Текст книги "Лесной шум"

Автор книги: Евгений Дубровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

Жаворонок

Среди сухих стеблей, среди скошенных колосьев, на поле, иногда почти на дороге, в ямке, выдавленной ногой человека или копытом лошади, лежат крошечные рыжевато-серые яйца; их четыре-пять. Их заботливо греет своим телом, к ним плотно прижимается желтовато-коричневая птичка. А над ней, взлетая все выше, выше, звенит заливистой трелью также коричневый певец. Это—жаворонок, он поет только в воздухе, на лету. И пока он веселится в вышине, можно накрыть сачком, иногда просто взять рукой его подружку. Она редко слетит, она только прижимается к тому, что дороже жизни.

К счастью жаворонков, их, желтовато-коричневых, очень трудно рассмотреть на глинистом поле, где они живут.

Слепые голые птенцы жаворонка недели две беспомощно лежат в своей ямке, пока не покроются серо-желтым пухом. Потом они начинают бродить, крошечные цыплятишки, никогда не прыгают, как воробьи, а бегают, чирикают чуть слышными, но чистыми голосами. Кормятся они зернами и мухами, червячками, скоро научаются подбирать их с земли, старики подкармливают, приносят еду. Как только у молодежи окрепнут крылья, весь выводок жаворонков перемещается; старики отыскивают новую ямку; прежде чем кончится лето, они еще раз выведут птенцов.

Малиновка

Старый плодовый сад—любимое жилище малиновки. Она живет в таком саду охотнее, чем в лесу, устраивает свое гнездо скорей в колючем густом кусте барбариса, чем в высоких ветвях черемухи.

Гнездо, – конечно, маленькое, едва ли с кулак величиной, – всегда под кустом, оно свито из травы, переплетенной волосами, и висит на нижних ветках, иногда лежит на земле. В нем бело-розовых яиц пять—семь. Зарянками зовут малиновок за привычку петь на заре, но, пока самка сидит в гнезде, самец, трепеща крыльями на ближайшей ветке, распевает и днем.

Птенцы, пища, высовывают из-за края гнезда широко раскрытые желтые носы—нельзя сказать, что клювы: слишком они мягки, плоски. Малиновки без отдыха таскают детям букашек, мух, червяков, они приносят эту добычу с плодов, подбирают на земле какую-то ползущую там мелочь. Суетня около гнезда весь день, кто тут отец, кто мать почти невозможно различить: обе птички одинаково малы, у обеих темнозеленые спины, красные груди. Малиновки не обижаются на то, что человек трогает их гнездо. Они возвращаются к нему, даже когда у них уносят двух-трех птенцов.

Но напрасно это делать: птенцов малиновки в неволе не выкормить.

Синица

Всегда битком набито яйцами гнездо синицы: десяток их по крайней мере. Синица-кузнечик ухитряется положить восемнадцать яиц. Они белы, эти яйца, на них красные крапины, и каждое яйцо величиною с кедровый орех.

Гнездо в дупле дерева, в расщелине старого строения, в тростнике, на стебле, у некоторых на качающемся конце ветки, но всегда набито перьями. В одном гнезде насчитано две тысячи семьсот девять перьев, небольших, конечно, но надо же было за каждым перышком слетать.

Зинька полосато-желтая, гайка красновато-пепельная с черной головой, гренадерка с пестрым хохлом и многие другие—все синицы выводят детей два раза в лето. Сколько же ртов, всегда голодных, пискливых, надо накормить. Ни одна пташка не суетится так, как синица. Она заглядывает в развертывающиеся почки деревьев, долбит тонким, как шило клювом кору, проворно бегает по ветвям, иногда вниз головой—это она все отыскивает гусениц, личинок, куколок—мягкую пищу для теснящихся в гнезде птенцов. Они недели две голы, беспомощны, а потом, едва одевшись пухом с проступающими кое-где перышками, уже лазят по дереву и, крепко цепляясь когтистыми лапками за кору ветвей, долбят ее клювами: они уже знают, что там, под корой, свернувшись, спят мягкие вкусные червячки.

