Текст книги "Повесть о Морфи"

Автор книги: Евгений Загорянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

XX

Медленно, трудно затягиваются раны, нанесенные войной. В притихших городах Юга почти нет здоровых молодых мужчин – они остались на полях сражений. Лишь старики да калеки видны на тротуарах.

Все креольские семьи – в трауре, старые женщины оделись в черное навсегда, до своего последнего дня. Даже нарядных колясок, запряженных холеными лошадьми с коротко подстриженными хвостами, почти не видно на улицах.

Деньги креолов проглочены войной или уплыли в лапы победителей. Город тих нехорошей, кладбищенской тишиной.

Пол Морфи, маленький, нарядный, как парижская модная картинка, медленно идет по Канал-стрит. Он совершает свою ежедневную утреннюю прогулку, он бережет свое здоровье и отличается редкой пунктуальностью в выполнении предписаний врача. В глазу у него монокль, в руках тросточка, он ловко помахивает ей, как это делал когда-то дядя Эрнест.

Сколько времени убито на эту высокую технику! Впрочем, стоит ли его жалеть, это пустое и ненужное время?

Пол доходит до угла Роял-стрит и Рю-Сен-Луи, покупает утреннюю газету и входит в старинный отель «Сен-Луи».

Он усаживается в прохладном холле, куда не попадает солнце, и проглядывает газету от начала до конца. Крохотный негритенок подкрадывается со щетками и бархоткой, обмахивает Полу лакированные лодочки, получает медяк и исчезает.

Пол выходит из гостиницы, спускается по Роял-стрит, поворачивает на Рю-де-Шартр.

Сегодня воскресенье – Пол входит в собор и прослушивает красивую праздничную мессу.

Вы не ослышались, Пол Морфи теперь регулярно посещает собор на Рю-де-Шартр. Не то, чтобы он уверовал в бога, конечно нет! Но в этих старинных традициях есть своя красота, своя прелесть.

Mесса кончилась. Подошел швейцар в пышном костюме и двууголке. Пол положил на серебряную тарелочку серебряную монету и вышел на улицу.

Он останавливается на Джэксон-сквере, любуется тем, как красиво вырисовывается старинный собор на фоне зданий Кабилдо и Понталва. Здесь самое живописное местечко в старинном креольском районе Вье-Каррэ.

Постояв минуту, Пол отправляется на шумный Французский рынок. Хорошенькая цветочница Роза прикалывает к отвороту его пиджака самый красивый цветок своей корзинки: мсье Пол – постоянный клиент и очень знаменитый. Он прославился чем-то в Европе, Роза не может припомнить, чем именно…

Затем он заходит в кофейную, где почтенная чернокожая тетушка Зизин наливает ему огромную чашку кофе с молоком: никто в Новом Орлеане не умеет варить кофе так, как варит Зизин.

Пол идет по Роял-стрит. Дойдя до Эспланад-стрит, он поворачивает на Рампар-стрит и входит в небольшой домик. Здесь живет его старший брат Эдуард. Пол часто заходит к брату. Пол известен в Новом Орлеане как примерный сын и брат. Воистину он очень изменился.

Мистер Эдуард Морфи по-прежнему занимается маклерством по хлопку, и, по слухам, дела его хороши. Этим в Новом Орлеане могут похвалиться немногие.

У Эдуарда – трое детей, два мальчика и девочка Реджина. Ей-то и предназначается пакет со сладостями…

Пошутив с детьми, Пол проникает в обвитую диким виноградом беседку, где стоит его любимое кресло. Пол садится, закрывает глаза и дремлет. Он встал рано. Почему и не подремать, если ласково греет солнце и пчелы убаюкивающе гудят над лучшим в городе цветником, принадлежащим его дорогому брату Эдуарду? Ведь никаких спешных дел у него нет…

И мистер Пол Морфи дремлет так часа полтора или два. Он просыпается лишь к обеду и первым делом спрашивает у золовки: ждут ли кого-нибудь?

Иногда она отвечает: нет, Пол, будут только Хинксы. И тогда Пол вновь закрывает глаза. Если же она говорит, что будут гости, Пол хмурится и начинает собираться восвояси. Он не выносит чужих, новых людей: они всегда задают глупейшие вопросы именно о том, что он всеми силами старается забыть… И вообще он не нуждается в новых друзьях, его дружбу надо заслужить, а это не так просто… Нет, с него вполне достаточно старых друзей, точнее – друга: Шарль Амедей де Мориан, хоть и покалеченный после Геттисбурга, неизменно присутствует в его жизни.

