Текст книги "РОК"

Автор книги: Евгений Чазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

И опять, в очередной раз, при описании таких подробностей червь сомнения начинает грызть меня – правильно ли я поступаю, касаясь сокровенных тайн моих бывших пациентов? После таких публикаций один из моих знакомых, старый академик медицины со злым упреком сказал: «Евгений Иванович! Зачем Вы пишите о болезни своих пациентов, это неэтично и недостойно врача». Я ответил довольно резко: «А разве этично больному человеку, не способному к руководству, ради своих амбиций, своего положения хвататься или держаться за власть вопреки интересам страны, народа, нас с Вами? Я пишу для будущих руководителей и поколений, чтобы они учились на ошибках прошлого». К сожалению, это оказалось гласом вопиющего в пустыне. Все повторилось вновь, и никто не

130

вспомнил уроков прошлого – последних лет правления Брежнева или периода нахождения у власти Черненко.

Мы часто в то время общались с М. Горбачевым, у нас не было секретов друг от друга. Но и не будь у нас товарищеских отношений, я и формально как второго человека в партии должен был информировать его о состоянии здоровья Генерального секретаря. Чувствовалось внутреннее напряжение М. Горбачева по его частым звонкам, вопросам о состоянии здоровья Черненко, темам разговоров. Периодами я видел его растерянность, нерешительность, но тогда не придавал этому большого значения и относил к естественному поведению человека, находящегося в сложной ситуации. Положение М. Горбачева осложнилось и тем, что осенью 1984 года тяжело за-; болел Д. Устинов.

Для меня это была большая личная трагедия, потому что наряду с Андроповым он был самым близким мне человеком среди руководителей страны. Д. Устинов обладал сильным русским характером, который помог ему стать талантливым организатором. При всех лидерах Советского Союза – Сталине, Хрущеве, Брежневе, Андропове, Черненко – он возглавлял, как теперь принято говорить, военно-промышленный комплекс. Во многом именно ему наша страна обязана превращением в мощную сверхдержаву, с которой считались самые сильные капиталистические государства. И когда сегодня я читаю в прессе рассуждения Г. Киссинджера о том, надо ли обращать внимание на мнение России в вопросе о расширении НАТО на Восток и вообще стоит ли с ней считаться после поражения в холодной войне, я вспоминаю другого, вежливого и даже несколько заискивающего Г. Киссинджера в период Л. Брежнева и А. Громыко в 70-е годы, когда он настойчиво добивался взаимопонимания с СССР и считал своим достижением диалог с советскими лидерами.

Некоторые современные политики, включая и отставных генералов, любят злословить о нашей истории, ру-

131

ководителях государства. Но если сегодня Россия еще что-то значит на геополитической карте мира, то это благодаря деятельности таких руководителей, как Д. Устинов. Если же сравнивать отставных генералов и подобных им критиков с теми, кто в сложнейших условиях создавал оборонный щит, сегодня разваленный, то у меня сразу возникают ассоциации с Моськой и Слоном.

Меня поражала работоспособность Д. Устинова, который начинал свой день в ЦК или Министерстве обороны в 8 утра и заканчивал в полночь, не знал выходных, он и в отпуске продолжал работать. В последний в его жизни отпуск в 1984 году я долго был с ним в любимом им санатории «Волжский Утес» в Жигулях. Больше трех дней он не выдерживал и на вертолете, который постоянно дежурил, вылетал то в Ульяновск на строительство авиазавода, то в Самару на оборонные предприятия. Это был мужественный человек. За 45 лет моей врачебной деятельности мне пришлось участвовать в лечении тысяч больных. И немно-

132

гие, зная тяжелый, печальный прогноз болезни, могли сохранить уверенность, бодрость, веру в себя, в свои возможности, сохранить юмор и жизнерадостность. Устинов перенес две операции по поводу злокачественной опухоли, инфаркт миокарда, но, несмотря на мои просьбы, ни на йоту не изменил ни своей активности, ни своего режима.

Конечно, он был человек своей эпохи – расчетливый политик, который мог в сложной ситуации ради своих интересов пойти на компромисс, как это было при выдвижении К. Черненко на пост Генерального секретаря ЦК КПСС. В чем-то, особенно в политических вопросах, он был догматичен, как в ситуации с вступлением наших войск в Афганистан. Для него непререкаемыми авторитетами и его близкими друзьями были Л. Брежнев и Ю. Андропов.

