Текст книги "Повесть о Морфи"

Автор книги: Евгений Загорянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

IX

Вэто время, до первого конгресса, в Нью-Йорке еще не было специально шахматных клубов. Однако так не могло оставаться долго. В Нью-Йорк стекались люди со всех концов земного шара. Волна революций в Европе выбросила в Новый Свет очередной поток эмигрантов, а среди этих людей очень многие – русские, поляки, венгры, итальянцы – любили и знали шахматы.

Эмигранты заразили «шахматной болезнью» коренных нью-йоркцев, и сборища шахматистов стали возникать стихийно.

Летом 1857 года немец с труднопроизносимой фамилией Гиппенкухентанненрейтер (которого все звали просто Гипп) держал сосисочную с подачей пива на Манхэттене. Заведение Гиппа пользовалось заслуженной популярностью у коммивояжеров, страховых агентов, мелких газетчиков и прочего городского люда, кормящегося резвостью. Как-то репортер газеты «Громовержец» потребовал у Гиппа, кроме гарнира к сосискам, еще и шахматную догу с фигурами. Вокруг играющих немедленно образовалась толпа зрителей. Гипп смекнул, что с такой поддержкой его пиво и сосиски пойдут еще лучше. Он прикупил десятка два шахматных комплектов и стал выдавать их по первому требованию. Так возник, хоть и в замаскированной форме, первый в Нью-Йорке шахматный клуб. Приманка Гиппа подействовала – вслед за шахматистами в его сосисочную пришли журналисты и литераторы, а вскоре Гиппу пришлось расширять дело. Он прикупил помещение соседнего бара, у владельца которого не хватило мозгов, чтобы подавать посетителям шахматы вместе с коктейлями…

Репортер «Громовержца» был выходцем из Англии и назывался Фредерик Майлс Эдж. О шахматах он имел лишь отдаленное представление, но, как всякий толковый репортер, был необычайно чуток к любой сенсации. Когда летом Теодор Лихтенгейн, уроженец Кенигсберга и один из сильнейших шахматистов Нью-Йорка, раздавал посетителям афишки о предстоящем Всеамериканском шахматном конгрессе, Фред Эдж сразу понял, что без сенсаций тут дело не обойдется. Он попросил, чтобы его включили в состав оргкомитета, посулив взамен «всемирную поддержку прессы». Комитет подумал и зачислил Эджа на должность одного из секретарей будущего конгресса. Впоследствии комитету не пришлось в этом раскаиваться.

Открытие конгресса было, намечено на 6 октября, но многие его участники съехались значительно раньше.

В ясный и погожий сентябрьский денек группа будущих конгрессменов заседала у Гиппа за пивом и разговорами.

Судья Мик из Алабамы – образец южного джентльмена ростом в шесть футов четыре дюйма – без обиняков заявил присутствующим, что результат предстоящего турнира определяется только одним – приедет или не приедет к началу маленький луизианец Пол Морфи, которого судья Мик имеет честь знать лично.

– Неужели он так силен, судья? – с заметным немецким акцентом спросил Луи Паульсен, долговязый коммерсант из города Дюбюка, штата Айова. Выходец из семьи шахматных мастеров (даже сестра его Амалия играла, говорят, в силу мастера!) Луи Паульсен родился в Германии, в княжестве Липпе-Детмольд. Ему только что исполнилось 25 лет, но он жил в Штатах не первый год, успешно торгуя в Дюбюке табачными изделиями и привозным из Европы вином.

Луи Паульсен пользовался среди американских шахматистов прочной репутацией: он свободно играл две и три партии вслепую одновременно, а стиль его славился необыкновенным упорством в защите и умением использовать малейшие ошибки противника. Предсказания судьи Мика он выслушал с явным недоверием.

– Судья Мик проиграл сам этому Мерфи или Мурфи! – захохотал толстый Джэмс Томпсон, владелец роскошного ресторана и знаток гамбита Эванса. – А теперь уверяет нас в том, что он сильнее всех! Сильнее кошки зверя нет, не так ли, судья?

Мик смотрел на Томпсона с нескрываемой жалостью.

– Мне будет жаль вас, Томпсон, если вы попадетесь ему.

