Отцы

Текст добавлен: 5 октября 2016, 02:16

Текст книги "Отцы"

Автор книги: Евгений Григорьев

Жанры:

Киносценарии

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Назад к карточке книги

Он опустил ее на тахту. Долго целовал.

Онасказала тихо:

– Подожди, я встану.

Он сел. Разлил снова коньяк. Нехотя стал жевать яблоко.

Она принесла простыни и подушки. Села рядом, обняла, поцеловала.

Он поднял рюмку и снова сказал:

– За тебя! Ты – моя любимая! – И он бережно погладил ее по голове.

Она закрыла глаза от счастья, потянулась к нему и поцеловала ему руку.

Потом он расплетал ее старомодную косу, и она затихла от счастья.

Потом он снял рубашку, и она сказала тихо:

– Погаси свет.

Он погасил свет, и на фоне серого окна было видно, как она снимает платье через голову. Он спросил ее:

– Пластинку оставить или выключить? Она тихо засмеялась и сказала ласково:

– Как тебе нравится, мой милый.

Он прошел через комнату, снял иглу, послушал тишину и снова поставил пластинку.

За окном разгуливал, постукивал, поскрипывал ветер.

Старая музыка рассказывала про вечные старые страсти. Потом она кончилась, и стало слышно, как за стеной о чем-то зло и раздраженно спорили женские голоса.

…Зазвонил будильник. Она протянула руку и остановила его. Включила свет.

Молчали. Он сказал первый:

– Пора.

Она попросила:

– Есть еще время, я приготовлю кофе.

Она поцеловала его, встала, запахнулась в халат и вышла.

Он сел. Посидел, устало закрыв глаза. Налил рюмку. Выпил. И тут же налил другую.

Его вещи аккуратно были развешаны на спинке стула.

Он вздохнул тяжело. Еще раз выпил. Достал сигареты.

Курил, лежа на спине.

Вошла она.

– Как ты, милый? Возьмешь красное полотенце.

…Он стоял под душем. Долго. Неподвижно. Закрыв глаза…

Разглядывал свое лицо в зеркале. Разгладил пальцами мешки под глазами.

…Чистил тщательно зубы.

…Оделся. Причесался. Осмотрел себя.

Онасказала за дверью:

– У меня все готово, милый.

– Иду.

Постель была прибрана. Шторы раздвинуты, и окно открыто. Старый, истрепанный диванчик застелен вытертым ковриком.

Комнатка была маленькая, уютная, вся в салфеточках, вышивках. Все это вылезло при свете, и все это делало ее жалкой и бедной.

Девушка уже переоделась, надела туфли, сделала другую прическу и сейчас сидела перед зеркалом и подводила глаза.

– Извини, – сказала она.

Кофе уже был на столе. Она налила ему чашку.

– Ты будешь с коньяком?

– Спасибо.

Кофе пили молча. За стеной было слышно радио. Кажется, передавали «Последние известия».

– Кофе хороший, – сказал он.

– Спасибо, – сказала она. – Я очень старалась.

Помолчали.

– «Последние известия», вроде, уже передают? – сказал он. – Сколько же времени?

– Одиннадцать.

– А подруга во сколько придет?

– У нее вторая смена.

– Ты будешь ждать ее?

– Да.

– Ты занималась сегодня? – он кивнул на учебники.

– Занималась.

Опять молчали и пили кофе.

Он оделся, собрался. Она стояла рядом – стройная, красивая, молодая и очень спокойная.

Он сказал:

– До свидания, Танюша!

– До свидания, Володя!

Он приобнял ее, и она потянулась к нему, растеряв все свое спокойствие.

– Как не хочется, чтобы ты уходил!

Он пожал плечами.

– Извини.

За дверью по лестнице шли люди, и слышны были их голоса, видимо, возвращались из гостей. Они подождали, когда голоса затихли, и тогда он приоткрыл дверь, улыбнувшись на прощание натянуто и несколько раздраженно.

Он быстро спустился по лестнице.

Вышел из подъезда и, не оглядываясь, быстро зашагал.

Ехал в такси по ночному городу. Молчал таксист, молчал и он, думая о своем.

Поднимаясь по лестнице своего дома, он вытащил из портфеля завернутый в газету цветок, расправил лепестки. Газету скомкал и отбросил.

Тихо открыл дверь. Прошел по комнатам.

Разделся в темноте.

