Текст книги "Муравьиный лев"

Автор книги: Евгений Филимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

18. Разговор с Катей

Название родного города перекрыло шум в зале междугородки. Ярчук очнулся от дремоты, вскочил с кресла и занял крайнюю кабину. В трубке слышался монотонный гул и на фоне его – далекий писклявый диалог, будто где-то на Марсе переговаривались два комара.

– Катя!

– Да? Я слушаю! – закричала вдруг Катя в самое его ухо.

– Привет, сестренка! Не ори особенно, тебя прекрасно слышно. Как там дела?

– Все в порядке, Климчик! Я прошла в техникум. С первого сентября – в колхоз.

В голосе сестры было столько ликования, будто дождливый сентябрь на картофельных полях мог сравниться с невесть какой удачей.

– Поздравляю, Катька! Ты хоть там одна управляешься?

– Нефедовы помогают, не волнуйся. Что там у тебя с этим самым… с наследством?

– Скоро разделаюсь. – Клим повернулся, чтобы прикрыть дверь и заметил краем глаза, как вскинулась газета под замшевой кепочкой. Так-так, значит, контролируете. Он снова повернулся спиной к залу и громко заорал в трубку:

– В порядке, Катюш! Двадцать восьмого оформим купчую – и с плеч долой! Жди с подарками!

– Ты сам-то чего орешь? – удивилась сестренка. – Весь город разбудишь, у нас тут уже начало двенадцатого.

– Это я от радости, – Ярчук заметил, как молодчик в замшевой кепке с деловитым видом вышел из переговорного пункта. Он прикрыл дверь.

– Теперь слушай внимательно.

– Да-да!

– Заглянешь к тетке Ниле в шкатулку, знаешь, в ту…

– Она ее прятала. Помнишь, какой скандал был, когда я, маленькая, полезла туда?

– Ты уже не маленькая, полезь незаметно. Старушка простит.

– Не хочется.

– Надо, Катька. Там должны быть такие штуки…

– Какие?

– Ну… корешки от переводов. – Клим совсем понизил голос. – Переводы отсюда, от отца!

– Не может быть!

– Проверь, я думаю, она их не выбросила… Теперь ясно, откуда взялась та твоя шубейка… мой велосипед. В общем, напиши, сколько их там и общую сумму. И еще одна большая просьба…

Клим оглянулся. Молодчик в кепке маячил за его спиной.

– Свяжись с Крынским, пусть сделает запрос…

Остальное Клим почти прошептал.

– Ну и связь, – буркнула Катя в тысячекилометровой дали. – Еле разобрала. Что ты там опять затеваешь?

– Дома все расскажу! – громко сообщил Клим. – Так что же тебе привезти?

– Поговорили? – вмешалась телефонистка.

– Вы бы лучше за линией следили, вон у вас какая слышимость. Братик, я за тебя беспокоюсь. Возвращайся скорее, Клим!

– Хорошо. Все, сестренка? Тогда пока, не скучай!

– До свиданья! Клим…

– Закончили, – сказала телефонистка.

– А, ч-черт! Не могла подержать еще секунд десять!

Ярчук вышел из кабины и направился прямиком к переходу, возле которого сгрудились машины на красный свет, словно волы. Молодчик вышел на крыльцо почты и мельком глянул вслед. Затем, не спеша, снял трубку и набрал номер.

19. Одиночество молодого человека

Радио пиликало какую-то усыпляющую мелодию. Клим сумерничал, не зажигая света. Его охватила хандра.

Мне не нравится здесь, думал он. Мне не нравится этот тоскливый дом с привиденьями на чердаке, не нравится темная загадка с гибелью человека, давшего мне жизнь… Но его жизнь мне тоже не нравится. Мне не нравится также сосед Губский и его племяш. Мне не нравится этот крот, что регулярно роется у меня в саду, не нравится металлоискатель в гараже у соседа – такой у нас разбирали на курсах ПВО. Мне не по нраву хоровод, что начинает вырисовываться вокруг. Не нравится этот покупатель, от него несет фальшью. Мне тут, вообще, ничто не нравится. Кроме Тони, но вот следы… И где она, в самом деле?

