Текст книги "РОК"

Автор книги: Евгений Чазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

К чему я рассказываю о доступе религии в учреждения здравоохранения, об истории хосписов и околомедицинских авантюрах? Кажется, что все это так далеко от политической борьбы, которая развертывалась в Кремле, на Старой площади, в здании правительства РСФСР на Красной Пресне. Но, думается, именно такие, на первый взгляд, мелкие штрихи наглядно демонстрируют растущие в стране неразбериху и смятение, использование идеалов демократии и гласности в корыстных целях, безразличие власти к возникающим проблемам, вернее, отсутствие у нее четких представлений о путях их разрешения. Это было еще одним аргументом в пользу решения покинуть пост министра. Последней каплей стало мое общение со съездом народных депутатов и вновь избранным Верховным Советом..

201

Как я и ожидал, на волне недовольства народа экономической ситуацией и в связи с неподготовленностью КПСС к новым методам борьбы за власть в условиях плюрализма, так называемой многопартийности, гласности и демократии в составе съезда оказалось немало политиканов, всевозможных политических болтунов с популистскими лозунгами, которые ничего конструктивного не могли предложить.

Многие наживали политический капитал на трагедии людей, например на последствиях аварии на Чернобыльской атомной станции. Помню гневные тирады в адрес «власть придержащих» корреспондента «Литературной газеты» из Киева Б. Щербака, избранного в Верховный Совет. В медицинских кругах с учетом его медицинского прошлого шутили, что он один из первых медиков среди журналистов и один из первых журналистов среди медиков, за душой которого только выступления по Чернобылю. После распада Советского Союза в независимой Украине он стал министром по делам экологии, но работать сложнее, чем критиковать. Так ничего и не сделав для чернобыльцев, судьбой которых он еще недавно был очень озабочен, он, как говорят, быстро переквалифицировался в дипломата.

Деятельность многих депутатов вела лишь к разрушению, а не к созиданию. Именно они проголосовали за ликвидацию Советского Союза. К сожалению, народ, изголодавшийся по свободе выражения мыслей и мнений, воспринимал их высокопарные слова, их мнимую заботу об интересах человека за чистую монету, веря в изменение жизни к лучшему. Многие в тот период часами следили в прямой трансляции за заседаниями съезда. Раньше такой интерес вызывали только телесериалы или трансляция футбольных матчей.

Что сказали бы сейчас, на развалинах страны, столько пережив за последнее десятилетие, те, кто с энтузиазмом воспринимал съезд народных депутатов и надеялся, что

202

он изменит их судьбу? Что бы сказали они о всех деятелях, красовавшихся на его трибунах и ушедших в политическое небытие, ничего после себя не оставив, кроме громких фраз, проблем и вопросов?

Лучшим ответом я бы счел строки из памфлета «Князь тьмы» избранного депутатом Б. Олейника. Они обращены к М. Горбачеву: «Вы как главный архитектор "перестройки" настолько запутали предвыборную кампанию, что в депутаты не мог попасть тот, кто этого не очень хотел. Зато каждый из "новой волны", поставивший своей целью заиметь мандат избранника, получил его. Неужели Вам и Вашим многочисленным службам не был известен постнулевой моральный облик некоторых особей, остервенело рвавшихся на Олимп? Тогда я еще сомневался. Ныне – уже не сомневаюсь, Вам все было известно».

КПСС ничего не могла противопоставить различным группам типа Межрегионального объединения, националистическим тенденциям и даже тем, кто, как А. Сахаров, боролся за смену существующего строя. Партию раздирали внутренние противоречия и разногласия: в Политбюро политика Яковлева и Шеварднадзе противостояла политике Лигачева, Рыжкова и других, в региональных партийных организациях образовывались «троянские кони» вроде движения «Коммунисты за демократию» А. Руцкого.

Дутой оказалась восхвалявшаяся годами монолитность партии. Да и могла ли она быть в 17-миллионной организации, значительная часть членов которой пришла в партию не по велению сердца, а ради карьеры и благополучия? Их нельзя одобрять, но нельзя и презирать. Партия сама создала такие условия, учитывая, что человек мог проявить себя в жизни и работе, только будучи членом КПСС. Представление о человеке нередко складывалось на основе не его профессионализма, деловых качеств, а принадлежности к КПСС. Если бы КПСС была действительно партией единомышленников,

203

объединенных не просто партийной дисциплиной, а искренней верой, какая была у таких большевиков, как мои отец и мать, делавшие революцию, если бы в ней были настоящие бойцы, а не попутчики, она бы так легко не отдала власть и не обрекла Советский Союз на уничтожение. Нужно было держать в руках только ключевые позиции и дать больше возможностей проявить себя беспартийным профессионалам, талантливым организаторам, не входящим в состав КПСС. Кстати, об этом не раз говорил и Андропов.

