Текст книги "Император Пограничья 10 (СИ)"

Автор книги: Евгений Астахов

Соавторы: Саша Токсик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Крылов внимательно изучал моё лицо.

– Знаете, большинство на вашем месте начали бы оправдываться. Мол, все так делают, никто от этого не страдает и так далее. А вы просто признаёте – да, нарушаю закон.

– Какой смысл врать? Вы же чувствуете ложь. И потом – если хочу, чтобы вы возглавили правоохранительные органы, должны знать правду. В том числе неприглядную.

– И вы ожидаете, что я, борец с коррупцией, соглашусь работать на человека, который сам даёт взятки?

– Я надеюсь, что вы поможете мне построить Угрюм, где взятки будут не нужны. Где честный торговец сможет продать товар без откатов. Где закон будет один для всех – включая меня. И когда мы построим такой Угрюм, я первый прекращу платить треклятым мздоимцам.

– Складно излагаете, но вот загвоздка – когда доходит до дела, многие меняют свои принципы. Я тоже когда-то верил, что буду непреклонным. А потом… потом появились дети. Жена заболела. Лечение стоило дорого. И когда мне первый раз предложили взятку, я долго боролся с собой.

– Но не взяли.

– Не взял, – кивнул он, – и жена умерла. Может, на те деньги я смог бы найти лучшего целителя… Дети выросли и уехали – не простили, что я выбрал принципы, а не мать. Вот и сижу тут один, праведный и никому на хрен не нужный, – резко закончил он.

Вот оно – его личная трагедия. Цена принципиальности. Семья против долга. Знакомая дилемма.

Его голос дрогнул на последних словах. Руки сжались в кулаки.

– Знаете, что самое мерзкое? Иногда я ловлю себя на мысли – а стоило ли оно того? Вся эта щепетильность. Может, прав был тот взяточник, что предлагал деньги. «Возьми, Гриша, не дури. Твоя честность никого не накормит». А я… я выбрал принципы. И остался с ними наедине.

В комнате повисла тишина. Я понимал его боль – в прошлой жизни мне тоже приходилось выбирать между долгом и близкими.

– В Угрюме вы сможете снова смотреть людям в глаза, – сказал я. Потому что будете защищать их, а не систему.

Крылов изучал меня долгим взглядом.

– За двадцать лет службы я навидался всякого, Платонов. Но чтобы наниматель сам подсказывал, за что его можно посадить… Вы понимаете, что только что дали мне достаточно информации, чтобы уничтожить вас? Один донос в нужные уши – и ваша репутация будет растоптана. Это что – проверка на дурака или вы всегда так честны до самоубийства?

– Репутация? – я усмехнулся. – Крылов, моя репутация – это человек, который убивает аристократов, если они того заслуживают. Который плюёт на традиции и учит магии детей крестьян. Который послал лесом своего прошлого сюзерена и сам выбрал, кому служить. Вы думаете, слухи о том, что я плачу откаты, как-то испортят этот ароматный букет?

Я наклонился вперёд:

– А насчёт доноса… Кому вы донесёте? Тому самому чиновнику, которому я плачу? Или его начальству, которое наверняка получает свою долю? Вся система прогнила, Григорий. Вы это знаете лучше меня. Я просто научился использовать эту гниль как удобрение для роста Угрюма. Но долго так продолжаться не может. Система сожрёт сама себя, если не изменится. А я помогу ей в этом – чтобы жителей Пограничья считали людьми, а не скотом и не бросали на съедение тварям.

Крылов упёр взгляд в пол, затем медленно покачал головой:

– Нет. Не могу.

– Почему? – я не ожидал такого поворота после, казалось бы, налаженного контакта.

– Потому что я двадцать лет наблюдал, как такие как вы превращаются в тех, кого презирали. Мой лучший друг начинал как борец с коррупцией. «Гриша, – говорил, – я беру эти деньги только чтобы попасть выше и навести там порядок». Через пять лет у него была вилла на побережье Средиземного моря. Мой первый начальник искал «дополнительное финансирование» на операции против бандитов. Закончил крышеванием тех же бандитов.

