Текст книги "Ботфорты капитана Штормштиля"

Автор книги: Евгений Астахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Глава 8. Запах южного ветра

Ветер гнал с моря круто сбитые облака. Они бесшумно скользили по блестящему синему стеклу неба. Ветер рождался где-то очень далеко. Может, в Турции, а может, и еще дальше. Если закрыть глаза и подставить ветру лицо, сразу же начинаются удивительные вещи. Можно услышать печальный звон караванных бубенцов, протяжные песни бедуинов, тяжелые вздохи океана, гудки заблудившихся в тумане кораблей. Можно уловить запах цветущих тамарисков, нагретых тропическим солнцем атолловых лагун, запах просмоленной пеньки и ржавого железа. Мало ли что может принести с собой порывистый южный ветер, летящий из далеких и таинственных краев.

– Ты что это принюхиваешься?

Тошка открыл глаза. Перед ним стояла Кло и насмешливо щурила голубые глаза.

– Ветер нюхаешь, да?

– Нет... почему же ветер?.. – смутился Тошка.

– А я вот люблю нюхать ветер, – неожиданно сказала Кло. – Ты знаешь, чем пахнет южный ветер?

– Не-ет... Не знаю.

– Эх ты! Южный ветер пахнет дальними странами. В них живут веселые люди. Все как один моряки, смуглые от загара и со здоровенными кулачищами.

– Почему здоровенными?

– А когда здоровенные кулаки, не надо драться лобаном. Какой хороший был лобан... – Кло вздохнула. – Вкусный, наверное. Вкуснее морского петуха. Ты любишь жареных морских петухов?

– Нет. – Тошка почувствовал, что начинает злиться.– Я люблю петухов, которые с перьями.

– А я морских... – Кло зажмурила глаза, подставила лицо ветру. Она стояла, чуть приоткрыв маленький рот, ее длинные черные ресницы подрагивали. – Ты слышишь: кричат люди, с треском рвутся паруса, ветер несет беду...– Она открыла глаза. – А однажды ночью ветер унес от Старой гавани фелюгу. В ней сидел человек, которого обманули злые и жадные люди. Он был капитаном, самым знаменитым капитаном на всем Черном море! Сейчас почти никто уже не помнит, как он выглядел, ничего не осталось от него, даже фотографии. Все унес ночной ветер.

– А имя осталось? – шепотом спросил Тошка.

– Имя осталось... – Кло медленно повернула голову.

Ветер растрепал ее золотые волосы. – Имя осталось. Это был капитан Борисов, мой дед.

Тошка понял: Кло ничего больше не скажет. Это какая-то тайна, о которой нельзя знать кому попало. Но он все же не удержался и спросил:

– За ним, наверное, гнались?

– Кто?

– Ну, эти самые, как ты говорила – злые и жадные люди.

– Нет. Они просто обманули его. И еще одного человека. Хочешь, я покажу место, где он остался лежать?

– Кто?

– Тот, второй. Его звали Дурмишхан. Он был контрабандистом...

Кло пошла вперед, ловко перепрыгивая через дыры гнилого настила. Тошка едва поспевал за ней. Они перебрались с мостков на берег, молча пошли вдоль старого мола. Мертвые пароходы, словно рыжие холмы, нависали над шаткими мостками. Пустые пакгаузы с сорванными воротами мрачно щурили узкие глаза-окошки; решетки были похожи на густые ресницы.

«Акционерное общество Караяниди – Орловь и К°. Колониальные товары» – полустертая надпись смутно проступала на стене одного из пакгаузов.

– Их скоро снесут, эти развалины, – не оборачиваясь, сказала Кло. – В маминой газете писали. Вместо Старой гавани будет нарядная набережная с пальмами, а на Горке разобьют парк пионеров с аттракционами.

Тошке стало жаль Старой гавани и пахнущих плесенью пакгаузов. Навсегда исчезнут кривоногие мостки, бетонные блоки мола, проволочная паутина вокруг ежевичных джунглей Горки. Где же тогда удить ставридку, копать морских червей и ловить ртом порывистый южный ветер? И куда будет приходить Кло? Не к карусели же и не к размалеванной доске скучного аттракциона «Набрось кольцо». Нет, Тошка считал, что на земле должно быть оставлено побольше мест, где могли бы жить тайны. Тайны, от которых холодеет в груди и начинает покалывать в кончиках пальцев.

