Текст книги "Повесть о Морфи"

Автор книги: Евгений Загорянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

XIV

Пол приехал в кафе точно вовремя, но Гаррвитца не было. Наконец от него принесли записку. Гаррвитц писал, что более не в силах продолжать игру в присутствии публики (его «непременное условие»!) и просит Пола подняться наверх, в комнату, куда посторонние не допускаются.

Новость возбудила публику, даже ставившие на Гаррвитца (а их было человек восемь или десять) сердились на него.

Теперь даже они желали Полу победы.

Положение было затруднительным. Пол послал сказать Гаррвитцу, что клуб – самостоятельная организация, отнюдь не приглашавшая его к себе. Гаррвитц ничего не ответил; казалось, тем дело и кончится. Тогда члены клуба энергично взялись за Пола и заставили его подняться наверх.

Началась игра, к 20 ходам у Пола был огромный перевес. Он уже добивал Гаррвитца, когда внезапно грубо ошибся и подставил ладью, вместо того чтобы дать мат в два хода.

Пол расхохотался, но Гаррвитц проворно схватил ладью, и Полу пришлось давать вечный шах, имевшийся в его распоряжении.

Позднее у Гаррвитца хватило нахальства заявить, что «седьмая партия все равно была ничья!»

После этого Гаррвитц снова начал «хворать», однако освобождающиеся от игры дни он использовал не для лечения.

Отложив партию «ввиду нездоровья», он приходил в кафе «Де ля Режанс» и играл в шахматы до полуночи – с кем угодно, кроме Пола.

Наконец Гаррвитц счел себя оправившимся. Восьмую партию он играл с огромным напряжением, партия длилась 59 ходов, и все же Гаррвитц проиграл ее.

Счет стал 5:2 в пользу Пола при одной ничьей. Наутро пришло сообщение, что в связи с плохим состоянием здоровья Гаррвитц вынужден прекратить игру надолго…В кафе началось нечто вроде скандала. Гаррвитц не счел нужным посоветоваться со своими ставщиками, он даже не сообщил им своего решения. Сторонники Гаррвитца были крайне недовольны своим чемпионом и громко отказывались верить в его заболевание.

Арбитр, скульптор мсье Лекэн, объявил матч проигранным Гаррвитцем и вручил Полу выигранные им ставки, которых набралось на мизерную сумму – 290 франков.

Пол отказался принять деньги, вновь заявив, что они не имеют никакого отношения к шахматной игре. Лекэн спустился с деньгами в кафе, но ставщики вновь отправили его наверх: они считали себя проигравшими и не имели права на эти деньги.

Тем временем устыдился и Гаррвитц. Он предложил заменить свой «отказ по нездоровью» формальной капитуляцией или даже, если Полу угодно, доиграть матч до конца.

Пол ответил Гаррвитцу письменно, что матч уже сдан ввиду его, Гаррвитца, отказа продолжать игру. Если же г-н Гаррвитц хочет сыграть еще один матч, Пол Морфи к его услугам, и матч может начаться хоть сегодня.

Этого вызова Гаррвитц предпочел не принять, он был сыт поражениями.

Отказ Пола принять ставку вызвал бурю. Приходили сотни писем отовсюду, везде держали тысячи пари, и поступок Пола внес полную неясность. И Пол, как всегда, нашел самое мудрое и справедливое решение. Он принял у Лекэна деньги и передал их мсье Делонэ с тем, что каждый из проигравших может при желании получить свою ставку обратно. Если же, говорилось в письменном заявлении Пола, при этом у мсье Делонэ останется на руках остаток, то эти деньги следует употребить на оплату проезда из Бреславля в Париж великому немецкому мастеру Адольфу Андерсену, если он пожелает сыграть с Полом Морфи дружеский матч.

Казалось, все окончилось к обоюдному удовольствию, но здесь опять Гаррвитц выкинул один из своих фокусов: он напечатал в ряде бульварных газет заявление, в котором утверждал, что никогда не проигрывал матча мистеру Морфи, что матч был прерван незаконченным и что мистер Морфи любезно согласился считать матч аннулированным ввиду его, Гаррвитца, плохого самочувствия.

Поднялся такой шум, что Гаррвитцу пришлось на некоторое время исчезнуть с парижского шахматного горизонта.