Когда собрался I съезд народных депутатов, мы надеялись, что М. Горбачев предложит конкретную программу выхода из экономического и политического кризиса. К сожалению, ничего, кроме общих рассуждений об ошибках прошлого и о демократизации, кроме словесной перепалки, призывов и обращений, страна не услышала. Удивляли пассивность Горбачева, отсутствие твердой позиции и воли руководителя. Казалось, он лавирует между различными группировками, мнениями, уходит от ответа на острые вопросы. Мне это особенно бросилось в глаза, когда он председательствовал на заседании Верховного Совета, избранного съездом народных депутатов.

Верховный Совет был зеркальным отражением съезда и по составу, и по характеру работы. Чего только стоит напоминавшее театральное шоу утверждение правительства СССР! Глупая игра в демократию, предложенная Горбачевым в виде нового положения о Верховном Совете, который теперь должен был рассматривать и утверждать кандидатуры всех руководящих работников государственного аппарата, привела к тому, что более месяца депутаты вместо того, чтобы заниматься актуальными проблемами жизни страны, изводили членов правительства пустыми вопросами, часто демонстрируя некомпетентность. Можно было бы понять обсуждение руководителей ключевых структур, таких, как силовые министерства, министерство финансов или иностранных дел, но

204

что могли знать депутаты об атомной или электронной промышленности, чтобы решать, может или нет продолжать работу министр, профессионал, досконально знающий свою отрасль?!

Помню десятки вопросов, которые сыпались на меня на протяжении почти трех часов обсуждения моей кандидатуры. Из них, может быть, 20% были по делу. Я старался достаточно полно и доходчиво отвечать на них. Но в конце концов, обычно вежливый и корректный, просто не выдержал и на глупый и наглый вопрос: «А что Вы сделали для блага страны?» – резко ответил: «Когда многие из здесь сидящих делали только то, что обсуждали проблемы, стоящие перед страной, на кухне с женой или друзьями, и на этом кончался их гражданский долг, я делал дело – создавал больницы и санатории, разрабатывал новые методы диагностики и лечения, спасал нашу природу, как, например, вместе с товарищами спас жемчужину России – Жигули, где хотели построить атомную станцию». К моему удивлению, мои агрессивность и резкость сразу оборвали дискуссию. Видимо, многие поняли, что своими вопросами могут выставить себя в неприглядном виде. Но больше всего во время заседания меня поразили даже не депутаты, а поведение председательствовавшего на заседании моего старого друга М. Горбачева: на протяжении всего обсуждения он молчал и не сказал ни одного доброго слова в мой адрес.

Все это еще раз утвердило меня во мнении, что надо покидать пост министра. Почему я не отказался от этой должности до заседания Верховного Совета? Мне казалось, что такое решение будет воспринято как капитуляция, признание поражения нашей команды. Нет, надо было добиться утверждения моей кандидатуры, рассказать о наших достижениях не только Верховному Совету, но и всей стране. Мне кажется, это удалось сделать, поскольку шла прямая трансляция заседания. Да и в Верховном Совете лишь двадцать человек выступили против.

205

В целом в системе здравоохранения мое утверждение было воспринято благожелательно. Поздравил меня и Н. Рыжков. Единственный, кому это уже было безразлично, был глава государства М. Горбачев.

В тот период журналисты и некоторые депутаты развернули острую дискуссию по двум вопросам – привилегиям и Чернобылю. Эти обсуждения носили больше популистский характер и не решали основных проблем жизни страны и ее будущего. Горбачев (в отличие от Ельцина) почему-то очень остро воспринимал выступления по поводу привилегий. Он, по моему представлению, терялся, когда некоторые депутаты, вроде Э. Памфиловой, требовали ликвидации любых привилегий для руководителей партии, государства, членов правительства. Он расценивал их не иначе как «глас народа», забывая о лицемерии и популизме людей. Та же Э. Памфилова, став министром при Б. Ельцине, молчала не только о привилегиях, но и о строительстве новых дач, реконструкции президентских апартаментов, стоивших миллионы долларов, мало того, и сама пользовалась благами, положенными министру, против которых когда-то выступала.