Изредка – очень редко – они даже играют в шахматы.

По-прежнему Мориан получает вперед коня, но надо признаться, что теперь он выигрывает гораздо чаще. По-видимому, он стал играть значительно сильнее, но уменьшать фору Пол не собирается ни в коем случае.

* * *

Мистеру Полу Чарлзу Морфи недавно исполнилось тридцать лет. Не надо называть его «Морфи-шахматист», он этого не любит и может невежливо ответить.

Внешне Пол выглядит превосходно, он порядком потолстел, элегантные лондонские жилеты сходятся на нем не без труда – он дважды переставлял на них пуговицы.

Лицо его теперь округлилось, оно уже не кажется светящимся внутренним огнем. Черты его по-прежнему правильны, но странное равнодушие, смешанное с грустью, омрачает его.

Пол недоволен своим здоровьем. Он плохо спит по ночам, у него бывают сердцебиения, а порой сильные головные боли прямо отравляют ему жизнь. И вообще голова у него тяжела почти всегда, он успел привыкнуть к этому и почти не замечает тяжести – ведь термин «гипертония» в те годы еще не был изобретен.

Быстро и незаметно ползут одинаковые, тихие годы. И вдруг однажды Пол спохватывается: жизнь уходит, Осталось не так уж много! Нет, он должен бороться, лечиться, хвататься за жизнь! Он должен ехать в Париж, именно в Париж, где живут лучшие в мире врачи! Он не может больше погибать в этом захолустье.

– Чем плох Новый Орлеан, Пол? – спросит его Эдуард. – Разве это не чудесный город? – Да, да, конечно, – ответит Пол. – Но это все-таки не Париж…

Эту фразу он будет бесконечно твердить всем родственникам. Он будет жаловаться на свое здоровье и выпрашивать деньги: пятьсот долларов у Эдуарда, пятьсот – у Эллен.

Он пройдет через неприятнейший разговор с матерью, но последняя вспышка энергии возьмет свое: летом 1867 года Пол сядет на пароход и вскоре окажется в своем любимом Париже.

* * *

Париж за эти годы мало изменился. Пол радовался ему, как радуются старому другу, он долгими часами бродил по бульварам и набережным Сены, сидел на скамейках под каштанами и спускался на лодках вниз по реке.

Утолив первую тоску, Пол отправился по всем известным врачам. Он посетил добрых полдюжины медицинских светил, истратил много денег – и не узнал почти ничего. Светила дружно заявили, что он необыкновенно чувствительный и хрупкий субъект, с нервной системой удивительной лабильности.

Однако причины этой лабильности каждое светило толковало по-своему и по-своему предлагало лечить.

Пол покорно глотал порошки и пилюли, принимал ванны, грязи, даже новинку – электризацию.

Наконец профессор Монфор объявил Полу, что вылечить его может только свежий морской воздух и бездеятельность, которая даст передышку утомленной неизвестно чем нервной системе.

Пол решил послушаться в последний раз и уехал на две недели в Бретань, на побережье Атлантики. Модные курорты Ламанша или Лазурного берега отныне были слишком дороги для него…

Поезд узкоколейки привез Пола в рыбачью деревушку неподалеку от Шербура. Он снял себе маленький домик. Молчаливые женщины в белоснежных, накрахмаленных «куаффах» угощали Пола кислым вином. Все мужчины были в море, шла сардинка.

В деревне остались лишь древние, пергаментные старики. Эти потомки фанатичных шуанов верили твердо, что пресная вода – штука вредная. Они носили безрукавки из овечьих шкур, пили только молоко и вино и даже суп предпочитали варить на вине. Пол почти не понимал их языка – смеси древних кельтских и гэльских наречий.

И все-таки Полу здесь было хорошо. Он отдыхал, уйдя в прошлое на полтораста лет.

Однажды он долго стоял на берегу, следя за мелкими сердитыми барашками, набегавшими на песок.

Здесь был крайний запад Европы, финис Терре, конец Земли. Отсюда отплывали великие мореплаватели и корсары, именем короля-Солнца открывшие землю, где Пол родился.