– А я буду очень рад! – кричал Томпсон. – Я буду играть с ним гамбит Эванса и разделаю его под орех, этого вашего Мурфи, или Морфи, или как там его зовут!

Мик только махнул рукой. Томпсону было за пятьдесят лет. Хвастовство его в сочетании с упрямством вошло в пословицу. Что толку переубеждать такого тупицу? Пол Морфи переубедит его сам, за доской. Только бы он добрался сюда из своей Луизианы, за тридевять земель…

– Турниры с выходящими – чертовская штука, джентльмены, – задумчиво сказал коренастый и рыжий пруссак Теодор Лихтенгейн. – Ведь сильнейшие могут столкнуться рано и повышибать друг друга. Круговая система кажется мне надежнее, джентльмены.

– Но сколько времени она требует! – сказал молодой Даниэль Уиллард Фиске, главный секретарь конгресса. – Мы стеснены в средствах, джентльмены, не следует об этом забывать. Конгресс не имеет возможности длиться сверх положенного времени.

– Кстати, Фиске, у вас нет известий из Нового Орлеана? – спросил Мик.

– Судья все о своем! – захохотал Томпсон.

– У нас была депеша, судья, – ответил Фиске. – В ней говорилось, что мистер Пол Морфи едет пароходом по Миссисипи. Затем он рассчитывает подняться до Вашингтона по реке Потомак, а там сядет на поезд до Нью-Йорка. Вот все, что я могу сообщить вам, джентльмены…

* * *

Пол Морфи подплывал тем временем по коричневому быстрому Потомаку к столице Соединенных Штатов. Он провел в Вашингтоне два дня, осматривая Капитолий и прочие исторические места города. Все это было не так уж интересно, а по архитектуре Вашингтон был гораздо скучнее Нового Орлеана. Однако Пол радовался всему и чувствовал себя отлично. Впервые в жизни он ехал в путешествие, впервые ехал самостоятельным, обеспеченным молодым джентльменом. Перед отъездом он снял с собственного банковского счета свои собственные три тысячи долларов. Миссис Тельсид тяжело вздохнула, узнав об этом, но не сказала ни слова.

Пол взял каюту первого класса на пароходе и бесконечно долго плыл на нем против течения великой Миссисипи. Никогда еще не заезжал он так далеко от дома, и чем дальше отодвигался дом, тем острее дразнило Пола любопытство.

Он ощущал себя Цезарем, пересекающим Рубикон, и великий восторг предстоящих приключений дурманил его голову, как в мальчишеские годы. Он был полон собой, он не нуждался ни в ком. За все время путешествия он не завязал ни единого знакомства.

Иногда он думал о предстоящих шахматных боях, стараясь с полной беспристрастностью взвешивать свои шансы и шансы противников. Здесь сформировалась одна черта Пола Морфи, неизменно удивлявшая его современников впоследствии: Пол всегда был склонен чуточку переоценивать силы противников и недооценивать свои собственные. Он знал твердо: недооценка противника – тяжелый грех. Он решил уберечься от него и по излишней добросовестности переходил в другую крайность.

Эта черта вошла в характер Пола так же прочно и незыблемо, как и знаменитая старофранцузская вежливость, создавшая ему такую популярность в Старом Свете.

Но обо всем этом Пол тогда не думал. Он ехал на первый в своей жизни турнир. Он ехал один и был совершенно счастлив. Когда он прибыл в Нью-Йорк, то первым делом снял номер в гостинице, а затем, умывшись и переодевшись, отправился в заведение герра Гиппа, о котором ему уже было известно. Никто не знал его в лицо, кроме судьи Мика, а Мик в этот день отсутствовал. Никто не обратил внимания на маленького, изящного джентльмена, спокойно и скромно вошедшего в шумную сосисочную.

Пол доедал свои сосиски, когда вошел Стэнли, старый шахматист, хорошо знавший Пола по Новому Орлеану. Он бросился к нему с распростертыми объятиями.

– Вы приехали, мой мальчик! Я невероятно рад, что вижу вас здесь! – Он тряс Полу руки с такой силой, что едва не оторвал их. – Теперь вы зададите перцу северянам, покажете им, что в доброй старой Луизиане тоже умеют играть! Джентльмены, это мистер Пол Морфи, сильнейший игрок Юга! Прошу любить его, как меня!

