Текст книги "От аншлага до «Аншлага»"

Автор книги: Евгений Крыжановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Мы и зрители

В юморе, как в футболе, разбираются все. И, что не менее важно, не стесняются при любом удобном случае высказывать о нем свое мнение. Далеко не ко всем видам искусства встречается подобное отношение, более того, по-моему, только один юмор и удостоился такой «чести». Например, помню, как я сидел в кинозале на фильмах Тарковского или Феллини, многого не понимал, но стеснялся в этом признаться, делал умное лицо и, когда знакомые пытались узнать мое отношение к этим общепризнанным шедеврам, только многозначительно улыбался и мычал нечто нечленораздельное. Сами знакомые в подобной ситуации поступали, кстати, почти так же. Аналогичную реакцию видел я и на выставках художников-абстракционистов, и на спектаклях в авангардных театрах. Зато сказать «Ерунда!» про выступление самого знаменитого юмориста или про популярную комедийную киноленту не считается зазорным – наоборот, это может даже расцениваться как признак высокой требовательности или утонченности вкуса. Только в юморе зритель, если он чего-то не понял, поставит это в вину автору или исполнителю, а не себе. Никакое, самое громкое имя не гарантирует защиты от провала. Но если Жванецкий, Хазанов и Шифрин после неудачного выступления могут рассчитывать на то, что в следующий раз они учтут свои ошибки и добьются успеха, то мы, не достигшие пока столь высокого уровня популярности, просто не имеем права на провал. Ведь весть о нем достаточно быстро может по «беспроволочному телеграфу» распространиться от свидетелей нашей неудачи к их друзьям и знакомым, от тех – к их знакомым, и мы рискуем в следующем спектакле выступать перед пустым залом. При малом количестве зрителей можно играть, например, «Гамлета», но юмористический спектакль – бессмысленно, так как зал в такой ситуации никогда не взорвется смехом, для этого нужна, как для взрыва атомной бомбы, определенная критическая масса, точнее тот минимум зрителей, ниже которого нельзя опускаться.

Всего этого мы просто не можем не учитывать, готовя свои выступления и налаживая взаимоотношения со зрителями. Но как бы мы тщательно ни готовились, моделируя всевозможные мыслимые и немыслимые ситуации и стараясь предугадать реакцию зрителей на наши действия, жизнь все равно оказывается богаче любой фантазии и преподносит почти каждый раз нам какие-нибудь сюрпризы. О некоторых из них я и расскажу в этой главе.

Однажды на гастролях в Омске мы выступали в местной филармонии с невероятным успехом, собирали каждый вечер переполненные залы, каких, по словам администратора, здесь не видели никогда. И вот, во время одного из наших выступлений, когда зал буквально грохотал от аплодисментов и хохота, на сцену поднялась женщина и подошла к микрофону. Мы, не выходя из образов, замерли, приготовившись слушать восторженный отзыв и благодарности. Но женщина неожиданно сказала:

– Халтура! Верните мне деньги за билет!

Зрители, как и мы, ожидавшие, что она будет говорить нам комплименты, от неожиданности притихли. Билет на наше выступление стоил тогда прилично, кажется, 3.60 или 3.80, по тем временам сумма нешуточная. От нахлынувшей обиды я сначала хотел ответить женщине, что, так как спектакль она посмотрела, то возвращать ей, собственно, нечего, надо было обращаться на пару часов раньше, но потом вовремя опомнился и сдержался, тем более что Ю. Лесной уже достал из кармана и подал мне «пятерку», заготовленную им, разумеется, совсем для иных целей. Я подчеркнуто торжественно вручил ее женщине, потом подошел к микрофону и, понимая, что рискую, так как не придумал ничего путного, чтобы выкрутиться в случае неудачи, обратился к залу:

– Может, еще кто-нибудь так считает, так мы могем.

Но благодарные зрители меня поняли правильно и ответили просто шквалом аплодисментов. Довольная собой женщина в это время уже спускалась со сцены, так, по-моему, и не поняв, кому эти аплодисменты предназначались.

Да, «пятерку» ту я Лесному недавно вернул, но он все равно недоволен и требует еще какую-то «индексацию».