Все парижские газеты – от серьезного «Монитора» до юмористического «Шаривари» – писали о Поле Морфи со дня его появления в Париже беспрерывно. Он стал излюбленным персонажем, переходящим из номера в номер.

На одной карикатуре Британия получала «шахи» от Индии и просила мистера Пола Морфи помочь ей в игре.

На другой некий человек отказывался войти с женой в кафе «Де ля Режанс» на том основании, что заседающий там американец отберет, чего доброго, его королеву.

Во всех иллюстрированных газетах печатались десятки портретов Пола, но среди них не было и двух на него похожих.

Осенью 1858 года Пол Морфи, «маленький американец», был одной из главных достопримечательностей Парижа. Все знали и все любили его.

Сент-Аман писал, что Пол сумел удовлетворить потребность, давно уже терзавшую Париж, – потребность в герое.

Скульптор Лекэн попросил Пола позировать ему для бюста, и Пол покорно высиживал в мастерской долгие часы, пока светлый металлический бюст не был готов.

Бюст был выставлен на Елисейских Полях, весь Париж бегал смотреть его и восхищаться как великолепным талантом скульптора, так и благородным лицом оригинала.

Вести о Поле проникли в великосветские салоны, посыпались приглашения из недоступных особняков в предместьях Сент-Онорэ и Сен-Жермэн, у Пола появились друзья и поклонники в самых высших сферах.

Пол и вездесущий Эдж были частыми посетителями герцогской ложи в Итальянской опере.

Однажды давали «Норму» Беллини. В антракте Пола заставили играть против совещавшихся герцога Брауншвейгского и графа Изуара. Пол сидел спиной к сцене. Партия складывалась интересно, и партнеры совсем забыли, что начинается второй акт.

Пол, выросший в музыкальной семье, чувствовал себя отвратительно. Он любил музыку, ценил и уважал труд актеров, но герцог и граф не отпускали его буквально насильно.

Примадонна мадам Панко, певшая партию друидской жрицы, бросала на герцога презрительные взгляды. Хористы, изображавшие друидов, пели про «кровь и огонь» с особой выразительностью, часто поглядывая на злополучную ложу.

Наконец Пол разозлился и заматовал герцога и графа, создав при этом одну из вечных, неумирающих партий.

Пожалуй, самые приятные часы в Париже Пол провел в доме одной баронессы, славившейся как покровительница искусств.

Баронесса была по крови креолка, она железной хваткой вцепилась в маленького Пола, водила его под руку по своему особняку и представляла всем и каждому:

– Вот, смотрите! Наконец-то я нашла в Париже настоящего креола! Чистокровного креола, такого же ленивого и беспечного, как я сама!

Баронесса любила шахматы. Когда она играла с Полом, возле нее усаживались Лекэн и Сент-Аман и не позволяли ей делать грубых ошибок. Естественно, почти все партии заканчивались вничью. При этом все четверо комментировали партии так, что зрители помирали со смеху.

В этом доме часто бывал достопочтенный мистер Мэзон, посол Соединенных Штатов в Париже. Он очень гордился Полом и осыпал его знаками внимания.

– А вы сами играете в шахматы, мистер Мэзон? – наивно спросил его как-то Пол.

– Мой молодой друг! – ответил мистер Мэзон.

Как могу я не играть в шахматы? Это было бы оскорблением памяти Бенджамина Франклина, в доме которого я живу! [8]8
  Бенджамин Франклин, американский ученый, писатель, дипломат и шахматист, был первым послом Соединенных Штатов в Париже после того, как Штаты стали государством и вели войну за независимость в конце XVIII столетия.


[Закрыть]

Отель Мэрис вскоре надоел Полу, они переехали в отель Бретейль, на углу улиц Дофэн и Риволи. Это было в двух шагах от лучших кварталов города и от кафе «Де ля Режанс».

Эти комнаты занимал прежде Сент-Аман. У окна стояло старинное бюро редкой работы. За него каждое утро усаживался Эдж и чертыхался, не зная, куда ему девать свои длинные ноги.

Пол Морфи был очень ленив на писанье. Казалось, это не он в юности исписал огромное количество тетрадей лекциями и конспектами, не он выработал себе мелкожемчужную скоропись, удивлявшую каллиграфов.