Шумный Стэнли не привлек к себе особого внимания. Лишь секретарь конгресса Перрэн подошел познакомиться с новоприбывшим, а заодно и проверить его шахматную силу. Принесли доску, и через двенадцать ходов Перрэн оказался в безнадежном положении.

Тогда Стэнли не выдержал, он почти столкнул секретаря со стула и уселся на его место. Они сыграли с Полом серию обыкновенных легких партий, ни на минуту не задерживая темпа игры.

Необычен был только результат: Стэнли проигрывал партию за партией почти без сопротивления.

Подошел председатель оргкомитета, которому завтра предстояло стать председателем первого Всеамериканского конгресса, полковник Чарлз Диллингэм Мид. Вежливо поздоровавшись с Полом, он минуту наблюдал за игрой, а затем невозмутимо заметил:

– Стэнли, вы похожи на рисовое поле, атакованное индийским слоном…

Мид удалился под хохот окружающих, а Стэнли прекратил игру, сказав не без ехидства зрителям:

– Не думайте, джентльмены, что с вами мистер Морфи будет обращаться иначе.

За дальним столиком пили пиво Паульсен и Лихтенгейн.

– Что вы думаете об этом молодом человеке, Людвиг? – озабоченно спросил Лихтенгейн.

Паульсен долго грыз сухарик и, наконец, ответил:

– А вы?

– Я?.. Я полагаю, что сила его преувеличена. Возможно, он играет неплохо, но не следует забывать, что это первое его серьезное выступление. У него нет опыта. Вы согласны со мной?

– Нет, – покачал головой Паульсен. – Нет, Теодор, я не согласен с вами. Я смотрел несколько партий этого юноши, те, что были напечатаны в южных газетах. Некоторыми из них могли бы гордиться Филидор и Лабурдоннэ. Мне кажется, что такой шахматист рождается раз в столетие. Он сильнее нас всех и должен легко завоевать первое место в турнире.

– Вы поддались общей панике, Людвиг! – сердито фыркнул пруссак. – Я не ожидал от вас этого!

Поспешно вошел аккуратненький Фиске, генеральный секретарь конгресса, и взобрался на стул…

– Извещаю вас, джентльмены! – сказал он официальным голосом. – Конгресс и турнир начинаются завтра. Сейчас мы должны бросить жребий, чтобы определить пары первого тура. Напоминаю вам регламент: каждая пара играет матч до трех выигранных партий, проигравший выбывает, а победители играют такие же матчи между собой. Финальный матч играется не из трех, а из шести партий тогда, когда претендентов останется всего двое. Понятно, джентльмены? А сейчас я прошу всех пройти в главный холл «Бронкс-отеля». Там будет происходить весь турнир, комитет арендовал это помещение. Прошу всех туда, джентльмены!

Смеясь и болтая, шахматисты перебрались в роскошный холл расположенного неподалеку «Бронкс-отеля».

Бросили жребий, и судьба, любящая язвительные штучки, снова показала себя. Мистер Джэмс Томпсон должен был скрестить оружие с Полом в первом же круге, а Паульсен играл против малоизвестного Джульена Денниса.

* * *

Восемь пар, сведенных жребием, сидят за клетчатыми столами друг против друга. Восемь матчей – до трех выигранных партий, ничьи не в счет – определят восьмерых победителей. Снова жребий, снова игра, и от восьми останется четверо. Когда останутся двое, будет сыграно шесть партий, и победитель этого матча станет чемпионом Соединенных Штатов.

А пока восемь столиков стоят в зеленом холле «Бронкс-отеля», шестнадцать человек сидят за ними, и каждый непоколебимо верит в то, что именно ему суждено стать чемпионом.

Пол сел к столу против грузного Томпсона. Наступила густая, напряженная тишина, над красным сукном судейского стола поднялся высокий и сухопарый полковник Мид.

Он неторопливо разгладил бакенбарды, взглянул на часы и позвонил в серебряный колокольчик.

– Начинайте, джентльмены!

Мясистая рука Томпсона двинула королевскую пешку на два поля. Пол прикрыл руками лицо, чтобы противник не смог заметить охватившего его волнения.

