Текст книги "Муравьиный лев"

Автор книги: Евгений Филимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

4. Сторож

Наутро Ярчук собирался в город, но вспомнил – суббота, все учреждения наверняка закрыты. Перекурил в придорожной чайной, раздумывая, чем же заняться. Вспомнил о вчерашней находке. Школа № 3 – местная, надо думать…

Школьный двор, высвеченный солнцем до мельчайшей трещинки в асфальте, поражал своим неестественным безлюдьем и тишиной. Под густыми акациями, которым удалось как-то выжить и вырасти среди накатывающих, словно саранча, поколений детворы, раздавалось монотонное постукивание. Клим направился туда, минуя штабели радиаторов возле котельной. Навстречу ему молча выбежала большая темная собака; не зная еще, как поступить, она сопровождала чужого на некотором расстоянии, ожидая реакции хозяина. «На редкость рассудительное животное», – отметил Клим.

Хозяин собаки, долговязый старик в замызганной робе, сколачивал фанерный ящик, какие обычно идут для посылок. Когда Ярчук приблизился, сторож обернулся и поднял на лоб круглые очки в стальной оправе. Дворняга вильнула хвостом и улеглась под куст.

– Доброе утро. Не жидковато для посылки?

Старик все еще смотрел на пришельца, щурясь от солнца. Пожалуй, шестьдесят пять (или семьдесят?) лет жизни достаточно разуверили его в истинности первого впечатления.

– Выдержит. Недалеко, в соседнюю область…

– Фрукты к соседям? Так у них там своих от пупа.

– А я, может, не фрукты посылаю.

Сторож опять взялся за молоток, пододвинул ящик, и словно забыл о визитере. Клим развернул пакетик.

– Инструмент не признаете?

Опять неторопливое тщательное рассматривание, на этот раз через очки.

– Цанзюбель… Мой это, школьный то есть. Данилыч, помню, взял с полгода назад, да забыл вернуть. А потом с ним эта штука приключилась… А я бы сам и не вспомнил.

Клим вдруг представил, как может быть переполнена память старого человека.

– Так вы его не видели все это время?

– Чего там, встречались, беседовали… Наши дела бобыльи, мало кому интересные. А вы кто ему такой будете?

– Сын.

– Вот оно что! Он мне про детей никогда не говорил. Жил один как палец. Как я вот…

Сторож поднял заскорузлый палец с кривым сбитым ногтем. Палец укоризненно колебался перед носом Ярчука.

– Ну, не один. Раз посылочку шлете, значит, кто-то есть.

– Сослуживец, в Полтаве. Еще по Белорусскому фронту. Самосад мой курит, вот уже считай тридцать лет, для него грядку сажу.

Он кивнул головой в сторону флигелька с палисадником, сразу за школьным двором. Очевидно, это было его жилье.

– А с Ярчуком вы тоже сослуживцы были?

– Да нет, он ведь на флоте отвоевался, на Тихоокеанском. Совсем еще зеленый был, лет восемнадцать, или меньше. Там, говорил, к технике и приучили.

– Да-а… – старик ударился в воспоминания. – Ну, с Пташком, с учителем, понятно: оба ко всякой там технике склонность имели, но вот почему он знался со всякой шушерой – ума не приложу.

Выцветшие голубые глаза будто вопрошали Клима.

– С какой шушерой?

– Да со всякой… В школе тут были два совсем непотребных хлопца, слава богу, выпустились в прошлом году – так он с ними какие-то дела имел. Со спекулянтами с этими… Соколовский один, а второго забыл как… И ведь такая шваль, а пристроилась на работку – не бей лежачего. В Дом моделей этими… манекенами. Школа десять лет учила на то… Из папье-маше за неделю сделать можно.

– Из папье-маше не такие подвижные…

Сторож не был расположен трунить по этому поводу.

– Потому так и получилось… не без этого. А ведь я у него свидетелем был. На бракосочетании…

У Клима вдруг перехватило дыхание: показалось, перед ним какой-то временный персонаж, очевидец всех прошедших событий, в том числе и свадьбы его родителей.

– Жену его, Марину, хорошо знал. Свояк был им…

Марину? Только сейчас Ярчук понял, что речь идет о другой женщине. Значит, отец не остался одиноким, как мама…

– И долго он жил… в таком составе?

– Куда там, долго. Быстро разлетелись. Марина тут же от него убралась к себе. Там и теперь живет.

– Где это?

– На Теплоцентрали, Кутузова двенадцать… А тебе-то зачем?

– Еще не знаю… Ну, мне пора.

– До свиданья.

Старик вновь обратился к своим деревяшкам, сразу потеряв к Ярчуку всякий интерес. Зато пес тут же вскочил из-под своего куста и все так же безмолвно, словно вышколенный дворецкий, проводил до ворот.

5. У соседа

– Люблю Островского, – сказал Губский, разливая вино в бокалы. – И могу сказать, за что. У других драматургов все крутится возле ерунды – любовь там, честь, ревность… У теперешних вообще рацпредложение в центре интриги может быть. А у него гвоздь программы – денежки. Вот к чему интерес никогда не упадет!

– Как сказать…

Ярчук, которого сосед затащил к тебе чуть ли не силой, с любопытством осматривался. С тыльной, дворовой стороны дома Губского была широкая открытая терраса, перекрытая навесом с балюстрадой, где очевидно, также был балкон; по квадратным кирпичным столбам завивался виноград. Здесь-то и разглагольствовал гостеприимный хозяин.

– То ты еще не вкусил жизни, молодой человек. Как тебе мой замок?

– Впечатляет.

– Умеют жить люди зрелого возраста… Клавдия, где ты там?

На террасе появилась сухопарая женщина в переднике с напряженной улыбкой на увядшем лице; в руках она держала подносик с закуской. Губский небрежно представил ей гостя. Все так же улыбаясь, жена Губского с некоторым трудом разместила поднос на маленьком круглом столике, где, кроме бутыли с домашним вином громоздилась ваза, заполненная фруктами, как символ благодатной поздней поры дета.

– С нами не присядешь? – Вопрос был задан ясно для проформы.

– Угощайтесь, – сказала Клавдия и ушла. Губский смотрел вино на свет, оно переливалось на солнце ярчайшим рубином.

– Есть люди такие, крутят носом от домашнего вина. А я не такой. Могу хоть сейчас выставить батарею «Винимпекса». Но предпочитаю это, хотя здоровье и ограничивает…

Хозяин вздохнул, будто с некоторой грустью. Хотя, глядя на него, нельзя было отнести этого полного загорелого здоровяка к разряду подточенных болезнями унылых пенсионеров. Его лицо несколько монгольского склада чуть портила розовая черта посреди лба – след ранения, как подумал Клим. Мускулистые плечи, еще не тронутые дряблостью, ладно охватывала легкая ворсистая рубашка, щегольские брюки из светлого льна сшиты были явно на заказ, вообще Иван Терентьевич Губский выглядел как человек, живущий со вкусом и широко.

– Ну, что ж, сосед. За знакомство.

– Ваше здоровье.

Они выпили: Ярчук залпом, как привык на студенческих вечеринках, Губский с наслаждением, с паузами, с причмокиванием… Вытер рот салфеткой и озабоченно хлопнул себя по нагрудному кармашку.

– Номер! Сигареты кончились… У тебя нет случайно?

– Дома забыл. Могу смотаться, недалеко ведь.

Губский остановил его мановением руки, крикнул, адресуясь куда-то вверх:

– Лина! Линка! Хватит валяться, поделись с отцом сигареткой…

И – Ярчуку:

– Сейчас дочка снабдит. Отсыпается после ресторана, сегодня заявилась в шесть утра. Как говорится, что за комиссия, создатель…

Губский явно был ценителем классики. В мансарде хлопнула дверь, скрипнули легко ступени, и перед ними возникла девушка – кареглазая блондинка, легкая, но с круглыми крепкими плечами, немного выше среднего… Ярчук украдкой рассматривал ее, пока она молча вручала отцу глянцевую пачку. Очевидно, она уже давно была одета для выхода и причесана, брюки из фиолетового велюра обтягивали бедра, словно вторая кожа, голубая блуза «сафари». Отцовских черт Лина почти не унаследовала, разве что монгольский разрез глаз. Она явно была чем-то озабочена, и, отдав сигареты, тут же было повернулась уйти.

– Куда, гуляка? Побудь немного с нами. Это, Линочка, наш новый сосед. Ярчука покойного сын. Вот так с отцами бывает – пока живой – никому не нужен, а как похоронят – тут же и наследники отыщутся…

Камешек бы не в его огород, но Клим все же заметил:

– Я не отыскивался специально. Меня отыскала юрколлегия.

Лина глянула на него с мимолетным интересом.

– Мне некогда, па. Сейчас должен подъехать Томик.

– Снова Томик! Он хоть протрезвел после вчерашнего? – Губский закурил и протянул сигареты Климу. – А то влетите где-нибудь… на вашей двуколке.

Дочь снисходительно улыбнулась.

– Профессионалы в аварию не попадают…

Повернулась и пошла к дверям: Клим смотрел вслед, хотя и знал, что это не особенно прилично. На его взгляд, она делала больше движений, чем это нужно для ходьбы.

– И еще один экземпляр есть, почти такой же, только в другом роде. В городе проживать изволит. С отцом, видите ли, несходство взглядов… Доченьки, доченьки, доченьки мои… А-а, давай повторим!

Губский, помрачнев, с хрустом закусывал яблоком. Клим решил, что сейчас, пожалуй, самое удобное будет откланяться, ему и так было не совсем по себе от этого назойливого гостеприимства, тем более что хлебосольный Губский вроде бы собирался оставить его обедать. Он было поднялся, однако хозяин вновь усадил его жестом. Не прекращая жевать, Губский показал Климу в гущу яблоневых зарослей на его участке. Там что-то мелькнуло и исчезло.

– Собака? – предположил Клим.

– Если б то. Все время кто-то шастает по твоей усадьбе, не первый раз гоняю – на правах соседа, конечно. Ну и люди! Чуть что без надзора мало-мальски – они уже тут как тут, особенно детвора.

– Пускай, – отмахнулся Ярчук. – Там одни голые стены и старый хлам.

Сквозь листву виден был лишь один сарайчик с запущенной, ободранной стрехой. Клим испытывал некоторую неловкость за сирый вид унаследованных владений. Будто отвечая на его мысль, Губский сказал:

– Да-а, молодой человек… Смотришь ты сейчас на все это запустение… Но не всегда здесь было так. – Он пустил тоненькую, задумчивую струйку дыма. – Все меняется, как сказано было, панта рей. Меняется внешность, меняется личность. К примеру, когда я здесь только поселился со своей Клавой – твой отец был совсем другой человек – дельный, хватка мужская. Хату, считай, своими руками слепил, да еще и нам помогал строиться… А время тогда было труднее, чем теперь. Но, знаешь, одному человеку всегда труднее, чем когда он с кем-то.

Он поддел вилкой ломтик сыра. В алых георгинах за оградой возились, гудели шмели.

– Одинокий человек неустойчив в принципе. Для чего живет – неизвестно, поговорить ему толком не с кем, приятели сам знаешь какие – собутыльники. Болезнь – проблема, старость – так вообще катастрофа… С вами-то он хоть переписывался?

– Нет. Может, мама в первые годы… Впрочем, уверен, что нет.

– Вот-вот, наверное, у него тогда еще обнаруживались такие заскоки… Словом, невозможной стала совместная жизнь. Да-а… А в последние годы уже совсем… как это психиатры говорят – мания преследования. Все время кого-то опасается, всех подозревает, всякую рухлядь прячет-перепрятывает… В общем, что говорить – выжил человек из ума окончательно. Не я один, вся улица это видела…

Губский, будто на что-то негодуя, яростно задавил окурок в пепельнице. Ярчук слушал, не перебивая. Это было нечто новое.

– Вот так и погиб – от собственной подозрительности.

– Да… Мне говорили, что несчастный случай.

– Так оно и было. Сигнализация от воров – это ж смех один! Ну что у него красть? А ночью, видать, блукал по дому в потемках и ненароком замкнул рукой. День прошел, пока хватились… Да ладно, как говорили древние романцы, де мортиус аут бене, аут нихиль. Или хорошо, или ничего.

Истомный послеполуденный воздух задрожал от могучего рева, и на мощеную площадку перед террасой вылетел красный спортивный мотоцикл – будто бык, увешанный побрякушками, с никелированными рогами. Широкоплечий парень одним движением угомонил свирепую машину, поставил ее в тени раскидистой черешни и легко вспрыгнул на помост. Лет двадцать восемь – тридцать, определил Клим. У парня было угрюмое лицо, слабо украшенное черными усиками, почти утрированно спортивная фигура. Он молча пожал обоим руки, повесил шлем на спинку стула и уселся сам, без приглашения.

– Как дела, Том?

– Как в танке, – мотоциклист бегло, без всякого выражения глянул на Ярчука.

– Сделал, что я просил?

– В порядке…

Видно было, что этот Томик здесь давно свой человек.

– Есть хочешь?

– Больше пить…

Он отхлебнул воды прямо из запотевшего графина. Застучали каблучки, и вышла Лина, сияя своими карими глазами навстречу Томику. Ярчук вдруг остро позавидовал этому хмурому верзиле, представил, как здорово в эту августовскую жару мчать куда-нибудь на мотоцикле среди душистых полей… Упругий ветер в лицо, за спиной – прелестная девушка.

Но Томик, похоже, не разделял мечтаний Ярчука. Он вразвалку сопроводил Лину к мотоциклу, и некоторое время они вполголоса беседовали о чем-то, судя по всему, не особенно приятном. Губский перевел взгляд с них вновь на Клима и вдруг спросил:

– Так что, молодой человек, какие у вас планы на будущее?

Сказал шутливо вроде бы, однако в тоне вопроса была какая-то фальшь. Пара возле мотоцикла прекратила свой спор и уставилась на Ярчука, словно он невесть что должен был изречь. Даже робкая хозяйка дома высунулась из проема двери.

– Да как сказать, – Клим был озадачен всеобщим вниманием. – К землевладению у меня особой тяги нет.

– Это ты еще не разобрался, что к чему. А все-таки, как же поступишь с майном?

– С имуществом? Продам, скорей всего, если кто купит…

Климу показалось, что Губский и Томик переглянулись. Напряжение будто спало, это все ему показалось из-за хмелька.

– Куда тебе спешить, – продолжал Губский, – поживи, осмотрись. Что, разве хуже, чем в Сибири твоей?

– Там иначе. И мне скоро в университет, я же вечерник.

– Вечерник? Это ж каторга, я слыхал. Но если так тебе хочется иметь высшее, переводись к нам. Здесь такого добра хватает, миллионный город, как-никак.

– Посмотрю, подумаю, – ответил Ярчук уклончиво. И вновь уловил во взгляде хозяина непонятное напряжение…

Мотоцикл взревел, повернулся на одном колесе, расшвыривая гравий, и исчез – будто ветром сдуло парня и девушку, слившихся на ревущем механизме. Треск двигателя постепенно замирал за дачами.

– Племяш мой… пятиюродный, – рассеянно заметил Губский, думая о чем-то своем. – Кроссмен. Ездит как бешеный, но уверенно. Дочку ему не боюсь доверять.

– Понятно, – неопределенно ответил Клим.

– Значит так, юноша, – сказал Губский, вставая наконец из-за стола, – какие там будут у тебя осложнения, затруднения – сразу ко мне. Я за тебя теперь, вроде, ответственный. Экс темпоре, как говорится, без размышлений – ко мне. Надумаешь жить – живи, буду только раз такому соседу. Надумаешь продавать – подыщем покупателя, проследим, чтоб тебя не облапошили, знаешь сам – людей порядочных не так уж много…

– Чего там, хватает. А за предложение спасибо, непременно воспользуюсь. Мне надо до сентября со всем этим раскрутиться.

– Ага. Ну, ты, я вижу, парень твердый. Видать, есть там какая-то сибирячка…

Балагуря так, Губский проводил Клима до самой калитки и здесь распрощался с подчеркнутой сердечностью. «Что же ему все-таки от меня надо? – подумал Ярчук, бредя к своему неказистому домику. – Ведь такие зря в гости не зовут, голову наотрез дам. И где работает – даже не заикнулся. Но зато Лина!..»

В саду под яблоней чернела гора свежевырытой почвы. Кто-то копался здесь в его отсутствие.

6. Пташко

Он оказался сухопарым, энергичным, немного похожим на дятла в своих очках. Лет 55–60, но здесь можно было ошибиться: Пташка молодила резкая порывистость движений и темно-бордовый спортивный костюм. Он с видимым удовольствием демонстрировал Ярчуку достижения своих питомцев. Мастерская кружка помещалась в полуподвале, и свет дневных ламп ложился бликами на ребристые остовы кораблей.

– «Соверин он зе сиз», что значит «Властелин морей». Тридцатипушечный галион, шестнадцатый век.

– Красавец! – не удержался Клим, рассматривая почти законченную модель. – И ведь даже ядра есть, возле пушек.

– На это идет дробь подходящего диаметра. А здесь «Титаник».

Пташко подвел Клима к жестяному остову, возле которого тихонько шаркал надфилем длинноволосый мальчуган.

– Проверь-ка шаблоном форштевень… Да, ребята, выключите пока фрезу. Зачем зря гонять мотор.

Назойливый гул тут же прекратился. Видно было, что разномастные подростки боготворили хозяина полуподвальной мастерской. Клим удивился, что, несмотря на летнее время, кружок функционировал вовсю.

– А то как же! Надо приобщать сызмала к технической культуре. Они прямо-таки все впитывают. А не будь этого увлечения? Болтались бы на улице, как у них говорится, балдели…

Этот фанатизм технического рукоделья, очевидно, неудержимо привлекал детвору, хотя престарелый учитель был страшно придирчив. Ярчук подумал о том, что люди сносят любой деспотизм ради достойной цели.

– Ну, теперь вы все у нас видели, можно и переговорить. Давайте уединимся в каптерке.

Они прошли узким проходом между верстаками. Над одним из них Клим заметил знакомую физиономию и подмигнул.

– Привет, Константин! Как вечный двигатель?

– Водородный, – сурово поправил тот. – Скоро заработает…

Пташко открыл железную некрашеную дверь и указал на табуретку под стеллажами с инструментом и материалами. Сам уселся на какой-то ящик. Он начал без предисловий.

– Что мне не нравится в этой истории, так это причина гибели. Знаете, мы, технари, никогда не делаем такие вещи тяп-ляп. А Никандр был технарь… В лучшем смысле этого слова – человек, относящийся к технике, как к определенному виду культуры. Чрезвычайно уважительно, я бы сказал.

– У меня складывается похожее представление.

Пташко поглядывал на ребят сквозь неплотно прикрытую створку.

– Ну вот. А тут какая-то проводка, сигнализация, незаблокированная, голые провода без изоляции… Варварство, совершенно не свойственное Данилычу. Можете вы мне нарисовать схему этой сигнализации?

– Приблизительно.

– Рисуйте. – Пташко подвинул к нему чистый бланк какой-то накладной и ручки. Клим начал набрасывать домик и сарай. Пунктиром нанес проводку сигнализации.

– Ага, ввод здесь?

– Да, там он подключается…

– Странно. Неподходящее место… А датчик?

– На двери сарая.

– Какой он из себя? Я имею в виду, какого типа?

– Обычный, какие ставят в магазинах на витринном стекле.

– Черте-что. Ведь он тут совсем ни к чему. Этот датчик работает от сотрясения, вы знаете. А у этой двери лифт – я ведь там сто раз бывал, она же хлопает от ветра, даже запертая. Никакого смысла. А звонок где?

– Вот здесь, под потолком передней. А тут, в комнате, эти голые концы, теперь, конечно же, отключенные.

– Еще бы. Это сделано на уровне кустаря-любителя. Отказываюсь считать, что Никандр хоть пальцем пошевельнул с этой чепухой.

– Но тогда кто же? И зачем?

– Вам интересно мое мнение? – Пташко прикрыл дверь.

– За этим и приехал, честно говоря.

– Это преступление. Лишь только Костя рассказал мне об этом, я тут же решил – не мог Никандр выполнить что-либо столь неряшливо – технически, я имею в виду. Сами знаете, в нашем деле бывает и спешка, бывают дела обыденные, неинтересные… Но – профессионал всегда профессионал, он не опускается до халтуры. Это, так сказать, внутренний принцип любого специалиста. А теперь, после ваших подробностей, я в этом убежден.

– Но…

– Зачем и кому, вы хотите сказать? Это вопрос. Тут я могу только строить догадки. – Пташко задумчиво вертел в руках какой-то болтик. – Дело в том, что у покойного Данилыча был, как бы это сформулировать, крайне широкий спектр знакомств. Автомобилисты, радиомастера, моделисты – наш брат, электротехники. Когда я жил в Загородном, насмотрелся у него на всяких. Главное, я не могу понять – как такой разносторонний человек мог якшаться со всякой… – видно было, что учитель удержался от крепкого эпитета, – словом, это меня всегда удивляло. Иной раз придешь к нему – а там сущий вертеп. Или это такая уж особенность холостяцкой жизни… Вот вы, Клим… так, кажется?

– Да, именно так.

– Вы женаты?

– Нет еще. Но эту особенность холостяцкой жизни узнал рано.

– То есть?

– Я ведь безотцовщина. После смерти матери рос вместе с сестренкой у тетки. Ей не до нас было, я рос, по сути, на улице. – Клим помолчал, немного удивляясь самому себе: обычно он не легко раскрывается, особенно с малознакомыми. – А улица эта находилась на Щепихе, так у нас район называется, самострой, теперь его сносят… Так вот, эта Щепиха обеспечивала город преступным элементом. Регулярно, будто комбинат какой. Причем, начиналось это с малых лет… Словом, меня не миновало – побывал в колонии… Хорошо, еще мал был, и на прекрасного человека попал. Воспитатель был у нас такой – Крынский, первый, кто мной всерьез занялся…

– Да-да… Рассказывайте, я слушаю, – табачного цвета, выцветшие глаза Пташко внимательно глядели на Клима сквозь очки.

– Да… – Ярчук вдруг решился. – Ладно, рассказывать, так уже все. Я ведь и сейчас… на условном.

Клим смотрел – ничто не изменилось в лице учителя.

– Можете не верить, но, с другой стороны, какой смысл мне вас обманывать. Так вот, дело было года два назад, я тогда уже работал на ГОКе и поступил на первый курс, на вечерний…

– Куда именно? – спросил Пташко.

– В университет, на биофак… Однажды в ноябре иду с занятий, часов в одиннадцать. Обычным путем, мимо базы универмага – глухое такое трехэтажное здание. И вдруг вижу – решетка с приямка подвального окна поднята и оттуда слышна какая-то возня… И женский голос, такой, знаете, ужасный, придушенный. Я оглянулся – пустая улица. Рядом валялся ломик, скорее монтировка, должно быть, ею поднимали решетку… Схватил я его и вниз, в этот приямок. Смотрю – огромный подвал, светят синие лампы дежурные, ночные, стеллаж с товаром и тоже – никого. Показалось мне только, что где-то хлопнула дверь. И тут же – сирена на улице, машины…

Ярчук хрустнул пальцами.

– Тут я сглупил: побежал, начал прятаться… хотя, если со стороны посмотреть, что мне там было делать в полночь, с монтировкой в руке? Это при моем-то безупречном отрочестве…

– Но вы же спасали женщину!

– Какую женщину? Никого там не оказалось, кроме меня, все двери внутри были заперты и опечатаны. Словом, загудел я под фанфары.

– Странная история… И что же дальше?

– Получил пять и один уже почти отбыл, когда пришел пересмотр. Оказывается, когда еще шло предварительное, Крынский подключился к делу, с ГОКа дали мне хорошую аттестацию, это повлияло, а главное, условные… Невелика честь, но все-таки лучше.

Ярчук невесело улыбнулся. Теперь Пташко понял, почему его иной раз озадачивал взгляд гостя, жестковатый для двадцатитрехлетнего.

– Я вам верю, – просто сказал учитель. – А как у вас теперь с учебой?

– Восстановлен в списках. Осенью на занятия.

– Да, – Пташко снова выглянул в мастерскую. – Я думаю, что чем больше будет таких людей, как ваш Крынский, тем скорее мы придем к цели. Меня спрашивают иной раз – а что, есть еще люди, которые во что-то верят? Спрашивает не детвора, конечно, а люди, так сказать, умудренные опытом. Которые считают, что все имеет свой масштаб цен. И я отвечаю им – а во что же еще верить? В ворованные деньги, в тряпки, в импортные ваши стенки из прессованной трухи?

Он посмотрел на часы.

– Однако, мы с вами заговорились. Пора мне распускать своих фултонов, иначе весь материал переведут… Так что, если будут затруднения – вы знаете, как меня найти. А с этим делом – может, вы обратитесь в органы?

– Что уж теперь! Они свое сделали, так мне сказал участковый. Кроме того, не люблю, когда на меня косятся из-за моей анкеты. Понимаю, что есть основания, но не люблю.

– Хм… понятно. Все-таки я бы пошел. Дело тут нечисто.

– Я подумаю.

Ярчук пожал крепкую руку учителя и направился к выходу.