– Вот здесь. – Кло остановилась.

Тошка огляделся. Обломок скалы отвесно уходил в воду. Ржавое кольцо, похожее на обкусанный бублик, было вмуровано в темный, с подтеками гранит. Кло дотянулась до кольца. Оно, скрипнув, качнулось в проушине.

– К нему зачалил свою фелюгу Дурмишхан, – сказала Кло. – Тогда, в ту ночь...

Тошка оглядел гальку, как будто на ней могли остаться следы давно ушедших людей: старого капитана Борисова и контрабандиста Дурмишхана.

Кло стояла возле скалы. Южный ветер продолжал гнать по небу облака, похожие на шарики мороженого. «Красный Батум», надрываясь от крика, тянул мимо мола измятую, серую коробку танкера.

– «Азнефть» потащил. – Кло, прищурившись от солнца, посмотрела на танкер. – Как муравей мертвого жука.

– А у меня есть дядя, – сказал Тошка. – Он, правда, не моряк...

– Кто же он? – Кло приподняла тоненькую бровь. Наверное, она сейчас добавит что-нибудь насмешливое. – Кто же?

– Геолог. Знаешь, он облазил все горы, которые только есть у нас в стране.

– Ну, уж и все!

– Да. Он работал на Алтае, на Урале, потом в Хибинах. А теперь вот на Кавказе.

– А что он ищет? – заинтересовалась Кло. – Золото.

– Нет, не золото. В прошлом году он нашел медь.

– Много?

– Много. Об этом писали в газете. Папа в тот день купил десять номеров.

– Зачем?

– На память.

– Геологи – это тоже хорошо. – Кло медленно пошла по черной мазутной полоске, оставленной прибоем на гальке. – Я никогда не видела геологов; их просто нет в нашем городе.

– Конечно. Геологи живут в горах, а в города спускаются лишь на зиму.

– Я никогда не стану геологом, – сказала Кло.

– Почему?

– Я люблю море. И южные ветры.

– Я тоже...

– Твой дядя был на войне?

– А как же! – оживился Тошка. – В отряде альпинистов. Он сражался на Кавказе против немецких егерей.

– Кто такие егеря?

– Это горные стрелки. Они забрались на Эльбрус и укрепили на самой его вершине фашистский флаг. Чтобы он был над всем Кавказом. И тогда дядин отряд пошел на штурм. Это было зимой. А зимой очень трудно подняться на Эльбрус. Но альпинисты помогали друг другу. Одна группа прикрывала и поддерживала другую. Иначе б не дойти до вершины тому, кто сбросил флаг.

– А как звали этого альпиниста?

– Не знаю. Он погиб потом.

– В бою?

– Да... Когда приезжает дядя, мама берет у соседей гитару. И он поет песни. Разные – смешные и грустные. И про того альпиниста, что сбросил флаг:

 
В прозрачной ледяной могиле
Друзья оставили его...
 

Тошка хотел рассказать еще об одной дядиной песне про красавицу Кло, стреляющую в подброшенный пиастр, но не решился.

– А как зовут твоего дядю?

– Гога. Дядя Гога...

– Он, наверное, добрый.

– Откуда ты знаешь?

– Дядя Гога – так не станут называть злого человека...

Они поднялись к пакгаузам по разрушенной лестнице с обвалившимися ступенями. Из темных провалов ворот тянуло сыростью. Кло отвернулась, подставила лицо ветру, глубоко вдохнула воздух.

– Неужели ты не чувствуешь, чем пахнет ветер? Чаем, тростниковым сахаром, ромом? Пакгаузы Караяниди когдато были забиты этим товаром.

Тошка изо всех сил потянул носом, но на этот раз ничего, кроме запаха старых сетей, различить не смог. Кло посмотрела на него с сожалением.

«А ты вот попробуй увидеть моего капитана Штормштиля», – чуть было не сказал Тошка, но вовремя прикусил я зы к.

