Текст книги "Муравьиный лев"

Автор книги: Евгений Филимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

7. Проблема недвижимости

Формальности, формальности… Человек, не отягощенный частной собственностью, и не подозревает, каких трудностей он избежал. Ярчук, однажды, стоя в бесконечной колее просителей за какой-то очередной справкой, услышал историю одного военного, который решил отказаться от своего права наследования, нагнанный этой трясиной бюрократии. Ирония была в том, что для такого отказа потребовалась еще большая возня. Это удержало Клима от следования его примеру.

В конце концов, он собрал все необходимые бумаги в тощую красную папочку и тут же подал объявление в вечернюю газету о продаже дома. Теперь оставалось только ждать.

Губский засмеялся, узнав обо всем этом.

– Есть такие люди – маклеры называются, они тебе все купят, все продадут, квартиру поменяют, машину достанут, женят, наконец, – и за все это возьмут не так уж много. Хочешь, приведу такого человека?

– Не стоит. Я все сделаю сам.

– Смотри ты, какой Самсон! Ну, а как насчет покупателя?

– Буду обязан.

– Знаю одного. Даст хорошую цену.

– Цена стоит в страховом полисе.

– Дурень ты, – Иван Терентьевич взял его за локоть и отвел к гаражу. – Полагаешь, твоя хата кому нужна?

– А что? Ее только как следует починить…

– Бульдозером завалить, вот что с ней сделать надо. И поставить справный дом, комнат на пять-шесть, в два этажа. С гаражом, с ванной, с центральным отоплением. Сад привести в порядок, выезд оборудовать для машины… Сам подумай – дачный поселок, электричка рядом, окружная дорога в ста метрах – вот за что тебе деньги дадут, не за твой шалаш…

– Не беру денег за то, что не заработал.

Губский отодвинулся от него, глядя как на редкостное животное.

– Ты, биолог, того… Не заучился часом? У вас в Сибири все такие?

– Хватает всяких.

– Ну что же… Слушай, что старшие советуют. Ты сирота, родителей у тебя с толстой мошной нет, а ведь свадьбу сыграть захочется на всю Сибирь, – скажи – захочется ведь?

– Еще невесты не приглядел…

– Значит, сестренка замуж выйдет, эти свиристелки быстро вылетают… Сколько ей, говоришь?

– В декабре семнадцать, несовершеннолетняя еще. Я здесь за двоих.

– Тем более. А квартиру – кооперативную, полнометражную? Или машину – пошиковать перед однокашниками, девчонок покатать? Смотри, какая красавица стоит!

В полумраке гаража серебрился хромированный радиатор, будто ощеренная в улыбке пасть со вставными зубами, на полках лежали многочисленные инструменты, канистры, баллоны, запасные части…

– Вы певец благосостояния, Иван Терентьевич… А вон там что у вас за приспособление?

– Где это?

– Вон там. Рукоятка такая, с кольцом.

– А-а, это… это для рихтовки штука такая. Если помнешь машину… чтоб отрихтовать. Томик привез мне на днях.

– Понятно. Что у него за имя – Томик? Томас, что ли?

– Нет, Анатолий его звать, Толик. Он мальчик балованный был, не выговаривал свое имя правильно, все Томик та Томик. Так и привилось…

– Вы давно его семью знаете?

– Порядочно… В общем, ты мне зубы не заговаривай. – Губский опять взял Ярчука за локоть и повел с собой. – Ты уже не ребенок. Понимаешь – надо брать от жизни все, пока можешь.

– Давать тоже кое-что не мешает.

– Ладно, ладно. На днях приведу к тебе человека, поговорите. Только смотри не продешеви.

Клим пожал плечами, не желая спорить. Только что прошла гроза – короткий бурный ливень посреди жаркого дня – и от асфальтовой площадки подымались кверху струйки пара. С деревьев вокруг осыпались частые капли, георгины под верандой сверкали, словно рубиновые, и Ярчуку казалось нелепым в таком сказочном сверканьи рассуждать о возможности левых денег.

