Текст книги "Внедрение (СИ)"

Автор книги: Евгений Аверин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Глава 2

Я гуляю сама. В одиночестве слышу и вижу свои мысли. Каждый образ имеет цвет, запах, вкус, особый звук. Аллейка – главная прогулочная тропа Варегова длинной с километр. Можно и по дороге гулять, машин мало. Но за аллейкой есть парк, в котором черные старые деревья и стая ворон, и нет людей. Встречаются знакомые и одноклассники, но я никого не узнаю. Изображая смущение, объясняю, что ничего не помню, и извиняюсь. Никто меня не навещал, значит, подруг у меня нет. А учителям зачем ходить? Одна в соседнем подъезде живет, с мамой общается. И мама этим общением недовольна. Как я понимаю из разговоров с бабой Лидой, маму уговаривают на специальный интернат для УО – умственно отсталых. Полгода школы я пропущу точно. Вся надежда на директора, который хорошо знал и деда, и бабушку.

Я про это не хочу думать, наслаждаюсь прогулкой. Ребята освоили первый тонкий лед на прудах. Он гудит под коньками. На один такой пруд я и зашла, пока все в школе. Этот пруд в стороне, еще не заезжен. Под прозрачным покровом видны водоросли, кое-где вмерзшие соломинки и травинки. Высматриваю, не всплывет ли карасик, но рыбок нет. На середине особо заметна дрожь льда при каждом шаге. Даже страшно. Надо выбираться на берег. Повернулась. Тут пятка скользнула, и я со всего маха упала. Лед издал «Кхрек» и оказался около шеи. Я схватилась за край, но он остался в руках. Серо-зеленая холодная вода хлынула за шиворот и закрыла небо. Если вбок смотреть, то вода зелено-черная, веет от нее мрачным покоем. Темнеет и сверху. Но под ногами уже дно. Толкаюсь вверх. Вижу день и плюхаю руками по льду. Одежда мешает очень, да еще и начала тянуть вниз. Кручу головой – никого нет рядом, сама такое место выбрала. Бью руками по льду еще и еще. Медленно двигаюсь к берегу. Но далеко и не надо, водоем маленький, до берега метров пять, глубоко только посередине. Ноги уже не проваливаются, а твердо толкают. Шаг за шагом. Вот и берег. Выползаю на четвереньках и стою на коленях. Закинула голову вверх. Небо стало ярким и воздух вокруг тоже, как светится. Я уже тонула раньше. И я это вспомнила. И вспомнила то усилие, с каким боролась за жизнь, и выплыла. Набрала воздух и с шумом выдохнула «Хооо». Встала и замерла. Сознание очистилось и стало четким, я осознаю себя, мир вокруг, место, время. Пытаюсь прорваться в память, нырнуть вглубь, но это не получается. Не пускает упругая темнота. «Вот и хорошо», – всплывает мысль, – «ошибок не избежать, так хоть оправдание есть». Домой я шла окрыленной. Промокшая одежда не имела никакого значения. Даже если будет воспаление легких, знаю, что справлюсь и буду жить.

До возвращения мамы было еще долго. Баба Лида заглядывает вечером, проверить, все ли в порядке. Обед, макароны с тушенкой, еще цел. Тушенка, это для меня. Баба Лида принесла от кого-то. Вся мокрая одежда кучей осталась в коридоре. Только бы горячая вода была! Она не всегда бывает. Но мне повезло. Залезла в пустую ванну. Тонкая струйка почти совсем горячей ударила в тертое желтоватое дно. Давно забытое ощущение постепенно прибывающей воды. Когда полная ванна, медленно погружаю голову. В ушах щекотно и горячо, звуки меняются. Задерживаю дыхание и расслабляюсь на несколько секунд. Выныриваю, спускаю ванну, чтобы повторить удовольствие. Оглядываю себя, как новыми глазами. Внизу светлый пушок треугольником вокруг писи. Это мое и мне все мое нравится! Я мальчик? Нет. Я девочка. Там, вовне, все равны. А здесь тело определяет, кто я, со всеми его системами, гормонами и возможностями. Против химии не попрешь. Есть уже видимые мне плюсы – нет агрессивности, да она при таком теле и опасна. Не хочется никого бить, догонять, воевать. Минусы – очень приходится удерживать себя, чтобы не плакать. Как будто основу убрали и теперь эмоции что хотят то и делают. Зато чудесным образом я могу не расстраиваться, если не могу решить проблему сразу, если этого не хочу сейчас, а просто радоваться жизни. Нет такого, что если надо решить задачу, то мозг, нервы будут в напряжении день и ночь, пока не решу. От этого свободна. И как с этим мужики живут?

