апостол», бытовавший на Руси с XII века. XVI столетие знало «Апостол» в четырех редакциях и во множестве списков. Каков же подлинный текст? Нам это вопрошение представляется несколько отвлеченным. Для средневекового человека оно было делом жизни-смерти и даже важнее, ибо от ответа зависело, чему быть – «вечному спасению» или «вечной гибели».

Долгое время считали, что Иван Федоров был в основном исполнителем митрополичьих или государевых повелений. Он-де просто-напросто взял одну из обращавшихся в обиходе рукописей и напечатал. Новейшие исследования показывают, что это было не так. На самом деле до того, как книгу начали набирать, были предприняты редактирование, правка текста и даже сделаны вставки, происхождение которых нам еще не совсем ясно. Печатный «Апостол» более, чем рукописные, отвечал нормам разговорного языка, который существовал в Москве в дни Ивана Грозного; были заменены труднозвучащие грецизмы и уточнен перевод иностранных слов. Самое же важное в том, что «редактор совершенно последовательно и планомерно отбрасывает южнославянские прописные нормы, прочно утвердившиеся в русской письменности с пятнадцатого века и далеко еще не изжитые и в его время, и позже»[4]4
  Тр. отдела древнерус. лит. М.: Изд-во АН СССР, 1961, т. XVII, с. 228–229.


[Закрыть].

Есть все основания сказать, что федоровский «Апостол» – детище культуры всего века; книга вобрала достижения не только Москвы и Новгорода, но и многих стран и народов. Можно ли после этого вывода считать, что Иван Первопечатник, стоявший во главе всего предприятия, действовавший затем совершенно самостоятельно, был просто-напросто типографщиком? Высокая культура издания «Апостола» – не просто плод внимательного чтения, а итог высокой филологической образованности Друкаря.

Позднее, когда Иван Федоров перенес свое типографское имущество в далекие от Москвы западные земли, его называли Москвитиным. По всей вероятности, он и сам ощущал себя сыном Москвы. Так оно, разумеется, и было, ибо с Москвой связан выдающийся интеллектуальный подвиг Первопечатника. Мы в последние годы вдумчиво прочитали послесловие к федоровскому «Апостолу», которое, конечно же, было написано самим Друкарем.

По-новому зазвучали для нас слова послесловия о том, как по повелению царя Ивана Васильевича и митрополита Макария началось подыскание мастеров печатных книг и был устроен дом, в котором можно было «печатному делу строиться». Очевидно, Иван Федоров и был среди тех, кого «изыскал» Макарий.

Если бы будущий Первопечатник был простым вдовым дьяконом церковки Николы в Кремле, едва ли Макарий остановил бы на нем свой выбор – дело было слишком ответственное, требовавшее громадных знаний и умения. Всеми этими достоинствами обладал герой. Все восхищаются красотой федоровских книг. Уместен вопрос: кто резал для «Апостола» и последующих изданий гравюры, рисовал их оригиналы, мастерил заставки, инициалы? Считали, что трудилась группа художников и граверов. От этого мнения исследователи не отказываются и сегодня. Но подробный анализ стилевых признаков шрифтов и украшений привел ученых к почти единодушному выводу о том, что Иван Федоров сам рисовал и сам гравировал. Рука одного мастера обнаруживается. Такого мнения, в частности, придерживался лучший знаток книги в Москве – А. А. Сидоров.