Ветер скрипел ветхим, погнутым флюгером. Кто знает, сколько лет прокрутился над рыжей крышей центрального пакгауза жестяной человечек с вытянутой вперед рукой. Он знал в лицо купца Караяниди, и старого капитана Борисова, и контрабандиста по имени Дурмишхан. А теперь вот смотрел круглой дырочкой глаза на Тошку, и тому казалось, что флюгеру уже невмоготу крутиться, что его протянутая в сторону моря жестяная рука дрожит от усталости. В Старой гавани никому нет дела до того, куда дует ветер, куда показывает флюгер. Мальчишки стреляют в него из рогаток, дожди смыли остатки ярких красок, в которые он был давным-давно одет. Но флюгер все равно крутится и ловит рукой непокорные морские ветры, пахнущие чаем, тростниковым сахаром и крепким ямайским ромом.

Глава 9. Бутылка из-под ямайского рома

В самом конце XIX века с острова Шпицберген поднялся к облакам воздушный шар. Порывистый ветер подхватил его и понес. Набирая высоту, шар удалялся к северу. Небольшая группа людей молча смотрела ему вслед.

– О господи! Будь милостив к смельчаку, – пробормотал высокий бородатый старик и перекрестился.

Шар несло над океаном. Редкие льдины казались сверху белыми рваными пятнами. Шведский полярник Андре, единственный пассажир воздушного шара, непрерывно вел наблюдения и делал записи. Время от времени он вкладывал в пустые бутылки короткие отчеты, заливал горлышки варом и бросал их за борт гондолы.

Впереди был Северный полюс и неизвестность. Шар несло с большой скоростью в сплошных холодных облаках. Леденели стропы. Где-то внизу, под гондолой, ворочал тяжелыми волнами страшный Северный океан. Бутылки с легким всплеском падали в воду, и их подхватывало течение.

Андре погиб. Но сорок лет подряд приходили к людям бутылки с его записками. Их выбрасывало на Скандинавское побережье, на щебенистые пляжи каменных островов, их подбирали в море рыбаки. Почти на полвека пережили эти записки своего автора, и кто знает, может, и сейчас еще плывет где-то бутылка с пожелтевшими от времени листками из блокнота Андре...

Тошка почесал согнутым пальцем висок. Еще раз посмотрел на свет зеленую бутылку из-под ямайского рома. Низ ее оплетен желтой соломой, а горлышко забито тугой пробкой и залито сургучом. Сквозь толстое зеленоватое стекло просвечивает свернутая трубочкой записка. Штопора у Тошки не было. Просто отбить горлышко он не решался – уж больно необычно выглядела бутылка: пузатая, длинногорлая, с тисненными на стекле буквами. Жалко разбивать такую. И к тому же мало ли что за записка там, внутри. Может, ей сто лет и бутылка представляет собой музейную редкость. Может, это одна из бутылок знаменитого английского путешественника Джона Франклина. Ведь как раз сто лет назад, во время своей последней экспедиции на «Эребусе» и «Терроре», он выбросил в море двести с лишним бутылок, прося о помощи. И за сто лет нашли только три бутылки. А вдруг это четвертая! И ее подобрал именно он, Антон Топольков.

Тошка еще раз посмотрел на свет свою находку. Это надо же такое!

Он уже вспомнил все, что когда-либо читал о бутылочной почте. Ведь без нее не обходилось ни одно порядочное морское путешествие. Каррамба! Где же взять штопор? Ну, где взять штопор, тысяча чертей?!

...Этот совершенно необычный день начался с того, что Тошка спозаранку пришел в Старую гавань. В ней было тихо и безлюдно. Только Ерго возился возле своей лодки.

– Здравствуй! – крикнул он Тошке. – Давно тебя не было. Ты что, болел?

– Нет, – ответил Тошка. – Я не болел.

– Давай толкнем лодку, – попросил Ерго. – Надо веники проверить, рачки нужны.

Тошка знал, что креветок ловят, опуская с вечера на дно моря большие веники из папоротника или бамбуковых веток. Рано утром их осторожно достают и вытряхивают забравшихся туда рачков.

– Поплывешь со мной? – Ерго бросил в лодку пустую корзину.

– С удовольствием!

– Тогда садись на руль.

Ерго греб стоя, упираясь коленом в банку, не вынимая весел из воды. Они словно сверлили ее широкими лопастями, и лодка шла вперед бесшумно и ровно.