Беспокойство о Тоне остро кольнуло; Ярчук лишь теперь начал понимать, кем она стала для него.

…Я веду плохую игру, продолжал перечень Клим. Давно полагалось бы согласиться с Пташко, но мне не нравится, как смотрит на меня при встрече сержант Станевич… А там, что, сразу проникнутся доверием? Брых исчез, а я не узнал у него и десятой доли… Блефовал… Сколько еще можно продержаться на блефе? Неизвестно… Дональд Дак клюнул – ведь это он был в междугородке… И ведь самое трудное впереди…

От этой мысли его передернуло; охватило ощущение заброшенности. Клим вдруг представил, насколько одиноким человеком был его отец – при всех своих связях, разветвленных в огромном городе, окруженный «клиентами» и нуждающимися в нем людьми, он был ужасающе одиноким, и, наверное, по вечерам вот также глядел бесцельно на огни проходящих внизу, за лесом, поездов…

Вероятности раскладывались веером, как в басне; направо, налево, прямо… и нигде не было чего-нибудь конкретного, скажем – направо пойдешь – шею свернешь. А на это уже были шансы.

Узенький серп луны в прямоугольнике окна пронзительно отсвечивал на глянцевых листьях вишни; было прохладно, и ему подумалось, что за Уралом уже началась осень. Внизу, за лесом, мирно гуднула электричка.

В передней что-то упало. Рефлекторно Клим вскочил и отпрянул в угол. Дверь мягко подалась и послышалось глуховатое:

– Кто есть?

Невидимая рука шарила выключатель. Клим подобрался. Дверь распахнулась, чувствовалось, что там не один человек. Он нащупал колпак настольной лампы, слегка повернул его и нажал кнопку.

Двое, белесые от залившего их света, смотрели, моргая на лампу. Ярчук сразу узнал их – Козырь и Дональд Дак.

– Убери свой прожектор.

Это сказал Козырь. Ярчук повернул колпак лампы вниз, и оба непрошеных гостя, настороженно посматривая на него, вошли в комнату. Теперь он мог рассмотреть подручных Пана более подробно.

– Сумерничаешь, друг? Мы уже думали, что спишь. Неприветливый ты…

Клим не отвечал. Дональд Дак, усевшись на краешек дивана, глянул с опаской на его руку, и Клим вдруг заметил, что держит шкворень от ставня. Когда он успел схватить его – неизвестно.

Козырь оседлал стул. Это был дюжий высокий малый с какими-то недохватками в телосложении; скорее всего, слишком длинный хребет, решил Ярчук. У него было широкое заурядное лицо рубахи-парня, и лишь шрам на брови и немного свешенная переносица могли намекнуть на ошибочность такой оценки. Дональд Дак полностью соответствовал своей кличке. Некоторое время все молчали.

– Суровый наследник, – снова заметил Козырь.

– Выставил бы хоть что гостям, – поддакнул утенок.

Козырь встал и, не спуская глаз с Клима, извлек початую бутылку с нижней полки буфета. Ярчук и не подозревал о ее существовании. Очевидно, они бывали здесь частенько… А может, и совсем недавно, несмотря на опечатанную дверь – слабое препятствие для домушника-профессионала. Козырь отхлебнул и передал Дональду. Тот брезгливо вытер горлышко и выпил, скривившись. Протянул бутылку Климу.

– Разгрузочный день, – отказался тот. – Так зачем пожаловали?

– Спрашиваешь? Сам же через фарцового передал…

– …насчет разговора, – вмешался утенок Дональд.

– Не с вами ж говорить! Я дела веду с тем, кто рулит.

Клим все еще не выпускал шкворень.

– Земляк, не гони волну, сейчас во всем разберемся. Поедешь с нами.

– К ближайшему крематорию? Так это еще вилами по воде…

– Спокойно. Ты просил разговор – будет тебе разговор. Пошли.