Из ванны вылезла, одела чистые трусики. Дома холодно. Достала шерстяные колготки, майку и свитер. Во всех комнатах включила свет: «Пусть везде светло будет». За окнами уже синие сумерки. В большой комнате у нас трюмо. Взяла в ладошки лицо, в зеркало скорчила рожицу и улыбнулась «Ну, вот мы и дома».

В углу тарахтел маленький холодильник «Саратов». В нем была початая пачка старых дрожжей, какая-то замерзшая хрень в поллитровке. В углу за умывальником сетка с картошкой. В шкафчике несколько бумажных пакетов: манка, сахар, соль, крупные ломанные сероватые макароны, бутылка с подсолнечным маслом. Масло тягучее, с белым осадком на дне. Решаю пойти в магазин. Натягиваю поверх колготок трико от спортивного синего шерстяного костюма, осеннюю куртку. Шапка мокрая. Но нашелся пестрый мамин платок. Повязала по-пиратски. Чем не бандана? А вот обувки не нашла. Зато были валенки. Знаю, где деньги в коробочке, в серванте «на хозяйство». Взяла три рубля.

Темно совсем. Фонарь у подъезда… Хорошо, что до него пять минут хода. Этот магазин называют ГУМ. В шутку, конечно. Есть еще «Рассвет», но до него идти дольше, и выбор там меньше, зато кроме продуктов есть еще хозяйственные товары. ГУМ с белыми колоннами, маленький, десяти человекам тесно будет. Портик треугольный спереди и под ним желтая лампа, на фоне которой летят снежинки. В магазине народу немного – с работы еще не пошли. Изучаю витрины. Пирамиды консервов на полках: минтай в томатном соусе, фрикадельки, тоже в томате, скумбрия в масле, паштет рыбный «Волна». Мясных консервов не выставляют. Если такие и привозят, то все уходит по своим. Макароны – трубки, обломанные и развешенные порциями в серо-синей бумаге, не завернутые, а обернутые. Вермишель в целлофановых пакетах. Есть бидон с подсолнечным маслом. Отличное масло, с запахом подсолнечника. Другого нет. А вот за стеклом лежит рыба, предмет моего интереса. Рыба неизвестных пород под общим названием «Мелочь» по двадцать копеек за кило. Берут ее бабушки и жарят. Нормальная рыба, только что не престижная. Минтай по сорок копеек за кило, некрупный и без голов. О! Хек по восемьдесят копеек. Вот его и возьму. Около маргарина развесного и в пачках притаилась пара розоватых пачек крестьянского масла по семьдесят четыре копейки. На молоко рассчитывать не приходится. Не возят, как и кефир, творог и прочую молочку, хотя прочей молочки нет и в городе, только в Москве. Как и колбаса.

Оторвавшись от витрины обнаружила, что являюсь центром всеобщего внимания. Даже кассир ничего не пробивает.

– Здравствуйте! – киваю всем.

– Здравствуй, Маша, – отзывается кассирша, – брать будешь что-то?

– Да. Пожалуйста, два килограмма хека, пачку масла, буханку черного.

Черный хлеб у нас пекут на своей пекарне. Он прекрасен. Крупными дырочками с поджаристой коркой. А вот белый не пекут. И не возят. Зато черный есть каждый день. В деревне только два раза в неделю привозят, правда, и батоны тоже. Пять буханок черного и два батона в руки. Тетя из-за прилавка выдала мне буханку и масло, взвесила рыбу и крикнула цену кассиру. Народ расступился, пропуская меня к кассе. Кассир взяла трешку. В ладошку звякнула сдача.

– Я тетя Галя, твоей мамы одноклассница, – сообщила кассирша, – тебя мама послала?

– Нет, тетя Галя, я сама. Прихожу в себя потихоньку. Но, извините, никого не помню. Но вас теперь буду знать, – улыбаюсь и бочком отступаю к двери. В руках рыба в бумаге и хлеб, в кармане масло. На улице стряхнула взгляды, скорбные, жалостливые и злорадные. «Бедная Томка, сначала муж бросил, теперь дочка ущербная. Намучается теперь. За что ей? Видно, согрешила где-то».