Кукушка

Пеночки, славки, завирушки и многие другие пташки, гнездящиеся по кустам, после короткой отлучки из своих гнезд находят там одним яйцом больше, чем они положили. Не замечает птичка нового яйца? Принимает ли его за свое? Почему не выкидывает? Никто никогда не скажет. Пташка продолжает высиживать, и птенец из нового яйца выклевывается первым. Она летит за кормом для него, а он, голый и слепой, подползает, подсовывается под соседнее яйцо, забирает его на спину и, приподнявшись, выкидывает из гнезда. Почему это делается? Также неизвестно, но снято фотографом, подсмотревшим эту тайну. Этот злодей—птенец кукушки. Он требует много корма, растет быстро и не перестает злодействовать, выкидывает из гнезда сначала яйца, потом проклюнувшихся птенцов. Бедная пташка продолжает усердно кормить прожорливого злодея. Он остается в гнезде один, вдвое, втрое перерастает свою приемную мать, она выбивается из сил, доставляя ему пищу.

Выкормленная луговым чеканом молодая кукушка серая полосатая, величиною с голубя, а рыженький чекан поменьше воробья. Крошечная пташка садится на спину своего питомца. Кукушка, завернув назад голову, открывает клюв, и кормилица-чекан вкладывает туда кусочек корма.

Так выросла кукушка, так выкормила ее луговая пташка. Их можно видеть, они сидят рядом, каждая в своей клетке, как будто незнакомые. Цело и гнездо чекана, в котором принесли птенца. Это все непоколебимо верно. Можно предполагать, что так оно бывает и на воле с кормлением птенцов кукушки.

Остальное окутано тайной.

Говорят, что кукушка сносит свое яйцо на землю, берет его в клюв и подкладывает в гнездо отлетевшей пташки. Кукушка будто бы кладет пять-шесть яиц через несколько дней одно после другого. Рассказывают, что пока кукушка сидит с яйцом на земле, самец летает кругом. Он серый, пестрый, похож на ястребка, пташки пугаются, слетают с гнезд, этим пользуется кукушка, чтобы подкинуть свое яйцо.

Как проверить такие рассказы? Вот что яйца кукушки по ее величине очень малы, белы, с крапинками разных цветов, а кукушечьи птенцы крайне прожорливы и растут необыкновенно быстро—это верно.

Крапивник, королек

В груде хвороста на опушке леса можно найти висящий между сухими палками желтовато-зеленый шарик с небольшое яблоко. Он очень плотно свит, этот шарик из сухих веточек мха, в него вплетены волосы, еловые иглы. Это гнездо крапивника. Он вьет их три, иногда четыре: в одном он живет сам, в другом самка высиживает семь-восемь яиц величиною с горошину, а два зачем—это неизвестно.

Из таких крупных яиц, пожалуй, не следует ожидать больших птенцов. Действительно, два птенца крапивника укладываются в обыкновенный наперсток. Старики кормят птенцов крохотными насекомыми.

Крапивник был бы самой мелкой пташкой из всех европейских птиц, если бы не королек: этот еще меньше. У королька на голове, однако, хохол, сам он желтый с зеленым, похож на синицу, а самка королька гнездо вьет на дереве, не в хворосте, и яиц кладет иногда одиннадцать.

Скворец и воробей

Из-за деревянного домика, привешенного в ветвях березы или просто воткнутого на шест, весной всегда бывает драка. Воробьи займут домик зимой, а скворцы, вернувшись с отлета, хотят занять свое жилище. Обычно скворцы воробьев выгоняют, но не очень хлопочут над починкой их гнезда: принесут немножко соломы, повыкидают кое-какой сор и довольно.

Скворец брызжет веселой песней все время. Самка то лазит в домик, то вылетает из него. К домику часто подсаживаются пролетные гости. Скворец поет и с ними, и без них. Самке, сидящей на бледнозеленых, голубоватых яйцах, он носит есть и, конечно, поет—свистит, фыркает, трещит. Когда запищат голые скворчата, песням конец: очень трудно накормить полдюжины ненасытных птенцов. Серым пухом покрываются птенцы, потом пепельно-бурые перья проступают на них—все нет отдыха старикам, носи целые дни пищу издалека, гусениц, ползающих на плодовых деревьях. Когда у птенца побелеет горло и весь низ обрастет также беловатыми перьями, тогда молодой скворец вспархивает и летит вслед за стариками в сад или в лес на добычу.

Старики-скворцы отдыхают недолго: им нужно кормить второй выводок.

Воробьи в иное лето выводят три раза и каждый раз по пять—семь птенцов. Если воробья выгнали из скворешника, то он гнездится где придется; на дереве он тщательно укрепляет грудку сена, связанную конскими волосами, набитую шерстью.