Несколько раз М. Горбачев звонил мне по поводу ликвидации 4-го Управления, осуществлявшего медицинскую и санаторную помощь не только руководителям государства и членам правительства, но и большому кругу деятелей науки и искусства, видным военачальникам, писателям. Мне до боли в сердце было тяжело представлять, как рухнет лучшая в мире система оказания медицинской помощи, становлению которой было отдано двадцать лет жизни. Горбачев не воспринимал моих доводов, повторяя избитые фразы, что демократия не совместима с привилегиями.

Последний наш разговор состоялся в декабре 1989 года. М. Горбачев искал меня в связи с событиями в Баку, куда надо было срочно направить медицинские отряды, чтобы оказать помощь сотням пострадавших. Он даже не

206

знал, что я нахожусь в больнице в тяжелом состоянии после автомобильной катастрофы. Выразив соболезнование, он вернулся к вопросу о ликвидации 4-го Управления. Повторив свои доводы, я просил сохранить созданную систему, может быть, расширив или изменив контингент, ибо легче всего разрушать, но очень трудно создавать. Видимо, Горбачев хотел предстать в облике защитника интересов народа, демократа, ибо вскоре я получил решение о преобразовании 4-го Управления с выводом из его состава лучших учреждений – спецбольницы на Мичуринском проспекте, большинства санаториев. Уверен, что большую роль в этих решениях сыграл страх перед популистскими заявлениями Б. Ельцина, громившего в статьях и выступлениях привилегии «слуг народа». В этом еще раз проявилась слабость Горбачева, который не смог дать достойный отпор Ельцину.

Первое, что сделал Ельцин, захватив власть, – восстановил в новом виде 4-е Управление. Были возвращены и больница на Мичуринском проспекте, и санатории на Северном Кавказе, и многие другие учреждения. Решительный Ельцин не испугался, в отличие от Горбачева, «гласа народа». Но что потеряно, того уж не вернешь. Новому управлению, по мнению всех моих коллег – академиков и профессоров, да и пациентов, по всем параметрам было далеко до бывшего 4-го Управления. Да что там 4-е Управление, если была разрушена великая держава...

М. Горбачев под давлением обстоятельств, критики справа и слева все дальше и дальше уходил от решения конкретных проблем. Вспоминаю, как с помощью Генерального директора Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) X. Накаджимы, которого мы активно поддерживали при избрании на этот пост, нам удалось добиться, чтобы эта организация согласилась создать специальную международную программу по ликвидации последствий на Чернобыльской атомной электростанции.

207

На фоне обвинений в пассивности руководства страны, это было очень важное соглашение. Требовалось лишь письмо Горбачева. Подготовив его проект, мы несколько дней безрезультатно пытались выйти на Михаила Сергеевича. Не выдержав, я попросил принять меня по этому вопросу А. Яковлева, зная, что он вхож к Горбачеву в любое время. Во время нашей встречи позвонил Горбачев. Не знаю, какую проблему они обсуждали, но в заключение Яковлев рассказал о нашем предложении, а закончив разговор, пожал плечами и, видимо, недоумевая, ответил на мой немой вопрос: «Михаил Сергеевич сказал, чтобы мы с Вами разобрались в поставленном вопросе и приняли решение». Я не понял, в чем нужно было разбираться – ведь речь шла лишь о подписи М. Горбачева под письмом в ВОЗ. И еще раз убедился, что ему не до наших земных проблем.

В марте 1990 года, покидая пост министра, я в последний раз встретился с М. Горбачевым. Он никогда раньше не выглядел таким озабоченным и растерянным. Мы ни словом не обмолвились, как раньше, ни о ситуации в стране, ни о его планах на ближайшее будущее. Мне показалось, что в тот период его больше беспокоила борьба со старой гвардией в партийном руководстве, чем с зарождающимся мощным движением так называемых демократов. Вспоминая появившуюся в журнале «Штерн» фотографию, на которой мы были засняты с ним в годы молодости в Архызе, он вдруг перевел разговор на заявления некоторых функционеров о нечестных путях, которыми якобы он пришел к власти. Именно они, по его мнению, были основным препятствием для развития перестройки и выхода страны из кризиса. Встреча была недолгой. Хотя Михаил Сергеевич, прощаясь, говорил хорошие слова о том, что настоящая дружба остается навсегда, я по опыту последних лет понимал, что мы с ним вряд ли когда-нибудь встретимся.

