Текст книги "Живая древняя Русь. Книга для учащихся"

Автор книги: Евгений Осетров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Амвросий и его ученики трудились над украшениями не только для своей обители. В далеком Кирилло-Белозерском монастыре сохранилось Евангелие, композиция и скань на окладе которого напоминают то, что делал Амвросий. Есть основание предполагать, что над окладом этого Евангелия поработали троицкие ювелиры. Любопытно, что в монастырских делах упоминаются профессии крестечников, посошников, серебряников; называются имена, видимо, наиболее видных мастеров: Андрей Искусник, Леонид Златописец, Илья Резчик.

Среди бесчисленных сокровищ, хранящихся и поныне в Лавре, редкостный интерес представляют изделия из так называемой коробьи новгородской Ивана Грозного. Про эту коробью (т. е. сундук) Грозного в описи за 1641 год сказано: «…в ней дачи блаженные памяти государя царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси по царевиче по князе Иване Ивановиче и по апальных». Иными словами, царем были вложены ценности за упокой души казненных или отправленных в ссылку открытых, явных или мнимых недругов царя. Вот амулет-змеевик, сделанный из яшмы и обрамленный в золото. На лицевой стороне амулета умелец четырнадцатого века вырезал Спасителя, сидящего на престоле; на обороте резчик изобразил голову медузы с тянущимся из нее множеством змей. Дорогой старинный амулет, что должен был хранить человека от несчастий, не помог его последнему владельцу. А был им сын Грозного – Иван, которого, как известно, деспотичный царь убил в припадке гнева.

Но как бы ни были знамениты и прославлены люди, для которых трудились древнерусские мастера, как бы ни были величественны или трагичны судьбы владельцев драгоценностей, за любым изделием всегда стоит для нас образ мастера, творца, создателя красоты.

…В детстве почти каждое лето я проводил в Плесе, волжском городке (основанном еще Василием Темным), прославленном Левитаном, воспетом в стихах Дмитрия Семеновского и лирической прозе Николая Смирнова, автора книги «Золотой Плес». Со второго этажа, белого особняка на гористой улице была видна Волга, удивительно красивая по вечерам, когда пароходы светились огнями-звездами. В тихом и уютном городе дачники быстро знакомились между собой, часто становились друзьями.

Мне запомнилось, как однажды Николай Павлович Шлеин, тогда уже известный художник, любивший рисовать плесские пейзажи, повел меня в гости к местному ювелиру. Последний оказался словоохотливым стариком, пышная борода делала его похожим на оперного Ивана Сусанина.

Сухарница. Изделие красносельских мастеров. Филигрань.

Добродушный кустарь охотно показал нам свои изделия: золотые серьги-«калачи», ажурные серебряные подстаканники и миниатюрные серебряные рюмки, позолоченные внутри. Николай Павлович подержал серьги на ладони и, улыбнувшись 6 пышные усы, сказал:

– Хороша вещь, да ведь золотые «калачи» делали еще при Владимире Красном Солнышке…

Ювелир засуетился – он был, видимо, взволнован встречей с художником, близко знавшим Репина, ездившим недавно на Капри рисовать Максима Горького, – и робко возразил:

– Я все по старинке делаю. Надежней, знаете. Руку показывают мастера не у нас в Плесе, а в Красном…

И старик стал рассказывать жуткие красносельские бывалошные истории о лихих людях, что проникали по ночам в дома ювелиров, о лесных разбойниках, что подстерегали дедов, везших на ярмарки свои изделия. Истории были старые-престарые, но ювелир говорил так горячо и убедительно, что и впрямь думалось: жить в Красном страшновато.

Когда меня впервые повезли в Красное (а до него от Плеса рукой подать), я увидел, что дома в селе напоминают крепости. Кустари жили небогато, но изделия, которые они показали нам: браслеты, рамки, медальоны, кольца – вызвали восторг. Особенно мне понравился серебряный конь, впряженный в тарантас! Как, удивлялся я, можно отлить из серебра такого крохотного конька!