В дальней комнате зажегся свет. Затем появилась жена, красивая ухоженная женщина. Раздражение делало ее красивое лицо неприятным.

– Ты не спишь, Ларик, – сказал муж. – Я тебе цветок принес. Лучший выбрал, остальные были плохие.

Он потянулся поцеловать жену, но она отстранилась.

– У какой шлюхи ты был?

– Перестань. Что ты говоришь?

– Хороший цветок, – сказала жена, осмотрела его и понюхала. – А букет где? Шлюшке своей отдал? Мерзавец!

Она ударила его цветком, и он схватил ее за руки.

– Что у тебя за дурацкая фантазия? Вечно ты выдумываешь!

– А где ты был до сих пор? Может, на работе?

– Да, на работе. – Он озлился и прошел на кухню. Открыл холодильник, достал вино, налил, выпил залпом. – Это ты целый день дома торчишь, от нечего делать выдумываешь всякую ерунду.

– А круги у тебя откуда? От работы? Ты посмотри на себя.

– Да, я устал! – заорал он. – Устал! От тебя, дуры, устал!

– Еще бы, на два фронта приходится работать.

Он бессильно рассмеялся. Жену свою он не любил, но и расходиться с ней не собирался; не видел, что может поменяться в его жизни.

– Ну, на два фронта, ты довольна?

– Подлец!

– Что дальше?

– Подлец!

– В первый раз у тебя получилось более искренне.

– Какой ты подлец!

– Прекрати свое разнообразие. – Он вдруг заговорил устало. – Целый день мотался. У Витьки неприятности. Хандрит. Пить начал. Вот пришлось его откачивать, душевные разговоры вести.

– А тебе, конечно, больше всех надо, – уже заботливо-примирительно сказала жена.

– Но товарищ же, куда деваться. А ты бы что делала? Сколько ты на Светку сил и времени потратила.

Упоминание о ее благотворительной деятельности супруге было приятно.

– А что, Виктор правда пьет? – спросила она уже совсем заботливо. – Ему же нельзя.

Муж ответил тем же тоном глубоко озабоченного товарища.

– Пытался я с ним говорить. И так и этак. Ничего не получается. Ушел в себя, все вокруг виноваты.

– Плохо, – вздохнула жена и вдруг опять взвилась. – И ты был с ним все время? Ну, придумай что-нибудь!

– Если бы ты знала, как ты надоела мне со своими штучками.

– А ты уйди. Уйди! Что ж ты не уходишь? Трус!.. Ничтожество. Я думала, ты действительно настоящий мужчина, а тебя, кроме как на девок, больше не хватает. Кто она?

– Кто?

– Твоя «любовь». Фабричная или продавщица? Я знаю твой рабоче-крестьянский вкус.

– Прекрати идиотничать.

– Подлец!

– Не кричи, детей разбудишь.

– Пусть они знают.

– Ну, перестань, перестань. – Он взял ее за руки.

– Не прикасайся ко мне.

– Ларик! Малыш!..

– Я звонила тебе на работу, где ты был?

– Я тебе объясняю, был с Виктором, потом делегацию встречали.

– Опять врешь!

Он посмотрел на нее почти снисходительно.

– Иштван приехал. Завтра-послезавтра в гости придет, надо обед подготовить. Светку пригласить. Может, Виктора, пусть рассеется.

– Иштван? – Она понемногу начинала верить и понемногу успокаивалась. – А ты меня не обманываешь?

Он расстегнул портфель, извлек маленький сверток в подарочной бумаге, изящно перевязанный ленточкой.

– От Иштвана…

– Спасибо, – неуверенно сказала она.

– Глупый ты мой. – Он обнял жену, приласкал, поцеловал в щеку.

– Все равно я тебе не верю…

Он взял ее на руки. Понес через комнаты.

– Пусти меня, я не хочу! Пусти!..

Он уложил ее на кровать. Стал целовать.

– Маленькая моя!.. Соскучился по тебе!..

– Что ты делаешь? Свет погаси…

Он погасил свет.

Утром он проснулся.

Жена, разомлевшая, белотелая, породистая, лежала рядом. Ее красивое тело колыхалось в такт дыханию. Он посмотрел на нее и пошевелил брезгливо губами.

Жена зашевелилась, потянулась лениво, приоткрыла глаза.

– Здравствуй, мое солнышко, – сказал он ласково. – Ты проснулась?..

– Не люблю тебя. – Она заворочалась и повернулась спиной.