208

Сегодня журналисты, политологи, историки обсуждают знаменательные вехи XX века в жизни народов мира, значимость тех государственных и политических деятелей, которые изменили лицо нашей планеты. Вспоминают Ленина и Рузвельта, Сталина и Гитлера, Неру и Кастро. Обсуждая печальную судьбу великой державы – СССР, мне не хотелось бы касаться общепланетарных проблем, хотя гибель Советского Союза, коммунистической державы, во многом определявшей жизнь планеты в XX веке, нельзя относить только к истории нашей Родины. Распад СССР и последовавшие за ним политические и экономические катаклизмы эхом отозвались на судьбе многих народов и стран. Но прежде всего этот распад принес горе моему народу. Не может быть сомнений в том, что Горбачев и Ельцин должны занять свое место среди тех, кто сыграл решающую роль, изменившую лицо планеты в XX веке. Если Ленин создал Советский Союз, то они его разрушили. И не имеет значения, что ни тот, ни другой (оба – ярые коммунисты), начиная свою политическую деятельность и даже борясь за власть, и в мыслях не представляли, что станут могильщиками коммунистического строя в нашей стране. Оба, несомненно, останутся не только в истории России, но и мира. Вопрос лишь, в каком качестве они предстанут перед потомками. Что скажут те о Горбачеве и Ельцине «sine ira et studio», как говорил Тацит («без гнева и пристрастия»)? Сегодня одни возвышают их до уровня мессии, другие, наоборот, поносят последними словами, как предателей, орудие в руках врагов нашей страны, как недалеких руководителей, принесших горе и разорение народу. Кто же прав? И можем ли мы, современники, их судить? Может быть, надо следовать Евангелию: «Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерой мерите, такою и вам будут мерить». Все верно, к тому же можно спросить: а судьи кто? Разве

209

не мы радовались, не торжествовали, когда эти лидеры пришли к власти, не пели им панегирики, разве не мы поддерживали их начинания? Конечно, речь идет не обо всем обществе, но, несомненно, о его большинстве, и в первую очередь о тех, кто, как я, хоть в чем-то способствовал их приходу к власти.

Но почему все же мы не должны молчать? Не должны, чтобы наши внуки и правнуки не повторяли наших ошибок. Именно этой цели и посвящены мои искренние, написанные с болью в сердце воспоминания о роковой роли Горбачева и Ельцина в судьбе моей Родины – Советского Союза. Я пытался разобраться в «феномене Горбачева»; это очень трудно даже для меня, знавшего его близко и хорошо.

В те времена, «когда легковерен и молод я был», все казалось проще, яснее и оценивалось односторонне, хотя и с позиций максимализма. Я воспринимал Михаила Сергеевича Горбачева как интересного человека, с неординарным мышлением, прогрессивными взглядами, как руководителя, лишенного партийного чванства и высокомерия. Впрочем, так же воспринимал я тогда и Брежнева, и Андропова, и Устинова.

Пройдя тяжелый и сложный жизненный путь, не раз преданный коллегами, друзьями и даже учениками, обманутый в надеждах, убеленный сединой, я уже не могу, как раньше, верить на слово и искать оправдания деяниям тех, в кого поверил. Но даже сейчас я не могу однозначно ответить: кто же М. Горбачев – герой, перевернувший мир, или предатель, обрекший на гибель великую державу? Ясно одно: если сравнивать с позиций истории Горбачева и Ельцина, то, несомненно, именно Горбачев изменил ход мировых процессов в конце XX века. Был ли это продуманный стратегический шаг или изменения возникли случайно, в результате стечения обстоятельств – другой вопрос.

В конце 1991 года, когда М. Горбачев номинально еще был президентом Советского Союза, в журнале «Столи-

210

ца» появилась статья С. Лена, лауреата Международной премии Даля, который сделал интересное заключение: «Каковы бы ни были личные цели и планы Горбачева в 1985 году, как бы он ни "перестраивался" в течение шести лет, объективно Горбачев, маневрируя и игнорируя, совершил мировую антикоммунистическую революцию и завершил ее почти бескровно!»