За внешней суровостью и возможными «разгонами» по старым образцам скрывались доброта и широта натуры. Сколько раз он обращался ко мне с просьбой помочь генеральным конструкторам, ученым, директорам оборонных заводов, создателям ракет, авиации, ядерного оружия: А.И. Микояну, М.К. Янгелю, А.Н. Туполеву, Ю.Б. Харитону, Н.Д. Кузнецову и многим-многим другим.

После смерти Ю. Андропова, которую он тяжело пережил, Д. Устинов как-то сник, стал сдержаннее. У меня создалось впечатление, что в 1984 году его активность и страсть к работе сохранялись лишь как привычка к определенному режиму, выработанному десятилетиями жизни. Осенью 1984 года, после поездки в Чехословакию на военные маневры, у Д. Устинова на фоне сниженной сопротивляемости организма появились признаки вялотекущего инфекционного процесса вирусного происхождения. Все известные в мировой практике методы лечения не давали эффекта. Болезнь медленно прогрессировала. На этом фоне начала увеличиваться бывшая до того спокойной аневризма брюшного отдела аорты, появились признаки ее расслоения, угрожавшие разрывом сосуда. Я понимал, что те-

133

ряю еще одного близкого мне человека в руководстве, а страна – человека, который на протяжении десятилетий обеспечивал ее высокий оборонный потенциал. Уходил из жизни еще один представитель «поколения победителей». Как жест отчаяния и последнюю надежду консилиум ведущих специалистов предложил оперативное лечение. Технически операция была выполнена на высоком уровне, однако в связи с перенесенным заболеванием начались осложнения, которые привели к печальному исходу.

За несколько дней до смерти, видимо, чувствуя ее приближение, Д. Устинов попросил, чтобы к нему приехал К. Черненко. Почему-то он очень нервничал и несколько раз переспросил, передал ли я его просьбу. К тому времени состояние самого Черненко было крайне тяжелым. Он находился в больнице и выезжал на работу лишь на несколько часов. Я понимал, как тяжело ему встречаться с умирающим Устиновым, последним, кроме него самого, из близкого окружения Брежнева. Но он, видимо, силой воли заставил себя собраться и пришел к Д. Устинову. Тот попросил, чтобы их оставили наедине. Вышел из палаты Черненко каким-то отрешенным, замкнутым, единственное, что он спросил: «Так ты думаешь, надежды никакой?» И, услышав, что дни Дмитрия Федоровича сочтены, коротко заметил: «Какой хороший человек погибает».

М. Горбачев в это время находился с визитом в Англии. Для него это было первым шагом в покорении Запада. Узнав о смерти Д. Устинова, он прервал визит, сказав, что не может поступить иначе в связи с гибелью своего друга. Они близко познакомились благодаря Ю. Андропову, и, хотя между ними не было таких товарищеских отношений, как между Андроповым и Горбачевым, по всему чувствовалось, что Устинов его ценил и уважал. Да и у М. Горбачева в Политбюро тогда был единственный настоящий друг – Дмитрий Федорович, а остальные были лишь товарищами по работе.

134

В день похорон Д. Устинова стоял сильный мороз. Вероятно, из-за этого ритуал проводов на Красной площади, часто повторявшийся за последние годы, был скомкан. Но больше поразило не это, а атмосфера какой-то безысходности и безразличия, царившая среди собравшихся. Во взглядах, обращенных ко мне, был немой вопрос: как долго продержится Черненко? Большинству из тех, кто был на похоронах, не надо было пресс-конференций с изложением информации о состоянии здоровья Генерального секретаря. Они видели его во время кратких приездов на работу, и этого было достаточно.

Первым, кто позвонил мне после похорон, был М. Горбачев. Чувствовалось, что он искренне переживает смерть Д. Устинова. Но вскоре он переключился на другую тему: каково состояние Черненко? Я подтвердил ему тяжелый прогноз, о котором он уже хорошо знал от меня. «Но все-таки, сколько он еще может протянуть – месяц, два, полгода, ты же понимаешь, что я должен знать ситуацию, чтобы решать, как дальше действовать», – настаивал он. Я понимал, что он нервничает, не знает, что предпринимать. Но что я мог сказать М. Горбачеву? Что если бы не мы, врачи, не медицина, то Константина Устиновича не было бы уже два года. И сколько он еще проживет, зависит не только от нас, но и от его организма, и в конце концов от его судьбы.