Так, итальянская. Этого и следовало ожидать, сейчас он предложит мне гамбит Эванса – и я приму его. Что это? Нет, он не предложил гамбит Эванса, он сыграл d3! Он хочет спокойной, самой спокойной игры. Но это значит… это значит, что он боится меня! Спокойствие. Да, он боится, он избегает осложнений. Очень хорошо. Этого слона нужно оттеснить. Вот так. Теперь пора провести удар в центре. Если он разменяет ферзей, эндшпиль будет в мою пользу. Нет, он не меняет ферзей… Но теперь у белого коня нет хорошего поля, а я захвачу ладьями обе центральные линии. Вот так. Пусть он меняет легкие фигуры, у меня останется слон против коня. Хороший слон – против плохого коня. Очень хороший слон, который сейчас прицелится на белого короля.

Ага, он собирается меняться ладьями. Но нет, это не проходит, здесь есть любопытное опровержение… Спокойствие, Пол, спокойствие!..

Пол откинул голову на спинку кресла. На потолке был гобелен, изображавший охоту на оленя. Охотники в зеленых камзолах трубили в рога и шпорили зеленых коней.

Он опустил глаза. Томпсон трудолюбиво сопел, уткнувшись в доску. Неужели он не видит замаскированного удара?

Томпсон протянул руку к ладье, и сердце Пола замерло: если естественный ход ладьей будет сделан, он побьет пешку с шахом, а затем… Затем быстро выиграет. Внимание!

Томпсон отнял руку и принялся чесать нос. Пол стиснул зубы. И вдруг Томпсон быстро и решительно сыграл ладьей. Пол вздрогнул. Неужели он ошибся, чего-то недоглядел? Проверить, не торопиться! Да, все правильно. Томпсон просто зевнул! И Пол побил с шахом дважды защищенную пешку. Томпсон оторопело взглянул на него, на доску, снова на него и опустил голову на руки. Пол отошел от стола. Ему хотелось запрыгать, он кусал губы, сдерживая смех.

Томпсон задумался надолго. Лихтенгейн уже успел выиграть. Белокурый Паульсен, откинувшись на спинку кресла, беззвучно шевеля губами, рассчитывал финальную матовую комбинацию.

Пол вернулся к своему столу и быстро заставил Томпсона сдаться.

Вторую и третью партии Томпсон проиграл почти без борьбы, он был совершенно подавлен и играл, словно обреченный.

Со счетом 3:0 Пол Чарлз Морфи (Луизиана) вошел в четвертьфинальную восьмерку.

В восьмерке жребий свел Пола с судьей Миком, которого он хорошо знал по Новому Орлеану. Он знал, что играет сильнее Мика, и Мик тоже знал это. Когда они уселись за столик, внешняя разница была разительнее, чем между Давидом и Голиафом.

– Я положу вас в карман, юноша! – пошутил Мик перед началом игры, но Пол только усмехнулся.

Он снова выиграл со счетом 3:0, и Мик ничуть не удивился этому. Теперь только Пола заметила нью-йоркская пресса.

Фред Эдж, репортер «Громовержца», напечатал коротенькую заметку об энергичном стиле молодого южанина, который буквально «съел» обоих своих противников. Он принес Полу газету, но тон заметки не понравился тому, он принял Эджа холодно.

Кроме Пола, в четверку попали Паульсен, Лихтенгейн и черноглазый Рафаэль, доктор медицины, родители которого, натурализовавшиеся итальянцы, держали когда-то зеленную лавку в Гарлеме. Черноглазый Рафаэль играл быстро и находчиво, но поверхностно, медлительному и основательному Людвигу Паульсену он не мог быть серьезным противником.

Полу досталось играть с Лихтенгейном. Рыжеватый пруссак сильно волновался, весь апломб слетел с него, он дергался и нервно грыз сигару.

В первой партии Лихтенгейн так забаррикадировался, что ни один из партнеров не мог играть на выигрыш.

Вторую и третью партию Пол выиграл уверенно. В четвертой он разгромил Лихтенгейна в двадцать пять ходов, затратив на партию всего пятнадцать минут. Он вполне понял Лихтенгейна и видел его насквозь.