Губский всмотрелся в глубину аллеи.

– Ага, Лина идет… И кто же это с ней? Ну, вот… Не может быть – Тонька, собственной персоной! С практики приехала…

Клим обернулся и оцепенел. По влажным плитам дорожки подходили к дому две Лины – одна в брюках и синей куртке, другая в намокшем, облипающем платье…

– Так они же у вас близнецы!

– Спасибо, что сообщил… Еще и причесываются одинаково – Линка у меня в Салоне красоты подвивается, ну и сестру обрабатывает как себя. Чтоб батьку родного запутать… Здравствуй, блудная дочь!

Сестры, намокшие под дождем, хохотали, обувь держали в руках.

– Привет, па, – сказала Тоня довольно холодно. Затем, высвободившись из отцовских рук:

– Здравствуйте. Антонина.

– Клим.

Ярчук глядел в глубину ее глаз и вдруг понял, что уже никогда не сможет спутать сестер.

8. Слуховое окно

Клим заворочался во сне, затем резко сел на диване. Некоторое время сидел, не зажигая света. Глянул на запястье – светящиеся стрелки были на половине второго. Глубокая ночь царила в непроглядной тьме садов, сочилась в окно густой сыростью. Звук на чердаке повторился.

Это были очень тихие шаги, медленное осторожное передвижение. Скрип… тягучее негромкое потрескивание древесины, шаркающий, почти неслышный шум от передвижения чего-то тяжелого наверху… Ярчук потер лоб, прогоняя остатки сна. Стараясь не заскрипеть пружинами дивана, встал, быстро натянул брюки, босиком пробрался в переднюю. Еле заметный шорох доносился из ближнего угла чердака.

Может, коты? Ярчук нащупал кочергу возле печи и сбросил щеколду. Включил свет на кухне – лестница на чердак осветилась через кухонное окно. Выскочил на крыльцо и крикнул:

– Эй, кто там? Выходи!

Он стал в тени груши, невидимый для ночного посетителя. Шум на чердаке замер, затем послышались глухие быстрые шаги, но не к выходу, к зияющему чернотой прямоугольнику на фронтоне, а наоборот, куда-то вглубь чердака. Звякнуло стекло… Затем грохот железной крыши под ногами и шум падения. Климу послышался слабый вскрик.

– Стой!

Он упустил из виду, что можно удрать через слуховое окно, с другой стороны дома. Клим вслепую бежал среди бурьянов, размахивая кочергой, проваливаясь ногами в невидимые рытвины, пока не задел головой за толстый сук. Его швырнуло на землю: некоторое время ничего не было видно, кроме ослепительных, ярких цветных мушек, вдруг заполнивших пространство.

– Стой…

Вдали слышно было, как хлещут ветки по бегущему человеку, все дальше, дальше… Шум доносился уже из осинника. Где-то залаял пес. Ярчук встал, содрогаясь от холода. Шишка на темени вздувалась под пальцами, кочергу он потерял…

Вернувшись домой, Клим зажег керосиновую лампу (фонарика в доме не было) и осмотрел место под слуховым окном. Куст бузины был помят и обломан, в росистой траве виднелись глубокие борозды в направлении леса.

– Будто лось пробежал…

Ярчук недоуменно всматривался в следы. Голова гудела и раскалывалась, когда он влезал на сумрачный захламленный чердак. В пляшущем свете лампы на пыльном полу легко можно было рассмотреть следы – отпечатки рубчатых подошв 37–38 размера. Мальчишка, что ли?

В темном углу монотонно, с ровными паузами поскрипывал сверчок, лишь этот звук вторгался в тишину. Теперь стало ясно, что перетаскивал по перекрытию чердака ночной гость: это был старый, дедовского образца сундук, стоявший раньше под самым скатом крыши, открыть его в том месте и, тем более, заглянуть внутрь было невозможно. Все его содержимое было вывернуто на пол – в основном старая обувь и одежда. Рядом валялась растерзанная кипа старых газет и журналов, пожелтевшие страницы устилали пол. Клим посветил под основанием стропил – так и есть, проводка бывшей сигнализации, белая «лапша», кое-как намотанная на перекладины – исчезла.