Теперь заставить его писать было почти невозможно. Даже письма родным писал за него Эдж, добросовестно перечисляя успехи, города и даты. Пол так привык доверять Эджу, что даже не перечитывал им написанного. Он знал, что все будет изложено аккуратно и добросовестно, брал перо и приписывал снизу: «Целую всех. Пол». И письмо отправлялось в длинный путь.

Вскоре после того, как состоялся переезд в отель Бретейль, к Полу как-то утром пришел человек средних лет, с медлительными движениями и тусклыми серо-голубыми глазами.

Бдительный Эдж спросил его сухо:

– Что вам угодно от мистера Морфи, мсье?

– Мне ничего не угодно, я просто хотел поглядеть на мистера Морфи. Дело в том, видите ли, что я прямой и единственный внук Франсуа Филидора…

Пол выбежал из соседней комнаты, откуда он слушал разговор.

– Как? Вы внук великого Филидора, мсье? Как же вас зовут?

– Тоже Франсуа-Андрэ-Даникан… В нашем роду это фамильное имя.

– И вы тоже играете в шахматы?

– Нет, мсье Морфи, я торгую сукнами.

– Но почему же?..

– Нося имя и фамилию великого Филидора, мсье Морфи, играть посредственно – это кощунство! Я пробовал играть, у меня нет шахматных способностей, увы… Добрый вечер, мсье Морфи!

И странный посетитель ушел, даже не попрощавшись с Эджем. Очевидно, он увидел все, что хотел увидеть.

В конце октября пришло письмо из Бреславля от Адольфа Андерсена. Андерсен писал, что кафедра математики Бреславльской государственной гимназии не имеет никакой возможности предоставить ему отпуск посреди учебного года.

Единственное, что он постарается сделать, – это приехать в Париж на рождественские каникулы, приехать специально ради того, чтобы повидаться со знаменитым молодым американцем.

– Очень жаль! – разочарованно сказал Пол. – К рождеству я уже буду на пути домой… Досадно, что не пришлось сыграть с Адольфом Андерсеном, я высоко ценю его удивительную игру!

– Вы не уедете, мистер Морфи, а будете играть с Андерсеном на рождество! – вдруг грубо сказал Эдж.

– Не вы ли помешаете мне уехать? – насмешливо спросил его Пол.

– Нет, не я. Вы сами себе этого не позволите. Без победы над Андерсеном список ваших европейских побед будет неполон. Андерсен играет сейчас значительно сильнее Стаунтона, и вы отлично это знаете. Европа не позволит вам уехать!

– Значит, придется мне переупрямить Европу!

– Браво! – сказал Эдж. – Желаю вам успеха!

И Эдж тут же засел за работу, которую держал в секрете. Никому не сказав ни слова, он направил письма во все ведущие клубы Англии и континента. Он просил клубы вмешаться и не дать исчезнуть такой редчайшей возможности, как возможность матча Морфи – Андерсен.

«Встреча Пола Морфи с Адольфом Андерсеном должна сказочно обогатить шахматную сокровищницу!» – писал Эдж.

И клубы поддержали его. Через неделю ответные письма посыпались дождем. Писали Амстердам и Лейпциг, Брюссель и Рим, Бреславль и Берлин, Стокгольм и Санкт-Петербург.

Из лондонского Сент-Джордж-клуба прибыла петиция, подписанная множеством лиц.

Все в один голос просили Пола Морфи остаться на зиму в Европе. Сам Андерсен прислал длинное письмо – и Пол не устоял перед просьбой немецкого чемпиона.

В запасе у Эджа оставался еще один «медицинский козырь»: лечивший Пола врач полагал, что состояние его здоровья не таково, чтобы пересекать Атлантику зимой. Врач написал соответствующую справку, и Эдж аккуратно отправил ее в Новый Орлеан.

Дело было сделано. Пол остался в Европе.

Встретив на улице Гаррвитца, Эдж сказал ему как только мог ласково:

– Мистер Гаррвитц, вы, конечно, будете счастливы: мистер Морфи решил провести в Париже еще несколько месяцев.

Гаррвитц ответил довольно грубо:

– Значит, мистер Морфи – не человек слова!