Дома порезала рыбу, муки не нашла, обваляла в манке и поставила жариться. Почистила картошку, много ли нам надо. Зашла баба Лида, похвалила и ушла смотретьтелевизор.

К маминому приходу все готово. Она с порога потянула воздух:

– О, это ты, что ли, готовишь?

– Да, тебя жду, – волосы я распустила по сторонам, сохнут они медленно, улыбаюсь.

– Маша?

– Что?

– Ты какая-то…, – мама не договорила, – что случилось?

– Упала в лужу. Вымокла, – кивнула я на ворох мокрой одежды. Но маму одежда не заинтересовала, она взяла меня за руку и вывела под свет лампы, вглядываясь мне в лицо.

– Что-то не так.

– Да все так, мама. Я пришла в себя. Память еще не вернулась, но чувствую себя хорошо. Уверенно даже.

– Взгляд другой.

– Не рассеянный?

– Да, сосредоточенный. И не детский.

– Так взрослею.

– Кстати, – мама легко вернулась к теме с одеждой, – что за лужа?

Пришлось рассказать. Мама охала. Одежду развесили на просушку.

– Наготовила то, – мама заглянула в кастрюлю с пюре и сковородку, – а давай бабу Лиду позовем?

Бабуля пришла. Скучно ей одной. Уселись есть. Стряпню похвалили. Баба Лида просвещала нас последними новостями:

– Дельный очень Горбачев. Импозантный мужчина. Да и молодой еще. Все передают про перестройку и ускорение. Может, чего и перестроят. И водку поприжал. Теперь просто не купишь. Да у нас и без водки гонят. Им-то даже и лучше. Водка подорожала, так спрос на самогон теперь большой. Милиции нет на Варегове, а участковый сам пьет.

Опорного пункта в поселке не было. Участковый – местный житель, дома и нес службу. Потом бабуля вдохновенно ругала врачей, что такую девку чуть не сгубили. Обещала замуж выдать и на свадьбе плясать. Сразу стали вспоминать все недавние свадьбы. Особо одну, где жених был из татарской семьи. Так там сваха выскочила плясать и петь частушки, а когда дошла до слов «…думала за барина, а вышла за татарина», то осеклась и встала. Смеялись все. Посмеялись и мы. Попили чай с сухариками и смородиновым вареньем и разошлись спать.

Утром мама ушла на работу. Я вымыла пол и навела порядок. Посреди пола большой комнаты постелила одеяло, и предварительно заперев дверь, улеглась. Для начала нужно расслабиться. Руки и ноги тяжелеют, наливаются теплым тягучим свинцом. Рот приоткрывается, это мышцы лица его отпустили. Ощущаю себя, будто падала на камни с большой высоты – хлоп и тела больше нет. А я есть. И можно осмотреть себя изнутри и снаружи. Пытаюсь проникнуть во тьму. Глаза закрыты. Вижу мерцание внутри. Чувствую движение внизу живота. Тепло под пупком. Гоню его вверх, потом вниз. Поддается. Направляю к голове. Мерцание превращается в свет. Сейчас не надо ничего подгонять. Все само откроется и наладится. Надо только упражняться каждый день. Прошло минут десять. Я шевельнула мизинцами на руках, потом на ногах, потом подтянула руки и ноги. Села. И кто? И что? Твердая уверенность, что я была мужчиной. Ну и была. Живут люди и мужчинами. Я девочка. В этом теле мне удобно и приятно быть девочкой. Тело определяет приспособление к жизни. Его реакции на мир. А реакции, это гормоны и нервы. Пересади меня в кота, что я буду делать? Кот будет исходить из своих возможностей и потребностей. Говорить никак, даже если захочешь. Только «мяу». Вместо рук лапки. Придется мышей ловить и молоко просить.