Крылов рубанул рукой:

– Все они начинали с благих намерений и «временных» компромиссов. Откаты, которые вы платите ради выживания вашего поселения, через десять лет станут нормой. И вы найдёте тысячу оправданий, почему это необходимо.

– Вы ошибаетесь.

– Все так говорят. Я не хочу через год увидеть, как вы превратитесь в того, с кем боролись. И не хочу быть соучастником этого превращения.

Григорий Мартынович встал:

– Спасибо за честность, маркграф, но я пас.

– Подождите, – сказал я. – Один вопрос. Ваша жена… если вы могли вернуться в прошлое и взять те деньги, чтобы спасти её жизнь, вы бы взяли?

Крылов замер:

– Это нечестный вопрос.

– Это честный вопрос. Я плачу тому мерзавцу откаты не ради золотого нужника для себя любимого. Я плачу, чтобы мои люди ели хлеб, а не кору деревьев. Чтобы у детей была школа и больница. Да, я не горжусь этим. Но что выше – принципы или жизни?

– Вы манипулируете.

– Я говорю правду. Ваш Талант это подтвердит. Так что бы вы выбрали сейчас, зная, как всё повернётся – чистые руки или живую жену?

Долгое молчание. Наконец мой визави медленно вернулся к столу:

– Я бы… я бы взял эти проклятые деньги. И ненавидел бы себя до конца дней.

Собеседник тяжело опустился в кресло, словно признание высосало из него все силы. Я молчал, давая ему время. В комнате повисла тишина, нарушаемая только тиканьем старых часов на стене.

– Вот видите, – тихо сказал я. – Вы бы сделали выбор в пользу жизни. Как делаю я каждый день. Разница в том, что у вас этот выбор отняли, а у меня он ещё есть.

Крылов поднял на меня усталый взгляд.

– Не совершайте ошибку, – продолжил я. – Не отказывайтесь от шанса построить справедливую систему из-за страха, что она не будет идеальной. Идеальных систем не бывает. Бывают только люди, которые каждый день выбирают делать правильные вещи. Или неправильные. Я выбираю платить откаты сегодня, чтобы завтра их не существовало вовсе. А вы выбираете чистоту принципов – и оставляете мир таким же грязным.

Долгое молчание.

Григорий Мартынович протянул:

– Вы жестокий человек, Платонов.

– Я честный человек. Не так ли?

Собеседник долго молчал, пристально изучая моё лицо на предмет скрытых мотивов. Наконец, он протянул руку:

– Я прошу у вас год. Если за это время мы сработаемся – останусь. Если увижу, что вы такой же, как все – уйду без объяснений. Согласны?

Я пожал его руку:

– Согласен. Когда сможете приступить?

– Дайте неделю на сборы. Дом продавать не буду – вдруг ваш эксперимент провалится, – в голосе Крылова появились нотки чёрного юмора. – И ещё. Я привык работать по-своему. Никакого панибратства со стражниками, никаких поблажек местным «уважаемым людям». Порядок будет жёсткий.

– Именно этого я и жду. Единственное условие – справедливость. Жёсткость должна быть одинаковой для всех.

– Иначе и не умею, – Григорий Мартынович чуть улыбнулся впервые за всю встречу. – Что ж, маркграф, похоже, мы друг друга поняли. Ждите в Угрюме через неделю.

Выходя из поместья, я размышлял о встрече. Этот человек оказался именно таким, как описывал Родион – принципиальным до жёсткости, недоверчивым, но честным. Жестоко раненый системой, но не сломленный. Именно такой человек нужен был Угрюму.

Уверен, он увидит, что наш небольшой острог станет тем местом, где честные люди смогут жить по совести, а не по понятиям. Где принципы не будут стоить жизни близких. Где закон защищает слабых, а не сильных.

Глава 8

Артём Стремянников в третий раз взглянул на массивные напольные часы у входа в «Серебряную подкову». Их мерное тиканье отдавалось у него в висках, словно отсчитывая секунды до встречи, ради которой он примчался в Сергиев Посад из своего уютного кабинета в Московском бастионе.

«Нервничаю», – с удивлением отметил про себя финансист.

Заведение для беседы он выбирал с особой тщательностью. Сначала хотел заказать пафосный кабинет в ресторане «Над облаками». Все путеводители по городу взахлёб нахваливали это место.