Впереди показались поплавки из кусков пробки. Ерго, осторожно перебирая мокрую веревку, достал первый веник.

– Ты тряси, – сказал он. – А я пока другой подниму.

Креветки дождем сыпались в корзину, толкались прозрачными хвостами. Тошка запустил ладонь в скользкую шевелящуюся массу, уколол пальцы об острые, как иголки, шипы.

– Работай, играться потом будем! – крикнул ему боцман.

Достали второй веник, за ним третий, четвертый. Корзина была почти полной. Креветки копошились в ней, выпрыгивали на мокрые стлани. Тошка поднял одну и, разломив, высосал студенистую мякоть, холодную и солоноватую на вкус.

И тут он заметил бутылку, которая плыла у самого борта лодки, важно покачивая узким горлышком. У Тошки перехватило дыхание. Он попытался поймать ее, но она выскользнула из пальцев. Тогда Тошка с размаху накрыл бутылку подсачником.

– Что, рыба глушеная? – спросил Ерго.

– Нет. Бу-бутылка!

– Зачем тебе бутылка?

– Она запечатанная! В ней, наверное, записка! Понимаете, записка!

– Ну и что?..

Ерго отнесся к находке довольно равнодушно. Он ничего не слыхал о Джоне Франклине. И вообще его больше интересовали креветки. Надо было обтрясти еще три веника.

– Дома почитаешь, – сказал боцман. – Сейчас давай держи лодку, чтобы ее не крутило ветром..

И вот теперь Тошка сидит во дворе своего дома в беседке и думает о том, где бы ему раздобыть штопор.

«Надо было взять у Ерго бебут*  Бебут – аджарский нож.


[Закрыть] и расковырять пробку. Он у него длинный и острый. А теперь думай вот...»

Решение пришло неожиданно. Ну, конечно, как это он сразу не догадался! Тошка завернул бутылку в газету и выбежал на улицу. Вскочив в проходящий мимо автобус, он доехал до Турецкого базара. В знакомой закусочной было совсем немного народу. Шипели на плите пенерли, пахло хлебом и кислым вином.

– Дайте мне, пожалуйста, штопор, – сказал Тошка усатому официанту.

– Э, дарагой! Приносить свой вино запрещаем. – Официант грозно шевельнул усами. – Хочешь пить – пожалуйста: «изабелла» есть, другой вино тоже есть.

– Я не пить! Она пустая. Мне только пробку вынуть.

Официант покрутил бутылку в руках. Посмотрел ее на свет, встряхнул.

– Что там такой?

– Задачки по алгебре, – соврал Тошка. – Контрольная работа у меня.

– Переэкзаменовку имеешь? – сочувственно спросил официант.

– Да, да, переэкзаменовка у меня.

– Ма-ла-дец! ..

Он неторопливо ввинтил в пробку штопор. Зажал бутылку между колен и поднатужился. С легким щелчком пробка вылетела из горлышка, и записка выпала на стол.

– С тебе рубль, – сказал официант.

Тошка высыпал на стол горсть мелочи и выбежал из закусочной. За углом, в маленьком сквере, он сел на скамейку и дрожащими руками развернул записку. В правом ее углу твердым угловатым почерком, ярко-красными чернилами было написано: «Старая гавань. Нашедшего прошу вручить лично шкиперу А. Тополькову»...

Тошка глянул на подпись, и поникшие от жары, ободранные мальчишками пальмы, качнувшись, поплыли у него перед глазами. В конце записки стояло размашистое и четкое: «Твой преданный друг Штормштиль, капитан клипера «Фантазия», 21 августа. На траверсе мыса Горн».

Глава 10. Кофейня на Трапезундской улице

Ерго сидел в кофейне на Трапезундской улице. Он был весел и горд. На его столике рядом с маленькой кофейной чашкой стояла бутылка вина. Боцман наливал из нее всем желающим. Каждый второй завсегдатай кофейни держал в руках газету. В ней был напечатан портрет Ерго. В мичманке, в синем кителе, на котором блестели три ордена и четыре медали. Рядом с фотографией крупными буквами было написано: «Боцман Халваши остается в строю».