А вот что произошло во время нашего выступления в Феодосии. В самый кульминационный момент, когда пел наш «казацкий» хор, на сцену вдруг выбежала с горящими счастливыми глазами женщина и стала быстро и громко говорить в микрофон:

– Братья белорусы! Вы даже не представляете, какое огромное удовольствие доставили всем нам! Большое вам спасибо!

Мы, разумеется, прекратили пение и держали паузу, надеясь, что она будет не очень длинной. Но женщина, повернувшись к нам спиной, обратилась к залу:

– Мы должны молиться за этот «Христофор», они такую радость несут людям, и вообще нам всем нужно молиться, чтобы наша жизнь стала лучше. Я приглашаю всех к нам, в общину евангельских христиан-баптистов. Приходите завтра…

И дальше пошла страстная проповедь, призывавшая присутствующих стать членами баптистской общины. Мы в это время молили, как могли, Бога о том, чтобы он надоумил женщину побыстрее уйти со сцены. И наша молитва была услышана. Женщина, отвесив нам прощальный поклон, под аплодисменты гордо спустилась в зал, а мы, наконец, продолжили пение, хотя накал был сбит, и впечатление было уже далеко не то. Видимо, состязаться с Богом нам было тогда еще не по силам.

К сожалению, наши контакты со зрителями во время выступлений не всегда заканчивались так благополучно. Как-то при проведении одной из первоапрельских юморин, в тот момент, когда на сцене был «Христофор», подвыпивший зритель стал громко выкрикивать всякие гадости в адрес артистов. Мужчины, кстати, в отличие от женщин, редко поднимаются на сцену, предпочитая «высказываться» прямо из зала, чем серьезно отравляют радостную атмосферу, ради создания которой мы всегда тратим так много сил. Находившийся на сцене Сергей Александров, огорченный неприятным инцидентом, резко бросил в адрес зарвавшегося нахала: «У, паскуда!» А в это время я читал как раз то место своего монолога, где говорилось о тогдашнем мэре Минска Герасименко А. В., присутствовавшим вместе с супругой на этой юморине. Никто из зрителей никак не связал реплику Александрова с моим монологом, но сопровождавшие мэра бдительные чиновники решили, что была брошена тень на его репутацию, в антракте они подняли шум и заставили нас принести публичные извинения, чем еще больше привлекли всеобщее внимание к этому досадному недоразумению. Мы потом долго не могли прийти в себя после разыгравшегося скандала, которого совсем не желали, так как относились к Александру Васильевичу всегда с большим уважением. Но недаром говорят, ни от чего наперед не зарекайся.

Справедливости ради надо отметить, что бывали, правда, редкие, у нас случаи, когда мужчины-зрители выступали не только из зала, а поднимались и на сцену. Помню, пародировали мы как-то наш парламент и, выступая от имени депутатов, критиковали всех и вся. Один из зрителей, видимо, так был воодушевлен происходящим на сцене, что не удержался, выбежал к нам, подскочил без очереди к микрофону и стал на чем свет стоит крыть наше правительство.

Нечто подобное произошло и во время наших гастролей по Сибири. В одном из маленьких городков мы исполняли озорные частушки, которые так пришлись зрителям по душе, что многие из них пытались даже нам подпевать. Чувствуя искреннюю поддержку зала, мы вошли во вкус и, увлекшись, даже не заметили, как среди нас оказалась очень энергичная симпатичная старушка. Она, оттеснив нас от микрофонов, в танце прошла по авансцене, а потом стала петь свои собственные частушки. Нам ничего не оставалось, как принять предложенные правила игры и подыгрывать ей, изображая кордебалет.

В одной из наших программ был номер, который мы называли «Тургенев». Смысл номера заключался в том, что на сцену мы выводили двух зрителей мужчин, которые должны были озвучивать животных из повести Ивана Сергеевича Тургенева «Бежин луг». То есть они должны были мычать, как быки, хрюкать, как кабаны, кукарекать, как петухи. Зритель принимал этот номер на «ура». Люди просто падали с кресел от хохота, потому что вид мычащих, кричащих, поющих, храпящих мужиков, к тому же перепуганных из-за того, что их вытащили на сцену, вызывал в зале просто истерику. Конечно, очень важно было выбрать этих «артистов». Робкий и тихий парень будет стесняться и все делать так же робко и тихо. Наглый и самоуверенный будет вести себя вызывающе, да еще и нахамит. Я всегда очень боялся» добровольцев», которые просто вылетали на сцену и, стараясь насмешить своих друзей в зале, делали все наоборот. Например, говоришь ему:

– А ну, как крякают утки? Покажи, ― а он вдруг начинает лаять или свистеть… Естественно, становилось не смешно, и в зале устанавливалась тишина. Ты говоришь, – в избе заплакал ребенок, – протягиваешь такому «импровизатору» микрофон, а он в него – бе-бе-бе… То есть номер практически срывался. А о пьяных вообще, молчу… Я всегда очень переживал и не любил делать «Тургенева», но кроме меня, его сделать никто не мог, поэтому я покорно нес свою ношу. Но однажды, на протяжении трех выступлений подряд, этот номер был просто «убит» такими вот «помощниками». Вернее, не номер, а я. То есть, три раза я делал «Тургенева», и три раза на сцену поднимались или тихони, или наглецы, или пьяные, что хуже всего…

Я до того нервничал, что наотрез отказывался выступать с «Тургеневым» в этой программе. Наши ребята убеждали меня не делать этого, говорили, что это просто стечение обстоятельств, что, мол в следующий раз все будет нормально. Я не уступал. Тогда Толя Длусский предложил:

– Хочешь, я сам тебе выберу зрителя? Пока ты будешь объяснять публике условия игры, я лично спущусь в зал и выберу тебе веселого, интеллигентного мужчину, который не сорвет тебе такой классный номер.

Все дружно поддержали инициативу Анатолия, и я сдался.

Всю неделю, до этой программы, я успокаивал себя, я говорил себе, что теперь-то все будет в порядке, Толя не подведет. Но все равно, я очень сильно нервничал. Наконец наступил день выступления. Первое отделение прошло нормально, зрители прекрасно реагировали, а Толя из-за кулис, в дырочку, наблюдал за публикой, выискивая наиболее подходящего из них. В антракте я еще раз попробовал отказаться от своей «Голгофы», но Длусский убедил меня, что он уже нашел» клиента». Закончился антракт, я вышел на сцену и стал рассказывать зрителям, что артистом быть не трудно, что надо просто выйти на сцену и громко и грамотно говорить текст. И предложил желающим выйти на сцену и попробовать себя в роли артистов, озвучивающих на радио повесть И.С.Тургенева «Бежин луг». Тут же из зала на сцену полез детина, под смешки и гиканье своих дружков. Был он нагл, развязен и от него пахло алкоголем. Я понял – этот будет веселить своих собутыльников. Номеру хана. Да и моим нервам тоже. Но оставалась надежда на Толю. И тут я увидел, что Толя сдержал слово. Его выведенный на сцену зритель был само воплощение «помощника». Он был прилично одет, очень добросердечно улыбался, всем видом показывая готовность помочь мне. Правда, я видел, что он чуть-чуть растерян, но это бывает с каждым, кто впервые вышел на сцену. Он посматривал в зал, ища глазами свою подругу, которая тоже мило улыбалась и кивала ему, мол, не бойся, покажи себя. Я воспрянул духом. Еще раз с шутками и прибаутками объяснил «артистам», что им надо делать. Детина, ухмыляясь, подмигивал в зал своим собутыльникам, но «мой» внимательно, как мне показалось, даже очень внимательно, меня слушал и по-прежнему мило улыбался. Я понял, что, несмотря на детину, номер будет спасен.

– Июльский день близился к концу. Наконец зной спал, и все живое запело, радостно встречая прохладу, – начал я. – Первыми на пруду громко заорали, – тут я сделал паузу, – лягушки! – И поднес микрофон к лицу «моего». «Мой», по сценарию номера, должен был громко заквакать, вызвав тем самым первый взрыв хохота в зале. Но «мой» стоит молча и так же доброжелательно смотрит на меня своими голубыми глазами. У меня сцена начинает уходить из-под ног.

– Первыми на пруду заорали ля-гуш-ки, – громко подсказываю я, и опять протягиваю микрофон к лицу «моего». «Мой» с обаятельнейшей улыбкой смотрит на меня, наклоняется к микрофону, открывает рот (спасен, думаю я!!!) и говорит:

– Мая не панимай…

Занавес.