Я вспомнил нашего Патриарха Питирима. У него был обнаружен рак кишечника. На консилиуме с участием ведущих хирургов академиков В.Д. Федорова и Н.Н. Малиновского мы убеждали его оперироваться, так как это был единственный шанс продлить жизнь. На следующий день он встретил нас оживленный (как говорят в духовном мире, «просветленный») и заявил, что оперироваться не будет. «Я божий человек, и Господь знает, когда меня призвать к себе», – сказал он на прощание. К нашему великому удивлению, с тяжелейшим раковым процессом он без лечения прожил больше года...

135

Возможно, для того чтобы развеять неопределенность и уверить страну, что лидер жив и работает, кто-то в руководстве, по-моему, это был В.В. Гришин, решил, что К. Черненко должен выступить по телевидению, тем более был повод – выборы в Верховный Совет. Несмотря на наши категорические возражения, этот фарс был разыгран. Запись велась в Центральной клинической больнице, ставшей в последующем, в период болезни Б. Ельцина, особенно знаменитой. Было страшно смотреть, как бледный, задыхающийся Черненко с трудом добирается до кабинета и по приготовленному тексту обращается к народу. Если кто-то хотел бы показать всему миру, в каком состоянии находится лидер великой державы, то лучшего, чем это телевизионное выступление, придумать бы не мог.

Мне было искренне жаль К. Черненко. Я знал, как тяжело дались ему эти 15 минут. Поистине это было издевательством над самим собой, но чего не сделаешь ради власти!

136

История никого не учит... И вот уже только что перенесший инфаркт миокарда, несмотря на колоссальную опасность для жизни и здоровья, Б. Ельцин позирует перед телекамерами на выборах президента, чтобы показать, что он здоров и полон сил. Хорошо, что все обошлось.

Но продолжим наш рассказ. Состояние К. Черненко продолжало ухудшаться. Видимо, осознав ситуацию, перестали звонить Тихонов, Громыко, Гришин. Лишь Горбачев продолжал следить за развитием событий. За несколько дней до смерти в связи с гипоксией мозга у К. Черненко развилось сумеречное состояние. Мы понимали, что дни его сочтены. Я позвонил М. Горбачеву и предупредил, что трагическая развязка может наступить в любой момент.

Когда вспоминаешь историю, нельзя кривить душой и изворачиваться, надо быть честным и откровенным. Признаюсь, тогда я отдавал себе отчет в том, что мой звонок – это не соболезнование по поводу умирающего Генерального секретаря, а предупреждение возможному кандидату на этот пост, чтобы он начинал активно действовать.

10 марта К. Черненко не стало.

137

Жребий брошен

Ура, наш царь! так! выпьем за царя,

Он человек! им властвует мгновенье

Он раб молвы, сомнений и страстей.

А.С. Пушкин

10 марта 1985 года осталось в моей памяти, как те фильмы немого кино 30-х годов, которые вспоминаются лишь отдельными эпизодами. День был серый и пасмурный, отчего на душе, омраченной состоянием общей апатии, неуверенности, внутренней пустоты, становилось еще темнее.

Почти весь день я провел в Центральной клинической больнице, понимая, что сочтены уже не дни, а часы К. Черненко. Самое тяжелое в жизни врача – находиться у постели своего пациента, понимая, что тому осталось жить несколько часов и ты ничего не сможешь сделать. Еще тяжелее общаться с родственниками, тем более с такой милой, приятной и простой женщиной, какой была Анна Дмитриевна. На ее глазах прошла вся болезнь мужа, и она самоотверженно переносила всю тяжесть, падающую в этот период на близкого человека. Она все понимала, но разве легче от этого говорить ей о гибели самого дорогого человека?

Утром в больнице меня по телефону разыскал М. Горбачев. Разговор не клеился, я лишь сказал ему, что вряд ли Черненко переживет этот день.

Развязка наступила вечером, около половины восьмого. Вступал в силу негласный протокол, который я уже хорошо освоил, провожая в последний путь за три года

138

третьего руководителя страны. Надо информировать второго человека в партии и никого другого, а уже он принимает решение о дальнейших шагах. 10 марта был выходной день, и я нашел М. Горбачева, позвонив на дачу. По разговору понял, что у него уже продуман весь план прихода к власти. «Я сейчас буду собирать Политбюро и секретариат, а ты к десяти часам подъезжай в Кремль, доложишь о болезни и причине смерти», – коротко ответил он, и было заметно, что он явно спешил.