Воробьиные яйца разнообразны необыкновенно: серые, белые, бурые, лазурно-голубые и все в рыжих пятнах. Воробьята голы, слепы. Старики кормят их только насекомыми, а сами едят все. Молодые, начав уже летать, продолжают просить есть. Старые коричневые воробьи делятся с желтоклювой молодежью случайно доставшейся добычей. Иногда воробьи устраивают гнезда в огромных гнездах орла или аиста. Те не трогают маленьких смельчаков и спокойно смотрят, как воробьи клюют остатки их обедов.

Чиж

Искуснее всех птиц прячет своих птенцов чижик. Его зеленое гнездо, облепленное серыми лишаями, висит на конце ветки очень высоко над землей. Комок мха болтается почти у вершины огромной ели. Только потому, что две зеленовато-серые кургузые пичужки беспокойно перелетают, прыгают по ближайшим деревьям, можно догадаться, что в комке мха—птенцы. А какие они, как живут, когда вылетают? Все это узнать слишком трудно: туда, к гнезду, не добраться. От простака чижика, казалось бы, такой хитрости и ожидать нельзя было. В неволе те же таинственные хитрецы, чижи, разводятся совсем легко: совьют гнездо из соломы, тряпок, ниток, охотно сядут в связанную из бечевок плетушку.

Птенцы их ничем не отличаются от воробьят, их можно смотреть, трогать, кормить. Но все это уже не так интересно.

ПОМОЩНИКИ НА ОХОТЕ

Кроме собаки, умеющей чутьем отыскивать дичь, указывать ее и приносить, кроме гончих и борзых, преследующих зверя, кроме криволапой таксы, выкапывающей из норы барсука, кроме лайки, «сажающей» на дерево глухаря или белку, кроме всяких еще собак, охотник издавна приучил разных себе помощников при ловле зверей, птиц и рыб.

Сокол бьет птицу высоко над землей. Стремительным налетом сверху хищник ударяет птицу в спину, мгновенно вцепляется в нее когтями. Журавль, цапля оборачивают на врага острый клюв, сокол увертывается, кидается в вышину, налетает снова. С птицами безоружными, как утка, гусь, тетерев, хищник расправляется запросто, убивая сразу. Сам много меньше их, только крылья у него большие да когти острые.

На вершину дерева, на скалу несет добычу сокол. Всадники следят за воздушной погоней, спешат к победителю во весь мах своих коней, зовут сокола по имени, показывают ему вабило, два связанных крыла какой-нибудь птицы. На этих крыльях сокола дома кормят. Издали заметив знакомую приманку, сокол спускается на нее, держа в когтях убитую птицу. Тут ее отбирают, ловцу дают кусочек мяса и, надев ему на голову клобук, колпачок, закрывающий глаза, берут сокола на руку в кожаной рукавице. Он должен посидеть и успокоиться, отдохнуть.

Сдернут клобучок, показана мелькающая в воздухе новая птица и—сокол снова летит за ней стрелой. Всадники скачут, боярин любуется.

Куропаток, уток, тетеревей «травили» соколом-чоглоком, на гуся пускали хищника покрупнее: сокола-сапсана или балобана. Сокол-кречет смело вступал в воздушный бой с цаплей, с журавлем и побеждал часто, лебедя брал. Сокола все рыжевато-серые, кречеты пестрые. Дороже всех у охотников ценился норвежский кречет, весь белый, как снег.

Уже давно повывелась соколиная охота. Красивая, но слишком сложная, дорогая забава. Какая возня с выучкой крылатых хищников, какие расходы на содержание конных охотников, готовых сломя голову скакать куда угодно за снизившимся ловцом.

Птичью мелочь, вроде перепелок, травили попроще: пешком, ястребами. Тоже затея от нечего делать, почти позабытая теперь в Европе.

В Азии дикие кочевники кое-где еще гоняются по степям за зверьем с беркутом.

Всадник на горбоносой лошаденке мчится по равнине за вспугнутым зверем, а в воздухе, точно буря, шумит, несется огромная птица, сваливается грудой бурых перьев на ошалевшего от погони зверя, вцепляется ему в затылок когтищами, хлещет крыльями. Перед налетевшим врагом в ужасе замирает заяц, беспомощно мотает рогами джейран, степная антилопа, тычется в первую попавшуюся норку лисица, сдается, огрызаясь, волк.

При такой потехе расходы невелики: охотник сам хозяин, сам слуга, сам учитель крылатого своего помощника. Но и добыча не очень прибыльна.

В Персии, в Аравии, в Монголии, в Индии среди богачей сохранилась еще охота с гепардом. Это роскошнейшая из забав подобного рода.

