Текст книги "Отцы"

Автор книги: Евгений Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Дронов смотрел прямо перед собой, и профиль его покоился на фоне уходящего за окном города.

Свидание было назначено в открытом кафе на Ленинских горах.

Кафе было небольшое, столиков на десять. Внизу, под склоном, мальчишки играли в футбол. Дальше – была река. А еще дальше – раскинулись Лужники. Из-за них, левее, торчали кресты монастыря.

По зеленой насыпи, отделяющей стадион от белых домов города, полз длинный товарный состав. Вагончики отсюда казались маленькими и ненастоящими.

В кафе было немного народу: две пары, одинокий мужчина, пожилая женщина – она допивала кефир, и Дронов очень расстроился, когда увидел новых посетителей – семью: родителей и двоих маленьких детей.

Они уселись, посоветовались, и Дронов все еще надеялся, что они уйдут сами. Но они решили, видимо, остаться, и тогда он подошел к их столику.

– Я очень извиняюсь, – сказал он. – Я вас попрошу, не оставайтесь здесь.

Женщина сразу заволновалась, дети тоже притихли, а мужчина обиделся.

– А в чем, собственно, дело? – спросил мужчина.

– Дети, – сказал Дронов. – Не надо, чтоб они видели. – Он оглянулся и увидел, что идет его клиент. – Я вас очень прошу, уходите отсюда. Я не могу вам объяснить, у меня нет документов, но я вас прошу! – Он старался быть вежливым и понятным, чтоб не наступить на гонор. Он кивнул еще раз и отошел.

– Здравствуйте, Иван Васильевич.

– Садись.

Он посмотрел в сторону семьи, как они там переговариваются, решая, что делать, он надеялся на женщину – матери не могут спокойно сидеть с детьми там, где им ни с того, ни с сего предлагают уйти, не объясняя причины.

– Что будем пить?

– Пей, что хочешь.

– Вы?

– Я – нет.

– Так в чем дело?

– Слушай.

– У меня всего час времени.

– Хватит, – сказал Дронов. – Вполне.

Краем глаза он еще успел заметить, как стала подниматься из-за стола та семья, потом он уже ничего не видел и не слышал, кроме человека, который сидел напротив него в светлом дорогом плаще, молодой, лихой, ладный.

Дронов сидел перед ним закрытый и застегнутый, положив свои большие руки на стол ладонями вниз.

– Слушай меня. Я – Дронов Иван Васильевич. Года рождения девятьсот девятнадцатого. Работаю с пятнадцати лет. Воевал две войны: финскую и Отечественную – с июля сорок первого и до Австрии. Был в дивизионной разведке. Два раза про меня писали в нашей фронтовой газете. Командиру нашему сам командующий отдал свой орден. Имею четыре ранения, из них одно тяже-лое. Награжден девятью правительственными наградами, в том числе тремя орденами. Имею семью – жену и двоих детей. Жене – муж, детям – отец. Работаю. Перед людьми и перед собственной совестью чист. Скажи теперь, кто ты такой.

Новиков в продолжение всей речи Дронова прикидывал и приглядывался, стараясь понять, куда и зачем клонит собеседник.

– С Таней что случилось? – спросил он.

– С Таней у вас – ваши дела, а у нас с тобой – наши.

– Какие наши? – удивился Новиков, но повеселел: с Таней пронесло.

– Обыкновенные. Ты ко мне в дом приходил. Душу свою открывал? Биографию рассказывал?

– Говорил, да…

– Отцом прикрываешься?.. Матерью?.. Блокадой?.. Погибшими? Святым торгуешь?! Мол, и я тоже такого же рода-племени?.. Врешь!.. Свой, да порченый, был наш, да сплыл!.. Предал и продал!..

– Ты чего это? Чего орешь? Судья нашелся! Школьную историю рассказываешь: воевал, работал… Что было, то прошло.

– Очнись. «Ничто не забыто, никто не забыт!» Под этими словами твои лежат. Ты против кого идешь? На кого замахнулся? Против своих?

– Это каких своих? Конкретно?

– Ты меня тронул. Конкретно. И память. Нашу. Общую. Конкретно.

– Ты смотри – тебе не у станка стоять, просветили все же вас. Ты на себя погляди, что ты такое? Трудился, работал, войну воевал, детей народил?.. Так все живут – в любые времена, в любой стране. Чем хвастаешься? Добавь, что ты не воруешь и не грабишь на дорогах, тогда сразу памятник поставят за честность! А ты хоть раз подумал? Задал себе вопрос? Пошевелил мозгой, кроме телевизора и футбола? Кроме, как «на троих»? Не нравится? Потерпи, ты мне тоже комплименты говорил… Ты еще о чем-нибудь думал, отчего и почему?.. На собрании против хоть раз выступил? Поперек? Один?! Иль только скопом, с массой, народом, вслед за козлом? «Как все, так и я», «не хуже других». Да от таких, мой душевный, как ты, весь и вред, потому что, кроме водки и «ура», ничего больше не можем. И не умеем! Так?.. А спесь спасителя человечества, гегемона… Знаешь, что такое гегемон, проходили?