Но потом представил прямолинейного Платонова среди золочёных канделябров и бархатных портьер, и чуть не рассмеялся вслух. Нет, маркграф из тех, кто предпочитает дело помпезности.

«Серебряная подкова» оказалась идеальным компромиссом. Приглушённый свет создавал атмосферу конфиденциальности, негромкая музыка не мешала разговору, а широкие промежутки между столами гарантировали приватность.

Да и здешнюю кухню его дядя, опытный юрист Пётр Павлович Стемянников очень хвалил. А дядя плохого не посоветует. Вот и сделка с Платоновым произошла по его рекомендации.

Стремянников вспомнил их первую встречу. Тогда молодой маркграф сидел напротив него – прямая спина, холодный расчёт в глазах, ни тени сомнения в голосе. Никакой юношеской горячности, никаких прожектов. Только цифры, факты, план. Железная воля, облечённая в безупречную логику.

Поначалу проект казался авантюрой. Провинциальный острог, окружённый Бездушными, возглавляемый никому не известным воеводой. Артём согласился помочь только из уважения к дяде. Тот крайне редко о чём-то просил.

Но потом начали происходить вещи, в которые трудно было поверить. Платонов не просто выполнял обещания – он их перевыполнял. Победа в дуэли с представителем Фонда Добродетели. Получение статуса острога. А когда пришли вести, что Угрюм отбил Гон без единой жертвы среди гражданских…

Своим чутьём, которое помогло Артёму выбиться в люди в достаточно раннем возрасте, Стемянников понял. Это его шанс, тот самый который бывает раз в жизни.

«Люди инвестируют не в цифры, – подумал он. – Они инвестируют в идеи».

Дверь ресторана открылась. Финансист поднял голову и увидел того, кого ждал. Прохор Платонов шёл через зал всё с той же уверенной походкой человека, точно знающего свою цель. Ни грамма показной роскоши – и именно это делало его присутствие таким весомым.

– Артём Николаевич, – маркграф протянул руку. – Рад нашей встрече, хотя и удивлён.

– Здравствуйте, Прохор Игнатьевич. Сейчас всё вам расскажу.

* * *

Я прошёл через зал ресторана, внутренне одобрив выбор места. Во время своего пребывания в Сергиевом Посаде, я и сам обедал именно здесь. Личный приезд Стремянникова-младшего и настойчивые просьбы о встрече заинтриговали. Что-то явно произошло с облигациями.

И судя по его виду – что-то хорошее.

– Закажем сначала? – предложил тот, подзывая официанта.

Молодой парень в чёрной жилетке принёс меню в кожаных папках.

– Господа, сегодня могу предложить уху царскую, щи из квашеной капусты, жаркое из говядины… – начал было он.

– Мне уху и свиную отбивную с жареной картошкой, – перебил Артём Николаевич. – И графин морса.

– Щи и говядину с гречкой, – добавил я.

Официант кивнул и удалился.

После заказа я сразу перешёл к делу:

– Итак, что с выкупом облигаций? В письме вы упомянули «неожиданные сложности».

Стремянников откинулся в кресле, явно наслаждаясь моментом. Такие новости он, видимо, предпочитал преподносить с должным драматизмом.

– Сложности в том, что выкупа не происходит. Вообще. Никто не продаёт.

Я приподнял брови:

– В смысле – никто?

– Я предлагал всем держателям продать облигации обратно. С премией. Сорок процентов сверху, Прохор Игнатьевич. Сорок! – финансист развёл руками. – Это сто сорок тысяч за бумаги номиналом в сто. Чистая прибыль без трёхлетнего ожидания.

– И?

– И все отказались. От князя Оболенского до купца Добромыслова. Даже граф Белозёров, которому сейчас каждая копейка на счету важна.

Я прищурился, пытаясь понять логику:

– Но это же… Двадцать процентов годовых хорошо, но Сорок процентов прямо сейчас…

– Экономический абсурд, – согласился Стремянников. – Я сам был в шоке. Знаете, что мне сказал князь Оболенский? – финансист понизил голос, подражая властным интонациям правителя Сергиева Посада: – «Молодой человек, неужели вы думаете, что я настолько недальновиден? Платонов из тех, кто платит долги с процентами. Причём не только финансовые».