Среди запомнившегося – безлюдная, освещенная яркими фонарями Ивановская площадь Кремля, длинные пустые коридоры, озадаченные, поникшие лица большинства участников заседания и уверенный в себе М. Горбачев, восседавший во главе стола. Он, видимо, не хотел выпускать из рук инициативу, поэтому и собрал Политбюро в выходной день в одиннадцатом часу вечера. Надо было не только сообщить о смерти Генерального секретаря, но и как можно быстрее назначить заседание пленума ЦК для выбора нового руководителя партии.

Из Кремля я не поехал на дачу, а остался на городской квартире. Город засыпал, за окнами домов шла своя жизнь, со своими заботами и проблемами, и никто даже не предполагал, что, может быть, это последняя ночь старой размеренной жизни в определенных рамках, традициях и установившихся представлениях о власти.

Заснуть не мог, в голову лезли мысли, вопросы, на которые не находил ответа. Почему-то вспоминал старого преподавателя латинского языка в институте, который к месту и не к месту при любых событиях повторял слова Юлия Цезаря: «Alea jacta est» – «жребий брошен». Что же, действительно, жребий был брошен. Но что он принесет стране, народу?

В какой-то степени К. Черненко – трагическая фигура в отечественной истории. Его взлет, обычного партийного функционера, заведующего отделом ЦК КПСС, не

139

блиставшего талантами и организаторскими качествами, способностью к политической интриге, был неожиданным не только для меня и еще раз продемонстрировал непредсказуемость судьбы. Это был обычный человек, добрый, хороший семьянин, ответственный работник, но никак не посланец истории, который мог бы вывести страну из того тупика, в который она попала.

Где-то внутри «скребли кошки», и на душе было муторно. Из жизни уходила целая эпоха. Хорошая или плохая – каждый будет оценивать ее по-своему, но это жизнь моего поколения. Страшно и несправедливо, если «и сказок о нем не расскажут, и песен о нем не споют». На моих глазах вершилась история, в том числе и закулисная, со взлетами и падениями политических и государственных деятелей, принимались судьбоносные решения, открывались дружба и ненависть тех, кто во многом определял жизнь страны и народа. Во многом, но не во всем. Сколько поворотов в истории страны, в жизни отдельных личностей не укладывалось в обычные, предсказуемые рамки, и их можно было объяснить только велением судьбы.

Яркий пример – жизнь многих из тех, кто стал легендой для моего поколения и с кем мне пришлось близко общаться за 23 года работы в 4-м Управлении. К. Ворошилов и А. Косыгин, Г. Жуков и К. Рокоссовский, Л. Брежнев и Ю. Андропов, С. Буденный и Д. Устинов, К. Симонов и М. Келдыш и многие-многие другие предстали не в обрамлении святости и славы, а как обычные «Homo sapiens» (разумный человек), – с радостями и горестями, присущими каждому из нас, сочетавшие в себе и белые, и черные краски. И в то же время каждый из них был личность. Каждый прожил большую и сложную жизнь, выдержал вместе со своим поколением величайшие испытания, выпавшие на долю нашей многострадальной Родины. И как бы ни пытались очернить их годы жизни и

140

работы, они обеспечили нам, живущим, ту основу, которая сегодня спасает нас от полного краха.

А сколько несбывшихся надежд и свершений пришлось на долю каждого из них! И не всегда вследствие объективных причин. Добейся, к примеру, А. Косыгин претворения в жизнь своих экономических реформ, вероятно, совсем другой была бы история Советского Союза. Но обычная для России вражда на Олимпе власти погубила не только реформы, в конце концов она привела к развалу великую державу.

Мысли, мысли, воспоминания – сколько прошло их за ту тяжелую для меня ночь... Утром предстояло вскрытие тела К. Черненко, которое должно было поставить последнюю точку в определении диагноза болезни и причины смерти. И хотя у нас не было сомнений в точности диагноза и мы знали, от чего погиб Черненко, каждый раз в подобных ситуациях, когда ревизуется твоя работа, да еще на таком уровне, невольно переживаешь за исход патологоанатомического исследования.