В бульварных газетах, где Гаррвитц был своим человеком, вскоре появилась такая заметка:

«Знаменитый мистер Морфи уступил настояниям своего друга маэстро Д. Гаррвитца и окончательно согласился остаться в Париже до весны».

Прочитав эту заметку, Пол хохотал как безумный.

Еще раньше, в октябре 1858 года, Пол вынужден был вернуться к неприятным мыслям о Говарде Стаунтоне и предстоящим столкновениям с ним. Ему хотелось бы пойти по линии наименьшего сопротивления и дать Стаунтону возможность ускользнуть от игры, раз он столь страстно ищет такую возможность. Но это было невозможно – слишком многое знаменовал собой для Пола матч со Стаунтоном, слишком многое было в него вложено, с ним неразрывно связано…

Бросить мысль о матче с рыжим англичанином было равносильно тому, чтобы признать себя побежденным, равносильно тому, чтобы уехать из Европы, не сделав в ней самого главного.

Правда, Стаунтон обещал публично, при свидетелях, что он будет играть матч в ноябре. Но откуда же проскальзывали тогда в лондонской печати эти неожиданные «опровержения», «сомнения» и «возражения»?

Почему партии Пола печатались в «Иллюстрэйтед Лондон ньюс» в искаженном виде, с односторонними и недобросовестными примечаниями? Все это настораживало, и Пол решил действовать.

К тому же неугомонный Эдж зудел над ним, как комар, призывая «писать, писать и писать».

Сидя как-то вечером в кафе «Де ля Режанс», Пол удалился в меньшую комнату и потребовал бумагу, перо и чернила.

Эдж немедленно прилип к нему, они просидели вдвоем довольно долго.

Наутро за подписью мистера Пола Морфи, эсквайра, было отправлено два важных письма.

В первом, адресованном лично Стаунтону, давалась отповедь подписанным и неподписанным газетным сплетням. Копии этого письма были разосланы также в редакции газет «Иллюстрэйтед Лондон ньюс», «Белль'с лайф ин Лондон», «Эра», «Филд» и «Сандей таймс».

Второе письмо адресовалось Т. Гэмптону, эсквайру, секретарю Сент-Джорджского шахматного клуба.

«Сэр!

Разрешите почтительно известить Вас, что новоорлеанский шахматный клуб внес 500 (пятьсот) фунтов стерлингов в банкирскую контору гг. Гейвуд и К ⁰в Лондоне.

Эта сумма является моей долей ставки в предстоящем моем матче с м-ром Г. Стаунтоном.

Я сочту большой честью, если Сент-Джордж-клуб окажет мне любезность и назначит для меня двоих секундантов на этом соревновании из числа своих членов. Избранным клубом джентльменам я вверяю право вести предварительные переговоры от моего имени.

Разрешите просить Вас ознакомить членов клуба с этим моим посланием и удостоить меня скорого ответа.

Имею честь оставаться, сэр, Вашим покорным и послушным слугой

Пол Морфи

Париж, кафе «Де ля Режанс», 8 октября 1858 года»

Недели две ответа не было. Затем Стаунтон опубликовал в своей газете миролюбивое по форме письмо, суть которого сводилась к следующему.

Мистер Стаунтон давно не играл в шахматы, и его сегодняшняя форма сомнительна. Вызов м-ра Морфи был им принят лишь условно, и литературные занятия м-ра Стаунтона принятию вызова отнюдь не благоприятствуют. Оторваться от работы сейчас для м-ра Стаунтона – значит, потерять тысячи и тысячи фунтов. М-р Стаунтон лишь дожидался конца матча Морфи – Гаррвитц, чтобы сообщить м-ру Морфи о том, что играть в ближайшее время он не имеет возможности. Впрочем, – говорилось в постскриптуме, – если м-ру Морфи доведется еще раз быть гостем м-ра Стаунтона, м-р Стаунтон с удовольствием сыграет с м-ром Морфи несколько легких, неофициальных партий «без каких-либо условий и церемоний».

Но этим мистер Стаунтон, шекспиролог, не ограничился.