Официант принёс закуски. Пока он расставлял тарелки, мы молчали. Аромат укропа и чеснока щекотал ноздри.

Я приступил к еде, обдумывая услышанное.

– Выходит, они верят в Угрюм больше, чем в быструю прибыль.

– Не в Угрюм, – поправил Стремянников, наклоняясь вперёд. – В вас лично. Понимаете разницу? Люди покупают не облигации Марки. Они покупают частичку легенды о человеке, который бросил вызов системе и побеждает.

Принесли горячее. Уха дымилась ароматным паром, от отбивной шёл одуряюще аппетитный запах. Артём с удовольствием вдохнул, но есть не спешил – сначала дело.

– И что вы предлагаете? – прямо спросил я.

– Новый выпуск облигаций. Большой. На пятьсот тысяч рублей.

На мгновение моя маска невозмутимости дала трещину.

– Пятьсот тысяч? Вы это серьёзно?

– Абсолютно, – Стремянников достал из папки документы. – Смотрите сами. Рост населения Угрюма – триста процентов за год. Успешное отражение Гона – это плюс к военной репутации. Статус Марки – политическая стабильность.

Я откинулся в кресле, быстро прикидывая в уме. Дополнительные финансовые обязательства – это риск, но… Вместе с доходами от продажи Сумеречной стали эти средства позволят мне сделать качественный рывок. Появятся средства на открытие производства готовых изделий из Сумеречной стали. Переработка реликтов в зелья и артефакты вместо продажи их втридорога перекупщикам.

В Угрюме уже тесновато для масштабного производства, но фабрику можно открыть здесь, в Сергиевом Посаде. А с такими деньгами – и не одну. Плюс сеть магазинов в дружественных городах для прямых продаж.

– Условия?

– Пятнадцать процентов годовых на три года. Да, ниже первого выпуска, но всё равно втрое выше банковских ставок.

Мы временно отвлеклись на еду. Уха оказалась наваристой, с крупными кусками стерляди. Щи источали аромат квашеной капусты и копчёностей. Оба ели с аппетитом, но мысли были далеки от гастрономических удовольствий.

– А наши инвесторы потянут подобную сумму?

– О, – улыбнулся Артём, – тут не сомневайтесь. За последнее время у меня все пороги обили, с просьбой допустить их до ценных бумаг Угрюма.

– И что же вы?

– Отобрал только тех, кому можно доверять, – он пододвинул ко мне лежащую на столе папку. Вот, посмотрите сами.

Я принялся листать документы, и мои брови поползли вверх от изумления.

– Вы серьёзно?

– Абсолютно, – улыбнулся Стемянников. – Я удивился не меньше вашего. Уточнил. Всё именно так.

– В таком случае, когда проведём размещение?

– Можем хоть сейчас, – Стремянников допил морс. – У меня забронирован конференц-зал в местном филиале банка. Видеосвязь настроена, все участники предупреждены. Ждут только вашего согласия.

Я отложил приборы:

– Не будем затягивать. Поехали.

* * *

Конференц-зал встретил нас сдержанной роскошью. Не хай-тек, но с другой стороны качественно и уютно. Дубовая обшивка стен, кожаные кресла, большой экран для видеоконференций.

На экране уже мерцали окна подключившихся участников. Знакомые лица прежних инвесторов смотрели с разной степенью заинтересованности. Князь Оболенский восседал в своём кабинете, за спиной виднелся герб Сергиева Посада. Граф Горчаков, судя по обстановке, подключился из библиотеки. Дядя Аркадий улыбался сидя в беседке в саду, Добромыслов хмурился, сидя в какой-то конторе, а Белозёров выглядел несколько потрёпанным.

Загорелись новые окна, и я увидел тех, о ком говорил Стремянников.

Князь Дмитрий Голицын смотрел с экрана властным взглядом. Правитель Московского бастиона неожиданно сам связался с финансистом. Сказал, что хочет поддержать перспективный проект в стратегически важном регионе.

Причем, с ходу потребовал сорок процентов облигаций. Голицин привык властвовать, и не удивлюсь, если он через финансирование захочет распостранить на Угрюм свой контроль.