Каких только домыслов, особенно в «послеперестроечный» период, я не наслышался об уровне работы 4-го Главного управления по сохранению здоровья руководящих деятелей партии и государства. Чего только не писали о возможном использовании медицины в политических целях, вплоть до обвинений в преднамеренном построении таких схем лечения и режима пациентов, которые способствовали трагической развязке. С человеческих позиций читать эту галиматью было просто омерзительно. Но совесть была спокойна, ибо все результаты посмертной ревизии указывали на высокий профессионализм тех, кто осуществлял лечение. Наши выдающиеся патологоанатомы, которые приглашались для оценки правильности диагноза, – академики А.И. Струков, Н.А. Краевский, подписи которых стоят под медицинским заключением, удивлялись, как больные с такой патологией долгие годы могли жить и активно работать.

141

«Это возможно только в условиях Четвертого управления», – как правило, заканчивали они свои выводы. Да и могло ли быть иначе, если лечение коллегиально осуществлялось ведущими учеными и врачами страны? Так что различного рода «мемуаристам» надо бы знать, что профессор Чазов единолично никогда ничего в плане лечения пациентов не предпринимал, все патологоанатомические материалы подвергались специальной консервации, чтобы в любое время их можно было изъять для нового изучения.

В марте 1990 года, покидая пост министра, я пришел официально попрощаться с М. Горбачевым. К этому времени мы были уже далеки друг от друга, и визит носил больше протокольный характер. В разговоре Горбачев неожиданно затронул тему смерти Черненко, со дня которой прошло уже пять лет: «Знаешь, они (я понял, что это – о бывшем окружении Черненко, части старого аппарата ЦК, потерявшего или теряющего свои позиции и власть) распространяют слухи, что смерть Черненко была ускорена для того, чтобы я занял пост Генерального секретаря». Меня удивила не тема разговора, а та эмоциональность, с которой это было сказано. «Михаил Сергеевич, – ответил я. – Стоит ли обращать внимание на пустую болтовню? Вспомните, когда Черненко избрали Генеральным секретарем, все возмущались, как можно было передавать власть в руки тяжелобольного человека. Когда я возвращался с пленума вместе с Г. Арбатовым, он меня прямо спросил, информировал ли я Политбюро, ЦК о состоянии здоровья Черненко. Я ответил, что в Политбюро лежит не одно официальное заключение консилиума врачей о его тяжелой болезни. Если же говорить о сугубо медицинской стороне, то нам, врачам, и Константину Устиновичу повезло, что мы смогли его спасти еще в 1983 году. Его лечил не только Чазов, не только ведущие врачи страны. По просьбе самого Черненко Хаммер из США привозил ему ведущего пульмонолога, который

142

полностью согласился и с нашим диагнозом, и с проводимым лечением». Мой ответ, как мне показалось, успокоил М. Горбачева...

Но вернемся в март 1985 года. На следующий день после смерти К. Черненко, не успел я собраться на работу; как раздался телефонный звонок. К моему удивлению, в этот ранний час из машины звонил Михаил Сергеевич Горбачев. Он начал с того, что поблагодарил меня за все то, что я искренне и бескорыстно сделал для него за годы дружбы и особенно в последнее время. Помолчав, добавил, что уверен, как бы ни менялось наше положение, мы и в будущем останемся верными друзьями. Тогда я искренне поверил в эти слова. Сейчас же вспоминаю «Горе от ума» А. Грибоедова: «Блажен, кто верует, тепло ему на свете». «Я долго думал, – продолжал он, – что делать в связи с обращением многих товарищей по партии, которые считают, что я должен ее возглавить. Вопрос не простой, но после долгих раздумий я решил, что надо согласиться. Надо выводить страну и партию из кризиса. Сейчас еду, чтобы сообщить им об этом решении. Сегодня проведем и пленум ЦК».

Конечно, меня поддержали этот звонок и слова М. Горбачева, учитывая состояние, в котором я находился, но не могли не покоробить заявления о долгом раздумье, о просьбах товарищей. Передо мной можно было и не лицемерить, ибо мы не раз обсуждали проблемы выборов будущего Генерального секретаря. К тому же он хорошо знал сложившуюся в партии политическую конъюнктуру. В той общественной и политической ситуации, которая царила в стране, у него не было альтернативы, хотя он и побаивался «стариков». Когда однажды зашла речь о позиции, которую может при выборах Генерального секретаря занять А. Громыко, скептически относившийся к Горбачеву, Михаил Сергеевич заметил, что у него есть возможности договориться с ним. Тогда я не обратил внимания на это замечание. Каково же было мое удивление, когда на срочно со-

143

бранном, менее чем через сутки после смерти К. Черненко, пленуме ЦК с предложением об избрании М. Горбачева Генеральным секретарем выступил именно А. Громыко.