XV

Всередине октября в богатой и влиятельной газете «Иллюстрэйтед Лондон ньюс» было напечатано пространное письмо на имя издателя газеты, подписанное загадочными инициалами «М. А.». Утверждая, что пишет он из Тринити-колледжа в Кэмбридже, этот анонимный корреспондент возмущался тем, что некоторые «безответственные круги» позволяют себе говорить и писать, что м-р Стаунтон якобы уклоняется от встречи с Полом Морфи за доской. В послании М. А. с редкой аккуратностью перечислялись все мельчайшие заслуги Стаунтона за все годы его шахматной деятельности; расхваливалось его джентльменское поведение в турнирах и матчах пятнадцатилетней давности; наконец звучала жалобная иеремиада о непосильной загруженности м-ра Стаунтона, ставящей под угрозу его уникальный мозг.

«Шансы неравны! – воскликнул М. А. – Мы не можем позволить м-ру Стаунтону рисковать национальной спортивной честью Британии!»

Поистине рыцарский характер м-ра Стаунтона и его бесстрашие в борьбе очаровали М. А.!

«Было бы несправедливо заставлять м-ра Стаунтона в его положении играть с каждым молодым джентльменом, которому больше нечего делать и который позавидовал лаврам м-ра Стаунтона…»

Словом, «если у м-ра Стаунтона самого не хватит мужества решительно сказать американцу «нет!», то это за него обязаны сделать его друзья!»

Обширный постскриптум мимоходом обвинял американского претендента в лживости, коварстве и стремлении прикинуться бедным сироткой.

Когда эта статья была прочитана в отеле «Бретейль», наступило долгое молчание.

– Стаунтон защищает Стаунтона! – сердито хрюкнул Эдж. Он получил классическое образование и охотно цитировал древних.

– Вы думаете, это писал он сам?

– А кто же еще? Письмо напечатано вместошахматного отдела. Какой смысл издателю газеты возиться с анонимным письмом? А шахматным отделом ведает Стаунтон! Ищи, кому выгодно… – снова процитировал Эдж.

– Заслуги Стаунтона перечислены с большой любовью! – усмехнулся Пол.

– А как же иначе?.. Но это еще не все, мистер Морфи, есть еще нечто гораздо худшее…

И Эдж показал Полу заметку в виде письма на имя издателя лондонской газеты «Белль'с лайф».

«Г-н Издатель! – взывала заметка. – Как жаль, что шахматисты не хотят стирать грязное белье у себя дома! Среди легкомысленных олухов, для которых шахматы являются смыслом жизни, сетования м-ра Морфи могут показаться очень важными. Однако для людей разумных они представляются просто нелепыми. Тому же, кто заглянет чуточку глубже, они кажутся не только нелепостью, но и кое-чем похуже…»

Далее в том же невыносимо развязном стиле безымянный автор обвинял Пола в том, что он «сам уклонился от игры в бирмингэмском турнире», а теперь «обвиняет в попытках уклониться людей почище его»…

Как водится, подписана вся эта гнусная стряпня была громким псевдонимом «Фэйрплэй» («Честная игра»).

– Неужели это тоже Стаунтон? – растерянно спросил Пол.

– Навряд ли, – хмуро сказал Эдж. – Но это, бесспорно, кто-нибудь из его парней. Вам хотят показать, мистер Морфи, что тон газетных статей может изменяться до бесконечности.

– Но почему солидные, уважаемые газеты печатают эту гнусность, Эдж? – вспыхнул Пол. – Разве они не знают, что все это – мерзкая ложь?

– Отлично знают! Но каждое скандальное письмо – это подъем розницы и увеличение подписки. Вас будут поливать грязью, вам будут сочувствовать читатели, но пенсы их все равно осядут в кассе издательства. Такова азбука газетного ремесла. Что вы намерены предпринять?

– Оставьте меня одного, Эдж. Кажется, я знаю, что мне нужно теперь делать.

И Пол написал на пяти страницах детальное «Обращение к Британской шахматной ассоциации», адресовав его лорду Литтльтону, президенту ассоциации.

В обращении коротко и точно перечислялись факты, а затем Пол напомнил, что он иностранец в чужой стране, и взывал к исконной британской спортивной честности.

Он указывал, что Стаунтон, печатая его письмо, не остановился перед тем, чтобы изъять из него параграф, который ему не понравился, а потому и письмо получило неверную окраску.