Вообще, готовясь к выступлению, мы всегда стараемся заранее узнать, перед какой аудиторией нам придется выступать и, исходя из этого, корректируем дальнейшие свои действия. Дело в том, что реакция зала на наши шутки зависит от очень многих факторов: от места, где мы выступаем (я здесь имею в виду не только зал, но и город, село, республику, страну), от поры года, от цены билета и даже от способа его приобретения, то есть – сам зритель купил билет или это сделал профком сразу для всего коллектива. Все перечислить просто невозможно, но пренебрежение любым из факторов может привести к неудаче.

Приведу несколько примеров. Однажды мы выступали перед учителями одного из районов города Минска после их конференции и показывали один из лучших своих спектаклей «МЖ». Это была программа о мужчине и женщине, об их взаимоотношениях, о непростом поиске своей половинки. Конечно же, все это было достаточно смешно, но в «МЖ» были и лирически нотки. Полагая, что интеллектуальный уровень аудитории достаточно высок, мы рассчитывали на адекватную реакцию и понимание самых тонких наших реприз. Можете представить наш ужас, когда почти все выступление прошло практически при гробовой тишине, и мы ушли со сцены, как говорят артисты, «под стук собственных копыт». Оказывается, учителя, а их в зале было несколько сотен, так и не смогли расслабиться и выйти за рамки своей профессии. Глядя на сцену, они все происходящее сразу пытались оценить на предмет того, можно это показывать детям или нет. Разумеется, им всем было не до смеха.

Сейчас стало модным проводить презентации разных фирм, на которые часто приглашают и нас. Не всегда, но иногда мы принимаем такие приглашения. Выступать приходится и в ресторанах, когда публика сидит за столиками, обильно уставленными едой и питьем. Для наших артистов такое непривычно, а на Западе это почти норма. Как-то мы беседовали с Анатолием Ширвиндтом и Михаилом Державиным после их гастролей по Америке. Они рассказали, что выступали только в ресторанах с русскоязычными посетителями, и поделились с нами опытом: – Надо точно найти момент, когда люди уже наелись, но еще не напились. И только тогда выходить на сцену.

Забрасывала нас судьба и за «решетку», когда мы выступали перед обитателями колонии усиленного режима под Мозырем, в женской колонии в Гомеле или у нас в Минске на Опанского. Жизнь оттуда кажется совсем иной, проблемы тоже другие, поэтому все тексты пришлось существенно переделывать, оставляя только то, что может быть интересным столь специфической аудитории.

Выступая за границей, как перед нашими бывшими соотечественниками, так и перед коренными жителями, мы часто обнаруживали, что, несмотря на многие принципиальные различия в образе жизни и участие переводчика, наши шутки часто казались смешными и им.

Любовь к нам зрители выражают не только аплодисментами и цветами. Почти после каждого спектакля (а бывает, что и во время него) мы получаем всевозможные подарки – начиная от бутылок водки или коньяка и кончая забавными мягкими игрушками. А однажды на сцену поднялась девушка и вручила мне клетку, в которой сидел живой попугай. Теперь его (вернее ее) попугайские внуки не дают мне жизни своими криками: «Слава «Христофору»!»

Конечно, мы не обольщаемся и отлично понимаем, что есть немало тех, кому мы не нравимся и никогда не понравимся. Но у нас есть свой зритель, и мы будем для него работать и за него бороться. Недавно мы подсчитали, что на каждого жителя Беларуси уже приходится в среднем по полтора посещения наших спектаклей, а наиболее преданные из зрителей побывали в театре раз по двадцать и больше. Они стали нашими друзьями, многим из них вручены бесплатные пожизненные абонементы для прохода на все выступления «Христофора».

И мы сделаем все возможное и даже невозможное, чтобы зрителей, добившихся права на получение таких абонементов, становилось все больше и больше.