Не меняя выражения, он сказал так же ласково:

– А я тебя люблю, моя хорошая, спи, отдыхай.

Потом он тщательно и долго делал зарядку. Парень он был крепкий и сбитый.

Стоял под холодным душем.

Ожесточенно растирался полотенцем.

Занимался с детьми. Детей было двое. Юленька, старшая, очень закормленная и очень рассудительная девочка, она занималась музыкой; Никита – тоже сытый, ухоженный ребенок. К обоим он относился равнодушно.

– Покажи, что ты там нарисовал? – попросил он сына.

– Танк.

– Танк… Самолет… Тоже самолет… Этот у тебя нарисован плохо.

– А это американский.

– Ну и что ж? У них хорошие самолеты. Это они умеют… Корабль…

– Ракетоносец, – поправил сын.

– Понятно. А это у тебя кто? Собаки зайца ловят? Травят?

– Травят? – переспросил сын. – Волки. На оленя напали.

– А что ж у тебя олень такой маленький?

– А он в детстве рахитом болел.

– А волки не болели?

Сын хихикнул.

– Нет. Пап, а что Юлька ко мне пристает, рисунки мои трогает.

– Юля, зачем ты к нему пристаешь? Нехорошо, ты старше.

– А пусть он не ябедничает.

– Зачем ты ябедничаешь? Ябед не любят, Никита. И жаловаться никогда не надо.

Вошла мама. Она была хороша. Спокойна. Царственно улыбнулась.

– Вы готовы?

Дети кинулись к ней, запрыгали вокруг нее.

– Готовы, готовы!

Ехали на машине. За рулем сидел папа. Рядом – Никита. Мама с Юленькой – сзади. Из радиоприемника лилась веселая, бодрая мелодия. У всех было хорошее, воскресное настроение. За окном проносились подмосковные дачные пейзажи.

Дедушка и бабушка шли от дома, растопырив руки.

Внуки, прилежные, чистенькие, нарядные, побежали им навстречу и вручили им подарки.

– Ох ты, мой хороший!

– Девочка моя родная!

Вылизали внучат. Расцеловались с родителями.

– Здравствуй, папа.

– Здравствуй, Володя.

– Здравствуйте, мама.

– Здравствуй, Вова.

Пошли к дому родственной гурьбой. Володя держал тещу под руку, любимую жену – за плечи.

С веранды спускались многочисленные тетушки, родственники и знакомые бабушки, в них Новиков никак не мог разобраться. Тетушки охали, ахали и восклицали, и Новиков никак не мог понять, то ли это из-за «хорошего» воспитания, то ли из-за врожденного идиотизма.

Потом Володя фотографировал их в разных композициях и составах.

Потом он играл со своей женой Ларисой в бадминтон, а старшие накрывали на стол.

– Может, тебе маме помочь? Мама, может, Лариса поможет вам?

– Какой ты заботливый, – сказала жена. – Как тещу любишь.

– Слушай, малыш, ну чего ты портишь такой прекрасный день?

Тесть вышел из глубины дома с каким-то загадочным импортным транзистором. Передавала вражеская волна.

Женщины сразу замахали на него руками.

– Выключи, выключи эту зурну!..

Дедушка даже не посмотрел в их сторону.

– Видал, – сказал он зятю, – как шуруют? Умеют, подлецы, работать, умеют. В любую щелку умеют нос засунуть.

– Элементарщину порют.

– Хе-хе. Не скажи. Слушать надо. Тебе особенно. Врага знать надо.

Прибежали дети. Запрыгали. Ничего не придумали, опять убежали. Дедушка крикнул вслед:

– А какая у нас белочка живет!

– Где, где?

– А вот там… Стали смотреть.

– Как ее подбить? – спросил Никита.

– Зачем ее подбивать, она хорошая.

– Ка-а-ак дать в глаз. Из рогатки ее можно убить? Папа, из рогатки ее можно убить?

Папа посмотрел, прикинул.

– Можно, если маленьким шариком и попадешь. Можно…

– Белка – живая природа, – важно вмешалась Юля. – Ее охранять надо.

– Ее охранять, а тебя подбить. – Никита прищурил глаз, будто целился.

– Правильно Юля говорит, – вмешался дедушка. – Природу беречь надо.

Били в гонг.

– К столу, к столу!

Сидели за столом на веранде в соломенных креслах-качалках. Обед кончился, и все наслаждались беседой, потягивая пиво и соки. Говорила одна из бабушкиных подружек.