Они остались в финале вдвоем – смуглый маленький Пол и медлительный белокурый Людвиг Паульсен.

Газеты насторожились: наконец-то американский маэстро, уроженец Штатов, оказывает сопротивление выходцам из Европы.

Наконец-то есть надежда! Репортеры затаили дыхание.

Конгресс, закрываясь, подтвердил решение судейской коллегии: матч между двумя финалистами должен играться до пяти выигранных – без зачета ничьих.

Незаметно пришел ноябрь. Холодные туманы повисли над Гудзоном, деревья на скверах сгибали оголенные ветви.

Пол жестоко мерз, но не обращал на это внимания.

Он купил себе теплое пальто (такое теплое, какого у него никогда не было на родине) и полностью отдался матчу с Людвигом Паульсеном. Ставка была велика, Нью-Йорк и вся страна следили за борьбой. Время легких побед миновало, против Пола играл опытный и хладнокровный мастер, готовый сражаться до конца. Людвиг Паульсен вообще был очень сильным шахматистом, в игре же без часов (а часов еще не было) он становился поистине тяжелым партнером. Медлительность его мышления вошла в поговорку.

Редкая партия длилась у него менее восьми часов. Полу удалось выиграть первую партию после сложной, изнурительной борьбы. Вторая партия длилась пятнадцать часов. Пол и в ней добился выигрышного положения, но поторопился и упустил победу. Он не мог простить себе этой поспешности, плохо спал ночь – и в результате проиграл на следующий день третью партию матча. Это было первое поражение за много лет.

Ночью он долго ворочался в постели, сна не было.

В середине ночи Пол встал, оделся и пошел бродить по пустынным улицам чужого города. Шел дождь, такой мелкий и холодный, какого никогда не бывает на Юге.

Газовые фонари бросали желтые блики на мокрые плащи полицейских. Редкие прохожие бежали, прикрывшись зонтами, отлакированными дождем. Пол шагал, не чувствуя, как стекают водяные капли по его лицу.

Неужели Паульсен сильнее его? Нет, этого не может быть.

Ведь я выиграл первую партию и должен был выиграть вторую. Это значит, что я могу выиграть у него. Я должен выиграть. Я проиграл третью лишь потому, что слишком расстроился из-за второй. Это ценный урок: шахматист не может, не имеет права расстраиваться из-за того, чего уже нельзя поправить. Он должен уметь отказаться от всех и всяческих сожалений. Сделанного не вернешь, а сожаления могут погубить тебя завтра. Шахматы жестоки, середины в них нет. Надо быть либо победителем, либо побежденным.

Так вот, я хочу быть победителем – и буду им. Это моя единственная возможность показать миру, кто я такой. Второй такой возможности, вероятно, не будет никогда. Мне надо только одно – откинуть путы, заставить себя играть в полную силу. Этой силы я и сам еще не знаю, но я знаю твердо, что она есть. Я должен добраться до нее, вытащить ее на поверхность.

Паульсен силен в защите, но в атаке я сильнее его, он тяжел и медлителен. И я должен победить, ибо ставки неравны: Паульсен и проиграв останется Паульсеном, а я…

Мгновенный холод обжег ступню, башмак захлюпал.

Пол продолжал шагать по земле древнего индейского острова Манхэттена, ставшего сердцем одного из самых больших городов мира.

Паульсен избегает открытой игры, черными он играет любимую свою сицилианскую с ранним выходом ферзя. Неужели это хороший вариант? Навряд ли… Вернее, он должен как-то опровергаться, и мне придется поискать – как именно… Игру белых наверняка можно усилить. А что, если…

Пол остановился и постоял минуту. Затем он бегом кинулся в гостиницу и расставил шахматы.

Утро застало его за доской. Он не ложился, но любимый вариант Паульсена был детально изучен, и в игру белых были внесены важные усиления. Четвертая партия окончилась вничью, хотя и протекала с преимуществом Пола.

В следующей партии (снова была сицилианская) Пол пожертвовал пешку в дебюте. Паульсен неосторожно принял жертву, черный ферзь запутался среди белых фигур и вскоре погиб.

Это был перелом.