Гости поднялись. Все еще колеблясь, Ярчук положил шкворень на подоконник и снял куртку со спинки стула.

– Щас. Ты, говорят, резкий мальчик…

– Цыган пожаловался?

Но Дональд уже проскользнул за спину Клима, теперь он был блокирован с двух сторон. Оставалось идти. Козырь погасил свет, и они вышли.

Направились к шоссе – тесной группой под редкими уличными фонарями. У обочины стоял москвич-фургон; очевидно, ярко-алый на свету, сейчас он казался черным.

– Заходи, – Козырь открыл дверцы в грузовое отделение.

– Ты что – в душегубку меня суешь, падаль? Там же и окон нет, задохнуться можно.

– Не задохнешься, тут недалеко…

Козырь налег на Клима плечом, а Дональд Дак, осклабясь, прижал ему к ребрам что-то страшно-знакомое, тягостно знакомое по Щепихе.

– Убери пыру, недоносок, а то самого тебя там придется везти. Как мясо… Пусти, гляну, что там за салон.

– То-то ж. – Козырь, не выпуская его руки, чиркнул зажигалкой, чтобы посветить. – Там, в углу, канистра под ватником. Садись на нее.

Дверцы захлопнулись, и Клим оказался в полной темноте. Заскрежетал стартер, двигатель негромко рыкнул и машина выехала на окружную трассу. Зеленые косые цифирки наручных часов показывали начало двенадцатого.

20. В воронке

Клим оказался в узком дворе возле мощного темного сооружения, окруженного высоким забором. Над двором тянулся толстый провод – для собаки, сообразил Ярчук. Пса, видимо, загнал в будку Козырь, оттуда доносилось сдержанное рычанье. Воздух здесь отдавал дымком с острым, с детства привычным Климу, запахом серы. Значит, коксовый где-то недалеко… У входной двери невнятно серел Дональд Дак, ожидая его.

Утенок подтолкнул Клима вперед и закрыл дверь. Помещение, куда они вошли, было сплошь, под потолок, заставлено мебелью, полированные шкафы, столы, серванты и полки громоздились друг на друге; в их столпотворении виднелся уголок софы, заваленной картонными пакетами. По всему, здесь давно уже никто не был – слой пыли на полировке был матовым, слегка даже мохнатым. Склад, что ли? Люминесцентные лампы резали глаза, отвыкшие от света.

– Садись, хлопец!

Низкий голос пожилого человека. Ярчук повернулся в ту сторону – в проеме без дверного полотна висела синяя, отливающая глянцем штора, там, по-видимому, и находился говоривший. Клим направился было к двери.

– Не сюда, браток. Вон стульчик на средине, там размещайся, чтоб я тебя видел. И ты, Петро, пока будь возле. Можешь понадобиться.

Значит, утенка звали Петр. Слышно было, как во дворе бегал выпущенный пес, таская по проводу цепь. Козырь, очевидно, дежурил снаружи.

– Вот так.

Ярчук сидел посреди комнаты, чувствуя, как его разглядывают сквозь штору. Разглядывание длилось.

– Не знаю, как у вас, – сказал наконец Клим, – а у меня времени мало. К режиму привык – на нарах давно б уже спал.

– Похож… – донеслось из-за шторы после долгой паузы. – Я, малый, с твоим батей знался тридцать два годика, считай, и на воле, и в отсидке.

Значит, отец имел срок еще там? Ведь здесь он не сидел…

– Может, откинешь чадру? – бросил Клим.

– Спешишь, как голый в баню. Пока это ни к чему, так оно и мне, и тебе безопаснее. Твоя хата, сдается мне, под присмотром?

– А то как! И знаешь под чьим – под твоим, дядя! Хата с начинкой, ясное дело, как не потеребить. Напустил землероек, жуков навозных… Но, дядя, я говорю – не на того напал! Мое при мне будет…

– Ладно, хлопчик, – донеслось все так же мирно из-за двери. – Сколько там у тебя добра? Пятера в кармане? А в сортире тебя еще никто не топил?