Ветер Истории трепал его волосы.

Пол оглянулся. Желтовато-серые дюны уходили вдаль, сосны росли наклонно, отутюженные морским бризом. У него закружилась голова, и он упал.

Хозяйка, рослая старуха с мужским голосом и лицом, на руках отнесла его домой.

Она поила Пола куриным бульоном и отваром ромашки и пела ему грудным басом старые песни, скрежетавшие, как боевое железо. Через неделю Пол поправился и уехал в Париж.

Он вновь прошел по врачам. Они заявили, что ему лучше.

Ни один не объяснил Полу причин его подавленности, головных болей, безумного животного ужаса, внезапно будящего по ночам. Они были только врачи и добросовестно пытались лечить его маленькое тело.

* * *

Туристы со всего мира съехались в Париж на открытие Всемирной выставки 1867 года. Устроители не скупились на рекламу всех видов, приток гостей должен был окупить все.

Однажды утром Пол увидел заметку о начавшемся в Париже международном шахматном турнире. Он вздрогнул и отшвырнул газету, затем взял ее снова и внимательно прочел.

Колиш, Винавер, Стейниц… Какие-то новые, неизвестные имена. Играют в новом, роскошном зале на Елисейских Полях.

Журналист захлебывался, описывая севрскую вазу в человеческий рост, подарок Наполеона III будущему победителю турнира. Пять тысяч франков, о-ля-ля… Пол отошел к окну и уперся лбом в холодное стекло.

Воспоминания набросились на него, как волны на бретонском пляже, мозг работал остро и точно, как в лучшие годы. На свете есть шахматы – запретные, проклятые, уничтоженные и любимые. Что, если еще раз, в самый последний раз, ощутить упоительную радость борьбы, неповторимое чувство близящейся победы?.. Да, но хватит ли теперь у него нервной силы, хватит ли выносливости?.. А потом? Что будет ожидать его дома?

Презрительное молчание матери, взявшей с него клятву, которую придется нарушить. Змеиное шипение всех новоорлеанских ханжей, которые, конечно, обрадуются новому срыву грешника и поспешат объявить его неисправимым.

Печально посмотрят на него огромные глаза Эллен, уже начинающей отцветать в двадцать восемь лет. Впрочем, за кого она могла бы выйти? Возможные женихи перебиты на войне… Так как же ему быть? Уступить желанию или сопротивляться ему? Да и есть ли само желание? Что дали ему шахматы за все время? Короткие полтора года счастья, за которое было дорого заплачено. Эти семнадцать месяцев прошли мгновенно, как один день. Но след от них лег на всю жизнь, омрачил ее и исковеркал. Да и любил ли он когда-нибудь шахматы по-настоящему?

Пожалуй, нет. Слишком легко они дались ему, и слишком мало он в них вложил. Он любил свои победы, свое удовлетворенное тщеславие. Он никогда не стал бы заниматься шахматами, потребуй они от него чернового, упорного и горького труда. Они прельстили его невероятной легкостью побед – и эта легкость, в конечном счете, испортила всю его жизнь. Нет, он не пойдет в роскошный зал на Елисейских Полях!..

* * *

И он не пошел, но шахматы настигли его сами.

Через день или два, когда он выходил из гостиницы, кто-то сильно хлопнул его по плечу:

– Так ты прячешься от нас, старина?

Это был Жюль Арну де Ривьер, красивый, элегантный и веселый, как обычно. Он чуточку поседел, но был такой же.

Они обнялись от души, у Пола проступили слезы. Он всегда любил Жюля, удальца, красавца, блестящего шахматиста. Они пошли вместе завтракать. Три часа подряд Жюль пытался убедить Пола показаться на турнире, но Пол упрямо тряс головой. Он не мог, конечно, рассказать Жюлю всего, но решение его было принято бесповоротно.

Шахматы погубили его жизнь, он покончил с ними и не вернется к ним никогда.

Но любопытство осталось, и Пол принялся с жадностью расспрашивать де Ривьера о новых мастерах.

– Кто этот Стейниц, Жюль? Как он играет?

– Стейниц? Рыжебородый чудак, грубиян и упрямец. Но играет он сильно, Пол. Тебе бы следовало сыграть с ним…

– Я уже сказал, Жюль, что этому не бывать! А Колиш?