Впечатления детства всегда памятны, и Красное для меня навсегда стало олицетворением красоты, воплощенной в драгоценных изделиях.

Если тебе, друг-читатель, придется путешествовать по Верхней Волге, не пожалей несколько часов и остановись в селе Красном.

…О происхождении села Красного на Волге существует несколько легенд.

Одна из них гласит, что на волжских крутоярах, на дальних подступах к Костроме, произошла некогда жестокая сеча с ордынцами. Столько было убитых и раненых, что земля от пролитой крови покраснела. С той поры место и зовется Красным. Однако это слово имело в древнерусском языке и другой смысл. Оно употреблялось в народной речи для обозначения яркого, светлого, прекрасного. Трудно придумать более удачное название для этого живописного местечка на волжском берегу. Жители здесь с незапамятных времен занимаются художественными ремеслами: делают украшения из золота, серебра и других металлов, широко применяя чеканку, гравировку, эмаль, филигрань.

По местным преданиям, этим ремеслом вначале промышляли в селе Сидоровском, поблизости от Красного, и лишь позднее, во времена Бориса Годунова, обработкой серебра и золота как выгодным делом занялись и красноселы. В казанских переписных книгах шестнадцатого века упоминались серебряники, выходцы из Костромы. В конце семнадцатого столетия слава красноселов была так велика, что в Москву для работы в Серебряной палате был вызван здешний мастер. Умельцы села Красного не стремились к затейливой парадности, как, скажем, мастера Ярославля или Нижнего Новгорода; их чеканный орнамент отличался благородной простотой. Охотно применяли красноселы сквозное (ажурное) литье для украшения изделий, любили низкие растительные узоры. В 1665 году Никифор Гожев по московскому заказу сделал позолоченное кадило, хранящееся ныне в Оружейной палате.

Когда после долгого перерыва я снова приехал в Красное, то с трудом узнал поселок ювелиров и филигранщиков. Уютные, обшитые тесом дома составили несколько десятков новых улиц. Дома прасолов, напоминающие крепости, затерялись среди новых зданий. Порадовался я и тому, что восстановлена шатровая церковь годуновской поры, напоминающая в миниатюре знаменитый храм в Коломенском. На улицах, как и в далекие годы, много зелени. Хмель вьется по карнизам и подоконникам домов. Далеко внизу переливается под летним солнцем Волга.

Мой спутник Иван Петрович Смирнов, давний житель здешних мест, – живая летопись села Красного. Он превосходно помнит все события за последние пятьдесят – шестьдесят лет на родных волжских берегах. Пока мы шли песчаной улицей, Иван Петрович рассказывал мне о ювелире, которого в. старину считали колдуном, – он делал по семь – девять верст серебряной цепочки в год.

Навстречу нам попалась веселая стайка молодежи, идущей из ювелирного техникума.

– Смена, – сказал Иван Петрович и улыбнулся своей доброй, немного печальной улыбкой.

– Быть может, зайдем в клуб, посмотрим выставку?

Спутник охотно соглашается.

С удовольствием вспоминает старик, как в конце тридцатых годов мастера Шестерин и Серов создали забавный миниатюрный стол из серебра, на котором стояли самовар и чайный прибор.

– Тогдашние старики многое помнили, да и то приходили подивиться. Ныне таких работ и не слышно.

– А нужны ли такие игрушки из серебра?

– Как же, милый человек, непременно нужны. В них мастер свою руку показывает.

Услышав эти слова, я вспомнил Плес, старого ювелира и его слова о необходимости мастеру «руку показывать».

Деды наши определили свое отношение к работе, сложив пословицу: «Золото не золото, не побыв под молотом».

Овсень, Петрушка, потешные молодцы и ребячьи игрушки

Древняя Русь любила обрядовые игры, любила веселье, всевозможные зрелищные действа, ряженых, скоморохов – потешных молодцов, уличных акробатов, кулачные бои, катание в санях, хороводы, лапту. Многие обычаи ведут свое начало еще со времен Перуна.