Охотничий леопард, гепард, в Азии называется чита, в Африке—фахгад. Тут и там это великолепное животное: большая ярко-пятнистая собака с кошачьей головой и длинным кошачьим же хвостом. Блестящие почти круглые глаза гепарда кажутся огромными на небольшой его голове, лапы гепарда высоки, все тело стройно и упруго.

Охотник-служитель, высматривая антилоп, ведет гепарда с завязанными глазами на своре. Шагах в трехстах от беззаботно пасущегося стада он сдергивает со своего помощника-зверя все: и свору с шеи и повязку с глаз. Хищник крадется, ползет, как кошка, пока антилопы не почуют врага. Тогда антилопы кидаются наутек и—великолепные бегуны—они не бегут, летят. Но поздно. За ними мчится громадными скачками длинноногая собака, не отстает, догоняет и, в страшном прыжке схватив зубами, ломает шею рогатой добыче.

У зрителей травли должны быть великолепные кони, иначе ничего не увидать.

Для подготовки подобной забавы надо гепарда поймать взрослым, что не очень просто, он отбивается сильно. Взятый щенком (или котенком?) гепард ловит плохо или вовсе не ловит. В неволе гепард не разводится. Дрессированный гепард послушен, ласков—не то собака, не то кошка, только когти у него не втягиваются. Но дрессировать гепарда надо года два вчетвером. Поочереди караулят, не дают гепарду спать, его водят по базару, в толпе, чтобы приучить к людям, водят с завязанными глазами, держа за две своры с обеих сторон. А вдруг вырвется? Гепард человека задавить может вмиг. И столько хлопот, забот, ухищрений—ради чего? Пустая трата времени и сил, затея праздных богачей.

Бедняки тоже находят себе помощников для охоты. Китайские, японские рыбаки ловят рыбу при помощи птиц. Баклан или корморан, водяной ворон, крупная зелено-черная утка с крючковатым клювом, приучается к тому, что, нырнув за добычей в море, он, баклан, мелкую рыбку может съесть, а ту, что получше, должен отдать хозяину. Для того чтобы баклан не проглотил лишнего, на шее у него, у баклана, кожаное кольцо, а за кольцо бечевкой тянет хозяйская рука. Десяток кривоносых ловцов сидит по бортам лодки. Рыбак палкой сталкивает их поочередно в воду, поощряет подачками усердных ловкачей, ругает, поколачивает лентяев и неловких. Когда корзины наполнены рыбой, хозяин пернатой артели взвешивает на руке каждого баклана. Ну, как, сыт? Нет? Так и быть, получай рыбешку. Впрочем, и в корзинах товар неважный. С рыбой, покрупней чем в килограмм, баклану не справиться.

Искусство рыбака тут в том, чтобы не перепутать веревки, во-время палкой помочь птице выбраться из воды в лодку и не допустить драки между бакланами.

В Торресовом проливе, у Занзибара, по берегам острова Кубы ловят черепах не то что с помощью, а посредством рыбы. Не на приманку рыбой, не на крючок с наживкой, нет, рыбой.

У рыбы-прилипало на голове и на спине есть плотный кожаный присосок длиной сантиметров до сорока. Им рыба может прикрепиться прочно к чему угодно. Прозрачна лазурная глубина моря. На поверхности неподвижно плавает черепаха: спит. Беззвучно, как тень, не плеснув ничуть, спускается с лодки на бечевке рыба, подплывает под широкий щит черепахи, не толкает, не цепляется, только липнет тихонько. И вдруг тащат в лодку все—и бечевку, и невольного предателя, рыбу-прилипало, и так неприятно разбуженную черепаху.

У северного охотника также есть помощница, нечаянно действующая предательством: пернатая обманщица.

Едва выглянет весеннее солнце из-за края земли, охотник прячется в шалаш у разлива, у озерка, у широкой лужи болота, а около берега, привязав за лапу, пускает плавать кряковую утку. Она—такой уж у нее характер—поминутно орет во все горло:

– Кря-кря-кря!

Селезень, отыскивая подругу, летит, без всякой осторожности шлепается на воду к утке, а из шалаша хлоп! Выстрел. Убит селезень. Утке хоть бы что. Попьет, почистит перья и опять свое:

– Кря-кря-кря!

Свистя крыльями, спешит другой утиный дурак. И тому хлоп. Исчезла румяная свежесть утра. На припеке селезни не летят, утка помалкивает. Охотник собирает убитых, сажает живую приманку в корзинку и уходит домой. Значит, поохотился с круговой уткой.

Это, конечно, не гепард, даже не сокол. Красоты тут мало. Зато просто и дешево.