Вторым был Семён Мерзляков – круглолицый старик с хитрыми глазками и благодушной улыбкой. Но я не обманывался – за маской добродушного купца скрывался один из умнейших дельцов Москвы.

Мерзляковым принадлежал крупнейший торговый дом, куда мы уже успели привести партию Реликтов. Можно сказать, что они лично убедились в платежеспособности Угрюма и решили застолбить себе место на будущие поставки.

Следующая кандидатура вызвала у меня еще больше удивления.

Потап Воротынцев. Глава ратной компании «Перун».

Воротынцев сказал финансисту, что долг чести требует поддержать человека, который заботится о павших воинах. Но я предположил, что он просто лучше других понимал. Если Угрюм пережил Гон, он выдержит что угодно.

И наконец четвертая. Ярослава Засекина – рыжеволосая княжна с холодным огнём в глазах. Даже через видеосвязь в ней чувствовалось напряжение стальной пружины, готовой распрямиться.

И я, не скрывая, был очень рад её видеть.

Стремянников откашлялся:

– Дамы и Господа, благодарю всех за участие. Как вы знаете, цель встречи – обсудить второй выпуск облигаций Марки Угрюм. Параметры следующие: объём – пятьсот тысяч рублей, ставка – пятнадцать процентов годовых, срок погашения – три года.

– Почему ставка ниже? – тут же спросил Горчаков.

Я взял слово:

– Риски снизились, граф. Год назад Угрюм был безвестной деревней в Пограничье. Сегодня – официальная Марка с растущим населением и отлаженной обороной. Мы доказали свою жизнеспособность.

– Пятнадцать процентов всё равно щедро, – заметил Мерзляков, поглаживая подбородок. – Что гарантирует такую доходность? Простите старика, но я привык проверять каждую копейку.

«Осторожничает, – понял я. – Хочет выведать побольше».

– Экономика Марки растёт стремительными темпами, – ответил я, тщательно подбирая слова. – Кроме того, у нас есть доступ к уникальным ресурсам. Мало какая территория может этим похвастаться.

– Любая деревня в Пограничье этим может похвастаться, – грубовато пошутил Воротынцев.

– Вот только они не выпускают облигаций, – вернул я шутку.

Я заметил, как напрягся князь Оболенский при виде Голицына. Два правителя смотрели друг на друга через экраны с плохо скрываемой неприязнью.

– Неожиданно видеть интерес Москвы к провинциальным проектам, – заметил Оболенский. Его тон был подчёркнуто вежливым, что делало укол ещё острее.

– Времена меняются, князь, – парировал Голицын. – Умные деньги ищут новые возможности. А Угрюм явно представляет собой нечто большее, чем просто «провинциальный проект». Иначе бы вы сами не вкладывались с таким энтузиазмом.

Температура в зале словно упала на несколько градусов.

Тут в разговор вступил Воротынцев:

– Княжна Засекина, при всём уважении к вашей доблести, – его голос звучал снисходительно, – Не кажется ли вам, что ваши финансовые возможности… скромноваты для такого крупного проекта? «Северные волки» – это что, три десятка бойцов? У «Перуна» триста только в Москве.

Глаза Ярославы сверкнули яростью:

– Сотник, размер отряда не всегда определяет степень его успешности. Мои волки берут такие контракты, за которые ваши триста «перунов» не рискнут. К тому же – это мои личные средства, не компании!

– Личные? – Воротынцев приподнял бровь. – И много ли накопила молодая княжна без княжества?

– Достаточно! – выпалила Засекина.

«Сейчас сцепятся», – осознал я.

Единства среди будущих инвесторов не было и в помине.

– Уважаемые, – прервал я перепалку. – Выяснить у кого сильнее отряд или город, вы всегда сможете в другом месте. Здесь важно одно, кто и сколько сможет вложить средств.

Воцарилась тишина. Даже князья нахмурились, не ожидая такой резкости от молодого маркграфа.

Князь Голицын нарушил паузу:

– Что ж, давайте к делу. Я готов инвестировать двести тысяч рублей. Это справедливо, учитывая мои возможности и заинтересованность в проекте.

«Вот и ключевой момент, – подумал я. – Сейчас будет взрыв.»