Представьте нарядную толпу, собравшуюся в тот день, про который в народе говорят: солнце на лето, зима на мороз. Люди несут на руках соломенное чучело, изображающее молодца верхом на свинье. У доброго молодца есть имя – Овсень. Под радостные клики Овсеня носят вокруг села. Чучело олицетворяет новорожденное солнце, побеждающее холод и ночную тьму. Если Овсеня хорошенько попросить и почествовать, то он приведет на землю дружную весну и богатый урожай. Сидит Овсень на свинье, которая поставлена на носилки, обитые сукном. Участники игры поют:

 
Мосточек мостили,
Сукном устилали,
Гвоздьми убивали.
Ой, Овсень, ой, Овсень!
 

Громко и радостно величают соломенную куклу те, кто мастерил ее. Ведь к ним Овсень должен быть особенно благосклонен. К восторгу детей, да и взрослых, в мешке приносят живого, пронзительно визжащего поросенка. Начинается игра. Одни участники торжества задают вопросы, другие отвечают. Происходит песенный диалог:

 
– На чем ему ехати?
– На сивенькой свинке.
– Чем погоняти?
– Живым поросенком.
 

И все хором подхватывают припев: «Ой, Овсень, ой, Овсень!»

Чествование Овсеня происходило еще сравнительно недавно – полвека назад, хотя сам обряд восходит к глубокой старине.

Власти часто недоброжелательно относились к подобным затеям: в играх и обрядах слышались отзвуки язычества. Например, в царской грамоте семнадцатого века с осуждением говорилось о том, что в Москве многие люди по улицам, переулкам и ямским слободам «кликали Овсеня» и возглашали хвалебные песни плугу.

Как видим, чествование Овсеня было крамольным обрядом.

Столетиями на Руси в городах и весях потешали народ скоморохи. Несмотря на преследование со стороны властей, странствующие актеры были любимы, без них не обходился ни один праздник.

Гусляр являлся на пир один со своими гуслями. Скоморохи приходили на праздник шумной ватагой. Музыкальных инструментов у них обычно было множество: гудки, барабаны, тарелки, ложки, гусли, сопели, волынки. Гудком назывался струнный смычковый инструмент. Когда смычок касался верхней струны, то две нижние струны непрерывно звучали. Барабан служил для того, чтобы привлекать внимание слушателей мощными глухими звуками. Сопель напоминала дудку с особым свистковым устройством. Волынка состояла из нескольких трубок, вделанных в мешок из кожи или пузыря, и издавала однообразный тягучий звук, откуда и пошло выражение «тянуть волынку».

О том, как народ относился к странствующим музыкантам, мы можем судить по бывальщине, повествующей о приключениях скоморохов, что пришли в дом к честной крестьянской вдове Нениле. Бродячие актеры пригласили с собой скоморошить, т. е. потешать и развлекать людей, сына вдовы Вавилу, сказав, что им предстоит долгий и нелегкий путь:

 
Мы идем на Инишоё царство
Переигрывать царя Собаку,
Еще сына его да Перегуду,
Еще зятя его да Пересвета,
Еще дочь его да Перекрасу.
 

Нелегко было матери расставаться с сыном, да знала Ненила, что охота пуще неволи. Вавила ушел странствовать со скоморохами. В селах встречные прохожие пугали скоморохов тем, что у царя Собаки двор окружен железным тыном-забором, а на каждой тычине (столбе) торчат человечьи головы.

Но разве могли вернуться с дороги веселые люди – скоморохи? Ведь им помогали не только селяне-пахари, но и птицы, животные, звери. Когда злой человек обидел скоморохов недобрым словом, его наказали голуби: они прилетели стаей и склевали горох, что молотил обидчик. Молодица, полоскавшая белье и пожелавшая скоморохам доброго пути, увидела, что ее грубые домотканые холсты стали шелковыми и атласными.