– Я их просила, предупреждала: я вам прибавлю, только осторожнее. Все равно всю мебель поцарапали. Адочка столько за ней ходила по комиссионным.

– Хамы, они и есть хамы, – сказал дедушка. – Распустили народ, разбаловали, вот теперь и пожинаем. Делать ничего не хотят. Дисциплины никакой. Вот она, неумеренная самокритика.

Новиков сидел с непроницаемым лицом: к тестю он питал искренние чувства, но пытался скрыть их даже от самого себя.

– Мы когда в Австрии жили, – сказала бабушка, тоже барыня послевоенного разлива, – у нас восемь комнат было. Одна горничная убирала и всегда улыбалась. Всегда всем довольна, приятно на нее посмотреть, какая она трудолюбивая и веселая. Десять раз на день «спасибо» по-русски скажет, специально выучила. «Спасибо, фрау Мария, спасибо».

– Культура есть культура.

– А наша тетя Ксана чистотка, ничего не скажешь. Готовит хорошо. Но уж любит помолчать.

Дети сидели. Слушали. И качали ногами.

– У нее же детей на фронте убили, – сказал зять.

– Знаю, – сказала теща обидевшись, – но нельзя ж так. Мы все потери понесли, и времени столько прошло. А ты при чем? Она все же у нас живет, наш хлеб ест, могла бы и улыбнуться.

– Ну, хлеб она свой ест, – сказал дедушка.

– Мария Николавна, – вежливо сказал зять, – а какие вы потери понесли?

У тещи лицо пошло красными пятнами.

– Я не о нашей семье конкретно, весь народ понес потери.

– А-а-а, – понял зять. – Вы обо всем народе.

– Володя, ты же обещал!

Новиков обернулся к жене.

– Что я обещал?

– Подождите, – вмешался дедушка. – Ты, Володя, не горячись. Мы знаем, что ты пережил блокаду, потерял близких. Знаем, как близко ты принимаешь к сердцу. И правильно: никто не забыт, ничто не забыто. Но надо смотреть вперед, и нечего кидаться, здесь тебя любят.

– Я не кидаюсь, – спокойно сказал зять и улыбнулся. – Может, кто на меня обиделся?

– Мама, Володя все не может забыть, как он на заводе работал.

– Не могу, – сказал муж.

– И правильно, – снова вмешался дедушка, – и не надо забывать об этом: рабочий класс – это основа.

– Основа основ, – поддержал зять.

Тетенька, что жаловалась про мебель, сказала, чтобы перевести тему разговора:

– Ксана у вас, конечно, хозяйственная, но и, конечно, бескультурная.

И сочувственно покивала головой.

– Из колхоза, что ж вы хотите.

– В колхозе дураки работают, – процитировал кого-то Никита, заранее уверенный в своем успехе.

Действительно, посмеялись.

Но дедушка все же возразил:

– Посмотрим, кем ты будешь.

Никита надулся, чувствовал себя центром внимания. Юля ревниво и скептически поглядывала на брата.

– Я буду спортом заведовать! Хоккей смотреть и призы вручать. И за границу поеду.

– А что тебе заграница? – смеялся дедушка.

– Вещи привезу. Корабль.

– Умница. А бабушке привезешь? – спросила бабушка.

– Если будешь себя хорошо вести.

– Ха-ха.

– Хо-хо.

– Шустрый.

– Шустрый он здесь, – сказал отец. – А мальчишки прижмут, сразу бежит домой жаловаться.

– Правильно, и не надо связываться с хулиганьем, – защитила бабушка.

– Володя, – сказала жена, – не у всех было такое сложное детство, как у тебя.

Муж улыбнулся ей.

– Драться надо уметь, – сказал дедушка. – Для жизни это необходимо. А тебя, Никита, если кто тронет, ты возьми что потяжелее и бей. И бей сильнее! А жаловаться – последнее дело, будешь на задворках: не тебе, а ты будешь бегать за пивом для других.

– Чему ты его учишь?! – возмутилась бабушка.

– А ты что хочешь, чтоб наша порода перевелась? Чтобы поехать за границу, Никита, надо хорошо учиться. Знаешь, что дедушка Ленин говорил?

– Учиться, учиться и учиться, – сказала умная Юленька.