Клим сорвался со стула, но Дональд Дак перехватил его, щелкнув выпрыгнувшим лезвием. Ярчук дернул ворот, сел, мрачно улыбаясь.

– Бабка надвое сказала – насчет сортира. Думаешь, взял телка голыми руками, сейчас из него кишки мотать будешь, хрен старый! На, сглотни!

Ярчук отвесил портьере оскорбительный жест.

– Выступай, хлопчик, приятно смотреть. И все там такие?

– Не махлюй, дядя, сам оттуда вылупился. У нас страховка всегда крепкая была, в случае чего, достанем. На тебе долги висят еще те.

За шторой переваривали услышанное.

– Кто ж тебя тут кроет, сынок? Один ты, как палец, в наших местах.

Голос вроде показывал озабоченность судьбой Клима.

– Не интересуйся, дядя, я же не лезу к тебе за твою тряпку. Одно скажу только: я человека предупредил – если вдруг потеряюсь, напускай ментов на гнезда. И на эти Выселки в том числе. Свояки далеко, так я ментами поквитаюсь, они и так тебя уже нюхают.

Наступило долгое молчание. Дональд посматривал на Клима – видимо, тот угадал место безошибочно. Наконец донеслось:

– Вот так верь человеку. А говорил же – кровью харкать буду, а сына в эти дела не допущу… Ладно, тля, выкладывай, где коробка!

Лишь теперь в голосе прорвалась злоба. Клим и ухом не повел.

– Я в законе, дядя, свое беру, то что за батей, не больше. А раз банк держу, значит и цену назначаю, справедливо? Мог бы на все рот открыть, но порядок знаю.

– Сопля, на что заришься? Ты к нему руку приложил? Пачкался, ходил возле вышки? Да ты ж до аэропорта не дотянешь… с коробкой. Потухнешь в канализации.

Ярчук хмуро молчал.

– Потому и делюсь, – выговорил он с натугой. – И еще, кроме откупной доли, вот у меня какой вопрос…

За портьерой все замерло. Климу все время казалось, что там не один человек.

– …вопрос такой – выставь мне человека, что отца убрал. За это половину доли своей снимаю – на твоих ребят.

Утенок Дональд шмыгнул носом одобрительно и спрятал прыгун: шел уже вполне деловой разговор. В соседней комнатке молчали.

– Я ж все равно дознаюсь. Лучше сразу засвети его мне, дядя. Он человек решенный, на него расчет не делай.

– Ладно, пацан, считай, – договорились. – Это было сказано с внезапной решительностью. – Доля твоя – четверть…

Ярчук протестующе нахмурился.

– Не понти, с тебя хватит. Радуйся, что целый ушел, только по старой дружбе с Данилычем. Теперь, вот еще что – все бумаги, что там будут – мои. И не пробуй зажать хоть одну!

– Если не денежные, дядя. Для меня все другие бумаги – макулатура.

– Годится. Завтра привезешь коробку.

– Сюда? Дядя, мне же не хочется рисковать. Давай вечером ко мне в усадьбу, все получишь на месте.

– Так она там? – не удержался от вопроса голос.

– Вроде того. – Клим многозначительно ухмыльнулся и встал. – Завтра, надеюсь, увижу тебя без паранджи… А это тебе, приятель, за хамство со мной!

Ярчук вдруг отвесил ничего не подозревающему Дональду оглушительную пощечину. Ничего не понимая, тот бросился на Клима; они возились у мебельных стеллажей, грохоча падающими полками. Ярчук придушил Дональда возле зеркального серванта, и, яростно тиская жертву, не спускал глаз с тусклого отраженья портьеры. Она резко отодвинулась, и Клим увидел лицо.

– Будешь помнить, дерьмо… – Клим отпустил задыхающегося утенка, штора тут же закрылась. – Заимел пыру и королем стал, а? Да ты на меня хоть с водородной бомбой…

– Ладно, хлопец, кончай цирк! – в голосе из-за шторы было явное раздражение. – Не нарывайся. Езжай домой, Козырь тебя отвезет. Проводи его, Петро, только не заводись, видишь же – хлопец со сдвигом…

Но Дональд и не думал заводиться. Потирая щеку, он вышел из склада, закрыл пса в будке и подошел к Козырю, возившемуся около фургона. Они о чем-то переговорили; до Ярчука, стоявшего посреди двора, доносились лишь обрывки фраз.