Царь Собака, заприметивший в своем царстве веселых скоморохов, тотчас замыслил их погубить. Со всех сторон к музыкантам стала подступать вода. Но скоморохи не растерялись:

 
Заиграл Вавила во гудочек
И во звончатой во переладец,
А Кузьма с Демьяном приспособил —
И пошли быки не тут стадами,
А стадами тут да табунами,
Еще стали воду да упивати,
Еще стала вода да убывати.
 

Как ни старался царь Собака погубить пришельцев, ничего у него не вышло: вода нейдет, огонь не берет. В конце всех приключений Инишоё царство досталось гудошнику, крестьянскому сыну Вавиле.

Фанатически настроенные люди видели в скоморохах «дьяволовых слуг», старались, хотя и безуспешно, бороться с потешными молодцами. Так, в наказной грамоте патриарха Иосафа в 1636 году говорилось, что народу запрещается в праздники вместе со «скоморохами на улицах и на торжищах и на распутнях сотонинские игры творити и в бубны бити и в сурны ревети и руками плескати и плесати и иные неподобные деяти». Князь Курбский зло упрекал Ивана Грозного за то, что царь допускал на пирах игру скоморохов. Был в нашей истории случай, когда скоморошьи подворья в Москве были разгромлены теми, кто не мог мириться с народными увеселениями.

Несмотря ни на какие преследования, скоморохи толпой или в одиночку распевали веселые, разгульные песни то на площадях и базарах, то в стенах хором и даже во дворцах.

Но перенесемся в эпоху, более близкую нам. Представьте себе шумную ярмарку где-нибудь в приволжском Семенове, Красном на Волге, в Сергиевом Посаде или в самой белокаменной Москве. Среди кадок с брусникой и клюквой, плетеных корзин с вкусными пряниками, холстин и расписных дуг, самых разных товаров, заманчивых для покупателя, ярче солнца блестят, переливаются весенними красками игрушки – деревянные, глиняные, соломенные, тряпичные… Детям все хочется купить. Но, перекрывая ярмарочный торговый гул, разносится голос зазывалы-кукольника:

 
Ребятушки, праздник, праздник!
У Петрушки праздник, праздник!
 

Начинается представление бродячего кукольного театра, который покажет любимого героя народных сказок, анекдотов, бывальщин и потешных комедий – Петрушку; он поочередно обманывает и побеждает не только воеводу, купца и черта, но и злобную старуху Смерть. Кукольнику есть чем посмешить и взрослых и детей.

Петрушка – это народное праздничное веселье.

Петрушка – проявление народного оптимизма, насмешка бедноты над власть имущими и богатыми. Со своими врагами Петрушка расправляется беспощадно и весело, он развенчивает лицемерие, тщеславие и глупость. Его хмуро-серьезные недруги убегают со сцены под всеобщий смех. Петрушка в несчастье вызывает всеобщее сочувствие, все знают, что он в конце концов вывернется из любого положения. Петрушка сметлив, жизнелюбив и смел. Нормы общепринятой средневековой морали его мало смущают. Поэтому, мягко говоря, нескромные сценки – почти непременная принадлежность кукольной комедии.

Петрушка был неофициальной частью праздника. Вот почему его так любили крестьяне и ремесленники, «голь перекатная». Они видели в нем своего брата, самого демократичного из народных героев. Ведь даже сказочный Иван-дурак заканчивал свой путь тем, что получал в награду за подвиги руку государевой дочки и полцарства. Петрушке же доставались лишь толчки и затрещины, но он неизменно побеждал своих врагов, оставаясь до конца самим собой.

Во время всего кукольного действа на ярмарочной площади не умолкал хохот.

Голштинский дипломат Адам Олеарий, описывая Московию, так рассказывает о технике кукольного народного театра: «Они (комедианты-кукольники) обвязываются вокруг своего тела простынью, поднимают свободную ее сторону вверх и устраивают над головой своей таким образом нечто вроде сцены, с которой они ходят по улицам, показывая на ней из кукол разные представления».

Комедия обычно начиналась с классической сцены, во время которой Петрушка покупал у цыгана лошадь. Кукольник, потешая почтенную публику, говорил разными голосами. Петрушка произносил фразы хриплым фальцетом. Разговор велся «посредством машинки, приставляемой к нёбу, над языком». Цыган же говорил басом – машинка тут была ни к чему.