– Похоже на запоздалое заметанье следов.

Вид чердака, заполненного сухим, легкосгораемым хламом, навел Клима на мысль, что замести следы здесь проще простого – достаточно чиркнуть спичкой… Значит, было что-то внутри, что не позволило пустить в ход огонь. «Надо будет здесь убрать, – решил Клим, – хотя бы из противопожарных соображений».

Он нащупал в темноте шаткие ступеньки лестницы и начал спускаться вниз. Стояла все та же непроглядная ночь, лишь в крайнем окне мансарды соседнего дома горел тусклый свет, озаряя кроны деревьев мертвенным сиянием.

9. Врач. Тоня

В коридоре поликлиники рядами стояли белые пластиковые стулья, а возле окна, под жидкой пальмой, возвышался гигантских размеров гипсовый бюст какого-то великого медика. Ярчук тщетно ломал голову над тем, кто же это мог быть – многолетние напластования белил, которыми из года в год подновляли выдающуюся личность, безнадежно исказили черты, разве что борода…

– Может, Сеченов?

На стульях расположились немногочисленные старушки, молоденькая мать со спокойно спящим младенцем и крепкий мужик с забинтованной до бедра ногой. Пациенты поглядывали на Клима с неодобрением, как ему показалось; молодой парень в больнице всегда выглядят сомнительно.

– Симулянтом считают, ясное дело, – подумал он, усмехнувшись. – Кем только здесь меня не считают…

– К Божковой кто есть еще? – медсестра высунулась из дверей кабинета. Ярчук оторвался от созерцания бюста и вошел.

– Садитесь, – не поднимая головы от писания, сказала седая стройная женщина. – Фамилия?

– Ярчук. Клим Никандрович.

Теперь только врач подняла глаза на Клима.

– Не родственник случайно?..

Клим объяснил. Божкова слушала, изучающе глядя ему в лицо. У нее были серые красивые глаза за очками с еле заметным дымчатым фильтром.

– Так, так. Значит, у вас никаких жалоб нет?

– Может и есть, но не по медицинской части.

– Ясно. – Божкова деловито собрала бумаги. – Людмила, отнеси в ординаторскую, на сегодня все.

И – Климу, улыбаясь:

– Чуть было на вас карточку не завела.

Медсестра вышла.

– Так что же вас именно интересует, Ярчук?

Клим замялся.

– В основном… как бы сказать… состояние его психики, что ли. Тут некоторые считают, что отец в последнее время немного…

– Тронулся, вы хотите сказать? – Божкова достала из сумочки пачку «Стюардессы» и привычным движением открыла ее. – Чушь. Он был совершенно нормален, как мы с вами.

– Вы так считаете? – Клим достал зажигалку, но Божкова сделала большие глаза – в кабинете врача ведь!

– Потому, что я все-таки невропатолог. И знала его достаточно долго, – она полистала толстую книгу записей, изрядно потрепанную, – с шестьдесят пятого года. Пояснично-крестцовый радикулит – распространенное заболевание. Вам должно быть известно, что эта болезнь не вызывает… помешательства.

– Верно. Но, говорят, он был какой-то странный последнее время.

– Одинокий человек вообще кажется странным обывателям. Я, например… – начала было фразу Божкова и тут же оборвала. – Словом, не ломайте над этим голову. Стопроцентных нормальных людей вообще нет, у каждого какой-то небольшой вывих. И слава богу, что это делает жизнь немного интереснее. Ваш отец был вполне в пределах, пусть вас не пугает какая-то там страшная наследственность.

Божкова встала, собираясь уходить. Клим тоже поднялся.

– Я не только из-за этого. Вы не вспомните, когда видели его в последний раз?

– Когда?.. – врач призадумалась. – Не так уж давно… Месяца полтора назад. Он стоял в коридоре, там. Я еще спросила у него – что, мол, Ярчук, снова прихватило? А он говорит: нет, на этот раз к Прудкому, поранился…

– Кто это – Прудкой?