– …Можешь в кабине, он место знает, – напоследок сказал Дак. Ярчук распахнул правую дверцу и сел без приглашения; следом за ним влез за руль Козырь, уважительно глянув на него при свете тусклой потолочной лампочки. Тут Ярчук заметил, что у него мокрая под мышками рубаха. Москвич выкатил за ворота и покатил по мощеной дороге, обсаженной тополями; месяц уже почти спрятался за лесом.

– Крепкий орех Данилыч, – начал Козырь беседу, считая, по-видимому, что теперь можно быть откровеннее. – Обшарили избушку с ног до головы, а так ничего и не нашли. Садик весь прочесали.

– Могли еще сто лет ковырять. – Клим откинулся на спинку и закрыл глаза. Сквозь ресницы наблюдал за водителем.

– Намекаешь, она не там? С Брыхом он вывезти ничего не мог, там шмон был… наш. А на нем самом глаз держал один хлопец, последние три месяца. Видно было бы, если б понес куда такую тяжесть. Он же все время налегке, с портфельчиком. Раза два со двора мусор вывозил на тачке. Смотрели потом – мусор и есть.

– Куда? На свалку? – лениво спросил Ярчук.

– Не, в лесок рядом…

– Эх ты, сам ты мусор, – пренебрежительно бросил Клим. Козырь вдруг щелкнул челюстью, глаза его остекленели – нелегко бывает рубахе-парню, когда мозг его озаряет внезапная догадка. Он покосился на Ярчука – не заметил ли тот его реакции. Но сосед тянул все так же лениво:

– Ты, паря, вот что… Я старому не особенно верю: сунет он мне завтра какую-нибудь шпану – казни, мол, этот самый батьку порешил. А что мне проку с этого куренка… Земляк, – Клим поборол сонливость и привалился к плечу Козыря, – скажи, а? За мной не засохнет!

– Отстань! – рубаха-парень отпихнул его, судорожно вцепившись в рулевое колесо. – Не я – все, что знаю! А может, на самом деле током стукнуло…

Клим отодвинулся разочарованно.

– Эту лапшу на уши розыску вешай, там проглотят. А может, сам?

Ярчук выразительно кивнул в сторону оставшихся позади Выселок. Это оторвало Козыря от назойливой мысли.

– Ты что! Не может этого быть… Он же инвалид.

– Отпадает…

Машина вбежала на бетонку и понеслась, только швы щелкали.

– Чего так гонишь? Тоже мне, раллист нашелся.

– А? – Козырь немного отпустил педаль. – Раллист, это не я… Кореш мой настоящий гонщик.

«Знаем одного такого», – подумал Ярчук. Осторожно спросил:

– Назад далеко ехать?

– С чего это – назад? Сказано у тебя заночевать.

Это не входило в расчеты Клима. Он буркнул со злостью:

– Боится – в ментовку побегу? Вы ж за мной смотрели все время – имел я с ними дело?

– Кто знает… – странно ответил Козырь. – Побуду до утра. А днем найдется, кому присмотреть…

Редкие встречные машины слепили огнями. Козырь крутнул баранку – свернули в Загородный.

21. Вечеринка

Козырь уехал затемно, но Клим не спешил действовать. Он ожидал прихода квадратного Степаненко – это был повод для визита в поселковый, к нотариусу, а там можно было изловчиться и передать Станевичу записку. Но любитель древесности опаздывал к назначенному сроку.

Высматривая его, Клим подошел к калитке. В почтовом ящике углом торчала газета. Ярчук удивился – отец выписывал только журнал «Радио», должно быть, газету вложили по ошибке. Это была вчерашняя вечерка.