Народный артист республики Михаил Петров много лет проработал в Минском ТЮЗе, в репертуаре которого были и пьесы о войне. В одной из таких пьес Петров играл роль подпольщика, пытавшегося вместе с другом проникнуть в фашистский бункер, чтобы его заминировать. Действие происходило ночью, Михаил под соответствующую музыку долго полз по сцене, прячась от немецких патрулей и замирая при приближении луча прожектора. Наконец он дополз до люка в сцене (а такие есть в каждом театре), являвшегося как бы входным люком в бункер, и начал его открывать. По ходу спектакля предполагалось, что Петров будет долго с люком мучиться, но открыть не сможет. Тогда он позовет товарища, и вместе они этот проклятый люк одолеют. И вот Михаил стал шепотом, чтобы не услышали немцы, звать друга:

– Помоги! Помоги!

А артист, игравший этого самого друга, с кем-то за кулисами заболтался и никак на призыв о помощи не прореагировал. Зато на него откликнулся недавно принятый в театр рабочий сцены, здоровый такой дядька, который решил, что это входит в его функциональные обязанности. В этом спектакле рабочие сцены в массовках играли роли гитлеровцев (ради экономии средств в театрах часто привлекают обслуживающий персонал к участию в сценическом действии), поэтому все они были одеты во вражескую форму, но в данный момент рабочий вспомнил, прежде всего, о своей основной профессии. Выйдя из-за кулисы, он подошел к люку, нащупал пальцем скобу в нем и легко его открыл. После этого «фашист» пожал плечами и с укоризной посмотрел на Петрова, дескать, что ты из ерунды проблему сделал, тут бы и ребенок справился.

Видели бы вы в этот момент глаза Петрова! Думаю, если бы в такой ситуации к настоящему подпольщику во время войны неожиданно подошел настоящий гестаповец, глаза у первого были бы ненамного круглее. Но не случайно наши выиграли войну! Не дав зрителям опомниться, Петров вскочил, сжал кулак и, вскинув согнутую в локте руку в пролетарском приветствии, торжественно произнес:

– Рот-фронт! Спасибо, друг!

В спектакле «Миколка-паровоз» Михаилу Петрову досталась роль деда. В одной из сцен, глядя вместе с группой партизан на разрушенные крестьянские дома, он должен был, похлопав кого-нибудь по плечу, оптимистически сказать: «Ничего, хлопцы! Скоро эта власть кончится, и тогда мы заживем по-людски!»

Один раз Михаил пришел на работу сразу из гостей, был слегка, скажем, «утомлен», поэтому в сцене привала так «вошел в образ», что лег за бревно и заснул понастоящему.

А актеров хлебом не корми, но дай кого-нибудь разыграть. Никто его не разбудил, и свою реплику Петров благополучно проспал, как и все время до закрытия занавеса. После этого должна была произойти смена декораций для финальной сцены, изображавшей наше советское время, в которой пионеры с горнами и барабанами в торжественном марше говорят слова благодарности тем, кто подарил им счастливую жизнь. На декорациях соответственно был нарисован уже не дремучий лес, а заводы, цветущие колхозные поля и сады, а вдали виднелся Кремль.

Обычно смена декораций в театре происходит со страшным грохотом, под стук молотков. Бороться с этим невозможно, поэтому режиссеры для отвлечения публики применяют всевозможные ухищрения: включают громко музыку, мигают светом или просто объявляют антракт. На этот раз рабочие по просьбе артистов совершили чудо: декорации были поставлены практически бесшумно. Как им это удалось, не знаю, может быть, они вдавливали гвозди каблуками или вставляли их в старые отверстия, которых на сцене от предыдущих спектаклей осталось превеликое множество, но факт таков, что сон Петрова нарушен не был.

Проснулся он в самый разгар финала от грохота барабанов. Встав, Михаил, видимо, вспомнил, что он еще не все сыграл в этом спектакле, поэтому, похлопав по плечу оказавшегося рядом пионера, стоящего на фоне Кремля, выдал в зал врезавшиеся в память слова:

– Ничего, хлопцы! Скоро эта власть кончится, и тогда мы заживем по-людски!

Настал черед подробнее рассказать о тех, кто внес наибольший творческий вклад в дело и расцвет «Христофора». Чтобы соблюсти хотя бы видимость объективности и беспристрастности по отношению к своим «подельникам», я решил сначала главы о них расположить в соответствии с алфавитным порядком фамилий главных героев, потом передумал, потом опять… поэтому первым оказался