А вот в память о прошлом я не пробралась. Той девочки больше нет. Есть другая память. Как сквозь плотную завесу, прорываются ее части. Но я ее боюсь, не пускаю все сразу, чтобы не сойти с ума, чтобы сознание привыкало постепенно. Идругой нет. Я обречена жить с этой. Вместить все пока не могу. Да все и не надо. Я была врачом? Или знахарем? Нет, все же врачом, но ощущается, как особый врач. Не в больницах лечил. Не лечил, а исцелял. Так правильней. Что-то еще делал, совсем мальчишечье. Воевал? Нет. От войны аура другая. Разберусь со временем. Еще я сейчас чувствительней намного. То, что нарабатывалось долгими тренировками, можно открыть очень быстро. Потому что тело так позволяет, потому что я девочка. Это плюс. Но не чувствую в себе канала к знаниям. Хроники Акаши? Нет, что-то другое, но и к ним тоже. Внезапных озарений и великих открытий не будет. Это минус. Но если тренироваться, можно открыть и канал. Что ж, каждому свои возможности. Смысл и цель жизни есть у каждого рожденного. Попасть в жизнь, на землю – счастье, бесценный дар, шанс идти потом дальше. А я свою цель не помню. Это большой минус.

Здесь – «планета людей». И живут они по своим законам. Хочешь – не хочешь, а нужно под них подстроиться. Хорошо, что учеба начнется, в лучшем случае, после зимних каникул.

* * *

Белая «Волга» притормозила у тротуара. Из-за угла дома появился сильно сутулый мужичок неопределенного возраста. Серая фуфайка с оторванной нижней пуговицей. Синяя спортивная шапка петушком натянута по глаза. В руках старая сумка из коричневого кожзама гремит пустыми бутылками. Мужичок скользнул в открытую заднюю дверь и уселся.

– Что скажете? – светлые, выцветшие глаза мужичка внимательно и холодно смотрели вперед.

– Пока сведений нет, – грузный человек расстегнул пальто, одернул костюм.

– Что предпринимаете? – мужичок медленно повернул голову к собеседнику. Тот засуетился:

– Опрашиваем. В роддомах. В больницах. Может, в интернатах еще?

– Не надо в интернатах. Если бы Куратор появился, мы бы уже знали. Он не появился. Что-то не так с телом. Что ему могло помешать?

– А он не может сообщить, какое тело?

– Он может, мы принять не можем. Информация не может передаваться прямо нашими словами. Законы пока обойти не удается. Поняли, что где-то рядом. Надо искать.

– А если самим другое тело найти?

– Это ненадолго. Даже если получится. Сейчас, как никогда он нужен здесь. Ищите тело. Если не новое, то оно или в коме или кем-то уже занято. Все необычные случаи, все выходы из комы. И да, на этот предмет интернаты посмотрите тоже.

– Я буду докладывать о любых подозрительных случаях.

– Если увидите высокую вероятность нашего интереса, изолировать не думая. Вы понимаете, что это, по сути, агент с неизвестной миссией? Да, воплощение Великого не удалось, но что-то взамен пришло.

– Но у меня нет возможностей для этого.

– Хорошо, я свяжу вас с нужными людьми. На ближайшем ритуале и познакомитесь.

– Тогда, может, ликвидировать?

– Это если не получится похитить без шума. А так можно очень интересно пообщаться.

Мужичок, не прощаясь, вышел из машины. Подворотня поглотила его.

* * *

Телевизор я не люблю. Там обсуждают перестройку. Каждый день кого-то снимают с должностей и ставят новых. Горбачев ездит по стране. Великая махина запущена. Ее не остановить. Зачем мне это видеть?

В комнате полумрак. Мама на работе. В середине декабря светает поздно. Я хочу увидеть невидимое. Но для этого нужно смотреть на невидимое. А вокруг предметы, которые забирают внимание. Рука вытянута перед собой. Свожу указательный и большой пальцы, оставляя промежуток сантиметров пять. Смотрю между ними. Настроилась и сосредоточилась. Вокруг пальцев видна белесая прослойка. Главное, не сбиться фокусом зрения на сами пальцы или что-то материальное. Между кончиками пальцев белесый слой сливается и тянется в нитку, если раздвигать. Вижу, как перчатку вокруг кисти. Слой невелик, около трех сантиметров. Прохожу глубже, над кожей тонкое синевато-лиловое свечение. Быстро получается. И не так сильно тратится энергия, как могла бы. Практически не устаю. Подхожу к алоэ. Смотрю на него, точнее рядом с ним. Вижу ауру. Как интересно! Нужно срочно сходить на улицу, проверить универсальность. Вдруг, только дома и в полумраке работает?