Я встал, чтобы моя фигура была видна всем на экранах:

– Ваша Светлость, ценю вашу щедрость. Но устанавливаю жёсткое правило – максимум двадцать процентов выпуска на одного инвестора. То есть сто тысяч рублей. Без исключений.

Лицо Голицына окаменело:

– Вы ограничиваете мои инвестиции?

– Я обеспечиваю баланс, – твёрдо ответил я. – Угрюм не станет филиалом чьих-либо интересов. Ни Москвы, ни Сергиева Посада, ни кого-либо ещё.

– Это неразумно… – начал князь.

– Это окончательно, – отрезал я. – Господа, позвольте напомнить цель нашего проекта. Угрюм – не просто источник прибыли. Это форпост цивилизации в землях, где другие видят только смерть. Это дом для сотен людей, а скоро и тысяч, которым больше некуда идти.

Мой голос стал жёстче:

– Я ограничиваю ваши доли не из прихоти. Я защищаю независимость Угрюма. Потому что только независимый Угрюм сможет выполнить свою миссию – стать щитом Пограничья и, в конечном счёте, мечом против Бездушных. Двадцать процентов достаточно для хорошей прибыли, но недостаточно для диктата. Кто не согласен – может не участвовать.

Долгое молчание. Князь Голицын первым нарушил тишину:

– Дерзко, маркграф. Очень дерзко. Но… пожалуй, в этом есть смысл. Сто тысяч – пусть будет сто тысяч.

Будто плотину прорвало. Инвесторы заговорили все разом, обсуждая доли, спорили, торговались. Но уже в рамках установленных правил.

– Сто тысяч, – твёрдо заявил князь Голицын, смирившись с ограничением.

– Столько же, – кивнул Оболенский, не желая уступать московскому правителю.

Мерзляков долго торговался, выбивая каждую тысячу:

– Восемьдесят тысяч – мой максимум. Больше правление не одобрит.

– Шестьдесят, – отрезал Воротынцев. – «Перун» не кидает деньги на ветер.

Горчаков взял пятьдесят – половину от прошлого максимума. Дядя Аркадий увеличил долю до сорока. Добромыслов остановился на тридцати. Белозёров смог выкроить только двадцать – дела после скандала с женой шли неважно.

– Двадцать тысяч, – тихо, но твёрдо произнесла Ярослава. – Это всё, что я могу себе позволить.

«Личные сбережения, – понял я. – Для неё это серьёзные деньги».

Но отговаривать не стал. Хотя бы потому, что сам верил в Угрюм абсолютно.

К концу беседы все пятьсот тысяч были распределены. Старые инвесторы увеличили свои доли, новые получили желаемое.

– Что ж, господа, – подвёл итог Артём. – Документы будут подготовлены в течение трёх дней. Благодарю за участие.

Экраны погасли один за другим. Стремянников пожал мне руку:

– Знаете, – задумчиво произнёс финансист, – я видел много переговоров. Но чтобы молодой маркграф спорил сразу с двумя князьями. Это войдёт в историю.

– История пишется не словами, а делами, – ответил я, поднимаясь. – Теперь нужно оправдать доверие. Все эти люди поверили не в цифры на бумаге. Они поверили в идею.

– И в человека, который её воплощает, – добавил собеседник.

* * *

Я стоял у окна конференц-зала, глядя на вечерние огни Сергиева Посада. Внезапно я стал богаче на полмиллиона рублей. Нет, Угрюм стал богаче. В этих деньгах мне виделось многое. Новые стены, современное оружие, развитие производства…

«Но главное – это люди», – отметил я.

Теперь успех Угрюма – это не только моя забота. Князь Голицын станет гарантом нашему представительству в Московским бастионе. Мерзляков обеспечит стабильный рынок сбыта реликтов. Воротынцева можно будет «раскрутить» на новых инструкторов. А Ярослава…

Я улыбнулся. Княжна вложила личные сбережения – для неё это был акт веры, а не коммерции. Такая поддержка дороже золота.

В кармане завибрировал магофон. Звонил Родион Коршунов.

– Прохор Игнатьевич, всё готово. Документы подписаны, дело за вашим человеком.

Пора было превращать пылкого итальянца в респектабельного торгового магната.

Что же, Джованни. Твой выход!