Петрушка, разумеется, с выгодой для себя покупает лошадь, садится на нее верхом, но оказывается незадачливым седоком. С жалобным воплем он падает на сцену, получая удары копытами. Все это довольно забавно, но настоящая потеха начиналась, когда на сцену суматошно выбегал доктор. Надо заметить, что по Руси скиталось множество шарлатанов-врачевателей и у народа были веские основания иронизировать над тогдашними эскулапами.

– Где у тебя болит?. – спрашивал доктор.

– Вот здесь, – отвечает Петрушка.

– И здесь?

– И тут.

Доктор грубо осматривает Петрушку, причиняет ему резкими движениями боль, после чего наш герой дает доктору затрещину. Завязывается драка. Появляется представитель власти и строго вопрошает:

– Ты зачем бил доктора?

– Затем, – жалобно поясняет Петрушка, – что науку свою худо знает: битого смотрит, во что бит, не видит, да его же еще и спрашивает.

Опять завязывается ссора. Сцена завершается тем, что Петрушка с палкой гонится за улепетывающими со всех ног приставом и доктором.

Надо ли говорить, как радовались этому зрители, сопровождавшие комические эпизоды смехом и радостными возгласами, всецело сочувствовавшие неунывающему и энергичному герою, которому сам черт не брат.

Максим Горький писал в свое время: «…наиболее глубокие и яркие, художественно совершенные типы героев созданы фольклором, устным творчеством трудового народа. Совершенство таких образов, как Геркулес, Прометей, Микула Селянинович, Святогор, далее – доктор Фауст, Василиса Премудрая, иронический неудачник Иван-дурак и наконец – Петрушка, побеждающий доктора, попа, полицейского, черта и даже смерть, – все это образы, в создании которых гармонически сочетались рацио и интуицио, мысль и чувство».

Игрушечных дел мастера часто делали кукол, изображавших Петрушку. Особенно охотно кукольного Петрушку лепили из глины и раскрашивали, вырезали из дерева.

Петрушка. Современная дымковская игрушка.

Обожженную глину или дерево расцвечивали водяными красками, и Петрушка выходил весьма потешным: то верхом на коне, то (в игрушке с движением) избивающим палкой доктора-басурмана, то кланяющимся почтенной публике.

Помню, в Москву приехал композитор Игорь Стравинский, начинавший некогда свою музыкальную деятельность в России. Он создал в России, на заре своей юности, музыку, связанную с образами нашего фольклора и старины. В столице были показаны ранние одноактные балеты Стравинского, в том числе «Петрушка». Шумно аплодировали зрители композитору, создавшему выразительный музыкальный образ героя, столь любимого в давние годы на Руси.

…В кургане над Днепром, на месте древнего славянского поселения, археологи откопали крохотного глиняного конька. Этой игрушкой тешился наш далекий пращур. Младенцу предстояло вырасти, научиться ездить на лихом скакуне и стать воином богатырской заставы. Ему даже в детских и юношеских снах не виделись в немыслимой дали времен будущие походы в ладьях на Царьград, схватки с уграми, свержение деревянных идолов…

Игрушка – извечная спутница человечества. Возраст самой древней в мире игрушки, найденной на Ближнем Востоке, насчитывает около трех тысяч лет. Это простая случайность. Игрушке столько же лет, сколько человечеству.

Кто скажет, что расставание с детством всегда происходит безболезненно? Разве мало мы встречаем взрослых людей, оставшихся верными изначальным впечатлениям бытия, задорно-радостной стране, названной Детство?

В записях расходов, сделанных во время поездки царской семьи в Троице-Сергиевую лавру в 1635 году, встречаются такие пометы: «…для их государевых чад куплено всяких потех на 21 алтын», «…торговому человеку Микитке Павлову за потешный возок с кон-ми деревянные…», «…стрельцу Игнашке Маркову за потеху, за деревянные конки и шенданы и за птички 2 р… Потеха взята царевичу Алексею Михайловичу».