– Правильно. А в колхозе, внучек, такие же мальчики и девочки живут, как ты. Такие же. Пионеры. И своим родителям помогают. Ты огурчики ешь? Нравятся тебе огурчики?

– Ну-у… – сказал недовольный Никита.

– Не нукай.

Бабушка тоже решила сказать свое слово.

– Это они вырастили, юные мичуринцы.

– А ночное у костра, – вдруг заулыбалась тетенька, у которой пострадала мебель, – картошка печеная… жеребята… речка… воздух – хорошо! В городе мы это и не видим.

– В колхозе хорошо! – воспалилась другая тетенька, которая до сих пор молчала.

– В колхоз можно устроить, – сказал Новиков, – у меня связи есть!

Наступило неловкое обиженное молчание.

– Не надо, Володя, так шутить, – сказал дедушка серьезно. – Не надо этим шутить. В деревне сейчас можно жить, и жаловаться не на что.

– Лариса, – сказала бабушка, – ты приглядывай за ними. Что это за барство такое?! Мы тебя не так воспитывали. Ты у нас простой народ любила, уважала. У тебя скептицизма не было. Ты им книги почитай, расскажи. Я помню про деревню очень хорошая книга была. Я тебе читала и сама, помню, с большим удовольствием.

– «Стожары»?

– Вот-вот, прочти им. Хорошая книга, добрая, интересная… Что-то ты выглядишь плохо. У врача была?

Муж покосился на жену: вроде, ничего, здоровая, дебелая, кровь с молоком.

– А зачем ей к врачу?

– Володя, мама считает, что я ничего не делаю. Ему б хотелось, чтоб я на фабрику пошла или в прачечную.

– Ну, работать бы тебе не помешало, – сказал дедушка.

Бабушка поджала губы.

– Женщину беречь надо и холить, если любить, конечно, по-настоящему. У нас из женщины все кухарку норовят сделать, домработницу, а потом удивляются, откуда такие заезженные женщины. Лариса тебе двоих детей подарила, ты ей руки должен целовать.

Тетеньки дружно и одобрительно закивали.

– Правильно, правильно…

Зять коротко посмотрел на тещу, но ничего не сказал.

– На эту тему анекдот есть, – сказал дедушка. – Приходит один еврей…

– Перестань, – возмутилась бабушка, – перестань рассказывать эту похабщину.

А дедушка наклонился к зятю, зашептал и сам разразился хохотом. Зять тоже посмеялся. Бабушка улыбнулась. Заулыбались тетеньки. Всем стало опять хорошо и весело.

Никита лукаво улыбнулся.

– Приходит один еврей, а дальше?

Опять все посмеялись.

– Нельзя так, внучек, нельзя…

Дедушка встал.

– Пойдем поговорим. Мы пошли футбол смотреть, сегодня кубок…

Мужчины уединились. Смотрели по телевизору матч.

– Какие у вас новости? – спросил тесть.

– Почти никаких.

– А что слышно?

– Поговаривали насчет перемен, но это уже второй год говорят, я думаю, что это надолго.

Тесть усмехнулся. Когда-то он был «большой человек» и знал дело крепко. Руководил – командовал сотнями людей, и Новиков не мог забыть этого обстоятельства, не мог не уважать и не восхищаться. Сейчас был на пенсии. Отдыхал.

– Тебя в командировку посылают?

Зять удивился – он в доме не говорил, значит, тесть знал из своих источников.

– Да, – сказал Новиков.

– Будь осторожен, там дело скользкое, поскользнуться можно… Не горячись, – не отрываясь от телевизора, сказал тесть. – Есть там Белов такой… Его не трогай, он человек Руднева… – И сразу без перехода: – У тебя что, баба завелась?

– Что вы!

– Ларка матери жаловалась. Ты смотри!.. – И даже улыбнулся. – Что, не отгулял свое?

– Выдумывает она.

– Я тоже думаю, выдумывает, – согласился тесть. – Хотя были мне звонки, видели тебя.

– Кто видел?

– Не важно.

– Так мало ли с кем я мог идти, с сослуживцами…

– Ясное дело. Всякое бывает – с сослуживцами в обнимку. Смотри, попадешься – я тебе помогать не буду. Я хоть все понимаю, но тоже – отец. Помнишь того парня, сына латышского стрелка?

– Который в Казани попался?

– Тот самый. Знаешь, чем это закончилось?

– Слыхал. Так он, вроде, в порядке, процветает.