– Барон Игнатий Колиш – любопытнейшая фигура. Он бедный галицийский еврей, ставший биржевиком и банкиром, одним из первых богачей Европы. Баронский титул он купил недавно. И представь, Пол, что этот биржевой воротила – шахматист высочайшего класса! Если сказать ему, что ты в Париже, – он сойдет с ума! Он знает все твои партии наизусть и бредит ими!

– Я запрещаю тебе говорить ему, Жюль!

– Ладно, я и не собираюсь. А жаль, Пол, что ты такой упрямый осел…

* * *

Проболтался ли Жюль, сам ли дотошный банкир раскопал адрес Пола – неизвестно.

Во всяком случае, дня через два, после обеда, коридорный принес Полу визитную карточку с гербами и коронами. На карточке готическими буквами было напечатано:

БАРОН ИГНАЦИУС КОЛИШ

Вена

Пол неохотно поднялся с кровати (он лежал после обеда), надел воротничок и сухо сказал коридорному:

– Просите!

Но просить не пришлось, господин барон стоял за дверью и все слышал. Он вошел сам.

Перед Полом стоял человек среднего роста, плотный и коротконогий. Над грузным туловищем светлела совершенно с ним не гармонирующая сухая голова испанского дворянина.

Седеющие усики были подстрижены, светлые выпуклые голубые глаза смотрели весело и насмешливо.

– Я имею честь видеть мистера Пола Морфи? – спросил Колиш на хорошем английском языке.

– Да, – сухо сказал Пол. – Чем могу служить?

– Я представлял себе вас иначе, – непринужденно сказал Колиш. – Может быть, мы присядем?

Пол невольно показал рукой на кресло.

– Я знаю, мистер Морфи, что вы отказались от шахмат, – усаживаясь, заговорил банкир. – Но всякое решение можно пересмотреть… Все поправимо… кроме смерти.

– Я не намерен менять свое решение, мистер Колиш. Что вам угодно еще?

Колиш смотрел на Пола, и его смеющиеся глаза постепенно становились пустыми и скучающими. Он отвел взгляд.

– Жизнь учит нас, финансистов, что все, в конце концов, определяется цифрой на банковском чеке, – небрежно сказал Колиш.

– Это ошибочная точка зрения, мистер Колиш! – отрывисто ответил Пол.

Колиш повернулся в кресле и взглянул Полу прямо в глаза, точно царапнул.

– Речь может идти о совсем иной сумме, – сказал он тихо, – совсем другого порядка, чем обычные гонорары шахматистов. За матч с Полом Морфи не жаль пятизначной цифры… а может быть, и шестизначной…

У Пола на мгновение закружилась голова. Сто тысяч франков! Несколько лет беззаботной жизни в Париже, обеспеченность до самой смерти в Новом Орлеане… За какой-нибудь месяц нелегкой, но приятной работы… Боже мой, он готов был играть в шахматы не получая за это ни гроша! Не обманывают ли его? Но нет, можно взять любые гарантии…

И вдруг словно ледяная волна окатила его. Он не играл серьезно почти восемь лет. Этот банкир – не просто любитель, это прославленный, многоопытный мастер. Он хочет играть с ним матч потому, что верит в свою победу. Он хочет победить непобедимого Пола Морфи и присвоить себе его славу. Денег ему не жаль, у него их больше чем нужно. Но как он смеет покупать его? Что за наглая вера во всемогущество чековой книжки!

Пол позеленел от злости. Услужливая хитрость подсказала выход. Трусость можно подменить гневом. Надо обидеться, вознегодовать. Разве он девка, которую покупают за деньги?

Он сделал над собой усилие и сказал размеренно:

– Я никогда не буду больше играть матчи, мистер Колиш. Мое решение неизменно.

И Пол встал. Встал и Колиш.

– Жаль! – сказал он и протянул Полу крепкую короткопалую руку. Пол пожал ее.

– Вы знаете, где меня найти, если передумаете, мистер Морфи…

– Я не передумаю, мистер Колиш.

Дверь закрылась за широкой спиной банкира. Пол еще стоял. Он победил, он знал теперь, что поступил правильно. Никакие деньги не смогли бы окупить его непобедимости. Она была главным и основным в его жизни. Что бы ни говорила миссис Тельсид и ее свита, он оставался единственным в мире, он прошел по шахматам, точно Атилла, бич божий. За семнадцать месяцев он победил весь мир – и он сумел уйти в расцвете славы, уйти непобежденным! Никакими деньгами нельзя оплатить это гордое чувство. Да, он поступил правильно! Он не нарушил клятвы – и поступил правильно.