Боевой дух Паульсена пошатнулся. Пол начал выигрывать. В нем быстро росло горделивое сознание собственной силы, он начал рисковать, комбинировать, жертвовать фигуры и пешки. В одной из партий он пожертвовал Паульсену ферзя за легкую фигуру. Две ладьи и два слона развели такую бешеную активность, что белые были вынуждены сдаться на двадцать восьмом ходу.

Паульсен защищался угрюмо и молчаливо, но ничего не мог противопоставить ему, кроме усидчивости и упорства.

Пол выиграл еще две партии подряд и закончил матч со счетом 5:1 при двух ничьих.

Цель его была достигнута, Америка обрела чемпиона.

X

Сент-Деннис – отель, Нью-Йорк. 16 ноября 1857 года. Мистеру Шарлю Амедею де Мориану, эсквайру, Новый Орлеан, Луизиана.

Дорогой Шарль!

Оба твоих милых письма дошли до меня. Я счастлив, что могу сообщить тебе о том, что твое поручение, в основном, выполнено. За исключением «Тысячи партий» Дж. Уокера, я достал для тебя все шахматные книги, которые ты хотел иметь. Ты должен оценить финальный результат моего матча с Паульсеном – счет 5:1 при двух ничьих. Можно бы написать тебе очень много, но лучше мы поговорим обо всем, когда я вернусь в Новый Орлеан. Есть новости, которые тебя удивят; если ничто меня не задержит, я покину Нью-Йорк на будущей неделе. Однако меня вполне могут задержать.

Я предложил любому игроку Нью-Йорка матч на пешку и ход вперед. Если этот вызов будет принят, я надеюсь, что шахматисты Нового Орлеана поддержат меня и не побоятся на меня поставить. Кроме того, я собираюсь сыграть несколько партий против нью-йоркцев, играющих по консультации (т. е. совещаясь между собой).

Пожалуйста, не подумай сгоряча, что между мной и нью-йоркскими шахматистами пробежала черная кошка. Мой вызов направлен исключительно против мистера X, обладающего непомерным шахматным тщеславием. Он проиграл мне на равных восемь партий подряд, но отказался принять фору в пешку и ход, которую я вполне успешно давал Маррашу и другим сильным шахматистам. Пусть скажут другие, имел ли я право предложить ему такую фору. Однако высокомерие и самомнение мистера X оказались столь велики, что больше мы никогда с ним не играли.

Искренне твой Пол Морфи

ПОСТСКРИПТУМ. Не забудь поговорить с Руссо, дедом ле Карпантье и всеми новоорлеанскими шахматистами, которые захотят на меня поставить.

Однако Пол пробыл в Нью-Йорке дольше, чем рассчитывал. Вызов всех желающих получить пешку и ход вперед отнюдь не привлек несметных толп: нью-йоркцы успели понять, с кем они имеют дело. Весьма благоразумны оказались они и при определении суммы ставок. Лишь три игрока приняли дерзкий вызов – Шультен, старый Стэнли и неугомонный судья Мик. Они были разбиты один за другим без всякого сопротивления.

На скромном чествовании, которое было устроено победителю турнира, Пол получил в подарок красивый ценный сервиз из шести серебряных кувшинов и двенадцати стаканчиков. На каждой вещи было выгравировано, кому и в честь чего она преподносится.

Нью-йоркские и провинциальные газеты вцепились в Пола мертвой хваткой. Все они напечатали статьи о первом чемпионе Соединенных Штатов, и все уговаривали юного героя не останавливаться на достигнутом, а идти дальше. Газеты не жалели красивых слов, они называли Пола «глубочайшим стратегом всех времен», «южным чудом», «надеждой и гордостью Америки».

Пол только усмехался, читая эти статьи, он понимал, чьих рук это дело. Однажды у Гиппа к столику Пола подсел Фред Эдж, ставший одним из самых рьяных его поклонников.

Долговязый и бледный Эдж долго сидел возле завтракавшего Пола, пощипывая белобрысые усики. Затем он заговорил напыщенно и витиевато, в южном стиле.

– Мистер Морфи, сэр! Я англичанин по крови, по воспитанию и чувствам. Тем не менее, я ваш самый искренний и горячий поклонник. Через неделю я уезжаю в Англию навсегда. Вы разрешите мне быть там вашим герольдом?