Пол обращался не к одному человеку, он призывал всю многочисленную корпорацию британских шахматистов на свою защиту. Обращение было датировано 26 октября 1858 года, а 8 ноября лорд Литтльтон ответил Полу из своей резиденции Бодмин в Корнуэлсе.

В ответном письме лорд Литтльтон указывал, что обращение к Британской шахматной ассоциации «не вполне удачно, ибо она представляет собой весьма молодое, незрелое и несовершенное сообщество, влияние которого еще совершенно не установлено».

Поэтому лорд Литтльтон подчеркнул, что отвечает лишь от своего собственного имени. Он заявил, что матч Морфи – Стаунтон вновь оказался под угрозой отнюдь не по вине мистера Морфи.

Ряд поступков Стаунтона, с точки зрения лорда Литтльтона, был неправомерен, а особенно изъятие важного параграфа в напечатанном письме м-ра Морфи. Кроме того, лорд Литтльтон подтверждал, что он был свидетелем того, как во дворе бирмингэмского колледжа Стаунтон принял вызов м-ра Морфи на матч и обещал начать этот матч в середине ноября 1859 года.

В заключение лорд Литтльтон «чрезвычайно сожалел», что блестящий матч Морфи – Стаунтон вновь оказался под угрозой срыва. Однако следует, конечно, помнить, что к анонимным письмам, оскорбляющим мистера Морфи, мистер Стаунтон не имеет и не может иметь никакого отношения.

Он с охотой разрешал мистеру Морфи опубликовать настоящее письмо, осуждающее поведение м-ра Стаунтона, в любых органах прессы.

Пол так и сделал.

Он напечатал письмо лорда Литтльтона в английских и французских газетах, а сам начал готовиться к интереснейшему для него матчу с прусским чемпионом Адольфом Андерсеном.

На первой неделе декабря Жюль Арну де Ривьер получил от Андерсена извещение, что он вскоре намерен быть в Париже.

Сырая парижская зима успела уложить Пола в постель, поправлялся он медленно.

Врачи прописали Полу пиявки, их ставили ему несколько раз, и самочувствие его улучшилось.

– Сколько крови у меня отсосали? – спросил как-то Пол, лежа в кровати и глядя в зеркало на свое маленькое, заострившееся лицо.

– Три или четыре пинты! – сердито буркнул Эдж.

– Почти все, что у меня было! – грустно сказал Пол. – Теперь мне придется подумать о пополнении!

Он поднялся с кровати и чуть не упал. Эдж успел подхватить его и поднять на руки.

– Вы ничего не весите, мистер Морфи, – сказал он удивленно. – Я буду откармливать вас, словно на продажу!

– Попробуйте, – равнодушно сказал Пол.

Болезнь и газетное «дело Стаунтона», казалось, вселили в него отвращение к шахматам. Начав передвигаться, он стороной обходил кафе «Де ля Режанс», и Эджу никак не удавалось уговорить Пола зайти туда. Он отклонял все приглашения, где его могли бы заставить играть в шахматы.

Когда Эдж принес известие о том, что Андерсен выехал из Бреславля, лицо Пола сразу посуровело.

– Начинается рецидив моей шахматной лихорадки, – сказал он задумчиво. – Дайте сюда доску, Эдж, я покажу вам некоторые партии Андерсена.

И с обычной своей безошибочностью Пол принялся показывать по памяти десятки партий Адольфа Андерсена.

– Это великий мастер, Эдж! – закончил он свои объяснения. Вечером Пол рано лег спать, а в десять утра зашедший к Полу Эдж застал там раннего гостя – герра Адольфа Андерсена собственной персоной.

Андерсену было тогда немногим менее пятидесяти лет.

Земляк и однокашник Гаррвитца, он совсем не походил на него ни внутренне, ни внешне. Небольшой, желтолицый и сморщенный Гаррвитц казался человеком без возраста, ему в равной мере можно было дать и сорок, и шестьдесят.

Андерсен же был плотный немец с крупной лысой головой и уверенными движениями. Лысая голова делала его старообразным, он казался старше своих сорока восьми лет.

Увидев, что Пол нездоров, Андерсен страшно разволновался. У него было всего две недели отпуска, он проклинал свою судьбу, еще больше сокращавшую этот короткий срок. Он тут же заявил, что не сядет за доску, пока Пол не восстановит свои силы полностью.