Пол оделся и пошел гулять.

Вечером он рассказал о визите Колиша де Ривьеру и долго слушал, посмеиваясь, сердитую ругань друга.

– Давай сыграем партию, Жюль, – сказал он когда де Ривьер утомился и замолк. Жюль поспешно вытащил доску, они сыграли несколько партий вдвоем, без свидетелей в маленьком номере третьеразрядной гостиницы «Сорбонна», населенной студентами и продавщицами.

Пол все еще играл сильнее де Ривьера, но побеждать его ему стало намного труднее. Жюль всегда был для него трудным партнером, он не боялся Пола, не благоговел перед ним, как боялись и благоговели другие маэстро. Жюль всегда сопротивлялся упорнее и успешнее всех.

– Врачи посылают меня на воды в Германию, Жюль, – сказал Пол. – Не можешь ли ты помочь мне до стать денег?

– Я пуст! – усмехнулся Жюль. – А достать… Достать можно, конечно, но ты не захочешь…

– Выступать за деньги я не могу, это ты знаешь.

– А если нам с тобой вдвоем написать какую-нибудь шахматную книжку и получить гонорар с издателей? Это тебе тоже нельзя?

– Почему же? – встрепенулся Пол. – Это можно! А ты думаешь, такую книгу издадут?

– Восемь лет назад издатели оторвали бы такую книгу с руками. А сейчас?.. Надо попробовать!

– Но какова будет эта книга, Жюль? О чем?

Де Ривьер на минуту задумался.

– Это должна быть оригинальная книга, Пол, не монография о дебюте, не учебник… Что-то новое, небывалое, обобщающее… Например, «Игра конями во французской шахматной школе». Подходит?

– Это значит Легаль, Филидор, Лабурдоннэ… Мне нравится эта тема, Жюль! Я согласен попробовать!

Они попробовали. Уже через три или два занятия выяснилось, что оба приятеля совершенно не приспособлены для регулярной умственной работы. Они начали ссориться и препираться, а через неделю забросили все. От интересного замысла осталась лишь папка с красивой надписью, каллиграфически исполненной Жюлем: «П. Морфи и Ж. де Ривьер. Игра конями во французской классической шахматной школе».

Еще через несколько дней Пол получил из дому денежный перевод на небольшую сумму и уехал на воды в Германию.

Ни на международный турнир, ни в кафе «Де ля Режанс» он так и не зашел.

XXI

Пол провел три скучных месяца в чистеньких немецких Бадах и Баденах. Он покорно пил кислые, горькие, соленые воды, принимал ванны и с удивлением ощущал, как медленно и неуклонно созревает в нем ностальгия.

Откуда взялась она, эта непонятная тоска по родине?

Пол пытался анализировать. Нет, даже не семьи ему так остро не хватало. Он любил Эллен, любил мать, это не подлежало сомнению. Но не в этом было самое главное. Иной, необъяснимой, неразумной связью держала его земля отцов.

Он попробовал возмутиться. Чем, кроме пинков и обид, наделила она его? Не матерью – злой мачехой из сказок обернулась к нему его родная страна.

И все же он не мог жить без нее. В Европе он ощущал себя крохотной молекулой, заброшенной в чужой мир и обреченной на скитания. Конца этих скитаний Пол ожидал, как ожидают рассвета. Лишь дома – покой. Пол чувствовал себя старым, больным и разбитым. Ему шел тридцать первый год.

Он вернулся в Париж и начал собираться на родину.

Денег не было, идея с книжкой провалилась, ожидать перевода из Нового Орлеана в ближайшее время не приходилось.

Скрепя сердце Пол распродал часть своего гардероба, Но этого было недостаточно. Арну де Ривьер был при деньгах, он получил гонорар за книжку очерков «Провинциальная Франция». Пол попросил у него взаймы, Жюль нахмурился.

– Америка, знаешь ли, это очень далеко.

Пол вспыхнул.