Сохранилась запись расходов жены Петра I Екатерины: «…куплено в Москве разных игрушек царевне Наталье Петровне и великому князю Петру Алексеевичу и княжне, которые посланы в Петербург, а именно: три коровы, два коня, два оленя, четыре барана, две пары лебедей, два петуха, одна утка, при ней трое детей, город с солдатами, три баула…»

Во всех этих записях речь идет об игрушках, сделанных в подмосковном Сергиевом Посаде.

Были ли именитые игрушечники в Древней Руси? Конечно, были, но летописи об этом молчат. Мы можем пользоваться лишь косвенными свидетельствами.

Один из выдающихся деятелей средневековой Руси Сергий Радонежский, живя в скиту, в келье, над которой «древеса… шумеше стояху», радовал детей тех, кто приходил к нему за советом, игрушками. Шли годы, и на месте скита вырос богатый монастырь, окруженный огромным посадом. В праздники в монастырь стекались люди со всей страны, на посадской площади шумел торг, где продавались изделия местных ремесленников и, конечно, деревянные игрушки.

Сергиевские игрушечники с помощью нехитрых инструментов – стамесок и ножа с заостренным на конце лезвием – вырезали фигурки людей и животных, раскрашивали их и продавали.

Помогали сергиевским мастерам окрестные селяне. Поначалу они поставляли в посад лишь черновые заготовки – «белье», как здесь говорят, но постепенно превратились в самостоятельно работающих игрушечников. Особенно выделялось село Богородское, где и поныне вырезают из дерева миниатюрную скульптуру. В Богородском исстари игрушку не раскрашивали – она оставалась в «белье»– и это сразу отличало ее от многоцветной посадской игрушки.

Е. Кошкина. Чаепитие.

Любимые герои богородских мастеров – персонажи сказок: звери и животные. На все лады изображался добродушный, смешной медведь – Михаил Потапович.

Есть в Богородском игрушка, которую вырезали прадеды, деды, отцы и теперь вырезают внуки. Она называется «Кузнецы» и изображает человека и медведя, ударяющих поочередно по наковальне. Движения производятся с помощью планки. По всей вероятности, «Кузнецы» имеют сказочно-литературное происхождение. В народных сказках издавна бытуют сюжеты, посвященные встречам медведя с человеком. Вспомним сказки, слышанные в детстве, о том, как крестьянин и медведь делили вершки и корешки, как они вместе дуги гнули, как медведь с мужика муху прогонял и т. д.

В конце прошлого века «Кузнецов» увидел в Париже на выставке Огюст Роден. Творец «Мыслителя» долго любовался работой богородских резчиков и назвал богородских «Кузнецов» гениальным произведением народного искусства.

Е. Косс-Деньшина. Тройка.

Сергиев Посад издавна знал, какие игрушки раскупались всего быстрее. Ремесленники мастерили скачущих во весь опор коней, лихих ямщиков и седоков, кутающихся в теплые шубы. Охотно вырезали фигуры дровосека, охотника, крестьянина, несущего вязанку дров, бондаря, надевающего обручи на кадушку.

Резчики воспроизводили жизнь такой, какой она им виделась, внося в свои создания фантазию, декоративность, добрую улыбку. Вот, например, сергиевская крашеная скульптура «Старик и старуха за прялкой». Перед нами правдиво схваченная сценка крестьянского быта. Или другая скульптура, изображающая толстого старика крестьянина и названная лаконично – «Пузан». Эти игрушки, конечно, не для детей.

Игрушки для взрослых иногда носили довольно забавный характер: вот тощий монах, молитвенно сложивший руки; расфуфыренная барыня; напыщенный офицер в мундире. Тайком возле монастырских стен продавалась окрашенная скульптура «Монах, несущий женщину в снопе». Известный в прошлом веке игрушечник Иван Рыжов, выпускавший в свет забавные, с «перцем» изображения монахов, был однажды арестован, отвезен в Москву, где ему пригрозили «прогулкой» в кандалах по Сибири.