И Пол и Андерсен в одинаковой мере ненавидели игру на деньги, поэтому об условиях матча они сговорились буквально за полминуты. Ввиду скорого отъезда Андерсена решено было играть матч из тринадцати партий, то есть до набора кем-либо из противников семи очков, без зачета ничьих.

После этого Андерсен откланялся, и Эдж повел его осматривать город, так как Андерсен оказался в Париже впервые. Разумеется, они зашли в кафе «Де ля Режанс» и там застали Гаррвитца. Гаррвитц успел широко распустить слух о том, что в годы жизни в Бреславле он имел якобы большой перевес в счете над Андерсеном. Андерсен знал это. Увидев вдали Гаррвитца, он заорал на все кафе:

– Эй, Данни! Иди-ка сюда, паршивец! Что это ты тут наплел?

– Ничего я не наплел, Ади! – с достоинством возразил Гаррвитц.

– А кто уверял, будто колотил меня? Садись сейчас же за доску и покажи, что ты понимаешь в этой игре!

Пока Пол выздоравливал, старые противники успели сыграть серию из шести серьезных партий. Две из них закончились вничью, Гаррвитц выиграл всего одну, а Андерсен – три.

По словам очевидца, Андерсен был явно сильнее Гаррвитца, и позднее, когда Андерсен покидал Париж, поклонники тепло поздравляли его с победой над Гаррвитцем.

– Не стоит удивляться, – ответил Андерсен. – Пол Морфи – один на свете, а такими господами, как Данни Гаррвитц, хоть пруд пруди.

В день приезда Андерсена Пол заявил своему врачу, что должен быть непременно здоров к понедельнику, но доктор отказался дать гарантии. В целях экономии сил больного решено было играть весь матч в отеле «Бретейль», в комнате Пола.

Публика не допускалась, правом входа пользовалась лишь небольшая кучка избранных. Зато демонстрация партий должна была вестись в кафе «Де ля Режанс», куда ходы доставлялись бы посыльными, поскольку мистер Белл не успел изобрести своего удивительного телефона.

В субботу Даниэль Гаррвитц давал в кафе «Де ля Режанс» сеанс одновременной игры вслепую. Зависть к Полу Морфи снедала его, он объявил, что также будет играть против восьми противников, как и Пол. Зато, совсем не как у Пола, присутствовать при сеансе могли лишь лица, подписавшие по пяти франков в пользу сеансера. Гаррвитц собирался начать сеанс в семь часов вечера. Эдж и другие советовали ему передвинуть начало, чтобы не затягивать сеанса, но Гаррвитц надменно ответил, что 4–5 часов ему совершенно достаточно, что это многократно проверенное дело.

Он начал, когда хотел… и закончил сеанс на рассвете. Состав сеанса Гаррвитца был несравненно слабее того, который играл против Пола. В обоих сеансах участвовал один лишь Прети, но там он был слабейшим, а здесь – безусловно сильнейшим из участников. Некоторые принадлежали к «форовикам», то есть в обычных условиях получали коня или ладью вперед.

Любопытно, что, ведя шахматный отдел в журнале «Монд иллюстрэ», Гаррвитц не только не напечатал в нем ни одной из партий сеанса, но и запретил печатать их кому бы то ни было.

Сеанс вслепую Гаррвитца произвел впечатление тягостной неудачи, попытки с негодными средствами.

Всю парижскую печать облетело в те дни едкое четверостишие:

 
Маэстро Гаррвитц, нет! Ты Морфи не догнал,
Ты подражал ему, ты обезьянил сдуру,
Ты думал, что творишь оригинал,
А написал всего карикатуру…
 

Автор этой эпиграммы остался неизвестным.

В понедельник утром впервые после болезни Пол поднялся с кровати, и Эдж проводил его в смежный салончик, где должна была происходить игра. Андерсен посмотрел на бледного и худого Пола с сердитой жалостью, но другого выхода не было. Через пять минут уже было сделано пять ходов. Пол играл белыми, он предложил гамбит Эванса, но разыграл его слишком азартно.

Андерсен великолепно защитился, постепенно добился преимущества и выиграл партию. Впоследствии Пол не раз приводил ее как образец глубокой и своеобразной стратегии.