Уже рассветало. Народу на улице мало. Все на работе. На краю поселка и вовсе тишина. Улицы расчистили бульдозером. На снегу впечатанные и вывороченные следы траков. По обочинам сено валяется. Зато не скользко. Выхожу в самый конец поселка, где остается только насыпь узкоколейки. Пропыхтел состав из пяти насыпных вагончиков. Вдали лениво лают собаки. Сосредотачиваюсь и смотрю в воздух. Замечаю прозрачных мелькающих существ. Они очень быстрые. Не рассмотреть. Похожи на длинных головастиков, сантиметров тридцать. Мелькает одно большое, метров пять. Пугаюсь. Набираю в варежку снега, вытираю лицо. Смотрю по-другому. Через минуту вижу острые языки, рвущиеся из земли. Как гигантская бахрома, или мягкие иглы энергии. Где на метр, а где и на три в высоту. Шкура земли. И дальше, в сторону карьер, мертвенно холодная, голубоватая воронка. Сосет в себя, куда-то вниз, силы из всего, до чего достает. Широкая часть метров на сто поднимается вверх, но до неба не дотягивается, постепенно затухая. Внизу почти такая же широкая, на километра два, затрагивает поселок, так же затихая к краям. Пораженная таким неприятным открытием, спешу домой.

Вечером мама прямо с порога сообщила:

– Я сегодня в школу заходила, по дороге из конторы в клуб завернула. Поговорила с директором. Ты же знаешь, что они хорошо были знакомы с бабушкой и дедушкой. Так договорилась, что тебя возьмут после каникул. За эти четверти будет неатестация. Ну да ладно. Там и не такие учатся. Выпускают всех, даже со справкой. Но, думаю, на аттестат вытянем.

– Как-нибудь уж справлюсь, – я иду на кухню накрывать на стол.

– Но ты же ничего не помнишь. А немецкий, а математика?

– А ты помнишь? Определение теорем скажешь? Или немцу объяснишь, как проехать в музей?

– Ну, сейчас уже все забылось. Но в школе я училась хорошо.

– Так и я буду. Главное, дома готовиться да отвечать. Ничего сложного.

– Тогда поедем к невропатологу.

– А чего к нему ехать? Справку наши врачи дают. В карте написано: ОРВИ с осложнениями. Осложнения прошли. Они только рады будут выписать, чтобы не маячила.

Мы ели рис с луково-томатным соусом, потом я напекла оладушек. За яйцами пришлось идти в «Рассвет». Хоть и на воде, но все равно вкусно. Особенно с вареньем.

Мы уже собирались укладываться спать, как в дверь коротко позвонили. «Кто еще там», – бурчала мама, открывая дверь.

На площадке, в тусклом желтом свете стояла тетя Галя.

– Галя? – мама искренне удивилась, – что стряслось? Да ты заходи.

Тетя Галя зашла в наш крохотный коридор:

– Тома, извини, что поздно. Всех уже обошла. У тебя таблетки есть обезболивающие? Зуб разболелся, невмоготу. Думала, утихнет. Анальгин уже не помогает, так и его весь приела.

– Сейчас посмотрю, – мама метнулась к серванту, где внизу на полке ящичек из-под посылки с таблетками.

Измученная и посеревшая лицом тетя Галя через силу попыталась улыбнуться:

– А ты, Машенька, как?

– Я – нормально. Зуб сколько времени болит?

– Да уж три дня. На работу же надо было. Пошла сегодня в больницу, там говорят, что стоматолог не приедет на Варегово до Нового Года.

– Так. Есть экстренная стоматология в Областной стоматологии. В любой время могут принять. Почему не едете?

– Да готова уже, только никто не повезет, поезд утром. До утра дожить бы. С ума схожу.

Мама пришла с таблетками в руке:

– Все старые, желтые. Такие, наверное, бесполезны. Подожди, сейчас к бабе Лиде схожу.

Баба Лида открыла быстро. Спать еще не собиралась. Через минуту мы тормошили ее аптечку. Был анальгин, не старый, но не бесполезный.

– Тетя Галя, – я взяла ее за руку, провела в комнату – пройдите, посидите.

Вглядываться не было нужды. Нужные точки невидимо светились, если темный цвет застоя энергии можно назвать свечением:

– Давайте, я попробую помочь. Только мне нужны иглы, тонкие желательно. И водка или спирт.