– Наш хирург.

– Нельзя ли мне и его повидать?

– Он в отпуске до середины сентября. А зачем вам еще и хирург?

– Хочу узнать характер ранения.

– Дотошный вы юноша, – Божкова вновь положила сумочку на стол и подняла трубку телефона.

– Регистратура? Неля, ты? Неля, скажи, пожалуйста, карточки умерших пациентов еще не передали в архив? Нет? Тогда, будь добренька, найти в той стопке Ярчука… да-да, Ярчука, и посмотри последнюю запись. Его принимал Прудкой.

Она держала трубку возле уха и рассеянно играла шариковой ручкой, ожидая ответа; Клим снова отметил, как красива эта седая женщина в очках. Наконец в трубке запищал голосок Нели.

– Да-да. – Божкова начала быстро записывать. – Производственная травма. Ранение мягких тканей правого локтя острым режущим оружием, глубина пореза – 2 сантиметра, длина – 8. Произведена противостолбнячная инъекция, наложены скобки… Спасибо, Неличка.

Она положила трубку и взяла плащ.

– Производственная травма… Это вам что-нибудь дает?

– Кое-что. – Ярчук очнулся от своих мыслей. – Но ваше заключение важнее.

Когда они вышли в коридор, там уже никого не было, лишь санитарка мыла пол, щедро разливая воду, да возле окна одиноко торчал анонимный бюст.

– Кто это у вас? – поинтересовался Клим.

– Луи Пастер. Вы о нем тоже собираете сведения?

– Нет, это уже профессиональный интерес. Я ведь биолог… будущий.

На улице царило теплое солнечное предвечерье, и не верилось, что где-то в это время могут быть страдания, кровь, смерть… Божкова кивнула Ярчуку и уселась в слегка припорошенную пылью машину с красным крестом на борту. Клим поглядел вслед убегавшей по безлюдной улице машине и недоумевал – почему у него сейчас, несмотря ни на что, такое славное настроение. И тут же понял – сегодня вечером встреча с Тоней.

* * *

– Когда-то мы с Линкой целыми днями не слезали с этого тандема. Объездили все вокруг. Однажды добрались почти до водохранилища – это отсюда почти в семидесяти километрах. Лет до четырнадцати мы были неразлучны.

– А потом?

Клим вертел педали чересчур быстро для подъема; горячее дыхание запыхавшейся Тони обжигало затылок.

– А потом наши увлечения разошлись… Лина пошла в танцкласс на Крымской улице. А я занялась плаванием. Получила разряд, а дальше дело не пошло. Вы ведь тоже занимались спортом?

– Почему вы так подумали?

– Ну-у, по многим признакам… А каким видом?

– Всеми понемногу, – уклончиво ответил Ярчук.

Некоторое время они молча неслись по песчаной утоптанной тропке. Затем Тоня возобновила разговор.

– Как там продвигается ваша продажа?

– Еще никак. Иван Терентьевич обещал покупателя. Мне хотелось бы со всем этим разделаться до начала учебного года. Сестричку надо собрать в последний класс, да и самому пора… в альма матерь…

Клим уже знал, что Тоня учится в юридическом и зимой дома почти не бывает, предпочитая жить в городе у какой-то подруги. Было заметно, что отношения ее с отцом отдавали прохладой, а вот сестру она любила больше, что среди близнецов не редкость.

Тандем выехал на опушку мелколесья. Ярчук остановил велосипед и держал его, пока Тоня спешивалась. Лес заканчивался на вершине огромного холма, отсюда виден был распластавшийся вдалеке город – заводы, дома, ступенчатый небоскреб вокруг центральной площади…

– Вот, – сказала Тоня, – это все – моя родина, мой город. Видите это желтое здание? За ним сразу – институт, рядом общежитие, дальше – театр драмы, еще левее дом, где я живу с Милой, а возле того моста…

Что находилось возле моста, Клим так и не узнал. Неожиданно для самого себя он взял Тоню за плечи, и она безвольно, будто нехотя повернулась к нему – глаза полузакрыты, губы – ярким, влекущим цветком…

Тандем упал на бок, лишенный поддержки; на сухой траве стрекотали, трещали, прыгали сотни кузнечиков…

…Тоня глянула на него снизу вверх потемневшими глазами.