– Не любишь ты людей.

– За что мне их любить? За глупость? Душевность?.. Простоту, что хуже воровства? Не люблю, нет. Не буду скрывать. Поделюсь, так сказать, откроюсь.

– За себя отвечай.

– Давай отвечу. Ты только конкретнее: ты, как я понимаю, народ, рабочий класс, так сказать, совесть наша… Тебе что нужно, папаня? Что? Конкретнее! Не будем размазывать кашу или как это?.. Что я тебе должен?.. Скажи. Ты густо, ты смачно режешь правду-матку, по-нашему, по-рабочему. Я ведь пойму, тоже человек простой, жизненные проблемы очень «чуйствую» и по-нимаю.

Дронов смотрел на него не отрываясь.

Новиков чувствовал, что перегибает, но не мог удержаться: достал его этот старый пень, достал, и он теперь разряжался, облегчал душу.

– Ну что ты смотришь? Что надо-то, говори?..

Дронов молчал. И смотрел.

Нельзя было, не надо, но Новиков не сдержался – рассмеялся.

– Жалко мне тебя, – вдруг сказал Дронов.

– Ну…

– За предательство отвечать надо.

– Ну…

– Твоей смерти хочу. А то вы всех перезаразите.

Новиков откинулся на стуле.

– Ух, ты… Ах, ты – все мы космонавты!.. Как возвышенно! Откуда дровишки-то? Культпоход в театр состоялся? Смерти…

– Я тебе сказал.

– Ну, сказал.

Дронов опять сказал спокойно:

– Предупредил.

– Предупредил. Что дальше-то?

– Ты меня услышал?

– Ну, услышал. Услышал, услышал!.. Точно, был в театре. У меня тоже есть потребности, тоже морального свойства.

Дронов перегнулся через стол. Шепнул:

– Не дразнись. Успокойся. Перед смертью стоишь!

Новиков остановился.

– Помолчи, – тихо попросил Дронов.

Молча смотрели друг на друга.

– Ты успокоился? – опять тихо спросил Дронов.

– Успокоился.

– Ты меня услышал? Понял?..

Новиков смотрел на него. Прикидывал.

– Понял, – сказал он. – Логика есть.

– Ты готов?

Новиков посмотрел на Дронова: простой человек, работяга, простой рабочий человек… хороший простой рабочий человек – отец Тани.

– Готов, – сказал он.

Дронов встал.

– Тогда пошли, – сказал он.

И откинул плащ, чтобы показать оружие.

Удивление, изумление, даже уважение – вот что почувствовал Новиков, глядя на эти два коротких спиленных ствола и пытаясь прикинуть весь путь этого человека, который сидел перед ним, который еще мгновение назад казался до мелочи понятным и скучным и который неожиданно оказался собранным из другого материала. И не о выстреле думал он, не о выстреле в него, а о выстреле того человека, сможет ли он сделать последний, удивительный шаг, и он даже на какую-то секунду забеспокоился, а вдруг не сможет. Раньше он был железно, точно уверен, что не сможет. Не способен на это! Не бывает так! Хотя уже все предыдущее ни на что не было похоже.

Он перевел взгляд и увидел лицо Дронова, его глаза и тогда понял – всё. Так вот какие они, отцы! Вот почему они вытащили, выиграли эту страшную войну, которую по всей логике выиграть было нельзя. И Новиков даже испытал чувство гордости и подумал: я ведь тоже имею к этому отношение.

– Ты подумал, что ты делаешь? – выговорил Новиков. – Нажмешь с психа! Убери! Сейчас же! – вдруг закричал он.

Дронов раздвинул губы в усмешке.

– А ты трусоват.

Смотрели друг другу в глаза.

– Убери дуру, стыдно, люди смотрят. Что они подумают? У тебя же дети…

Дронов взял его за плечо, обернулся к столикам – там кто-то привстал.

– На место, это наши дела.

Придерживая рукой, он повел его вниз по спуску. Новиков продолжал улыбаться застывшей улыбкой и оглядывался на Дронова.

– Ты же взрослый человек. У тебя семья! Ты о ней подумай! Это ж – тюрьма! Возьми себя в руки!

Дронов уронил обрез. С правой ударил наотмашь.

– Ты что со мной делаешь?!

Поднял обрез, крикнул:

– Вставай! Вперед! Стой!..

Мальчишки, которые играли неподалеку в футбол, было остановились. Но один крикнул:

– Что стоишь? Пьяных не видел?

Они поиграли еще немного, и тут один опять остановился.

– Это не пьяные. Видишь, у мужика какая штука, вроде ружья? Счас как рванет, будь здоров!

– Жди, рванет.

– Рванет.

– Спорим?

Они все остановились и стали смотреть на взрослых, которых они уже успели научиться презирать.