– Ты что, не доверяешь мне? Тогда – вот! – Он протянул руку. – Дай мне тысячу франков и возьми в залог вот это…

Он протягивал Жюлю свои золотые часы, знаменитые часы «Уолтхэм», приз, полученный в Нью-Йорке в год его Триумфа. Де Ривьер дал ему тысячу франков – часы стоили значительно дороже [14]14
  Через 53 года, в 1920 году, эти часы были проданы в Париже с аукциона наследниками Жюля Арну де Ривьера, Купил их для своей коллекции американец, пожелавший остаться неизвестным.


[Закрыть]. Пол довольно сухо простился с бывшим другом и покинул Европу навсегда.

Он возвращался через Кубу и провел в Гаване несколько дней. Его встречали по-прежнему с великим почетом.

В Гаване состоялось последнее известное шахматное выступление Пола Морфи. По просьбе своих кубинских друзей он сыграл три партии вслепую одновременно против гаванских мастеров Пласидо Домингеца, Сельсо Гомайо и Феликса Сикрэ.

Пол без большого труда выиграл все три партии и больше никогда в жизни не играл вслепую.

Он вернулся домой осенью 1867 года и застал все в том же виде, в каком покинул.

Все с теми же унылыми песнями обрабатывали луизианские негры чужие поля, но поля эти успели переменить владельцев.

Они принадлежали теперь не аристократу креолу, а североамериканскому банку или хлопкообрабатывающему товариществу.

Иногда владельцем маленькой плантации оказывался плечистый фермер из Айовы, решивший испробовать, не доходнее ли хлопок родной кукурузы?

И все это были новые люди, лишь недавно перебравшиеся в завоеванный край.

В доме на Роял-стрит все шло по-старому.

Миссис Тельсид по-прежнему устраивала музыкальные вечера, хотя настоящих профессионалов приходилось приглашать все реже и реже. Эллен быстро увядала, но все так же сильно и нежно любила брата и мать. Эдуард преуспевал и поговаривал о расширении. Пол предложил быть юрисконсультом фирмы, но Эдуард весело отшутился и предложил вместо того Полу денег взаймы. Пол взял.

Опять началась тихая, размеренная жизнь с ежедневными прогулками по Французскому рынку, посещениями собора и оперы на Бурдон-стрит.

Казалось, все идет по-прежнему, но миссис Тельсид и Эллен были обеспокоены: с некоторых пор они начали наблюдать за Полом и заметили ряд странностей и чудачеств, которых не замечалось за ним раньше.

Всегда безупречно вежливый и учтивый, Пол мог теперь остановиться на улице и, нарушая все законы приличия, несколько минут неотрывно смотреть на понравившееся ему женское лицо. Он стал невнимателен и рассеян, хотя одевался все так же щеголевато и по-прежнему следил за своей внешностью.

Он много гулял по городу и однажды увидел проезжавшую в коляске миссис Мэй Эллингтон. Она была вся в черном: муж ее, веснушчатый Реджи, погиб при штурме Виксбурга, Мэй жила безутешной вдовой в доме своего отца.

Пол бросился к ней и чуть не попал под колеса, но Мэй даже не повернула головы. Он постоял несколько секунд посреди улицы, медленно счищая грязь со светло-серых брюк. Затем он сильно потряс головой, словно прогоняя наваждение, и пошел дальше. Больше он не видел Мэй никогда.

У Пола появилась новая мания. Он стал меньше гулять по улицам, но зато долгими часами шагал по длинной веранде дома, заложив за спину руки и напевая всегда одну и ту же фразу из старинной песенки, запавшей ему в голову:

 
Он водрузит кастильские знамена
На главной башне и на каждый дом,
И вновь отпрянет враг ошеломленный,
И маленький король отступит со стыдом…
 

Такое мурлыканье неслось с веранды часами.

Порой Пол останавливался, брал с буфета кусок хлеба и принимался кормить пичужек. Они не боялись его, садились на голову и руки, точно Франциску Ассизскому.

В комнате Пола всегда царили педантичная чистота и порядок. Вдоль всех стен были расставлены начищенные пары обуви, пар двенадцать или четырнадцать.

– Так очень удобно! – пояснил он. – Я сразу вижу, какую пару мне надеть, и не должен нагибаться: я очень боюсь головокружений и боюсь удариться головой…

Он был прав – головные боли мучили его все сильнее с каждым годом. Томила бессонница, кольцо врагов смыкалось вокруг него все туже, точно веревка, затянутая на шее.

