Текст книги "Муравьиный лев"

Автор книги: Евгений Филимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

22. Осинник

…Он очнулся, будто кто-то его позвал: голос Тони, она кричала: «Клим, Клим!» Тряхнул тяжелой головой, прогоняя остатки кошмара. Вскочил – качалка резко скрипнула.

Тонина комната была слабо освещена лучами далекого уличного фонаря, проникавшими сквозь незашторенное окно. Стояла поздняя ночь, будильник, мирно тикавший в пятне света, показывал четверть второго. Мертвая тишина окружила дом – такая непривычная после гвалта, от которого еще болели перепонки… Лодыжка тоже еще ныла, и ощущалась боль в растянутом сухожилии плеча. Клим стиснул зубы, вспомнил Томика, и весь напрягся – ему послышалось, что по коридору кто-то идет.

Дверь бесшумно распахнулась, и на пороге возникла девичья фигурка.

– Клим! – столько было в этом шепоте.

– Тоня!

Она бросилась к нему, и, обхватив за плечи, прижалась лицом к груди.

– Ты здесь… ты меня ждал? Что с тобой?

Было в этом что-то от его недавнего сновидения.

– Ничего страшного, – улыбнулся Клим в темноте. – Почему ты говоришь шепотом?

– Тише, дурачок, – она приложила теплую ладонь к его губам, – мама спит за стенкой, у нее страшно чуткий сон.

– Ну и что? Мы ж ничего такого…

– Ты думаешь? – девушка вдруг легко высвободилась из его объятий и неслышно скользнула к дверям. Щелкнул замок.

– Ах, как я соскучилась по тебе…

– Тоня…

– Что, милый? – Взвизгнула змейка, платье соскользнуло с ее плеч, и она переступила через него. – Тише, Клим… Иди сюда…

Девушка почти висела на нем, прильнув горячим ртом к его шее. Ярчук все улыбался в темноте.

– Минутку… Подожди, Тоня…

Нагая, она полулежала, откинувшись на спинку качалки, и светлые полосы от фонаря делали ее похожей на зебру.

– …то есть – Лина. – Клим подошел к двери и, открыв защелку, выглянул в коридор. – Видишь ли, мы с тобой не так уж любим друг друга, чтобы… Не стоит, в самом деле, огорчать маму… И смени шампунь…

Обнаженная будто окаменела. Затем взвилась, но Клим уже захлопнул дверь и повернул ключ – он был уверен, что ключ в скважине. Прислушался: в комнате яростно металась, одеваясь, Лина.

– Не поднимай шума, девочка, – негромко сказал Ярчук в дверь, – только навредишь своему милому. Твои жертвы напрасны…

Ответом было лишь приглушенное ругательство.

Клим не рискнул спускаться по лестнице – там могли подстеречь. Лина с ее чарами, без сомненья, казалась надежным стопором, она должна была удержать его всеми средствами и, ради Томика, шла на все… Но, раз его так держали, значит – ситуация изменилась?

Ярчук выглянул на балкон. Пустые кресла стояли вокруг стола, на полу, словно осенние листья, валялись карты. Клим скользнул к темному углу балкона, перевесился через перила и по столбу террасы съехал вниз. Стрекотали, задыхаясь, полуночные цикады, всхрапывали в большой комнате подвыпившие гости, видимо, оставшиеся на ночь.

Ярчук пригнулся за деревом. Вокруг было спокойно, лишь на стоянке, показалось ему, мелькнул красноватый блик сигареты. Клим осторожно крался вдоль проволочной сетки по саду Губского. Он глянул в сторону своего дома – тот стоял безмолвной темной массой, вряд ли в нем теперь кто-нибудь был. В конце изгороди, он помнил, была прореха, сквозь нее по задворкам своего участка он рассчитывал пробраться к нужному месту…

– Ага…

Стволы осинок тускло рябили в свете аккумуляторного фонарика, кто-то усердно рылся в земле короткой лопатой, разгребая лесную почву мощными, быстрыми движениями. Слышно было, как потрескивали корни и часто дышал человек, и, меланхолически шурша, на слабом ветерке трепетали миллионы осиновых листков. Удивительно – никто не прикрывал кладоискателя, а ведь должен был… Может, умело схоронился?

Клим сжал в руке захваченный по дороге колышек с помидорной грядки – не оружие, но все-таки кое-что против саперной лопатки. Теперь он слышал еще один звук – торопливо попискивал зуммер металлоискателя: значит, нашел все-таки что-то… Ярчук бесшумно подкрадывался от ствола к стволу – землекоп был слишком поглощен своим.

Теперь их разделяло всего метров пять. Томик – это был-таки он – углублял длинную узкую траншею возле наполовину вывернутого корня. Куча свежевырытой земли чернела среди груд мусора…

– Попался, сволочь!

Клим бросился на него. В тот же момент осинник розово вспыхнул, и по лесу прокатились два выстрела – оглушительных в тишине. Телькнула пуля, сшибая ветки. Ярчук упал на землю: он успел заметить, как Томик, бросив лопатку, исчез во тьме. Слепая ярость охватила Клима.

– Стой!

Ярчук, пригибаясь, помчался следом – он не знал, откуда стреляли. Грохнул еще выстрел. Он оглянулся, и тут тяжелая, пахнущая табаком ладонь схватила его за рот, другая рука в мгновение ока бросила на землю, и спину придавила неимоверная тяжесть.

– М… мм! – Клим вывернулся и увидел над собой широкий силуэт, квадратные плечи, круглую голову с приплюснутыми ушами.

– Ах, гад! Так вот ты кто!

– Молчать! – баском цыкнул квадратный, придавив Ярчука коленом. Он держал пистолет на отлете, прислушиваясь к удаляющимся в сторону улицы шагам бегущего; Ярчук изогнулся и ударом ноги вышиб оружие, но квадратный даже не отреагировал. Вдали скрежетал стартер – рев удаляющейся машины, слабея, замирал на шоссе. И тут же заворчал другой автомобиль.

– Все. Подъем, товарищ Ярчук… Савченко, Никишин!

Клим встал, растерянно стряхивая мусор с одежды. Пошарив в траве, квадратный нашел пистолет и сунул его в карман. Подбежали двое, в свете аккумуляторного фонарика Клим с удивлением обнаружил, что они из числа вчерашних гостей Губского.

– Кто вы такой? – с трудом выговорил Ярчук. Он вдруг почувствовал такую слабость, что еле мог стоять.

– Капитан Сай, – коротко ответил квадратный. – Савченко, заберите добро, что он тут оставил – пригодится. Сфотографируйте все, как оно есть. Кто сейчас на связи?

– Практикант.

– Козырев с кем?

– Отвезли уже, товарищ капитан.

– Тогда вверяю вам этого бойца, лейтенант. – Сай мягко прихватил Клима своей медвежьей лапой. – Он в курсе всех этих дел… по собственной инициативе, правда, зря рисковал. Поговорите, может, что новое выяснится…

Они вышли из леска: навстречу им подкатил темный лимузин с гербом на дверце. На стоянке возле двора Губского были еще люди, среди них Клим различил сержанта Станевича. Две машины стояли с открытыми дверцами, в одну вталкивали бешено сопротивляющегося верзилу – это был не Томик, скорее всего один из картежников, Ярчук повел глазами на свой дом и увидел, что окна в нем светятся.

– Томика упустили, – тупо сказал Клим.

– Ненадолго, – Сай грузно сел рядом с водителем. – Он теперь уверен, что его выставили для твоей, так сказать, вендетты… Погнал счеты сводить. Ты успел, небось, убедиться – кадр бешеный. Он нас и наведет на своего Пана.

– Вы что – не знаете его точки?

– Если б те… Этот, что на стреме сняли – Козырев – знает только Выселки. Но там его уже нет, только что радировали.

Лейтенант хотел что-то добавить, но Клим перебил:

– Есть еще две точки…

– Ах ты ж, боец! Это меняет дело, – капитан Сай высунулся из машины, – выкладывай быстренько, товарищ Ярчук…

* * *

Клим неслышно приоткрыл дверь, в глаза ему ударил яркий свет. Тоня сидела спиной к нему, в наушниках, над портативным передатчиком; мигал индикатор приема. Ярчук вспомнил почему-то, как неделю назад она стояла в дверях, как теперь он, и дразнила его Нельсоном – как давно, все-таки, это было. Постучал о притолоку костяшками пальцев, чтобы не испугалась (а может, на счастье?), и Тоня обернулась – тревожная, осунувшаяся. Глаза расширились и потемнели, как тогда, на холме.

– Передай спецгруппам и наверх, что капитан Сай снимает преследование. Есть новые данные, он все доложит сам. Только что выехал в город.

Тоня молча переключила режим и продиктовала сообщение своим мягким, немного охрипшим голосом.

– Как поняли, прием…

Клим подошел к ней и снял наушники. Тоня все так же смотрела на него – серьезно и безмолвно. Заметил паутину в светлых волосах.

– Что, опять посещала чердак?

– Здравствуй, – сказала Тоня, прижимая его руки к щекам, – здравствуй, Клим…

23. Бег муравья

Томик закладывал один вираж за другим. Придорожная посадка выбрасывала навстречу свету фар диковинные в ночи, словно гипсовые, ветки-руки, эти руки, чудилось Томику, тянулись охватить, смять его. Все еще стояло в глазах зарево вспышки выстрела, сверлил уши смертельный взвизг пули. Выставил чалдону на съеденье!

Уииииииии!

Верещали шины, его почти сдернуло с руля на повороте. Эта рокада в поле вовсе не была рассчитана на такую езду. Обернулся – хвоста пока не было. Томик гнал почти четверть часа, и что-то в этом отсутствии погони казалось ему настораживающим.

– Поднял ментов своей музыкой и напоролся, гусь. Дуру вез для этого дела, мать его, мститель кровный!

Ощерясь, он вглядывался в бешено проносившийся мимо светлый край асфальта, как в свое время на ралли, в ночных пробегах; так он точнее определял место на дороге. Запоздалая влюбленная пара, шедшая по обочине, шарахнулась в сторону. Белесый силуэт зайца мелькнул через дорогу впереди. Томик стиснул зубы – хватит с него дурных примет. Главное – почему старый хотел свалить его? Не потому ли, что сам…

Машина, приседая, вылетела на мост. По спокойной реке полз туман, редкие огоньки рыбаков, приткнувшихся в палатках под берегом, отражались в воде… Холеный, ухоженный автомобиль Губского выл в чужих, варварских руках, визжал на поворотах покрышками.

– Лахудра… не удержала фраера! А касса уже была в руках…

Томик выругался и притормозил. В километре за рекой был пост, чтобы миновать «крючка», он свернул на проселок и заковылял в старых ухабах. Машина билась днищем о кочки. Он миновал скопление окраинных домиков; разбуженные псы заходились от лая. Где-то здесь должен быть поворот на Москали, а оттуда уже рукой подать до центра. В этот же момент Томик заметил в зеркале две искорки света, ныряющие далеко позади на скверной дороге. Он прибавил газу…

* * *

…Будто притягиваемый какой-то центростремительной силой, Томик несся по касательной. Где-то в средоточии этой силы находился невидимый Пан. Он даже не знал толком, где его теперь искать.

Он влетел на Рыбную, ныряя сквозь сонные проходные дворы, умудрился выскочить в верхней части города, напротив Нового театра. По ярко освещенному проспекту бежали редкие такси, светофоры были выключены, над перекрестками монотонно вспыхивали мигалки. Он решил не бросать машину до самого последнего момента, когда уже некуда будет деться. Рванул на подъем, изнемогая от света ртутных ламп, словно сова под солнцем, быстро свернул на Казачий спуск и, дребезжа шинами по брусчатке, скатился к темной набережной. Здесь шоссе было пустым и широким, черные непроглядные куртины стриженых кустов сирени закрывали дорогу от домов. Он мчал по пологой дуге набережной, вдоль тротуара с чугунной оградой. Над рекой справа высился огромный собор, и Томику – вот тебе раз – вдруг захотелось перекреститься.

– Похоже, сбросил хвостов…

И тут же заметил на дороге впереди отблески настигавших чужих фар. Резко, насколько это еще было возможно, ушел вперед, а за поворотом, прикрытый деревьями, выскочил на газон и вкатился в самую средину шарообразных кустов. Выключил зажигание и сидел, не шевелясь в этом укрытии, пока два пятна света не пронеслись мимо. Возможно, это были и не оперативные машины… Надо было снова двигаться, но Томик сидел расслабившись в теплой темноте, слегка пахшей бензином и алкоголем.

* * *

Он подтянулся на кирпичной стене и внимательно оглядел дворик, окруженный низкими крышами. В нем было пусто и спокойно, лишь двое алканов спорили негромко друг с другом на лавочке, да в окне Михая значился свет: сеанс одновременной игры.

Томик сполз со стены и нырнул в дверь подвальчика, в кромешную тьму. Обернулся на пьянчуг: одни еще что-то бормотал, второй молча растянулся на лавочке.

В конце коридора стукнул в дверь, обитую замызганным дерматином. Знакомая девка тут же открыла Томику, она дремала у входа в парусиновом складном шезлонге. На трех столах шла карта – волны табачного дыма ходили под потолком. Это был все знакомый ему народ, и он с кривой улыбкой смотрел, как вытягивается, бледнеет рожа у Дональда – утенок почуял беду в его приходе…

– Шо влетаешь, как балахманный? На, выпей.

Хозяин, лысоватый мужик в пижаме, сунул ему нечистый стакан: Томик машинально выпил.

– Играть сядешь?

– Я по делу, – Томик кивнул Дональду, тот подошел.

Хозяин понимающе отворил дверь в клетушку, где стояла лишь железная кровать с панцирной сеткой. Томик накинул крючок, погасил свет и выглянул в окно.

– Пока тихо.

– В чем дело? Чего паникуешь?

– Дай-ка сигарету с кайфом, – Томик будто не слышал вопроса. – Где Пан?

– Почем я знаю? Со склада убрался, ты же знаешь сам…

– Старый мне нужен… – Томик озирался, будто ища чего-то. – Мотать надо, быстро, возле Губского большой шмон.

– Да ты что!

– Чего их здесь еще нет – удивительно! – он, казалось, говорил сам с собой. – Понял, гусь? Двигай ногами, подставили нас… А Пана я сам найду.

Дональд Дак вскочил.

– Без понта? Тогда я…

– Стой! – Томик рванул его назад. – Не через двор. Там, думаю, менты, – он все не отпускал Дональда. – И вот… Ты как, в выигрыше сегодня?

– Какое тебе дело… Ах, шакал!

Томик выкрутил руку утенка и ударил его коленом в живот. Навалился, обчистил карманы – у Дональда оказалась жидкая пачка мятых бумажек.

– Бабки нужны, кореш. Срок пахнет, а ты, может, еще пролетишь… по другой статье. Бывай!

На сетке, всхлипывая, ругался утенок Дональд. Томик вылез в окно и выбрался из приямка. Когда он хлопнул дверцей, дремавший алкан сказал второму:

– Давай сигнал, Коршунов…

* * *

На этой точке Пана тоже не было. Клавка, расхристанная, заплаканная, в порванной комбинации, закрывалась от его оплеух.

– Не знаю, не знаю, не знаааю!!!

Постучали в стену: видимо, шум разбудил соседей. Женщина вырвалась наконец из рук Томика и упала на ковер, глухо рыдая. Он огляделся в роскошной спаленке, но – что возьмешь с этой бабы? И, кажись, не врет, сучка, в самом деле не знает.

Томик прошел на кухню и открыл холодильник. Нарезал, кромсая, ветчину, и быстро умял огромный шмат ее, запивая холодным кислючим рислингом. Зазвонил телефон. Томик вздрогнул, выглянул, жуя, в комнату. Клавка лежала ничком там же.

– Телефон! Оглохла, падаль! Если он – спросишь, откуда звонит.

Он слегка толкнул ее ногой. Клавка встала, запухшими от слез глазами глянула ненавидяще, бочком прошла к аппарату.

– Слушаю…

Было слышно, как после паузы часто запикало в трубке.

– Не тот номер…

Она прошла к туалетному столику и тяжко опустилась на пуфик перед зеркалом – раскорячась, уперев локти в колени, обвиснув начавшими уже дрябнуть телесами. Смотрела в залапанное стекло, будто пытала его о будущем – свет мой, зеркальце, скажи…

Томик дожевал ветчину, сунул плоскую флягу со «Славутичем» в задний карман. Подошел к женщине, сомкнул пальцы у нее на шее. Она, не сопротивляясь, глядела на его отражение.

– Спрашиваю последний раз…

И вдруг Клавка разлепила запухшие губы и выговорила вяло, словно под гипнозом:

– В садах он. Хотел утром отбыть…

Пальцы Томика разжались. Она машинально поправила волосы, встала и побрела в ванную, придерживаясь за стенку. Возле двери остановилась и, не глядя на Томика, сказала:

– Только не успеть. Это милиция звонила, я такие вещи чую…

– Что ж ты, лярва, молчала! – Он замахнулся, но уже щелкнула задвижка двери. – Продали, тихари, утопили в параше…

Томик схватил телефон со столика и шваркнул им о паркет. Выскочил на площадку, оставив дверь в квартиру распахнутой настежь, и бросился к лифту.

…Он мчался по касательной: радиус круга все уменьшался.

24. Пан

Панков собирал рюкзак. На дно его он положил белье и одежду, в карманы рассовал всякую мелочь, а в середину рюкзака, между припасами и консервированными банками стоймя вставил еще одну – широкую, круглую, как для сардин, чугунно увесистую. Палатка, инструмент были уже в лодке. Все могут перекрыть лягаши: вокзал, аэропорт, шоссейку, а вот эту плевую речонку ни в какую шмонить не додумаются. А речонка впадает в море, знать надо…

Он глянул на часы – к четырем подбирается, теперь ждать уже нечего. Сгорели хлопцы, а жаль, крепкие были ребята; Никандров цуцик обвел, такой уж, видать, весь его род. Теперь шевелись, пока не закопали! Ну, ладно – резерв у него есть, и уходит не пустой, а других жалеть некогда, если самому вышка светит. Не подставишь – не убережешься…

Сколько их, точек, у него было! Квартиры и баньки, сараи и подсобки, подвалы, раз даже – будка киномеханика. А дома не было ни разу… Вот и теперь – пять хат, что нор у барсука, а на какую первую псы нападут? И ведь уже шестой десяток тикает…

Панков приподнял жалюзи, выглянув в окно. Самый надежный укрыв – эти сады. Он взял участок семь лет назад, через одного человека, и тогда еще понял, какая это удача – дорога рядом, река, и – главное, – никто им не интересуется, кому нужен хромой инвалид… С этим протезом тоже была хорошая придумка; клевали, олухи, все клевали, даже свои! Да, местечко – факт. Он даже хотел здесь связь устроить, но Ярчук не согласился, засекут, мол… А может, тогда еще задумал?

Вроде бы взял все.

За безбрежной волнистой чередой темных садов дрогнул смутный огонек. Так и есть, кто-то ехал по дамбе, спешно, не щадя подвеску. Тревога холодком побежала по хребту; Панков переложил вальтер в нагрудный карман, теперь его инвалидство было бы лишней приметой.

Машина была одна – они в одиночку не ездят, да еще так явно. Двери рывком отворились.

– Том… Как меня разыскал?

Выдала, крашеная шалава! Панков не поднялся с табурета, не оторвался от сборов, он будто не заметил ползучего, дикого взгляда парня, монтировки в его руке.

– Пакуешься?

Томик хрипло дышал. Вместо ответа Панков сам спросил:

– Как с этим? Коробку взял?

Томик презрительно хмыкнул, оперся на притолоку. Пан был в его руках: так и подмывало хватить монтировкой по черепу…

– Взял, спрашиваю? Ты что, поддавши?

Панков затянул шнур рюкзака и поставил его на стол. Глянул зорко на Томика.

– Есть немного, – Томик ухмыльнулся, – хоть и не от радости.

– Сам вижу – дела швах… Фраернулись мы с ним. Ты хоть лягавых не навел?

– Навел… Только не я!

Томик резко замахнулся, но вальтер уже смотрел на него.

– Тихо, придурок! Садись, где стоишь! Сядь, я говорю!

– Ты меня уже ставил под дуру, за своего мертвяка! – Томик рванул на себе рубаху. – Кто Данилыча положил – не ты? Мной прикрывался, старая плесень!

– Цыц, дурак! – Панков не отводил ствол. – Брось ломик! Купили тебя, как лопуха… да теперь поздно об этом. Уходить надо.

– Уходить? Менты везде шурудят, только здесь тихо – всех засветил, и смывается… Я тебя с нар достану!

– Сопляк! Не тебе меня пугать. Кто нас нагнул, так это шибздик приезжий! Жаль, вовремя не подкололи, в руках был…

– Ты ж с ним делился, при мне!

– Ага! Так поделился, что все оставил… Ладно, некогда тут с тобой… Чья машина у тебя?

– Родича… Губского…

Томик апатично опустился на стул, будто во время вспышки у него где-то слетел ниппель, и весь злобный порыв улетучился.

– Так. – Панков открыл верхний ящик буфета, пошарил там. – Вдвоем нам линять нет резону, согласен? Возьмешь мою инвалидку, про эту машину, небось, уже все посты оповестили, как ты только прорвался…

– Твою инвалидку? Может, лучше сразу – «ворона»? Думаешь, ее до сих пор не засекли?

В Томике опять бурлили подозрения. Ярчук извлек из ящика пакет, пачка тяжело упала на колени парню. Он тупо смотрел на деньги. Взял, машинально взвесил на ладони.

– Тут на всех. Увидишь хлопцев – поделишься, сам знаешь, кому сколько. А я тебе дам знак с нового места… как только корни пущу. Тут нам игра навеки сломана…

Панков огляделся, похлопал себя по карманам – кажись, все.

– Пошли, отнесешь рюкзак на катер. Я захвачу остальное.

Он поднял с пола протез. Томик взвалил вещмешок – будто снова стал железным телохранителем, правой рукой всемогущего Пана.

– Подпалить бы хатку, так неохота лишний порох пускать. Никогда мне не фартило золой след присыпать.

Они спускались по саду вниз, к реке. Предрассветный туман окутывал деревья и садовые домики, делая предрассветную темень еще гуще. Причальные мостки заходили, захлюпали под ногами; из темноты выткнулся борт белого «катера» – большой моторной лодки с кокпитом. Панков бросил протез на решетку днища и стал отпирать цепь, тем временем Томик, согнувшись, заталкивал мешок в бортовой рундучок.

– Ты что, в него железа напихал?

Его спина маячила перед самыми глазами Панкова. Он зыркнул вокруг – у соседних причалов угадывались темные контуры пустых лодок. Выдернул пистолет из кармана и в тот же момент получил сокрушительный удар в челюсть. Панков упал навзничь.

– Вот когда ты открылся!

Панков молча боролся за оружие, чувствуя, что теряет сознание под безжалостными ударами Томика. С соседних мостков вдруг хлестнул сноп желтого, слепящего света и загремел голос, усиленный радиорупором:

– Прекратить! Краев, Гонтарь, встать!

Томик замер, будто его укусил тарантул.

– Встать! Оба – на берег, без фокусов!

Над тихой водой взревел мощный мотор, и продолговатый силуэт отвалил от дальнего причала. С берега ударил еще один прожектор. Зашлепали весла. Тогда Краев неуловимым движением выдернул руку из ослабших клещей Томика и дважды выстрелил ему в грудь.

– Бросай оружие! – рыкающий бас Сая прорезал шум; хлипкие мостки затряслись от топота. Краев, барахтаясь под навалившимся на него телом парня, сунул в разжавшуюся, только что смертельно хваткую пятерню, рукоять пистолета, сжал мертвую кисть…

– Он сам, сам! Я оборонялся! – прохрипел он в нестерпимо яркий кружок фонарика, повисший над ним.

– Убрал свидетеля, подонок…

– Встать!

Краев, неуклюже поднимаясь, столкнул с себя убитого – голова Томика гулко ударилась о доски причала.