Как в старину, так и ныне богородские резчики создают скульптуры-сценки. Перед зрителями постепенно развертывается сказочное действие, вырезанное из дерева. Например, удалый охотник с верным Кусаем идут в лес с ружьем, а за деревом прячется медведь Михаил Потапович. Такова первая сценка. Дальше мы видим связанного охотника, у которого Михаил Потапович отбирает ружье. Потом сцена на поляне, где идет медвежий пир и сидит связанный веревками плененный Михаилом Потаповичем охотник. Затем перед нами спящие медведи и Кусай, освобождающий охотника. В финале охотник ведет в село пойманного медведя.

На протяжении многих десятилетий любимым чтением на Руси была занимательная «Повесть о Еруслане Лазаревиче», о богатыре, переживавшем всевозможные приключения, битвы, любовные истории, поединки. Мастера из Богородского выбрали для своей скульптуры-композиции один из самых драматических эпизодов повести: Еруслан Лазаревич сражается с драконом о семи головах.

Миниатюрная деревянная скульптура воспроизводит разнообразные стороны жизни, от воспевания героического подвига до злой насмешки, от пафоса до гротеска.

Ныне в Загорске и Богородском есть семьи, что занимаются поделкой игрушки из поколения в поколение. В это полезное и благородное дело внесла вклад прославленная династия Рыжовых, полтораста лет вырезавших игрушки.

Самым крупным мастером-художником, выросшим в среде подмосковных резчиков, следует, пожалуй, считать И. К. Стулова.

Он обладает веселым и добрым талантом, унаследованным от «дедич и отич». Любит Стулов сказочные сюжеты. Вот две неподражаемо веселые сценки, глядя на которые нельзя не рассмеяться: «Как медведь дуги гнул», «Вершки и корешки». И в первой и во второй скульптурах любимые богородцами герои – мишка и крестьянин. В стуловских работах несколько больше подробностей, нежели в скульптурах мастеров прошлого века. У стуловских скульптур-сказок есть свое лицо. Преемственность же особенно ощущается в таких работах, как «Додон и звездочет» и «Медведь и Маша».

Совсем иной характер носит наша отечественная керамическая игрушка, не менее известная, чем ее сестра из дерева.

Есть на правом берегу Вятки Дымковская слобода. В ней исстари селились печники и игрушечники – мастера делать глиняные свистульки. Говорят, что слободу потому и назвали Дымковской, что в ней по утрам над каждой избой поднимались хвостатые клубы дыма. Слобода располагается в низине, напротив города Вятки. Посмотрят вятичи, бывало, на слободу за рекой и увидят, что над ней от дыма темным-темно.

Происхождение глиняного промысла народное предание связывает с местным праздником «Свистуньей», дожившим чуть ли не до наших дней. Писатель Всеволод Лебедев в своих «Вятских записках» так описывает запомнившуюся ему с юности «Свистунью»: «…когда попадаешь на площадь и идешь среди свистящей толпы, кажется, что ходишь по воздуху. У всех смеющиеся и какие-то дерзкие лица. Идущие люди бережно держат перед лицами глиняную небольшую игрушку, ценою в три или пять копеек, изображающую двухголового зверя или барана с золотыми пятнами на боках. В хвост этому барану и свистят. Люди, идущие приложив к лицам этих разноцветных зверей, похожи все вместе на громадный пестрый маскарад»[4]4
  Лебедев В. Вятские записки. Л., 1933. с. 33.


[Закрыть].

По всей вероятности, «Свистунья» в далекие годы была праздником, когда вятичи по весне встречали бога солнца Ярилу пением глиняных дудок. Но есть и другое объяснение того, откуда появилась «Свистунья». Однажды к Хлынову (старинное название Вятки), гласит легенда, подошли враги, несметное множество кочевых полчищ. Городу грозила неминуемая гибель. Тогда вятичи измыслили хитрость. Все жители города, даже малые дети, получили по глиняной свистульке. Подкравшись к вражескому стану ночью, они подняли отчаянный свист. Так, наверное, свистел сказочный Соловей-Разбойник, от свиста которого облетали маковки на теремах, шатались деревья и замертво падали кони. Кочевники решили, что их окружают подоспевшие на выручку Хлынову дружины, и в страхе бежали. С тех пор и отмечают горожане свой особый праздник – «Свистунью»… Есть, конечно, и другие предания.