В очерке рассказывалось о Старой гавани, о сотнях тонн металлолома, которые направляются из ее ворот на металлургические заводы, и об инвалиде войны, делающем свое, очень нужное людям дело. Вспоминалось и о том, как воевал Ерго. С первого дня войны и до осени 1944 года, до того пасмурного, туманного вечера, когда был потоплен немецкой подводной лодкой военный транспорт «Крым».

– Олан! – говорил Ерго, хлопая по плечу сидевшего рядом с ним рыбака. – Ты помнишь, какой это был отличный пароход! До войны он ходил Батум – Одесса. Он был белый, как молодой лебедь, и вся команда носила белые форменки. А потом его сделали боевым транспортом. Его перекрасили, и он стал возить морскую пехоту, боеприпасы и эвакуированных. И я был на нем боцманом, олан! А капитаном был Борисов Иван Алексеевич. Давай выпьем за его здоровье!

– За упокой выпьем, Ерго. Ва, какой может быть здоровье у капитана Борисова? Из всей команды «Крыма» живой уцелел ты один.

Это сказал Серапион. Он сидел, как всегда, в углу, за своим столиком, и его узкое лицо тонуло в облаках табачного дыма.

Ерго поднял руку, и вся кофейня, притихнув, посмотрела на боцмана.

– Я пью за здоровье капитана Борисова, – повторил он твердым голосом. – Такие люди, как капитан «Крыма», не могут без звука исчезнуть с земли. Он жив, и я пью за его здоровье!

Посетители кофейни одобрительно закивали головами. Конечно, боцман же видел, как «Крым» удержался на плаву. Борисов мог попасть в плен. Придет время, и все узнают, что случилась с капитаном в тот вечер. Раз Ерго говорит, значит, все так. Боцман уважаемый человек и хороший моряк. Не зря же его портрет напечатали в газете.

– Плен, это пожалуйста, это может быть, – согласился Серапион. – В плен много народу попадало. Только из плена люди назад вернулись. Кто хотел, конечно, а кто не хотел – там остался.

– Зачем остался? – глухо спросил Ерго.

– Ва, как зачем? Вернешься из плена – спросят: где попал, почему попал, что в плену делал? Все погибли, а ты в плену оказался. Ва, как нехорошо, граждане, получается! Некрасиво. – Серапион покрутил маленькой ушастой головой, ища одобрения своим словам. Кофейня настороженно молчала.

– Говори дальше! – сказал Ерго.

– Чего дальше говорить? Давай будем пить за здоровье Борисова. Капитан – везде капитан. Можно русский пароход водить, можно турецкий, можно английский. Правила морские одинаковые, и машины на судах тоже одинаковые. Его отец удрал же в двадцать первом году, и ничего. Наверное, неплохо живет там, не жалуется, как думаете, а? – Серапион захихикал.

Красильщику нравилось, что все внимательно слушают его умные речи, и что в кофейне необычно тихо, даже слышно, как за занавеской гремит чашками старая Марго. Надо быть очень умным и уважаемым человеком, чтобы заставить всю кофейню молчать и слушать. Серапион надулся от важности. Он даже не заметил, как, отодвинув бутылку с вином, поднялся из за своего столика боцман Ерго.

– Да, капитан – это есть капитан, – продолжал рассуждать красильщик. – Он всегда наверху будет стоять, на мостике. Хо-хо-хо!.. Только вот жаль – жена у него красивая осталась. Ва! Зачем ждет? Кого ждет? Сколько можно ждать? Что, других капитанов мало, да? ..

Договорить Серапион не успел. Ерго схватил его за волосы и сунул носом в чашку с недопитым кофе. Чашка была совсем маленькая, из тонкого белого фарфора. В ней поместился лишь кончик длинного серапионовского носа. Боцман, не останавливаясь, тыкал его лицом в стол до тех пор, пока чашка не раскололась пополам.

– Чашка за мой счет, – сказал лысый толстяк, разливавший за стойкой кофе из медных турок*  Турка – сосуд, а котором варят на раскаленном песке кофе по-турецки.


[Закрыть] с длинными ручками. – Не беспокойся, Ерго, делай свое дело.

Серапион визжал, словно его вместо турки посадили на жаровню с песком.