– Повернись лицом, – сказал Дронов. – Прощайся! Молись своей вере.

И Новиков понял, что все! Все!.. Это – все!

И он увидел: там, наверху, в кафе, люди, эти идиоты, смотрят, как его, Новикова, сейчас будут убивать, и эти мальчишки с любопытством маленьких зверьков, и крик-ор с той стороны реки, со стадиона, там, видимо, забили гол или промахнулись, и этот большой несуразный человек перед ним, у которого все эти дни фантастически работали винтики, и вот он теперь стоит, определив все заранее: его, Новикова, судьбу и свою в дальнейшем – после этого. Конечно же, он уже придумал, что будет с ним – после, он, который так старательно, прилежно выговаривал свою дурацкую речь-приговор ему. И после этого… После чего этого?..

Он вдруг увидел, как там, в кафе, наверху, замахали руками и закричали:

– Милиция! Милиция! Скорее! Скорее!..

– Готов? – спросил Дронов и поднял оружие.

Голова у Новикова работала быстро, очень быстро, надо было жить! Надо было выжить!

– Милиция… – Он протянул руку.

И Дронов посмотрел туда, где никого не было, только река и пароход с танцевальной музыкой, а Новиков уже прыгнул, упал, покатился, вскочил и услышал этот сволочной выстрел… И его ударило… Он начал было подниматься, но рука провалилась куда-то, и он упал лицом в траву. И он крикнул, хотел или казалось. И больше не хватало сил набрать дыхание, а на животе было много-много крови, и весь дорогой костюм, недавно из химчистки, был вымазан. А этот человек – он все же смог выстрелить, смог – стоял теперь отвернувшись и смотрел в сторону реки.

Он упал и понял, что этот старый солдат из разведки, этот старый идиот, этот идеалист, пень, этот отец своей дочери покалечил его.

И он услышал мальчишеский возглас: «Попал!» И еще страшные слова, которые поразили его сознание, как будто уже никому в мире до него не было никакого дела.

– Я же говорил, что будет стрелять.

И Новиков понял: всё с ним, с Владимиром Новиковым, кончено… И ему вдруг стало легко, неожиданное облегчение и спокойствие охватили его.

– Отец, – выкрикнул он, прохрипел, выхаркал кровью. – Прости меня, отец!.. Прости…

Но тот… тот посмотрел на него и отвернулся.

Новиков хотел крикнуть еще, но кровь мешала, кровь – она пошла изо рта, через горло и мешала. И он пытался сплюнуть ее и рукой, пригоршней, собрать ото ртаи отбросить, а она мешала ему и мешала…

Дронов бросил ружье: он вдруг почувствовал, как все болит у него. Ему хотелось сесть на траву, его тошнило, но нельзя было, надо было стоять и так дождаться милиции, и кончить это дело – стоя.

Они, двое, сбегали от кафе, и револьверы прыгали в их руках.

– Стой! – кричал один, хотя он стоял и не двигался.

Мальчишки, сбившись в испуганную кучу, смотрели потрясенные, как взрослые выясняют свои отношения.

Новиков был упрямым человеком. Он хотел успеть. Он сплюнул всю свою кровь, приподнял голову, чтоб мочь, разжал губы и крикнул – ему так казалось – навстречу сбегающим милиционерам:

– Это не он… Я… во всем виноват!.. Я…

И тут опять пошла кровь. И он хотел выпрыгнуть из своего онемевшего, предавшего его тела, оставить его к черту и выбежать вперед и загородить, заслонить этого человека, отца, и крикнуть, крикнуть.

И он хрипел и задыхался.

– Не трогать… Я сам… Я сам…

И еще он хотел, чтобы отец подошел к нему и положил руку на голову, и, думая об этом, он заплакал впервые после той страшной блокадной ночи в Ленинграде, когда умерла тетка и он остался совсем один.

Дронов устал. Осунулся. Постарел. Было самое время умереть, но и нельзя было, и ему не хотелось думать, что там впереди, потому что самое трудное и страшное было пройдено.

Он еще подумал, все ли он сделал, как надо, все ли он сделал правильно, не забыл ли чего, и он подумал и сказал вслух и громко, чтоб услышать себя и свой голос. И он сказал:

– Теперь мы снова честные люди!

И он еще смотрел перед собой, будто старался всмотреться во что-то, в свою жизнь, и понять, и оценить ее.

И он увидел, увидел, как во сне: как медленно подходит к перрону поезд тогда в сорок пятом, как плывут по воздуху, выпрыгивая из вагонов, солдаты, как медленно, будто во сне, бегут им навстречу женщины и как он, Дронов, в гимнастерке и в орденах, молодой и красивый, тянет руки навстречу своей жене, и та тянется, тянется к нему, а на руках дочка, его Татьянка. И она смеется и обнимает ручонками своего отца. И он закрывает глаза, чтобы коснуться своего чуда, и целует свою прекрасную, родную, свою дорогую дочь!..