СТРАУС И ГУСЬ

Трудно придумать двух птиц, так не похожих одна на другую, как страус и гусь. Все у них разное: и наружность, и местожительство, и образ жизни.

В степном заповеднике Аскания-Нова обе эти совсем несходные птицы недели две вместе водили птенцов, пока не подрались.

Страус—американский, нанду. Он поменьше африканского, но тоже дылда порядочная, на голенастых, жестких черных лапах.

У большущего африканского страуса клюв плоский, вроде утиного, и пальцев на каждой лапе по два, у нанду же клюв острый, как у курицы, и пальцев на лапах по три.

И гусь не обыкновенный, а куриный, австралийский, с острым клювом, на высоких лапах. Гнездится этот гусь упорно по-своему и в свое время, когда в Австралии лето, а у нас зима. Под крышей в теплом помещении гусь не желает устраивать свое гнездо, а делает его из соломы под открытым небом, на морозе. За гусиной парой следят, и как только гусыня снесет яйцо, сторож его отбирает, чтобы оно не замерзло. Гусят высидеть гусыня согласна в хлеве.

Осенью австралийская гусыня неосторожно подплыла к лебедю. Он так клюнул ее в голову, что гусыня закувыркалась, похворала недолго и околела.

Что чувствовал гусь? Конечно, это неизвестно. Несомненно, он скучал. Бедняга-гусь искал уединения, он плавал, бродил, ел один. Что он бормотал тихонько, грустно погогатывая? Не выразилась ли еще в чем-нибудь его печаль?

Ну, вот еще, какое там гусиное горе, кому его замечать!

Пришла весна. Благоуханно зазеленела степь. Лед исчез с пруда. Одинокий гусь повел себя так, что уже нельзя было его не заметить.

Нанду пришел с двумя десятками своих птенцов к пруду пить. У страусов высиживает самец, он водит, кормит и охраняет цыплят. И вдруг какой-то серый в темных пятнах лезет из воды, плетется к выводку. Гусь? Зачем? Страус кинулся его бить. Гусь убежал, спрыгнул в воду и уплыл. Поклохтал, попрыгал в бешенстве по берегу страус, но—делать нечего, не поплывешь за гусем! – собрал и увел свою пискливую полосатую молодь.

При следующем водопое гусь поступил похитрее. Он дождался, когда страусята напились и пошли прочь. Гусь, ковыляя, поплелся за ними в степь. Легко сказать. Погоняйся среди кустов за степными бегунами, а лапы у гуся хоть и высокие, но с перепонками, как следует быть, настоящие лапы водоплавающей птицы. Не гусиное дело беготня.

Страус гуся больше не трогал. Что ж? Вреда он не делает, для чего-то шатается за детьми. Пусть.

Гусь выбивался из сил, желая показать страусятам свою любовь. Он топтался перед ними, вытягивал шею по земле и слегка хлопал крыльями с тихоньким радостным гоготанием. Все время гусь проводил в степи около страусят, на пруд приходил изредка, только вместе с выводком и почти не плавал, все топтался около детей. Мечтал ли гусь о том, что научит страусят плавать? Чем, как хотел он излить нежность своего сердца на этих чуждых странных цыплят?

Он не отставал от выводка ни на минуту.

Страусят гусиные нежности не трогали нисколько. Что такое? Топчется, ковыляет, пристает, глупо орет тут этакий, совсем необыкновенный в степи. Поджарые, тощие цыплята с курицу величиной проворно бегали, клевали свой корм, не обращая никакого внимания на гуся.

Тогда его любовь перешла в ненависть. Гусь начал шипя гоняться за страусятами. Одного ущипнул за бок так, что выхватил клочок окровавленного пуха. Другого, уцепив за шею, таскал, таскал, чуть не задушил. Но гусь напрасно забыл, что у страусят есть грозный защитник. Злобно крича, подбежал страус и так долбанул клювом, что гусь опрокинулся на спину и замахал лапами. Страус прикончил бы его ударом ноги, но гуся взяли, унесли и посадили за решетку.

Там уже гуляла новая австралийская гусыня. С ней гусь утешился и развеселился.

Когда вывелись свои маленькие коротышки гусята, забыл ли гусь о чужих, о долговязых, о страусовых птенцах?

А страусята благополучно выросли, стали нанду: не африканские страусы, нет, но все-таки порядочные дылды. Эти-то, конечно, не сохранили воспоминания о том, как в детстве к ним, к полосатым страусятам, приставал с нежностями гусь.