Еще в большей степени поразил меня характер представления. Были свежи в памяти сдержанные, сухие выступления К. Черненко, представлявшего на этот пост Ю. Андропова, и Н. Тихонова при представлении К. Черненко. И вот...

Стены амбициозного мраморного зала в Кремле, построенного по предложению Л. Брежнева для заседаний пленумов ЦК КПСС, такого панегирика в честь будущего Генерального секретаря еще не слышали. «Михаил Сергеевич Горбачев, – сказал А. Громыко, – человек принципов, сильных убеждений, острого и глубокого ума, он всегда умеет находить такие решения, которые отвечают линии партии». «Я сам часто поражался его умению быстро и точно схватывать суть дела, делать выводы, правильные, партийные выводы», – говорил А. Громыко. Продолжая и по сей день уважать и высоко ценить Громыко за его честность, твердость в отстаивании интересов нашей Родины, я не хочу дальше перечислять все те превосходные эпитеты, которыми он авансом наделил Горбачева. Пройдет всего три года, и Громыко будет говорить совсем другое.

Тогда же, слушая его речь и сопоставляя ее с проскользнувшим в разговоре замечанием М. Горбачева о том, что «с Громыко он договорится», я подумал о состоявшемся их компромиссе. Какова его цена? Все стало ясно 2 июля того же года, когда по предложению Горбачева мы, депутаты Верховного Совета СССР, единогласно проголосовали за избрание А. Громыко Председателем Президиума Верховного Совета СССР, формально – за главу советского государства.

Если препарировать борьбу за власть, как препарирует анатом больной орган, мы за фасадом красивых слов и заявлений увидим беспринципность, лицемерие, уви-

144

дим, как объединяются бывшие враги, люди, которые терпеть не могли друг друга, начинают клясться в вечной дружбе – совсем, как в басне Крылова: «Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку»..

Я вспомнил, что подобный властный компромисс был уже в нашей истории, когда, свергая Н. Хрущева, власть разделили Л. Брежнев и Н. Подгорный. Брежнев тогда терпел Подгорного десять лет, Горбачев отправит Громыко на «заслуженный отдых» через три года. Конечно, за компромиссом личностей стоят более сложные процессы. Договариваясь с Громыко, Горбачев не только вносил раскол в ряды «старой гвардии», но и привлекал на свою сторону значительную часть из консервативно настроенных членов партии и ЦК.

Вероятно, это один из немногих успешных и продуктивных компромиссов, которых немало было в политической жизни М. Горбачева. К сожалению, со временем из-за властных амбиций, веры в непогрешимость своих идей и деяний он потеряет политическое чутье, будет идти на такие компромиссы, которые приведут его к изоляции и как результат к потере власти. Но тогда, в 1988 году, находясь в зените славы, он легко освободился от А. Громыко, который был своеобразным балластом, отстаивающим старые позиции в партии я государстве.

А. Громыко тяжело переживал «измену Горбачева», как он расценивал свою отставку и изменившееся отношение к нему. «Человек с ледяным сердцем», – сказал он мне о Горбачеве, когда в связи с резким ухудшением состояния здоровья попал в больницу. Сознаюсь, я воспринимал его высказывания как естественную в такой ситуации обиду человека и оправдывал М. Горбачева– Жизнь и последующие события подтвердили правильность мнения Громыко, но было уже слишком поздно.

А. Громыко угасал на моих глазах. У него развилась большая аневризма брюшного отдела аорты, по поводу лечения которой разгорелись жаркие споры. Часть кон-

145

силиума, в частности заведующий хирургическим отделением кардиоцентра Р. Акчурин, настаивала на операции, однако большинство считали, что Громыко ее не перенесет. Возобладало мнение большинства. К сожалению, вскоре у него развилось расслоение аорты с последующим разрывом. 2 июля 1989 года, через восемь месяцев после отставки, не стало А. Громыко, во многом определявшего внешнюю политику Советского Союза при Хрущеве, Брежневе, Андропове и Черненко. Из жизни ушла целая эпоха советской дипломатии.