Пол стал выходить на улицу как можно реже.

Однажды он подозвал Эллен и сказал ей таинственно и мрачно:

– Сестричка, дело плохо… Хинкс и Биндер решили выкрасть мой замечательный гардероб и распродать его в розницу. А для меня каждая пара штанов дороже жизни… Пожалуй, мне надо убить Биндера!

Пол схватил свою тросточку и выбежал на улицу, прежде чем Эллен успела его удержать. У миссис Тельсид был в гостях Эдуард, он немедленно побежал в контору Биндера за Полом.

Этот Биндер был старый друг семьи Морфи, толстый, атлетического сложения немец, державший в Новом Орлеане нотариальную контору. Он всегда нежно любил Пола и восхищался его способностями.

Эдуард прибежал в контору как раз вовремя: у крыльца толпился народ, а Биндер держал на руках отчаянно отбивавшегося Пола. Оказалось, что он без всяких предупреждений напал на Биндера с тросточкой, но толстяк сумел разоружить его без ущерба.

Вдвоем с Эдуардом они урезонили Пола, он засмеялся и протянул Биндеру руку.

– Я ошибся, Биндер! Это грязное дело задумали не вы, его задумал Джон Сибрандт, и я еще посчитаюсь с ним!

Он привел в порядок свой костюм и вышел на улицу.

Сибрандта он по-прежнему терпеть не мог. Разорившись в Европе, Сибрандты вернулись в Луизиану, и теперь Джон добивался того, чтобы продать дом на Роял-стрит и снять под жилье другой, пустив деньги в коммерцию. Пол же объявил, что он будет защищать свой дом с оружием в руках против кого угодно.

Эдуард, смеясь, пытался примирить врагов, но это плохо удавалось ему.

Летом 1869 года была сыграна последняя известная нам шахматная партия Поля Морфи.

Они играли с Шарлем Морианом, без свидетелей. Получая коня вперед, Мориан выиграл три партии подряд.

Пол отошел, постоял у окна, затем аккуратно собрал старинные, дедовские шахматы, завязал их в мешочек и бросил в пылающий камин. Мориан молча следил за этой операцией. Он понимал, что вмешиваться нельзя. Пол Морфи сжег свое шахматное прошлое.

Мориан продолжал бывать в доме, но в шахматы они с Полом больше не играли.

После странной истории с Биндером был созван семейный совет. На нем присутствовала миссис Тельсид, но она говорила с родственниками крайне раздраженно и ушла не дождавшись конца совета. Решение было принято без нее, Эдуард взял на себя убедить мать в том, что подобная мера необходима.

– Главное – уход! – убежденно сказал на совете Джон Сибрандт. – Если ему придет в голову покончить с собой, отвечать придется нам всем.

И вот через несколько дней Эдуард Морфи и Эдгар Хинкс, которого Пол всегда любил, зашли к Полу и предложили ему покататься в коляске. Было ясное прохладное утро ранней осени, словно специально созданное для прогулок.

Пол обрадовался, надел английский клетчатый костюм для путешествий в экипаже, и три друга поехали прокатиться за город. Лошади бежали быстро, мулат на козлах весело щелкал бичом, седоки разговаривали, шутили. Настроение у всех было приподнятое.

Часа через полтора быстрой езды коляска въехала в высокие ворота незнакомого Полу поместья. Глухая кирпичная стена огибала парк и полдюжины светлых домиков, разбросанных среди деревьев.

– Куда мы приехали? – спросил Пол.

– Так, к одним знакомым, – небрежно ответил Эдуард. – Вылезай, Пол, мы здесь позавтракаем!

– Здешние хозяева – очень милые люди! – подхватил Хинкс. – Вот сюда, Пол, вот в этот домик!

Пол вошел. В чистой и светлой комнате был накрыт завтрак на четверых. «Кто же четвертый?» – подумал Пол. Он подошел к окну и подивился: кто это придумал обнести имение такой стеной?

Дверь скрипнула. Но это был не Хинкс и не Эдуард, вошел невысокий плотный седеющий человек в очках и белом халате.

– Присядьте, мистер Морфи! – сказал он ласково. – Как вам нравится у нас?

Пол выглянул в окно. Двое дюжих мужчин в белых в халатах, прислушиваясь, стояли у дверей.