– Чем? – удивился Пол.

– Вашим герольдом, сэр. Американская шахматная ассоциация собирается на днях опубликовать от вашего имени вызов всем шахматистам мира.

Этого Пол не знал, никто не предупреждал его. Он задумался и отвечал Эджу рассеянно, не слыша собственных слов.

Наконец после бесконечных рукопожатий Эдж ушел, а Пол потребовал еще пива и начал размышлять.

Оказывается, на Севере все обстояло совсем иначе.

У себя в Луизиане Пол никогда не думал, что шахматная победа – его или кого-то другого – может вызвать такой резонанс – восторг и газетную шумиху. В Новом Орлеане в шахматы играло несколько десятков человек, все они принадлежали к верхушке общества. Кого интересуют шахматы, кроме шахматистов? Никого! А разве здесь, в Нью-Йорке, шахматистов так уже много? Их больше, чем в Луизиане, их сотни. Но не эти же сотни создают газетный ажиотаж. Значит, здесь о шахматах кричат не только шахматисты, но и те, кто ничего в них не понимает. Зачем они делают это?

Мысли Пола шли правильно, но понять положение полностью он, разумеется, не мог, ибо не видел всей картины в целом.

Пол появился на нью-йоркском горизонте удивительно своевременно. Богатый промышленный Север собирался идти в наступление. Начинался первый этап борьбы за роль мировой державы, за новые рынки, за проникновение на иные континенты.

Полу суждено было стать добрым предзнаменованием, знаменем надежды. Мало кого из американцев интересовали шахматы сами по себе. Но после Даниэля Уэбстера ни один американец не добивался европейской известности, а этот луизианский парнишка сможет, пожалуй, отлупить всех европейских чемпионов! Во всяком случае, на него не жаль поставить пару долларов.

Так рассуждали многие, и в этом был секрет внезапной популярности Пола.

Тем не менее, вызов от имени американской ассоциации всем игрокам мира так и не был брошен. В самой ассоциации нашлись благоразумные граждане, которые явились к полковнику Миду и заявили хором:

– Да, он бьет нас, ибо лучше знает теорию. Но во встрече с европейскими маэстро он не имеет никаких шансов на успех, а мы можем оказаться в смешном положении.

Полковник Мид струсил и снял свое предложение.

Узнав об этом, Пол в тот же день выехал обратно в Новый Орлеан. Его встретили там горячо и радостно. Блестя глазами, визжала от восторга Эллен, толпы незнакомых людей кричали: «Ура молодому Морфи!» – увидев Пола на улице.

Лишь небольшой кучке крупных плантаторов его успех пришелся не по вкусу. Это были те люди, чья тлетворная деятельность привела страну немного лет спустя к войне. Сепаратисты и впрямь полагали, что они в силах организовать и построить второе крупное государство на Североамериканском материке. Это государство грезилось им как цитадель феодализма, как рай и отрада рабовладельца. Они давно уже задумали отделиться от Соединенных Штатов и лишь выжидали удобного момента. Общенациональный герой был им не нужен, они делали вид, что не понимают успеха Пола или не замечают его. Но до поры до времени они молчали.

За время отсутствия Пола в Новом Орлеане был организован шахматный клуб, и Пол был тут же избран его почетным председателем. В его честь устраивались банкеты и обеды, ораторы захлебывались и били посуду.

Миссис Тельсид немедленно отобрала у Пола серебряный сервиз и расставила его в художественном беспорядке в гостиной дома на Роял-стрит. Ее гости и музыкальные завсегдатаи могли читать выгравированные на серебре надписи и задавать восхищенные вопросы, сколько душе угодно.

– Может быть, мама, мне не следовало принимать этого сервиза? – поддразнил как-то мать Пол. – Мне думается, он стоит тысячи полторы долларов…

Мисис Тельсид вскочила так стремительно, что едва не опрокинула арфу. (Рояль надоел ей, она играла теперь только на арфе и писала романсы для арфы со скрипкой.)

Она не сказала ни слова и величественно вышла из комнаты. Пол пожалел о сказанном еще до того, как дверь закрылась за ней.