– У вас на Востоке так водится? Впрочем, у нас тоже…

Клим смолчал. Ему не хотелось сейчас ни о чем говорить. В приближении сумерек первая цикада робко заскрипела где-то в кустах. Тоня сидела, обхватив колени, прислонившись к нему, но, казалось, была далеко…

– Откуда это у тебя? – вдруг показала она глазами на локоть Клима.

– А, это… – Он смутился, убрал руку. – Это давно было сделано… Знак моей непутевой юности, – он твердо встретил Тонин взгляд, – и несколько подмоченного прошлого. Совершеннолетие я встречал в колонии.

– Что ты! Наверное, по ошибке?

– Нет. – Клим все еще держал руку у Тони на плече, хотя (он чувствовал) с тем же успехом она могла лежать на стволе ивы. – Вполне справедливо, за дело. Да ты не бойся, никого я не спровадил на тот свет. В результате как раз наоборот получилось…

– Как это – наоборот?

Тоня привстала на колени, тревожно смотрела ему в лицо.

– Так… наоборот. Сам человеком стал. Во всяком случае понял, какой в этом содержится смысл… Однако, пойдем. Я вижу, тебя все это немного расстроило.

Они поднялись с травы, и Клим отряхнул Тонины брюки – отчужденно, как малознакомый. И в самом деле, ведь они знают друг друга три дня…

– Поехали? – его голос казался сухим и далеким.

– Сейчас… Если бы ты мне был просто… ну, скажем, парень, как у нас говорят, я бы и внимания не обратила. Всякое бывает в жизни, и даже, может, кому любопытно покажется… А мне не интересно все это… а просто больно. За тебя, за то, что не была рядом… чтоб тебя уберечь. Ах, Клим, как все запуталось, – вдруг непонятно пожаловалась она. И внезапно спросила: – О чем ты говорил с отцом?

– О разном… В основном насчет того, как лучше распорядиться наследством.

– Это его конек. – Тоня поправляла волосы, в закатном свете она была словно пурпурная статуэтка. – Не следует мне это говорить… как дочери, но ты не особенно ему доверяй. У отца на первом месте свои интересы.

– Я не особенно доверчивый.

Тоня легонько повернула его лицо к себе.

– Ты похож на Ярчука, теперь я это вижу. Я с ним дружила.

– Да ну!

– Он со мной возился, еще с маленькой. А на Лину внимания не обращал, она даже ревновала. Знаешь, как дети ревнивы… Делал качели, катал на машине.

– У него была машина?

– Была одно время, «запорожец» самого первого выпуска. У него, я думаю, тогда водились деньги, но не долго. Он быстро все спускал… А машину продал какому-то инвалиду.

– Инвалиду ведь не управиться с обычной машиной?

– Ему долго было переделать, что ли? Словом, меня катать уже не было на чем, а он еще и запил… Тоже, правда, ненадолго.

– Я слышал об этом его увлечении, – мрачно подтвердил Клим. Он подошел к лежащему тандему и поднял его за седло. – А этого инвалида ты не знаешь?

Тоня наморщила лоб.

– Дай припомнить… кажется, видела, и не так давно… Ага, вспомнила! Видела на той неделе, и не его, а саму машину. Она стояла на обочине, возле почты, рядом с нашим общежитием. Я шла с практики, смотрю – знакомая вмятина на крыле!

– А ты не ошиблась? Ведь столько лет прошло?

Клим держал тандем, пока Тоня взбиралась на седло.

– Что ты! Ведь ту вмятину я сама сделала, в отсутствие Ярчука. Завела машину и ткнула ее в столб крылом. Мне тогда так перепало от мамы – запомнила на всю жизнь.