Более того, Пол усомнился в правильности гамбита Эванса вообще и решил больше не применять его, во всяком случае против Андерсена. Несмотря на поражение, Пол перенес первую партию легко и к вечеру чувствовал себя значительно лучше. Поражение ничуть не тревожило его, он привык проигрывать первую партию и считал, что это нормальные «издержки» при ознакомлении с новым противником.

– Важна не сыгранная партия, а остающиеся! – с улыбкой сказал Пол встревоженному Эджу.

Во второй партии белыми играл Андерсен. Он начал дебютом королевского коня. Пол ожидал гамбита Эванса – и не дождался. Андерсен предпочел замкнутую испанскую партию, где все боевые магистрали были наглухо забаррикадированы.

Вскоре партия закончилась ничьей.

На третье утро Пол впервые выглядел самим собой, глаза его обрели свою креольскую живость и блеск, он улыбался.

Пол решил, что попробовать испанскую партию стоит и ему. Однако вместо медлительной маневренной игры он рванулся в атаку с такой бешеной яростью, что Андерсен был смят мгновенно. Партия закончилась через час с небольшим, был сделан всего 21 ход.

Надо было экономить время, Андерсен предложил начать четвертую партию немедленно. Пол согласился. Андерсен разыграл белыми испанскую – и снова прусский чемпион был разгромлен.

После этого испанская партия в матче не применялась.

Далее Пол выиграл пятую, шестую и седьмую, а всего – пять партий подряд. Восьмая партия была ничья, девятую Пол выиграл молниеносно, в семнадцать ходов.

Десятую партию удалось выиграть Андерсену после долгой и упорной борьбы на 77-м ходу.

С обычным своим грустным юмором он сказал Эджу:

– Морфи выигрывает в 17 ходов, а я – в 77. Впрочем, это только нормально…

Андерсен было потрясен, он тяжело переживал свое поражение, хоть и держал себя безупречно корректно.

Избалованный долгими годами побед, немолодой человек впервые обрел необыкновенного, загадочного противника.

Его заставили играть в какую-то новую игру, которая ему не нравилась, а попытки играть в своем обычном стиле приводили к немедленному и молниеносному разгрому. Огромное комбинационное дарование Андерсена в этом матче осталось нераскрытым – Пол попросту не давал ему комбинировать, вынуждал к маневренной игре, в которой был заметно сильнее Андерсена.

– Это только говорится, что он играет, как Лабурдоннэ, – сердито сказал Андерсен Эджу. – На самом деле он играет значительно лучше!

В другой раз Андерсен сказал в присутствии ряда мастеров:

– Никакой дурак не станет играть против Морфи открытых дебютов, чтобы не попасть под одну из его страшных атак. Беда лишь в том, что в закрытой игре он оказывается еще сильнее!

В кафе «Де ля Режанс» после окончания матча Андерсен заявил публично:

– Мистер Морфи всегда делает не просто хороший, а обязательно наилучший ход. Мы же делаем просто хорошие ходы, а потому и проигрываем. Никто не может рассчитывать с ним на большее, чем одна-две случайные победы в матче.

– Но, герр Андерсен, – вступил кто-то из присутствовавших. – Не кажется ли вам, что сейчас вы играете хуже, чем играли с Дюфреном?

– Нет! – покачал тяжелой головой прусский чемпион. – Я не играю хуже. Но Морфи просто не дает мне играть лучше. С этим человеком бороться бесполезно, он слишком силен для меня. Он точен и безошибочен, как механизм, а я всего лишь простой смертный…

Одиннадцатая партия игралась в последние дни угасающего 1858 года. После 35 ходов фигуры Морфи грозно нависли над позицией рокировки черного короля. Андерсен долго искал спасения, затем опустил голову и закрыл рукой глаза. По лысому, блестящему, как слоновая кость, черепу стекали мелкие капельки.

Поражение стало фактом. Андерсен отнял руку и выпрямился в кресле, все молчали.

– Мсье Морфи! – сказал на своем ужасном французском языке Андерсен. – Вы выиграли матч потому, что вы сильнее меня. Вы сильнее всех игроков мира, живых и мертвых. Я горд, что живу в одно время с вами!