– Так вот ты так процветать не будешь, – и тесть улыбнулся. – Помнят твои шалости. Да и сейчас ты не всегда выдержан, значит, не уважаешь место, которое занимаешь.

– Кто помнит?

– Я всегда тебя считал умным парнем, хотя и был против брака. И работать ты умеешь. Можешь. Ну, это наш мужской разговор, – он приобнял зятя. – Я тебя прошу только, будь осторожен, люди завистливые. Тебе уже тридцать три. Пора быть мудрее.

– Спасибо, Михаил Иванович.

– За что спасибо-то? Родственники – не чужие. А Стрелец хорош!

– Хорош.

– Столько лет потерял, не ценим мы людей.

Вечером на веранде снова собрались за столом. Пели нестройными, но дружными голосами.

– «Я люблю тебя, жизнь, что само по себе…»

На следующий день Новиков сопровождал приезжую делегацию.

На спецавтобусе объезжали центр.

Новиков объяснял, венгры смотрели и кивали.

…Каменный мост…

…Боровицкие ворота…

…Александровский сад…

…Музей Ленина…

…«Метрополь»…

…Первопечатник…

…«Детский мир»…

…Дзержинский…

…Театральная площадь…

…Маркс…

…Гостиница «Москва», Совмин…

…«Националь»…

…Улица Горького…

…На Красную площадь вышли из автобуса. Пошли пешком.

…Возложили цветы у Мавзолея. Постояли – минута молчания.

За окнами ветви деревьев ударялись друг о друга, сопротивляясь ветру.

– Величайшая заслуга Ильича – глубокая и всесторонняя разработка целостного учения о партии, создание пролетарской партии нового типа в России. Владимир Ильич обосновал всемирно-историческую роль марксистской партии не только как руководителя классовой борьбы пролетариата и других трудящихся масс в ходе свержения власти помещиков и капиталистов, но и как организатора строительства нового общества – социализма, коммунизма.

В аудитории было уютно и тихо. Студенты писали конспекты. Некоторые читали. Некоторые просто слушали.

– На протяжении всей политической деятельности Ленин решительно и последовательно боролся против любых попыток, какими бы лозунгами они ни прикрывались, умалить значение партии, ее руководящей роли… Такие попытки он рассматривал как вольную или невольную помощь врагам рабочего класса…

Таня смотрела в окно, где бился ветер и стучали ветви.

– Революционное учение о партии является одним из основополагающих в теории и практике марксизма-ленинизма. В свое время Ленин указывал, что оселком, на котором надо испытывать действительное признание марксизма, служит признание диктатуры пролетариата… Это положение целиком сохраняет свое значение…

Седой интеллигентный человек ходил вдоль стола и поглядывал сквозь очки на сидящих студентов.

– Вместе с тем с полным основанием можно сказать, что и ленинское учение о партии является также оселком, на котором испытываются люди, носящие высокое звание коммуниста…

Таня писала. Писала быстро, торопилась. Она писала письмо. Потом она остановилась, вырвала лист и скомкала его. Посмотрела на лектора.

– Исторический опыт показывает, что отклонения от этого учения, отход от ленинских норм партийной жизни и принципов партийного руководства чреваты серьезными последствиями…

В своем кабинете Новиков Владимир Сергеевич говорил по телефону.

– Я понимаю… Понимаю, не дурак… Ну что ж делать, выгони… Это твое дело, – он засмеялся, встал и начал расхаживать вокруг стола. – Я могу это сделать, но это не моя функция… Я тоже не люблю бюрократов, – опять засмеялся. – Старик, я знаю, что ты настоящий друг, не выдашь, но из своего кармана. Я говорю: из своего… Государство – народное. – И вдруг взорвался, заговорил жестко: – Если он тебе друг, пусть сам подаст заявление и не ставит тебя в это положение… Я тоже тебя не понимаю. Хорошо, хватит о богадельне. Завтра напиши мне объяснительную. До часа, в два у меня совещание. Ну я сделаю. Я… Ты – чист. Все. Аллее!.. Саша, и не валяй дурака, я тебя люблю и помни об этом. И не для этого мы родились, чтобы потакать разным прекраснодушным лентяям. Пойми меня. Салют!

Он опустил трубку, пометил в настольном календаре. Зазвонил внутренний телефон. Он поднял трубку.

– Новиков слушает. Нонна Александровна, рад вас слышать. К шефу? Сейчас буду. Как ваша внучка? Ну и слава богу.