– Мама не показалась мне такой грозной.

– Она раньше была другой…

Велосипед катил вдоль гладкого проселка среди жесткой рыжей стерни. Тоня прижалась щекой к спине Клима; они медленно ехали в сторону города.

10. Юниор Соколовский

У зеркальной витрины собралась жиденькая толпа. За полированными стеклами похаживал, словно волк в клетке, молодчик с желтыми кудрями. Он демонстрировал клетчатое демисезонное пальто местного производства.

Ярчук приблизился к девушке с мегафоном, увлеченно декламировавшей сопроводительный текст. Дождавшись паузы, спросил:

– Как бы мне увидеть Олега Соколовского?

– Олега? Вот же он, перед вами. Сейчас закончит демонстрацию этой модели, и можете поговорить в раздевалке. Но времени у него мало.

Соколовский расстегнул пальто и показал стеганую подкладку: она была теплой и снималась. Публика равнодушно смотрела на все эти хитрости. Когда манекенщик выбрался из витрины, девушка позвала его:

– Олег, к тебе.

Юниор обернулся, встряхнув желтыми космами. Клим подошел.

– Я по одному делу…

– Идем. Только быстро, у меня еще одна модель.

По узкому служебному коридору они прошли в раздевалку. Там было неуютно, намусорено и голо: металлические шкафы для одежды стояли вдоль стен. На скамье напротив переодевался чернявый одутловатый паренек, скорее всего, тот самый друг Соколовского, о котором говорил школьный сторож. За перегородкой из сухой штукатурки слышался девичий смех и шуршанье платьев.

– Тёлок пригнали в пять раз больше, чем нас. На каждую по три модели, а нам по шесть на брата. Можешь при нем, свой человек.

«Свой человек» ухмыльнулся и встал. Вытащил из железного шкафа сияющий искусственным мехом полушубок. Соколовский тем временем раздевался со скоростью нетерпеливого любовника.

– Так что там за дело? – глухо спросил он сквозь свитер, что стаскивал через голову.

– Насчет Ярчука.

– Как это? – юниор на миг даже приостановил раздевание. – Он же недавно откорковал?

Соколовский практиковал цинизм бывалого мальчика.

– Вот так, Стась, живешь, меряешь перед чертями всякое фуфло – и вдруг накрылся! Как жил, что имел – все пропало.

– Хорошие лейблы клепал Данилыч, – отозвался Стась.

– Ну да, ярлыки. Как он там их делал, фотоспособом, что ли – а шли как штатские. Как из Штатов прямиком, – пояснил он недоумевающему Климу.

– Понятно. Но я не насчет лейблов. У меня приватный вопрос…

Ярчук покосился на Стася, но в этот момент девушка с мегафоном влетела в раздевалку и за руку буквально выдернула его наружу. Разговору больше никто не мешал.

– Я его сын. Надо кой-что выяснить с его старыми друзьями.

Соколовский насторожился.

– Так что? Хочешь за него стать?

– Вроде того.

– Только не темни. Ты что, из ментов?

– Легче, ты…

– А что? Вокруг-около топчешься. В наших делах нюхаешь.

– В делах?

– Ну да, в наших, фарцовых. Я тебе сразу говорю – есть у тебя к нам интерес – выкладывай. Нет интереса – бывай, у меня дела, время нет.

Все это он излагал, уже поправляя галстук перед облупленным зеркалом. Очевидно, юный фарцовщик имел какой-то образец для подражания, из высших сфер. Ярчук решил припомнить ему когда-нибудь эту нотацию.

– Думаю, ты имеешь выход на нужных людей.

– Это не разговор. Что ты мне обеспечишь?

– Смотря по делу.

Юниор в темно-красном вечернем костюме сверлил взглядом Ярчука.

– Ладно, так и быть, я парень рисковый. В среду, скажем, к семи, сойдемся в «Колобке» и все там обговорим. Годится?

– Договорились.

– Ну, бывай. А то тёлки все кончились, мне на помост пора.