Сегодня с таким выводом согласятся, вероятно, все. У меня нет сомнений в том, что сам М. Горбачев, начиная перестройку, не ожидал подобного развития событий, и у него и в мыслях не было уничтожать коммунистический строй. Он искренне хотел обновления партии, страны, общества. Однако хотя он и был незаурядной личностью, но не гением, способным спланировать перестройку мировой политической и экономической системы. Его планы, которые он озвучивал на XXVII съезде партии, на XIX партконференции, были гораздо скромнее и ограничивались масштабами страны.

Но, как писал Л.Н. Толстой, «было гладко на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить». Вот эти-то «овраги» – экономический кризис, межнациональные отношения, социальная напряженность, взаимоотношения центра и периферии, борьба с Ельциным за власть – Горбачев то ли не учел, то ли игнорировал в силу появившейся самоуверенности, а именно они и определили в итоге трагический конец перестройки. Сыграла роль и его слабость как руководителя и человека, постоянно идущего на компромиссы, мечущегося между различными позициями, легко меняющего свое окружение, а с ним и ориентиры. Иногда своими действиями он напоминал мне тех либералов, о которых М.Е. Салтыков-Щедрин писал: «Не знал, чего хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном».

Ему бы силу воли, смелость и напор Б. Ельцина – уверен, тогда и страна сохранилась бы, и настоящая перестройка была бы осуществлена и в партии, и в государ-

211

стве. Есть еще одна характеристическая особенность, в которой Ельцин оказался сильнее, и это сыграло большую (если не роковую) роль в событиях, определивших гибель Советского Союза. М. Горбачев остро и часто неадекватно реагировал на общественное мнение, которое в последние годы его правления искусственно формировали так называемые демократы, окружение Б. Ельцина. Надо было не плестись в хвосте создаваемого мнения, а формировать его или по крайней мере не обращать на него внимания, решая принципиальные вопросы, судьбоносные для страны и народа. Об истинном значении общественного мнения очень верно и образно сказал А. С. Грибоедов, великий знаток человеческих душ:

Поверили глупцы, другим передают,

Старухи вмиг тревогу бьют —

И вот общественное мнение!

И, конечно, величайшей ошибкой Горбачева было то, что он во многом помог формированию своего «злого гения» – Ельцина. Он сделал все для того, чтобы ординарный секретарь обкома не только вознесся на политический Олимп, но и победил в борьбе за власть. Эта ожесточенная борьба была одним их тех «оврагов» – непредвиденных М. Горбачевым случайностей, которые во многом определили гибель Советского Союза.

212

Россия во мгле

Борис, Борис! Все пред тобой трепещет...

И не уйдешь ты от суда мирского,

Как не уйдешь от Божьего суда.

А. С. Пушкин

25 декабря 1991 года был обычный рабочий день, хмурый и неприветливый, как часто бывает в это время года. В обыденных предновогодних заботах, задерганные политиками всех мастей, запуганные предстоящим повышением цен, обнищанием и безработицей, потерявшие веру в любые идеи, мало кто из простых граждан Советского Союза задумывался над тем, что формально это последний день их Родины, одной из двух сверхдержав на нашей планете.

Растерянный, поникший, даже как будто сгорбившийся, Горбачев выступил с обращением по телевидению. Нельзя было без горечи смотреть на жалкого Президента Советского Союза, отрекавшегося от своего «престола», своими руками, а вернее, своей политикой и своим поведением разрушившего великую страну. И впрямь, как сказал Наполеон, убегая из России: «От великого до смешного один шаг».

Мне, наверное, как и многим, стало не по себе, когда я увидел на экране телевизора, как опускается флаг СССР и вместо него над Кремлем поднимается флаг России. Но какой России – той, которую в XVIII—XX веках уважали и боялись в Европе, которая во многом определяла политический климат во всем мире? Нет. Это был флаг побежденной и униженной России, сброшенной с

213

пьедестала великой державы. В этот трагический день говорил только побежденный Горбачев, победители – американцы, мечтавшие разрушить Советский Союз, и Ельцин – молчали.