Опустил трубку. Поправил галстук. Выдвинул один ящик, другой – проверил, все ли лежит на месте. Оглядел стол, открыл окно и вышел.

Шеф был не один, в углу в кресле сидел начальник шестнадцатого стройуправления, которое, в основном, ориентировалось на зарубежные заказы. «Шестнадцатое» считалось в тресте аристократическим, там были лучшие кадры. Кроме них в кабинете, как всегда, присутствовала «тень шефа» – референт Юра Круглов. Отчества Новиков его не помнил, были почти ровесниками, учились на одном факультете, знали друг о друге все или почти все, но не контактовали – разные были люди.

– Владимир Сергеевич, голубчик! – Значит, у шефа было хорошее настроение.

Новиков никак не мог определить: «голубчик» – это от снисходительности или от простодушия.

– Да, Николай Степанович, – сказал Новиков и не стал ждать приглашения, сел сам.

Он посмотрел на начальника «шестнадцатого». Тот ему кивнул.

– Как здоровье? – вежливо осведомился Новиков. – Зарубежники вас не замучили? Как почки?

– Спасибо, – лаконично кивнул тот.

Оба не любили друг друга. «Шестнадцатый» считал Новикова выскочкой, хамом, наглецом. Новиков считал его старой хитрой лисой.

Круглову Новиков кивнул и улыбнулся как приятелю.

– Владимир Сергеевич, – повторил шеф, – вы знаете, Руднев болеет, вот мы здесь посоветовались и решили, возьмите-ка вы одиннадцатый объект.

Он улыбался Новикову, будто делал ему рождественский подарок. Значит, сведения у тестя были правильные, отметил Новиков.

– Одиннадцатый, – повторил Новиков и напрягся. – Это комбинат?

– Абсолютно верно, – кивнул шеф.

– Насколько я знаю, там полный завал. И не мой профиль.

«Шестнадцатый» подал голос из угла:

– Вы человек молодой, энергичный, вам и все карты в руки.

Новиков посмотрел в угол, прямо в его очки.

– Я очень ценю ваше доброе расположение. А что, разве Руднев, Александр Вениаминович, уходит на пенсию? – обратился он к директору.

– О чем речь? На одиннадцатом отстают с монтажом. И какая-то неразбериха. Здесь честь треста и план. Это ваш профиль. Поезжайте, разберитесь.

– Но почему я? У нас своей работы невпроворот.

Вновь заговорил «шестнадцатый»:

– Владимир Сергеевич, вам доверяют, вы у нас – растущий, вы должны гордиться.

– Да, я горжусь, – Новиков перевел дыхание. – Значит, мне?

– Да, вы уж постарайтесь, Владимир Сергеевич. – Шеф уже не улыбался.

– Постараюсь. Раз надо, значит, надо. Таков наш девиз, – и Новиков улыбнулся.

– Организационные вопросы, – шеф кивнул в сторону Круглова, – с Юрием Андреевичем.

– Ясно. – Новиков встал. Еще раз улыбнулся. Всем. «Шестнадцатому» отдельно. – Что это вы так с фээргэшниками нацеловывались? Ведь там, в делегации, все старшее поколение, наверняка в войне участвовали. А вы с ними так задушевно, по-русски.

Вмешался шеф. Он, конечно, дорожил «шестнадцатым».

– Война была давно, сейчас новая политика: мы торгуем, сотрудничаем.

– Да, я читаю газеты, а зачем целоваться? Может, презент подарили, они это умеют за счет фирмы, а поцелуи-то от сердца, трест не оплачивает.

– Мы знаем, Владимир Сергеевич, что вы пережили блокаду, что у вас погибли близкие, что вы выросли в детдоме, мы знаем ваши биографические данные. Все! – Голос его был ровный и спокойный. – Относительно меня вы можете не беспокоиться.

– За вас я не беспокоюсь, – Новиков уже понял, что сорвался и что проиграл.

– Хорошо, – сказал шеф. – Значит, договорились.

– Всего доброго. – Новикову еще хватило сил улыбнуться, но он уже знал, что улыбка вымученная. Он шагнул к двери и вышел из кабинета.

В коридоре его нагнал Круглов. Поравнялся. Заговорил так, между прочим, не поймешь, то ли друг, то ли знакомый.

– Зря ты с ним. Ничего ж не добился. А у него связи. Зачем тебе это нужно? Ты знаешь, что там, на одиннадцатом?