М. Горбачев, избранный в марте 1985 года Генеральным секретарем, продолжал набирать политические очки и укреплять свои позиции в партии, государстве и особенно в обществе. Но в принципе первые два-три года правления Горбачева мало чем отличались от того, к чему мы уже привыкли. Все считали, что новой вехой в жизни партии и страны станет XXVII съезд КПСС.

Обратимся к выступлениям М. Горбачева в том 1985-м, который должен был стать судьбоносным годом в истории страны. 23 апреля, когда принималось решение о съезде, он говорил: «сегодня мы вновь подтверждаем преемственность стратегического курса», нужно «в первую очередь активизировать человеческий фактор, добиться того, чтобы каждый на своем месте работал добросовестно и с полной отдачей», «в качестве главного стратегического рычага... партия выдвигает на первый план ускорение научно-технического прогресса», «пора приступить к совершенствованию организационных структур управления...» и т.п. Все – в «лучших» традициях прошлого, без какого-либо намека на реформирование партии, страны, народного хозяйства.

Это можно понять – ведь прошел всего месяц после того, как М. Горбачев взял в свои руки бразды правления и еще не мог разработать тактику и стратегию своей политики. Но 15 октября пленум рассматривает вопросы о новой редакции Программы КПСС, изменениях в

146

Уставе и, самое главное, об основных направлениях экономического и социального развития до конца XX столетия. В принципе, это должен был быть документ, определяющий нашу жизнь. Я внимательно слушал выступление М. Горбачева, ожидая новых, интересных идей и предложений. И что же он предложил?

Опять утверждение о «преемственности основополагающих и политических установок КПСС», амбициозное заявление, что «теперь мы лучше, точнее представляем пути совершенствования социализма, достижения нашей программной цели – коммунизма» и что «мы твердо держим курс на коммунизм». А что же экономика, каковы пути выхода из ситуации, названной Горбачевым «застоем»? Какие преобразования намечали «основные направления экономического развития», предложенные им и его командой? Ничего нового участники пленума не услышали. «Программа исходит из решающей роли экономики в развитии общества, – заявил М. Горбачев, – она нацелена на преобразования действительно исторического масштаба – осуществление новой технической революции народного хозяйства, перевода его на интенсивные рельсы развития»...

Подобное уже звучало из уст Хрущева, Брежнева, Андропова. Даже аморфное положение о развитии политической системы советского общества на основе осуществления социалистического самоуправления народа полностью совпадало с предложениями Ю. Андропова. Не знаю, как остальные участники заседания, но я понял, что у М. Горбачева еще нет конкретных предложений по выходу из кризиса и, что еще важнее, нет той команды политиков, экономистов, производственников, просто умных людей с идеями, которые могли бы создать такую программу.

В этом признался и А. Яковлев 25 декабря 1991 года -в день, когда официально со своего поста ушел Горбачев. Многие называют Яковлева «идейным отцом пере-

147

стройки». В интервью «Литературной газете» он заявил: «Мне и тогда, в 1985 году, было совершенно очевидно, что любые наши наметки – обязательно сделать то-то, непременно достичь того-то – оказались бы схематичными и несерьезными». И далее, отвечая на вопросы корреспондента, пытавшегося найти истоки тех решений, которые определяли политику Горбачева, А. Яковлев сказал: «Но если кто-то станет изображать, что в 1985 или 1986 годах уже видел необходимость кардинального общественного поворота, я ему не поверю».

И опять, слушая выступление М. Горбачева, я в который раз старался найти ему оправдание. На этот раз я связывал отсутствие новых идей с присущей Горбачеву осторожностью. Зная консервативность взглядов партийной и государственной верхушки, он, как мне представлялось, не решился на реформы хотя бы по китайскому образцу, считая, что большинство в партии к этому не готово. Сегодня я уверен, что у него были возможности повести партию и страну новым курсом в рамках социализма и существовавшего строя, творчески переработав предложения А. Косыгина по реформированию народного хозяйства, предложения академиков-экономистов и т.п. К сожалению, этого не произошло. Жизнь развивалась по другому сценарию.

Но если не менялись политика, экономика, то менялись Раиса Максимовна и Михаил Сергеевич, менялись их стиль жизни, окружение. Вскоре после избрания Горбачевы переехали в большую новую дачу в Раздорах, которую начали строить еще при Андропове как резиденцию Генерального секретаря.