Весь кружок новоорлеанских шахматистов с восторгом говорил о том, что Пол Морфи ни капельки не изменился.

Он по-прежнему охотно играл со своими старинными партнерами, давал вперед пешки и фигуры, разговаривал и смеялся, пожалуй, даже чаще, чем раньше.

Однажды Шарль де Мориан в отсутствие Пола подал шахматистам блестящую идею. Ее горячо обсуждали и, наконец, приняли почти единогласно.

Какой смысл вызывать всехшахматистов мира, даже не называя их по именам? Разве не лучше вызвать одного,но непременно сильнейшего? Кто сейчас бесспорно самый знаменитый шахматист мира? Разумеется, лондонец Говард Стаунтон, шекспиролог и литератор, победивший всех крупнейших шахматистов Европы!

Так в шахматном клубе Нового Орлеана зародилась мысль об организации матча между Полом Морфи и Говардом Стаунтоном.

Сам Пол вполне одобрил эту мысль, но заявил, что заниматься ее осуществлением он не будет. Этого и не требовалось.

Группа состоятельных джентльменов выразила согласие поставить на Пола Морфи любую сумму «от ста до тысячи фунтов», то есть от пятисот до пяти тысяч долларов.

Такая сумма должна была, казалось, заинтересовать мистера Стаунтона. Заручившись материальной базой, инициативная группа выработала условия и регламент предполагавшегося матча и отослала их в Лондон – непосредственно Говарду Стаунтону.

Условия эти были весьма либеральны и великодушны, так оценил их и сам Стаунтон. К сожалению, однако, они содержали один совершенно неприемлемый пункт…

После того как конверт был отправлен в Лондон, наступило напряженное ожидание. Оно затянулось, мистер Стаунтон не торопился отвечать. Наконец ответ появился, но не в форме ответного письма, а в виде статьи в газете «Иллюстрэйтед Лондон ньюс». В этой популярной газете Говард Стаунтон руководил шахматным отделом, выходившим каждую субботу.

В его статье американские нахалы получили достойную отповедь. Им популярно объяснили, что мистер Стаунтон – это мистер Стаунтон, то есть персона. Он человек в летах, не вертопрах и не мальчишка. У него масса обязанностей, общественных и семейных как у отца семейства, мужа и гражданина. Его исследования о Шекспире с нетерпением ожидаются тысячами читателей, а издатели отнюдь не расположены долго томить публику ожиданием.

(Мистер Стаунтон был горячим сторонником теории, гласящей, что не Шекспир главное, а примечания к нему.)

В заключение говорилось, что, хотя успехи юного луизианца совершенно несравнимы с успехами мистера Стаунтона, мистер Стаунтон, по всегдашней своей доброте и снисходительности, охотно скрестит оружие с молодым мистером Морфи, если тот соберется приехать на Европейский континент. Здоровье мистера Стаунтона, хрупкое и драгоценное, не допускало и мысли о трансатлантическом путешествии. Только в Европе мистер Пол Морфи мог быть посвящен в рыцари шахматного ордена, а его гроссмейстер, мистер Стаунтон, мог бы надеть ему рыцарские шпоры. Очень жаль, что у почтенных американских джентльменов не хватило ума, чтобы понять это без разъяснений.

Новоорлеанцы поморщились, прочитав эту статью.

Пол весело смеялся.

– Он прав, джентльмены! Он пожилой человек и шахматист установившейся репутации. Конечно, не он должен ехать ко мне, а я к нему. Жаль только, что это сейчас невозможно…

Члены клуба молча переглянулись.

– А сейчас пойдемте в зал, джентльмены! – закончил Пол. – Я попробую сегодня сыграть вслепую на четырех досках.

* * *

Полу мучительно хотелось увидеться с Мэй, но он категорически запретил себе это. В письме, написанном им перед отъездом на нью-йоркский конгресс, он заявил, что вернется либо великим шахматистом, признанным всем миром, либо не вернется совсем. Он победил в Нью-Йорке, но было ли это успехом мирового класса? Многие опытные шахматисты Севера утверждали, что в Европе играют значительно сильнее, что американским шахматистам далеко до европейских, с которыми Пол еще ни разу не встречался.