– Напоить и заколоть, – тетя Галя с сомнением смотрела на меня, но поймав мой взгляд, кивнула: – делай хоть что-нибудь, на все согласна.

– Ты чего удумала, – мама настороженно выглянула из-за плеча.

– Да, Тома! Пусть колет, чем хочет, – тетя Галя согнулась и держала щеку рукой, – не на улице помру, так дома. Нет моих сил больше.

Иголки у нас только швейные, короткие и толстые. Пойдут, в крайнем случае, и такие.

– А гитары, точнее, гитарных струн нет ли у кого? – пришла в голову идея.

– У меня есть. Только две струны порваны, – неожиданно откликнулась баба Лида, от мужа гитара стоит, храню.

Сходили за гитарой. Третья струна оказалась без оплетки. У бабули нашлись плоскогубцы с кусачками и напильник. И даже водка. Водку я налила в стакан до половины. Кусачками с тыла плоскогубцев откусила от струны несколько отрезков сантиметров по десять в длину. И несколько по меньше, по пять сантиметров. Напильник мелкий, что надо. Заточила будущие иглы, как смогла. Минут десять они постояли в водке. Тем временем под моим руководством тетя Галя разделась и легла на диван. Я протерла ваткой с водкой сгиб локтя со стороны больного зуба, основание большого пальца и оба уха. Сначала в самую звучную точку, около локтя:

– Тетя Галя, я сейчас уколю, а вы скажете свое ощущение. Что там будет, распирание или холодок пойдет, – и так понятно, что будет, но когда человек ищет ощущение после укола, он отвлекается и не боится сам укол.

Игла входит хорошо.

– Ой, будто током вверх.

Теперь точка в конце складки между большым и указательным пальцем, знаменитая хэ-гу. Это для усиления.

– Ой, больно. Ломит, не знаю, распирает или нет.

– Терпи, казак, – я занялась ушами. Точка обезболивания и специальные точки снятия зубной боли. Туда вошли иглы поменьше.

– Теперь полежи, тетя Галя.

– И сколько лежать?

– Минут двадцать.

Теперь есть возможность не спеша поглядеть. Я сижу на стуле возле дивана. Энергия маленькими воронками выходит в точках. Уже нет того коричневого свечения.

– Как самочувствие? – спрашиваю ее.

– Отпускает, вроде, – не сразу отвечает она, – успокаивается.

– До утра хватит, а если не есть ничего, то и на день, – смотрю ей в глаза, – и утром на поезде в больницу. Если болеть перестанет, то не значит, что перестал гнить.

– А успокоился зуб-то! Совсем не болит, – тетя Галя широко раскрыла глаза на меня.

– И где ты научилась? – не тактично спрашивает бабуля. Что тут ответишь:

– Да в журнале каком-то читала, запомнила.

Все трое смотрят на меня, как на неведомую зверушку.

– Э, пора доставать, – я вытаскиваю иглы, протираю места уколов водкой. Ухожу в свою комнату, все равно при мне ничего говорить не будут.

– Машенька, спасибо тебе, – раздается вслед окрепший голос.

– Пожалуйста. И завтра едете без вариантов.

После ухода вынужденных гостей мама заглянула ко мне:

– Не легла еще? Мне хоть скажи, что за фокус такой? Я знаю про иглоукалывание, но книг про это не найдешь. А если и найти, то надо прочитать, понять и знать, как применять. Видела где-то?

– Мамочка, я тебя очень люблю! – я обнимаю ее, – но есть вещи, которые не смогу объяснить. Просто иногда верь и все. Знания можно получать не только из книг. И чем меньше народу знает про такие знания, тем лучше и для меня и для тебя.

– Просто это было так неожиданно. Ты, прямо, как врач, знала, что делаешь.

– Должен же был кто-то, раз других вариантов нет. Мимо чужой боли нельзя проходить. И еще. Мама, нам надо уехать отсюда. Можно в город. Здесь нам нельзя.

– Куда? В городе жилья нет. Работа здесь.

– Такую работу и там найдешь. Жилье получим, поживем в общаге. И ты восстановишься на заочном и закончишь, тебе последний курс остался. Уедем обязательно. Год только доучусь.

– Утро вечера мудренее, – вздохнула мама и пошла спать.