– Молодец, Ерго! – смеялись завсегдатаи кофейни.– Сенда молодец*  Сенда – слово, близкое по значению к понятию «очень».


[Закрыть]!

Когда чашка была расколота на мелкие кусочки, Ерго выволок Серапиона из-за столика и дал ему пинка.

– Хороший пендель, – одобрил лысый толстяк за стойкой и разлил по чашечкам свежую порцию кофе.

– Шакал! – сказал Ерго, вытирая руки о штанины.– Эта женщина воевала, пока он сидел в своей вонючей красильне на Турецком базаре. Она военный корреспондент была! – он поднял над головой палец. – Знаете, что такое – военный корреспондент? Это все время должен быть там, где огонь, где опасность. Понятно?

Посетители кофейни согласно закивали головами. Это были моряки, портовые грузчики и ловцы тунца, они хорошо знали, что такое опасность.

...Серапион вернулся в кофейню через полчаса. Он привел с собой милиционера. Красильщик ругался так, что милиционер только покрякивал.

– Ты посмотри, что он мне сделал! – кричал Серапион, показывая на свой нос. Нос и вправду выглядел неважно.– Составлял протокол! Свидетели – вся кофейня!

– Тише, гражданин Изиашвили, тише! Сейчас разберемся, – милиционер вынул из планшетки блокнот.

Но красильщик продолжал бушевать.

– Почему тише?! Что разбираться?! У него отец бандит был и джибгир*  Джибгир – вор (груз).


[Закрыть], весь город знает про это! Он тоже такой же. Куда милиция смотрит, ва, куда смотрит, ну?

– Заткнись, Серапион! – разозлился милиционер. – За джибгира ответить можешь. О человеке в газете такие слова написала, а ты – джибгир говоришь. Молчи лучше, морча-гатавда**  Морча-гатавда – кончили на этом (груз).


[Закрыть]!.. Кто видел, как его Ерго бил? Свидетели есть? он строго посмотрел на сидящих за столиками.

Все молчали.

И тогда, раздвинув занавеску, вышла старуха Марго. Та самая Марго, что мыла в кофейне чашки. Она вытерла темные морщинистые руки о цветастый фартук и так сказала милиционеру.

– Ты меня знаешь давно. И не важно, что у тебя теперь такие блестящие пуговицы и наган на заду. Я помню, ты был хулиганистым пацаном, и я поймала тебя однажды в своем саду и как следует надрала тебе уши, – она погрозила ему пальцем. – Нечего прикидываться, будто ты узнал об этом первый раз в жизни. С того дня, когда ты сбивал груши в моем саду, прошло всего каких-нибудь пятнадцать лет... А вот теперь слушай, что я тебе скажу об этом человеке, – старуха Марго кивнула седой растрепанной головой в сторону Серапиона. – Он плюнул в лицо всем уважаемым гостям нашей кофейни. Скажи, по закону можно плевать хорошим людям в лицо? Скажи, ты должен знать, раз ты милиционер.

– Как можно! Что ты говоришь, тетя Марго? – милиционер изумленно пожал плечами. – Это оскорбление действием называется. За это привлекают.

– Тогда привлекай его. Он сделал нам оскорбление. Клянусь моим единственным сыном, который тоже был на войне, но ко мне назад не вернулся. Там остался. И теперь я мою чашки, а что делать?.. – она медленно обвела кофейню запавшими глазами и, повернувшись, ушла за свою занавеску.

– Эи, красильщик! – крикнул Серапиону лысый толстяк. – Ищи себе другую кофейню. В этой я тебе кофе больше не подаю. Хочешь – пиши в жалобную книгу, пожалуйста, карандаш дам. Хочешь, еще два милиционера приведи – все равно обслуживать тебя не буду...

Ни очерк в газете о боцмана Ерго, ни события в кофейне на Трапезундской улице, ни рассказ Кло не могли отвлечь Тошку от полученного пм письма.

Откуда оно появилось? Кто мог узнать о капитане Штормштиле, если его выдумал сам Тошка и к тому же ни разу не произнес вслух этого имени!

Может, видели, как он писал в подвале письмо, а потом опускал его в щель? Допустим. Но попробуй вытащить конверт из стены. Ведь для этого ее придется разломать.