Но ошибки не было. На четвертой странице, в обведенной красным «Хронике ГАИ» темнело размытое фото – Ярчук без труда узнал черную диагональную полосу на капоте дико искореженной машины. Не читая, он отшвырнул газету, словно паука. Значит, Брых не успел найти другой выход… Пан демонстрировал Климу свою длинную руку.

Покупатель все не являлся, и к четырем часам Ярчук окончательно утвердился в своем мнении о нем. В шесть он предпринял вылазку: будто прогуливаясь, дошел до перекрестка – там зеленел москвич, знакомый по «Колобку». Насвистывая, Клим повернул обратно – возле осинника маячил цыганистый и с ним кто-то еще… Вообще, на улице было непривычно людно, особенно у соседских ворот. Ах, да, юбилей – хлопнул он себя по лбу. Тут Клим вспомнил, что у соседа есть телефон.

Из хором Губского волнами низвергалась музыкальная стихия, а когда Ярчук подошел к самому дому юбиляра, он почувствовал себя как в аэропорту, в момент близкого взлета. Под тенистыми липами на улице вкривь и вкось стояли машины, а на широком, словно паперть, крыльце приплясывали длиннополые дамы с бокалами в руках. Пьяный ритм колебал воздух. Клим с трудом отыскал хозяина возле стола, сервированного на пленере.

– Приношу поздравления, Иван Терентьевич! Простите, что в такой день по делу. Два вопроса…

– Да брось ты! Сядь сперва, выпей!

Компания за столом галдела, приглашая – все тертый, пожилой, бывалый люд. Ярчук отвел в сторонку раскрасневшегося именинника.

– Первый вопрос: Тоня не приехала?

– Разберись в этом кавардаке! – Губский пьяно захохотал. – Вроде мелькнула в толпе, а может то была Лина… Мне, во вс… во всяком случае, еще не представилась.

Он, покачиваясь, смотрел на Клима, ожидая второго вопроса, напоминая слегка своей монгольской статью подвыпившего хана.

– Вот что еще – от вас можно позвонить?

– Ради бога. Наверху телефон, жена покажет.

Клим прошел через большую комнату внизу. Там был накрыт, что называется, молодежный стол, почти опустошенный, будто по нему прошла взрывная волна. Здесь никого не было, лишь в единоборстве двух музыкальных устройств верх одерживал то стереопроигрыватель, то магнитофон с огромными колонками, с которых для вящего звука сняли решетки. В столовой кто-то раскатисто играл на пианино, в стиле «салун», а на веранде еще под что-то танцевали пары – молодайки в разлетающихся одеждах и элегантные пристарки. В эркере за зеленой шторой шла игра по-крупному; не будь юбилея, Губский сидел бы здесь, как ежевечерне. Несмотря на разгар торжества, никто не выглядел особенно пьяным. Антонины нигде не было.

Возле кухни Ярчук перехватил захлопотанную, совершенно одуревшую от гама хозяйку дома с подносом жареных карасей. На фоне роскошных гостей она выглядела еще серее обычного; Климу показалось, что у нее заплаканные глаза. Она молча показала наверх – сам, мол, найдешь.

Клим взлетел по узкой лесенке и оказался в коридоре мансарды. Стеклянная дверь в конце его была широко распахнута на балкон над террасой и здесь, вокруг белого столика в плетеных креслах, сидели четверо молодцов с Томиком во главе. Здесь также шел картеж – не тот серьезный и напряженный преф, что практиковал Губский, а, скорее всего, очко, во всей его циничной простоте. Парни сквернословили и потягивали спиртное из заранее прихваченных бутылок. Телефон стоял на полу, рядом с Томиком. Звонок отпадал.

– Привет, – сказал Ярчук, маскируя злость. – Антонину видел?

– Нет. Да куда ты погнал, она сейчас приедет, Линка сказала. Садись, заквасим по маленькой.

Томик осклабился в неискренней ухмылке. Картежники тупо глядела на него, ожидая продолжения игры.

– Некогда мне.

– Садись, чертило! Хоть узнаю, что ты за мужик в пьянке.