Не было пушечных салютов, военных парадов, фейерверков, праздничных приемов. Объяснимо молчание американцев – они знали, что в создавшейся ситуации лучше промолчать, чтобы не обижать «друга Горбачева», который помог воплотить в жизнь их мечту. Почему торжество Б. Ельцина не выплеснулось наружу, трудно сказать – может, все-таки совесть мучила, а может быть, уже просто шло торжественное застолье. Рассказал же А. Коржаков, как после расстрела Белого дома в 1993 году пировали в Кремле в то время, когда еще не остыли трупы убитых.

Вчитайтесь в строки его воспоминаний. Не знаю, как Вам, а мне стало страшно – кто же стоял во главе власти? Как кощунственно звучат признания А. Коржакова: «Около 18 часов 4 октября 93-го, благополучно сдав мятежников с рук на руки, мы с Барсуковым прямо из Лефортово поехали в Кремль, на доклад. Президента не застали в кабинете, он был в банкетном зале. С удивлением я обнаружил, что торжество в честь победы началось задолго до победы и уже подходит к концу... Нам налили до краев по большому фужеру водки. Легко залпом выпив, мы присоединились к общему веселью».

Уверен, что еще долгие десятилетия историки и философы, политологи и экономисты будут изучать удивительный феномен быстрого распада и гибели Советского Союза. Будут приводиться различные аргументы – от бессмысленности идей коммунизма в существующем обществе до значимости демократического и национального самосознания народа. И в этих рассуждениях и дискуссиях может затеряться одна из главных причин трагедии (если не основная) – борьба за власть. Вечная, как наш мир, борьба за власть, в ходе которой гибли королевства, и республики, развязывались войны и совершались ре-

214

волюции, воцарялся террор и преобразовывался общественный строй.

Мне, как и многим, пришлось быть свидетелем той непримиримой борьбы за власть между Горбачевым и Ельциным, которая оказалась роковой для судьбы нашей Родины. Цинично звучат слова С. Шушкевича, одного из тех, кто разрушил Советский Союз, в интервью журналу «Огонек» в декабре 1996 года о подписании Беловежских соглашений, поставивших последнюю точку в существовании Советского Союза: «Там не было наивных. Было ясно, что Борису Николаевичу больше всего мешает Горбачев». Как же сложилось это противостояние, кто виноват, что оно переросло в схватку двух неординарных политиков, приведшую к трагедии страны и народа? В конце концов, если мы попытались, конечно, с наших позиций раскрыть «феномен Горбачева», то, вероятно, стоит сказать и о «феномене Ельцина».

Так кто же Б. Ельцин – герой, стратег, задумавший и осуществивший уничтожение коммунистического строя, великий гражданин XX века, обеспечивший победу демократии в России? Или это антипод описанному портрету, как считают многие, и все, что он совершил, творилось лишь с одной целью – захватить власть любой ценой, во что бы то ни стало взойти на Олимп, стать «царем Борисом»? Не буду ссылаться на коммунистов, чтобы исключить возможные обвинения в предвзятости. Сошлюсь на иностранных политических экспертов.

Обозреватель итальянской газеты «Република» Сандро Виола, которого не заподозришь в симпатиях к коммунистам, пишет, что Ельцин – человек «вспыльчивый, авторитарный, неустойчивый в своих настроениях, к тому же алкоголик, и его здоровье в отвратительном состоянии». Еще более резко отзывается о нем Д. Кьеза в книге «Прощай, Россия!»: «Сказать о нем можно многое. Что он груб, циничен, склонен выжимать своих соратников до капли, а затем жертвовать ими, сваливая на них

215

всю ответственность... невежественен в экономике, неспособен критически воспринимать лесть и любит окружать себя царской роскошью... Но главная его черта другая. Он – лжец». Основное обвинение Д. Кьезы заключается в том, что «никогда еще с допетровских времен Россия не была такой ничтожной, такой маргинальной... Основную роль в этом откате сыграл поправший ее трагическое величие Борис Ельцин».

Перенесемся в далекий теперь уже 1984 год, когда мне впервые пришлось встретиться в Свердловске с первым секретарем обкома Борисом Николаевичем Ельциным. В памяти остались воспоминания о типичном партийном функционере областного масштаба, мысли которого были заняты обычными житейскими проблемами: обеспечением населения продовольствием и жильем, ремонтом театра, строительством дорог. Мы провели тогда два вечера за обычным для тех времен застольем в честь гостей из Москвы. И, честно говоря, Б. Ельцин меня покорил не только своим знанием нужд области и заботой о ее жителях, но и своим характером, в котором чувствовались сила, напористость. Привлекала и его простота в общении. (Кто тогда думал, что многое в его поведении носит популистский характер?)