На вятскую глиняную расписную игрушку долгое время не обращали внимания. Интерес, а затем и мировое признание к дымковской игрушке пришли в наши дни.

Что изображают в своих изделиях дымковские мастерицы?

Нянек с детьми, водоносок, баранов с золотыми рогами, гусей, уточек, индюшек с индюшатами, петухов, оленей и, конечно, молодых людей, катающихся на лодке, скоморохов на конях, барынь с зонтиками. Дымковской игрушке чужды полутона и незаметные переходы. Вся она – броская, яркая, горящая цветными пятнами.

Богородская миниатюрная скульптура.

Она напоминает рисунки, выполненные детьми. В дымковке – бьющая через край полнота ощущения радости жизни. В ней совершенно отсутствует сатирическая нотка, которая нередка в изделиях богородских мастеров.

Дымковка – добрая улыбка, а не резкий смех.

Серый волк никогда не появляется в Дымковской слободе: он слишком злобен. Мастерицы предпочитают ему доброго барана, покрытого шелковой шерстью. Дымковская собака – безобидная дворняга, которая если и решится полаять; так, верно, лишь от радости. Как добра и торжественна здешняя водоноска в пышном сарафане, идущая с ведрами! Всадник на пятнистом коне так забавен в своем величии! Уморительна пара катающихся в лодке: на нем матросский костюм, бескозырка, у нее густые кудри, румянец во всю щеку и букет цветов в руке. Так и кажется, что мастерица тихо посмеивалась, лепя и расписывая красками своих глиняных человечков.

Дымковская игрушка не любит одиночества. Она хороша даже не в паре, а в группе с другими, в близком соседстве со своими кровными братьями и сестрами из слободы на реке Вятке.

Замечательный художник и археолог, знаток старинного быта Аполлинарий Васнецов сравнивал дымковскую игрушку с античной скульптурой: «Удивительное дело! На далеком Севере, в лесной стороне, в древнем городе Хлынове, в с. Дымково каким-то далеким эхом отозвались терракоты Херсонеса и Древней Греции. Как там обожженные из глины статуэтки окрашивали водяными красками, так и здесь. Разница только в образах, вложенных в глину: там – классические туники дев, Амур и Диана, здесь… живые, близкие нам образы».

…Под звуки задорного перепляса на сцену выбегают парни и девушки, одетые в нарядные цветастые костюмы. Танцоры кружатся парами, водят хоровод и, словно подхваченные вихрем, плывут во все убыстряющемся темпе, в огненном танце. Но мелодия вдруг обрывается, и танцоры застывают. Зритель видит перед собой фигуры, словно вылепленные и ярко расписанные мастерицами из знаменитой слободы. Танец, созданный на берегах Вятки, так и называется – «Дымковская игрушка».

Никогда, пожалуй, в многовековой жизни игрушек не было такого праздника, как осенью 1965 года, когда в Москве была устроена обширная выставка.

Богородская миниатюрная скульптура.

В Манеже разместились куклы, игрушечные звери, сказочные персонажи, заводные детские железные дороги, автомобили, космические ракеты, синтетические корабли, парашютисты, говорящие человечки, веселые книги с картинками…

Это был праздник детей. Праздник кукол, праздник игрушек. Но среди этого забавного великолепия, рожденного новейшей изобретательской мыслью и техникой наших дней, выделялись куклы, вырезанные в селе Богородском и вылепленные из глины мастерицами на берегах Вятки. Они не только не затерялись среди других игрушек, но привлекали внимание живописностью и своеобразием.

Я, приехав однажды в Дымковскую слободу, спросил одну из здешних художниц – Зинаиду Федоровну Безденежных: