Текст книги "Муравьиный лев"
Автор книги: Евгений Филимонов
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
7. Проблема недвижимости
Формальности, формальности… Человек, не отягощенный частной собственностью, и не подозревает, каких трудностей он избежал. Ярчук, однажды, стоя в бесконечной колее просителей за какой-то очередной справкой, услышал историю одного военного, который решил отказаться от своего права наследования, нагнанный этой трясиной бюрократии. Ирония была в том, что для такого отказа потребовалась еще большая возня. Это удержало Клима от следования его примеру.
В конце концов, он собрал все необходимые бумаги в тощую красную папочку и тут же подал объявление в вечернюю газету о продаже дома. Теперь оставалось только ждать.
Губский засмеялся, узнав обо всем этом.
– Есть такие люди – маклеры называются, они тебе все купят, все продадут, квартиру поменяют, машину достанут, женят, наконец, – и за все это возьмут не так уж много. Хочешь, приведу такого человека?
– Не стоит. Я все сделаю сам.
– Смотри ты, какой Самсон! Ну, а как насчет покупателя?
– Буду обязан.
– Знаю одного. Даст хорошую цену.
– Цена стоит в страховом полисе.
– Дурень ты, – Иван Терентьевич взял его за локоть и отвел к гаражу. – Полагаешь, твоя хата кому нужна?
– А что? Ее только как следует починить…
– Бульдозером завалить, вот что с ней сделать надо. И поставить справный дом, комнат на пять-шесть, в два этажа. С гаражом, с ванной, с центральным отоплением. Сад привести в порядок, выезд оборудовать для машины… Сам подумай – дачный поселок, электричка рядом, окружная дорога в ста метрах – вот за что тебе деньги дадут, не за твой шалаш…
– Не беру денег за то, что не заработал.
Губский отодвинулся от него, глядя как на редкостное животное.
– Ты, биолог, того… Не заучился часом? У вас в Сибири все такие?
– Хватает всяких.
– Ну что же… Слушай, что старшие советуют. Ты сирота, родителей у тебя с толстой мошной нет, а ведь свадьбу сыграть захочется на всю Сибирь, – скажи – захочется ведь?
– Еще невесты не приглядел…
– Значит, сестренка замуж выйдет, эти свиристелки быстро вылетают… Сколько ей, говоришь?
– В декабре семнадцать, несовершеннолетняя еще. Я здесь за двоих.
– Тем более. А квартиру – кооперативную, полнометражную? Или машину – пошиковать перед однокашниками, девчонок покатать? Смотри, какая красавица стоит!
В полумраке гаража серебрился хромированный радиатор, будто ощеренная в улыбке пасть со вставными зубами, на полках лежали многочисленные инструменты, канистры, баллоны, запасные части…
– Вы певец благосостояния, Иван Терентьевич… А вон там что у вас за приспособление?
– Где это?
– Вон там. Рукоятка такая, с кольцом.
– А-а, это… это для рихтовки штука такая. Если помнешь машину… чтоб отрихтовать. Томик привез мне на днях.
– Понятно. Что у него за имя – Томик? Томас, что ли?
– Нет, Анатолий его звать, Толик. Он мальчик балованный был, не выговаривал свое имя правильно, все Томик та Томик. Так и привилось…
– Вы давно его семью знаете?
– Порядочно… В общем, ты мне зубы не заговаривай. – Губский опять взял Ярчука за локоть и повел с собой. – Ты уже не ребенок. Понимаешь – надо брать от жизни все, пока можешь.
– Давать тоже кое-что не мешает.
– Ладно, ладно. На днях приведу к тебе человека, поговорите. Только смотри не продешеви.
Клим пожал плечами, не желая спорить. Только что прошла гроза – короткий бурный ливень посреди жаркого дня – и от асфальтовой площадки подымались кверху струйки пара. С деревьев вокруг осыпались частые капли, георгины под верандой сверкали, словно рубиновые, и Ярчуку казалось нелепым в таком сказочном сверканьи рассуждать о возможности левых денег.
Губский всмотрелся в глубину аллеи.
– Ага, Лина идет… И кто же это с ней? Ну, вот… Не может быть – Тонька, собственной персоной! С практики приехала…
Клим обернулся и оцепенел. По влажным плитам дорожки подходили к дому две Лины – одна в брюках и синей куртке, другая в намокшем, облипающем платье…
– Так они же у вас близнецы!
– Спасибо, что сообщил… Еще и причесываются одинаково – Линка у меня в Салоне красоты подвивается, ну и сестру обрабатывает как себя. Чтоб батьку родного запутать… Здравствуй, блудная дочь!
Сестры, намокшие под дождем, хохотали, обувь держали в руках.
– Привет, па, – сказала Тоня довольно холодно. Затем, высвободившись из отцовских рук:
– Здравствуйте. Антонина.
– Клим.
Ярчук глядел в глубину ее глаз и вдруг понял, что уже никогда не сможет спутать сестер.
8. Слуховое окно
Клим заворочался во сне, затем резко сел на диване. Некоторое время сидел, не зажигая света. Глянул на запястье – светящиеся стрелки были на половине второго. Глубокая ночь царила в непроглядной тьме садов, сочилась в окно густой сыростью. Звук на чердаке повторился.
Это были очень тихие шаги, медленное осторожное передвижение. Скрип… тягучее негромкое потрескивание древесины, шаркающий, почти неслышный шум от передвижения чего-то тяжелого наверху… Ярчук потер лоб, прогоняя остатки сна. Стараясь не заскрипеть пружинами дивана, встал, быстро натянул брюки, босиком пробрался в переднюю. Еле заметный шорох доносился из ближнего угла чердака.
Может, коты? Ярчук нащупал кочергу возле печи и сбросил щеколду. Включил свет на кухне – лестница на чердак осветилась через кухонное окно. Выскочил на крыльцо и крикнул:
– Эй, кто там? Выходи!
Он стал в тени груши, невидимый для ночного посетителя. Шум на чердаке замер, затем послышались глухие быстрые шаги, но не к выходу, к зияющему чернотой прямоугольнику на фронтоне, а наоборот, куда-то вглубь чердака. Звякнуло стекло… Затем грохот железной крыши под ногами и шум падения. Климу послышался слабый вскрик.
– Стой!
Он упустил из виду, что можно удрать через слуховое окно, с другой стороны дома. Клим вслепую бежал среди бурьянов, размахивая кочергой, проваливаясь ногами в невидимые рытвины, пока не задел головой за толстый сук. Его швырнуло на землю: некоторое время ничего не было видно, кроме ослепительных, ярких цветных мушек, вдруг заполнивших пространство.
– Стой…
Вдали слышно было, как хлещут ветки по бегущему человеку, все дальше, дальше… Шум доносился уже из осинника. Где-то залаял пес. Ярчук встал, содрогаясь от холода. Шишка на темени вздувалась под пальцами, кочергу он потерял…
Вернувшись домой, Клим зажег керосиновую лампу (фонарика в доме не было) и осмотрел место под слуховым окном. Куст бузины был помят и обломан, в росистой траве виднелись глубокие борозды в направлении леса.
– Будто лось пробежал…
Ярчук недоуменно всматривался в следы. Голова гудела и раскалывалась, когда он влезал на сумрачный захламленный чердак. В пляшущем свете лампы на пыльном полу легко можно было рассмотреть следы – отпечатки рубчатых подошв 37–38 размера. Мальчишка, что ли?
В темном углу монотонно, с ровными паузами поскрипывал сверчок, лишь этот звук вторгался в тишину. Теперь стало ясно, что перетаскивал по перекрытию чердака ночной гость: это был старый, дедовского образца сундук, стоявший раньше под самым скатом крыши, открыть его в том месте и, тем более, заглянуть внутрь было невозможно. Все его содержимое было вывернуто на пол – в основном старая обувь и одежда. Рядом валялась растерзанная кипа старых газет и журналов, пожелтевшие страницы устилали пол. Клим посветил под основанием стропил – так и есть, проводка бывшей сигнализации, белая «лапша», кое-как намотанная на перекладины – исчезла.
– Похоже на запоздалое заметанье следов.
Вид чердака, заполненного сухим, легкосгораемым хламом, навел Клима на мысль, что замести следы здесь проще простого – достаточно чиркнуть спичкой… Значит, было что-то внутри, что не позволило пустить в ход огонь. «Надо будет здесь убрать, – решил Клим, – хотя бы из противопожарных соображений».
Он нащупал в темноте шаткие ступеньки лестницы и начал спускаться вниз. Стояла все та же непроглядная ночь, лишь в крайнем окне мансарды соседнего дома горел тусклый свет, озаряя кроны деревьев мертвенным сиянием.
9. Врач. Тоня
В коридоре поликлиники рядами стояли белые пластиковые стулья, а возле окна, под жидкой пальмой, возвышался гигантских размеров гипсовый бюст какого-то великого медика. Ярчук тщетно ломал голову над тем, кто же это мог быть – многолетние напластования белил, которыми из года в год подновляли выдающуюся личность, безнадежно исказили черты, разве что борода…
– Может, Сеченов?
На стульях расположились немногочисленные старушки, молоденькая мать со спокойно спящим младенцем и крепкий мужик с забинтованной до бедра ногой. Пациенты поглядывали на Клима с неодобрением, как ему показалось; молодой парень в больнице всегда выглядят сомнительно.
– Симулянтом считают, ясное дело, – подумал он, усмехнувшись. – Кем только здесь меня не считают…
– К Божковой кто есть еще? – медсестра высунулась из дверей кабинета. Ярчук оторвался от созерцания бюста и вошел.
– Садитесь, – не поднимая головы от писания, сказала седая стройная женщина. – Фамилия?
– Ярчук. Клим Никандрович.
Теперь только врач подняла глаза на Клима.
– Не родственник случайно?..
Клим объяснил. Божкова слушала, изучающе глядя ему в лицо. У нее были серые красивые глаза за очками с еле заметным дымчатым фильтром.
– Так, так. Значит, у вас никаких жалоб нет?
– Может и есть, но не по медицинской части.
– Ясно. – Божкова деловито собрала бумаги. – Людмила, отнеси в ординаторскую, на сегодня все.
И – Климу, улыбаясь:
– Чуть было на вас карточку не завела.
Медсестра вышла.
– Так что же вас именно интересует, Ярчук?
Клим замялся.
– В основном… как бы сказать… состояние его психики, что ли. Тут некоторые считают, что отец в последнее время немного…
– Тронулся, вы хотите сказать? – Божкова достала из сумочки пачку «Стюардессы» и привычным движением открыла ее. – Чушь. Он был совершенно нормален, как мы с вами.
– Вы так считаете? – Клим достал зажигалку, но Божкова сделала большие глаза – в кабинете врача ведь!
– Потому, что я все-таки невропатолог. И знала его достаточно долго, – она полистала толстую книгу записей, изрядно потрепанную, – с шестьдесят пятого года. Пояснично-крестцовый радикулит – распространенное заболевание. Вам должно быть известно, что эта болезнь не вызывает… помешательства.
– Верно. Но, говорят, он был какой-то странный последнее время.
– Одинокий человек вообще кажется странным обывателям. Я, например… – начала было фразу Божкова и тут же оборвала. – Словом, не ломайте над этим голову. Стопроцентных нормальных людей вообще нет, у каждого какой-то небольшой вывих. И слава богу, что это делает жизнь немного интереснее. Ваш отец был вполне в пределах, пусть вас не пугает какая-то там страшная наследственность.
Божкова встала, собираясь уходить. Клим тоже поднялся.
– Я не только из-за этого. Вы не вспомните, когда видели его в последний раз?
– Когда?.. – врач призадумалась. – Не так уж давно… Месяца полтора назад. Он стоял в коридоре, там. Я еще спросила у него – что, мол, Ярчук, снова прихватило? А он говорит: нет, на этот раз к Прудкому, поранился…
– Кто это – Прудкой?
– Наш хирург.
– Нельзя ли мне и его повидать?
– Он в отпуске до середины сентября. А зачем вам еще и хирург?
– Хочу узнать характер ранения.
– Дотошный вы юноша, – Божкова вновь положила сумочку на стол и подняла трубку телефона.
– Регистратура? Неля, ты? Неля, скажи, пожалуйста, карточки умерших пациентов еще не передали в архив? Нет? Тогда, будь добренька, найти в той стопке Ярчука… да-да, Ярчука, и посмотри последнюю запись. Его принимал Прудкой.
Она держала трубку возле уха и рассеянно играла шариковой ручкой, ожидая ответа; Клим снова отметил, как красива эта седая женщина в очках. Наконец в трубке запищал голосок Нели.
– Да-да. – Божкова начала быстро записывать. – Производственная травма. Ранение мягких тканей правого локтя острым режущим оружием, глубина пореза – 2 сантиметра, длина – 8. Произведена противостолбнячная инъекция, наложены скобки… Спасибо, Неличка.
Она положила трубку и взяла плащ.
– Производственная травма… Это вам что-нибудь дает?
– Кое-что. – Ярчук очнулся от своих мыслей. – Но ваше заключение важнее.
Когда они вышли в коридор, там уже никого не было, лишь санитарка мыла пол, щедро разливая воду, да возле окна одиноко торчал анонимный бюст.
– Кто это у вас? – поинтересовался Клим.
– Луи Пастер. Вы о нем тоже собираете сведения?
– Нет, это уже профессиональный интерес. Я ведь биолог… будущий.
На улице царило теплое солнечное предвечерье, и не верилось, что где-то в это время могут быть страдания, кровь, смерть… Божкова кивнула Ярчуку и уселась в слегка припорошенную пылью машину с красным крестом на борту. Клим поглядел вслед убегавшей по безлюдной улице машине и недоумевал – почему у него сейчас, несмотря ни на что, такое славное настроение. И тут же понял – сегодня вечером встреча с Тоней.
* * *
– Когда-то мы с Линкой целыми днями не слезали с этого тандема. Объездили все вокруг. Однажды добрались почти до водохранилища – это отсюда почти в семидесяти километрах. Лет до четырнадцати мы были неразлучны.
– А потом?
Клим вертел педали чересчур быстро для подъема; горячее дыхание запыхавшейся Тони обжигало затылок.
– А потом наши увлечения разошлись… Лина пошла в танцкласс на Крымской улице. А я занялась плаванием. Получила разряд, а дальше дело не пошло. Вы ведь тоже занимались спортом?
– Почему вы так подумали?
– Ну-у, по многим признакам… А каким видом?
– Всеми понемногу, – уклончиво ответил Ярчук.
Некоторое время они молча неслись по песчаной утоптанной тропке. Затем Тоня возобновила разговор.
– Как там продвигается ваша продажа?
– Еще никак. Иван Терентьевич обещал покупателя. Мне хотелось бы со всем этим разделаться до начала учебного года. Сестричку надо собрать в последний класс, да и самому пора… в альма матерь…
Клим уже знал, что Тоня учится в юридическом и зимой дома почти не бывает, предпочитая жить в городе у какой-то подруги. Было заметно, что отношения ее с отцом отдавали прохладой, а вот сестру она любила больше, что среди близнецов не редкость.
Тандем выехал на опушку мелколесья. Ярчук остановил велосипед и держал его, пока Тоня спешивалась. Лес заканчивался на вершине огромного холма, отсюда виден был распластавшийся вдалеке город – заводы, дома, ступенчатый небоскреб вокруг центральной площади…
– Вот, – сказала Тоня, – это все – моя родина, мой город. Видите это желтое здание? За ним сразу – институт, рядом общежитие, дальше – театр драмы, еще левее дом, где я живу с Милой, а возле того моста…
Что находилось возле моста, Клим так и не узнал. Неожиданно для самого себя он взял Тоню за плечи, и она безвольно, будто нехотя повернулась к нему – глаза полузакрыты, губы – ярким, влекущим цветком…
Тандем упал на бок, лишенный поддержки; на сухой траве стрекотали, трещали, прыгали сотни кузнечиков…
…Тоня глянула на него снизу вверх потемневшими глазами.
– У вас на Востоке так водится? Впрочем, у нас тоже…
Клим смолчал. Ему не хотелось сейчас ни о чем говорить. В приближении сумерек первая цикада робко заскрипела где-то в кустах. Тоня сидела, обхватив колени, прислонившись к нему, но, казалось, была далеко…
– Откуда это у тебя? – вдруг показала она глазами на локоть Клима.
– А, это… – Он смутился, убрал руку. – Это давно было сделано… Знак моей непутевой юности, – он твердо встретил Тонин взгляд, – и несколько подмоченного прошлого. Совершеннолетие я встречал в колонии.
– Что ты! Наверное, по ошибке?
– Нет. – Клим все еще держал руку у Тони на плече, хотя (он чувствовал) с тем же успехом она могла лежать на стволе ивы. – Вполне справедливо, за дело. Да ты не бойся, никого я не спровадил на тот свет. В результате как раз наоборот получилось…
– Как это – наоборот?
Тоня привстала на колени, тревожно смотрела ему в лицо.
– Так… наоборот. Сам человеком стал. Во всяком случае понял, какой в этом содержится смысл… Однако, пойдем. Я вижу, тебя все это немного расстроило.
Они поднялись с травы, и Клим отряхнул Тонины брюки – отчужденно, как малознакомый. И в самом деле, ведь они знают друг друга три дня…
– Поехали? – его голос казался сухим и далеким.
– Сейчас… Если бы ты мне был просто… ну, скажем, парень, как у нас говорят, я бы и внимания не обратила. Всякое бывает в жизни, и даже, может, кому любопытно покажется… А мне не интересно все это… а просто больно. За тебя, за то, что не была рядом… чтоб тебя уберечь. Ах, Клим, как все запуталось, – вдруг непонятно пожаловалась она. И внезапно спросила: – О чем ты говорил с отцом?
– О разном… В основном насчет того, как лучше распорядиться наследством.
– Это его конек. – Тоня поправляла волосы, в закатном свете она была словно пурпурная статуэтка. – Не следует мне это говорить… как дочери, но ты не особенно ему доверяй. У отца на первом месте свои интересы.
– Я не особенно доверчивый.
Тоня легонько повернула его лицо к себе.
– Ты похож на Ярчука, теперь я это вижу. Я с ним дружила.
– Да ну!
– Он со мной возился, еще с маленькой. А на Лину внимания не обращал, она даже ревновала. Знаешь, как дети ревнивы… Делал качели, катал на машине.
– У него была машина?
– Была одно время, «запорожец» самого первого выпуска. У него, я думаю, тогда водились деньги, но не долго. Он быстро все спускал… А машину продал какому-то инвалиду.
– Инвалиду ведь не управиться с обычной машиной?
– Ему долго было переделать, что ли? Словом, меня катать уже не было на чем, а он еще и запил… Тоже, правда, ненадолго.
– Я слышал об этом его увлечении, – мрачно подтвердил Клим. Он подошел к лежащему тандему и поднял его за седло. – А этого инвалида ты не знаешь?
Тоня наморщила лоб.
– Дай припомнить… кажется, видела, и не так давно… Ага, вспомнила! Видела на той неделе, и не его, а саму машину. Она стояла на обочине, возле почты, рядом с нашим общежитием. Я шла с практики, смотрю – знакомая вмятина на крыле!
– А ты не ошиблась? Ведь столько лет прошло?
Клим держал тандем, пока Тоня взбиралась на седло.
– Что ты! Ведь ту вмятину я сама сделала, в отсутствие Ярчука. Завела машину и ткнула ее в столб крылом. Мне тогда так перепало от мамы – запомнила на всю жизнь.
– Мама не показалась мне такой грозной.
– Она раньше была другой…
Велосипед катил вдоль гладкого проселка среди жесткой рыжей стерни. Тоня прижалась щекой к спине Клима; они медленно ехали в сторону города.
10. Юниор Соколовский
У зеркальной витрины собралась жиденькая толпа. За полированными стеклами похаживал, словно волк в клетке, молодчик с желтыми кудрями. Он демонстрировал клетчатое демисезонное пальто местного производства.
Ярчук приблизился к девушке с мегафоном, увлеченно декламировавшей сопроводительный текст. Дождавшись паузы, спросил:
– Как бы мне увидеть Олега Соколовского?
– Олега? Вот же он, перед вами. Сейчас закончит демонстрацию этой модели, и можете поговорить в раздевалке. Но времени у него мало.
Соколовский расстегнул пальто и показал стеганую подкладку: она была теплой и снималась. Публика равнодушно смотрела на все эти хитрости. Когда манекенщик выбрался из витрины, девушка позвала его:
– Олег, к тебе.
Юниор обернулся, встряхнув желтыми космами. Клим подошел.
– Я по одному делу…
– Идем. Только быстро, у меня еще одна модель.
По узкому служебному коридору они прошли в раздевалку. Там было неуютно, намусорено и голо: металлические шкафы для одежды стояли вдоль стен. На скамье напротив переодевался чернявый одутловатый паренек, скорее всего, тот самый друг Соколовского, о котором говорил школьный сторож. За перегородкой из сухой штукатурки слышался девичий смех и шуршанье платьев.
– Тёлок пригнали в пять раз больше, чем нас. На каждую по три модели, а нам по шесть на брата. Можешь при нем, свой человек.
«Свой человек» ухмыльнулся и встал. Вытащил из железного шкафа сияющий искусственным мехом полушубок. Соколовский тем временем раздевался со скоростью нетерпеливого любовника.
– Так что там за дело? – глухо спросил он сквозь свитер, что стаскивал через голову.
– Насчет Ярчука.
– Как это? – юниор на миг даже приостановил раздевание. – Он же недавно откорковал?
Соколовский практиковал цинизм бывалого мальчика.
– Вот так, Стась, живешь, меряешь перед чертями всякое фуфло – и вдруг накрылся! Как жил, что имел – все пропало.
– Хорошие лейблы клепал Данилыч, – отозвался Стась.
– Ну да, ярлыки. Как он там их делал, фотоспособом, что ли – а шли как штатские. Как из Штатов прямиком, – пояснил он недоумевающему Климу.
– Понятно. Но я не насчет лейблов. У меня приватный вопрос…
Ярчук покосился на Стася, но в этот момент девушка с мегафоном влетела в раздевалку и за руку буквально выдернула его наружу. Разговору больше никто не мешал.
– Я его сын. Надо кой-что выяснить с его старыми друзьями.
Соколовский насторожился.
– Так что? Хочешь за него стать?
– Вроде того.
– Только не темни. Ты что, из ментов?
– Легче, ты…
– А что? Вокруг-около топчешься. В наших делах нюхаешь.
– В делах?
– Ну да, в наших, фарцовых. Я тебе сразу говорю – есть у тебя к нам интерес – выкладывай. Нет интереса – бывай, у меня дела, время нет.
Все это он излагал, уже поправляя галстук перед облупленным зеркалом. Очевидно, юный фарцовщик имел какой-то образец для подражания, из высших сфер. Ярчук решил припомнить ему когда-нибудь эту нотацию.
– Думаю, ты имеешь выход на нужных людей.
– Это не разговор. Что ты мне обеспечишь?
– Смотря по делу.
Юниор в темно-красном вечернем костюме сверлил взглядом Ярчука.
– Ладно, так и быть, я парень рисковый. В среду, скажем, к семи, сойдемся в «Колобке» и все там обговорим. Годится?
– Договорились.
– Ну, бывай. А то тёлки все кончились, мне на помост пора.