– Догадываюсь.

– Я тебе ничего не говорил. Они тебя засыпать хотят. Но я тебе ничего не говорил. Хорошо ты ему… – И он мелко засмеялся.

– Ты не говорил, я не слышал. А ты с кем?

– Мы с тобой вместе учились. Смотри сам. – Он прибавил шаг и ушел вперед.

Он стоял в стороне, поглядывая, как выходят студенты. Время катилось, и он нервничал.

Он зашел в телефонную будку. Набрал номер.

– Алло, Иштван. Сервус!

Прогрохотал автобус, и он захлопнул дверцу кабины.

Опять он ждал. Опять шли студенты, молодые, веселые, беззаботные, а Тани все не было.

Он позвонил жене.

– Здравствуй, милый. Нет, не на работе. Оформляюсь. В командировку. В Сибирь… Как Никитка? Врач был?.. Ты только не нервничай… – Тут он увидел Таню.

Она шла с подругами, с сокурсниками, все молодые, и какой-то парень догнал их, хлопнул ее по плечу и что-то сказал, и все они рассмеялись. И Новиков вдруг почувствовал, как они молоды.

– Да, – сказал он хрипло в трубку. – Хорошо. Я тебя целую! Постараюсь быть раньше.

Он вышел из кабины. Закурил. Пальцы его мелко дрожали.

Он догнал ее, когда она осталась одна, без подруг, и шла среди московских пешеходов. Он поравнялся с нею и сказал тихо:

– Здравствуй.

Она посмотрела на него и вся засветилась и даже не могла сказать «здравствуй», а только кивнула головой.

– Слушай, – сказал он, – я очень тороплюсь. Через два дня я уезжаю на неделю в Сибирь.

– Так надолго?

Он был благодарен ей за это. Он вдруг сказал неожиданно для себя:

– Поедешь со мной?

– А можно?

– А что у тебя с сессией?

– Бог с ней, с сессией…

У него пересохло во рту. Отступать было нельзя.

– Поедешь?

– Конечно, Володя.

– У тебя не будет неприятностей на факультете?

Она тихо засмеялась.

– Зато мы будем неделю вместе.

– Я беспокоюсь.

– Ну что ты. – И она взяла его за руку.

Он вздрогнул: могли увидеть, и ни к чему были все эти эмоции.

– Ты вечером у подруги?

– Да. – И хотела спросить: «Ты приедешь?», но только посмотрела.

– Я заскочу. – Он уже злился, уже торопился.

И она опять нежно сказала:

– Когда хочешь, милый. Я буду ждать весь вечер.

Он не поцеловал, не тронул даже за плечо, сказал на ходу:

– Я пошел, ладно?

И опять она нежно и тихо, одними губами, и эта умиленность среди толпы прохожих его раздражала.

– Я целую тебя, – сказала она.

– Я тебя тоже, – выговорил он.

И поспешил в сторону и не мог долго успокоиться от этой нежности посреди мостовой, среди посторонних людей.

И нам не страшен вал девятый,
И холод вечной мерзлоты,
Та-та-ра-ра-ра-та-та…
Ведь мы ребята, ха!
Ведь мы ребята, ха!
Семидесятой широты…

Юные романтики с гитарами складно и весело пели о мужестве, пригибаясь перед микрофонами. Девушки были в мужских белых рубашках с длинным вырезом и в коротких кожаных юбках с широкими поясами, длинные волосы от висков завивались кольцами на щеки. Парни были в свитерах и с гитарами и все время браво улыбались.

Новиков слушал их, смотрел, как перебирают ногами девушки, ноги были не особенно хороши, рядовые ноги, и на праздничном концерте в таких коротких юбках выступать было нельзя.

– Вот та девочка справа – ничего. Я не про голос.

– Ничего, – друг посмотрел и кивнул головой. – А дальше?

– Я уезжаю. Ты зайди к моей законной, так, между прочим. Она у тебя спросит, где я тогда был, я был у тебя.

– Спасал мою душу, – уточнил приятель.

– Точно.

– А чего ты с ней не разведешься? Ты же ее не любишь.

Новиков подумал.

– А что толку? Что изменится? Новая мебель, новые стены?

– Но ты же любишь Таню?

– Люблю. – Подумал еще. – Ее люблю.

Такси остановилось. Зажегся свет. Был уже вечер.

Новиков долго не вылезал, расплачивался и никак не мог сообразить.