Тошка специально сходил в подвал. Стена была целая. Нигде никаких следов, могущих навести на подозрение. И даже стремянка была на том самом месте, куда поставил ее Тошка. И тем не менее Штормштиль ответил. Это был великолепный ответ. Обстоятельный и деловой. Непонятным оставалось лишь одно: как умудрилась бутылка изпод ямайского рома проплыть меньше чем за трое суток от мыса Горн до Старой Гавани?

«Да ну, при чем здесь мыс Горн! – Тошка потер ладонью лоб. – Никакого ведь Штормштиля не существует. Я сам его выдумал... Но это письмо? Оно написано взрослым. По почерку видно. Обалдеть можно!..»

Тошка сел на продавленную банкетку и еще раз перечитал ответ капитана Штормштиля.

«Команда «Фантазии» шлет привет шкиперу А. Тополькову и желает ему счастливого плаванья во все времена и по всем морям!

Старина! Мне доставили твое письмо только сегодня, и я здесь же сел за ответ. «Фантазия» лежит в дрейфе у южной оконечности Огненной Земли. Непрекращающиеся штормы у мыса Горн закрыли нам дорогу в океан. Гиблое это место! Кому из моряков неизвестно, что капитан «Летучего Голландца» продал дьяволу душу за попутный ветер у мыса Горн.

Я решил послать это письмо в бутылке и думаю, что если ее не проглотит акула, то она доплывет до тебя, дружище, в полной сохранности.

О капитане Борисове я не слыхал ничего нового. Но уверен, что мы встретимся с ним. Спасибо тебе, А. Топольков, за память о капитане. Помнить людей и верить людям, это значит идти правильным курсом по безбрежному океану жизни».

И подпись... Тошка аккуратно свернул письмо трубочкой, вложил его обратно в бутылку и спрятал в укромном уголке подвала. У письма была еще приписка, но читать ее Тошка не стал. Он знал приписку наизусть.

«Прими от меня небольшой подарок, старина. Ты знаешь грот у Больших скал, что торчат из воды в пяти милях от Старой гавани? В этом гроте я оставил ботфорты. Думаю, они будут тебе по ноге. Возьми их. И не вздумай отказываться, ты обидишь меня, дружище. Если захочешь еще раз написать, то воспользуйся по моему примеру бутылочной почтой. Выйди на край волнореза и брось бутылку подальше вправо. Делать это надо поздно вечером, не то какой-нибудь купающийся бездельник выловит твое послание. Итак, до встречи! Твой друг Штормштиль, капитан клипера «Фантазия».

Грот у Больших скал... Тошка бывал там как-то. Ловил бычков. Место безлюдное, купающихся там не встретишь. С берега к скалам пробраться нелегко, удобнее подойти к ним с воды, на лодке. Но только в тихую погоду. В волну туда не стоит и соваться.

«Ботфорты, ботфорты...» – Тошка стоял, опираясь спиной о мигалку, и смотрел на море. Вдали, почти невидимые, скрытые бирюзовой дымкой, темнели острые клыки Больших скал.

Тошка промучился полдня. Лежа на бетонных блоках волнореза, он без конца зажмуривал глаза в надежде, что появится Штормштиль и можно будет поболтать с ним о всяких пустяках. Но Штормштиль не появлялся. Было письмо, где говорилось о мысе Горн, «Летучем Голландце», о памяти сердца. И была еще приписка о ботфортах. Здесь уж жмурься не жмурься, а дело насквозь таинственное и чрезвычайное.

Наконец Тошка не выдержал и пошел к боцману Ерго просить лодку. Предприятие это было почти безнадежное, но Тошка все же пошел. Не пропадать же ботфортам, в конце концов! Если только они лежат в этом гроте, конечно.

– Зачем тебе лодка? – спросил Ерго.

– Хочу погрести, – ответил Тошка. – Вы же сами говорили: надо меньше за книжками сидеть, больше грести и плавать.

– Правильно, говорил, – согласился Ерго. – Сегодня мне лодка нужна самому. А завтра приходи рано утром – дам. Куда поплывешь?

– К Большим скалам и обратно.

– Ладно. Дам. Если ветра не будет...