Поэтому я не удивился, когда Лигачев, с восторгом рассказав о Ельцине, проронил, что они с Горбачевым хотят привлечь его для работы в Москве, в ЦК КПСС, с перспективой дальнейшего выдвижения в Политбюро. Для меня, да и для многих, было ясно, что его перевод на должность заведующего отделом ЦК – лишь трамплин и что он должен заменить кого-то из старой гвардии руководителей. Но кого? Ларчик просто открывался. Надо было убрать ненавистного В. Гришина. В то время я, как правило, участвовал в работе московских партийных конференций и помню, с каким энтузиазмом Ельцин был избран на должность первого секретаря Московского гор-

216

кома партии, какие надежды возлагали на него не только коммунисты, но и простые москвичи.

И хотя звучали, да и продолжают звучать голоса об ошибке, которая была сделана Горбачевым и Лигачевым, рекомендовавшими Ельцина, будем честны перед историей и скажем, что в декабре 1985 года в их окружении не было более подходящей фигуры на роль лидера Москвы. Да и первые шаги Ельцина по наведению порядка в Москве были поддержаны всеми – от Горбачева до простого рабочего. Поражали его работоспособность, стремление самому вникнуть во все вопросы, неважно – касается это работы ЗИЛа или деятельности районной поликлиники. Работал он в буквальном смысле день и ночь. Учитывая гипертонические кризы, которыми он страдал, мы (врачи) неоднократно просили его соблюдать хотя бы минимальный режим. Но он, иначе не скажешь, пропускал мимо ушей все наши рекомендации, и по-человечески я его понимал.

Став после В. Гришина первым лицом в Москве; Б. Ельцин должен был показать себя, завоевать авторитет, доказать, что выбор не был ошибочным. Конечно, это сильная личность, полная неудовлетворенного тщеславия и жажды власти.

Но если говорить по большому счету, то тот административно-командный метод, который потом, борясь за власть, часто с популистскими целями критиковал Б. Ельцин, был типичным стилем его работы в Московском горкоме. Да он и сам не скрывает приверженности этому стилю в своей первой книге «Исповедь на заданную тему», которую, став Президентом России, он почему-то забыл, да и свободная демократическая пресса к ней впоследствии не обращалась. А ведь она очень поучительна – неплохо бы ее вспомнить и Б. Ельцину, и журналистам, да и будущим президентам прочитать.

Мне кажется, что через год-полтора после прихода в московскую власть Ельцин понял, что больших лавров

217

на должности секретаря горкома в царившей тогда обстановке он не завоюет. «Переменили ямщика, а клячи прежние остались» – эти слова русского поэта Д.Д. Минаева как нельзя лучше отражают положение в стране в конце 80-х годов.

Б. Ельцин стал срываться, у него нарушился сон (по его словам, он спал всего три-четыре часа в сутки), и в конце концов он попал в больницу. Эмоциональный, раздраженный, с частыми вегетативными и гипертоническими кризами, он произвел на меня тогда тяжкое впечатление. Но самое главное, он стал злоупотреблять успокаивающими и снотворными средствами, увлекаться алкоголем. Честно говоря, я испугался за Ельцина, потому что еще свежа была в моей памяти трагедия Брежнева. Ельцин мог пойти по его стопам (что и случилось впоследствии, причем в гораздо худшей форме).

Надо было что-то предпринимать. Я обратился за помощью к известному психиатру, которого считал лучшим по тем временам специалистом в этой области, члену-корреспонденту АМН Р. Наджарову. Состоялся консилиум, на котором у Ельцина была констатирована не только появившаяся зависимость от алкоголя и обезболивающих средств, но и некоторые особенности психики. Сейчас мало кто остался из состава того консилиума: Р. Наджаров внезапно скончался от инфаркта миокарда, доктор Д. Нечаев, который стал лечащим врачом В. Черномырдина, был убит. В период проведения операции Б. Ельцину в 1996 году мы попросили предоставить нам его старые истории болезни, чтобы уточнить некоторые параметры функции сердечно-сосудистой системы в то время, однако его лечащий врач А.И. Григорьев сказал, что все истории болезни Ельцина до 1993 года были изъяты начальником его охраны Коржаковым.