Все было ясно. Спасти его могло только хладнокровие, то самое хладнокровие, благодаря которому в свое время он спас столько трудных позиций на шахматной доске…

– С кем имею честь? – спросил Пол чопорно.

– Меня зовут Миллер, доктор Карл Миллер… Но вы не ответили на мой вопрос, мистер Морфи. Как вам нравится у нас? Не хотелось бы вам пожить здесь недельку или две?

– Это дурная шутка, доктор Миллер, – высокомерно сказал Пол. – И она может обойтись вам дорого. Зачем меня привезли в сумасшедший дом?

– Сумасшедший дом? – ласково засмеялся Миллер. – Господь с вами, мистер Морфи, это просто санаторий, в котором отдыхают джентльмены с переутомленной нервной системой.

– Я юрист, доктор Миллер, и хорошо знаю законы, – хладнокровно возразил Пол. – Я никем не лишался гражданских прав, задержать меня здесь против моей воли вы можете лишь грубо нарушив закон о неприкосновенности личности… Это очень и очень серьезное преступление, доктор Миллер, оно грозит вам лично шестью годами каторжных работ.

– Бог с вами, мистер Морфи! – замахал руками врач. – Кто говорит о задержании? Я предлагал вам остаться здесь по вашему доброму согласию…

– Такого согласия, доктор Миллер, я не дам никогда. Вы могли бы обойтись и без моего согласия, но для этого необходимо судебное решение о признании меня невменяемым. Насколько я знаю, такого документа у вас нет. Я немедленно начну процесс и сотру ваш санаторий с лица земли.

– Решительно, мистер Морфи, вы человек без всякого юмора! – мягко улыбнулся врач. – Любую шутку вы готовы принять всерьез!

– Так это была шутка? Отлично. Тогда я попрошу вас пригласить сюда моего брата и мистера Хинкса.

– Э-э-э… Они, кажется, уже уехали, мистер Морфи…

– Уехали? И это вы называете шуткой?

– Какая разница, мистер Морфи? Сейчас я прикажу запрячь наших лошадей и отвезти вас, куда вам будет угодно. Посидите здесь, экипаж будет подан через десять минут.

Доктор поспешно вышел, но санитары остались у дверей Пол ясно видел в окно их белые халаты.

Доктор Миллер торопливо шел по усыпанной гравием дорожке, когда его остановила толстая женщина со склянкой в руках. На ней тоже был белый халат и косынка.

– Как пациент, доктор Миллер? – спросила она озабоченно.

– Какой к черту пациент! – сердито сказал врач. – Этот парень нормальнее нас с вами, сестра Айвс!

– Вот как? А мне говорили, он буйный…

– Вранье! Он аргументирует, как опытный юрист в суде. Распорядитесь, чтобы для него был немедленно подан экипаж, придется отвезти его домой. И еще вот что, сестра Айвс…

– Что, доктор Миллер?

– Всех этих проклятых родственников надо жечь на медленном огне! Они готовы упрятать в сумасшедший дом любого здорового парня, если он мешает их грязным делишкам!

– Такова жизнь, доктор Миллер.

– А я-то считал Эдуарда Морфи приличным человеком… Поторопитесь с лошадьми, сестра Айвс!

Через полтора часа Пол был у себя дома, на Роял-стрит. Хладнокровие спасло его и на этот раз, но шрам остался навсегда. В доме на Роял-стрит Эдуард и Хинксы больше не бывали.

* * *

Незаметно бежали годы.

Старела миссис Тельсид, старела грустная Эллен, старел и Пол. Ничто не нарушало однообразия и монотонности жизни.

Лишь однажды, в 1875 году, тишину взбудоражило письмо на имя мистера Пола Чарлза Морфи, маэстро. Комитет по устройству международной выставки в Чикаго сообщал, что по этому случаю будет организован большой международный турнир, и приглашал мистера Пола Чарлза Морфи принять в нем участие.

Пол колебался недолго. Вечером того же дня он написал в Чикаго вежливый, но категорический ответ: он навсегда покончил с шахматами и просит его больше не беспокоить такими предложениями. Он дал матери прочесть письмо перед тем, как запечатал конверт. Миссис Тельсид перекрестилась и поцеловала сына в лоб. Ей было за семьдесят, но волю и ясность мысли она сохранила полностью.