– Сказано, некогда.

Клим повернулся к выходу. В этот момент Томик вскочил и преградил ему путь – мгновенно, со сноровкой слегка подвыпившего атлета. Его глаза щурились в улыбке, но Ярчук видел в глубине их неукротимую свирепость.

– Пей. Без штрафной не выпущу.

Неожиданно Томик схватил его за руку. Клим уже не мог сдержаться.

– Убери руки, скот!

Лишь теперь Ярчук понял, какая железная сила крылась в этом недоросле со взглядом палача. Он расслабился на мгновение, резко толкнул бедром Томика, одновременно рывком высвобождая кисть. Однако Томик был начеку: перехватив его за предплечье «в замок», он безжалостно выворачивал Климу сустав. Ярчук будто попал в машину – от боли у него брызнул пот.

– Пусти, подонок!

– Ишь, как запел, чалдон! А говорят… техничный…

Так, обратная связь… Тяжело дыша, они возились в центре балкона, тогда как остальное трио молча наблюдало за борьбой, посасывая сигареты. Музыка перекрывала всякий шум. Климу, наконец, удалось освободиться; не теряя ни секунды, он подсек противника. Томик тяжело рухнул на пол. Снизу, со двора, донеслись обеспокоенные возгласы, Ярчук рванулся к выходу, но Томик поймал его за стопу.

– Куда, стерва!

От резкой боли в ноге Клим чуть не потерял сознание. Падая, нанес Томику рубящий удар ладонью по шее, но тот успел извернуться и обхватил его руки. Сцепившись, они катались по полу, когда по лестнице затопали многочисленные шаги, и целая ватага гостей во главе с Губским высыпала на балкон.

– Опять твои номера, хулиган! Оставь его в покое сейчас же, это мой гость! А вы чего смотрите, балбесы?

Парни нехотя встали со стульев, один из них помог сесть Климу, бледному от боли. Томик все еще сидел на полу, пьяно ухмыляясь.

– А, чего там! Мы ж не дрались, силой померялись и только… Крепкий корешок, что и говорить… Прости, не хотел повредить тебя, увлекся.

Гости начали уходить, видя, что мордобоя не будет, а Губский, закатав штанину у Ярчука, сокрушенно рассматривал щиколотку: на ней уже распухал синеватый отек. Томик протянул Климу руку – все с той же свирепой полуулыбкой.

– Так что, забудем?

– Запишешь за мной, – сказал Ярчук через силу. – А пока найди бинт.

– Бинт? Ты что, порезался? – испугался Губский.

– Сустав надо туго перебинтовать. Восьмеркой…

– Сейчас, мальчик, сейчас, я позову Лину…

Лина умело наложила повязку на распухшую ногу и похлопала Клима по колену. Взглянула на Томика – видно было, что инцидент нисколько не поколебал ее кумира.

– До свадьбы заживет. А этому дуролому я еще устрою. Попробуй-ка обуться.

Клим попытался – не вышло, нога не влезала в башмак. Томик, самец-победитель, поглядывал на него из своего кресла и снова сдавал карты партнерам, будто ничего не произошло. Ярчук скрипнул зубами. Он массировал забинтованную, окаменевшую стопу; случайно подняв глаза, Клим перехватил взгляд, которым обменялись Лина и Томик – взгляд сообщников. Он снова склонился над шнуровкой, стараясь понять, что же это значит.

– Так что, Клим, может, в самом деле тяпнешь стопку? На этот раз в знак мира… Тем более, спешить тебе, вроде бы, некуда теперь…

Картежники захохотали. Ярчук сумрачно улыбнулся.

– Вот это по-нашему – согласный! Ну-ка, Лина, неси того… зелья с бальзамом!

Лина наполнила пузатый бокал из мудреной черной бутылки.

– А остальным? Твоему… приятелю?

– Хватит с него, а то всем ноги переломает…

Она внимательно смотрела, как пил Ярчук. Алкоголь легким жаром опалил глотку и распространился мгновенно по всему телу, до самой лодыжки, где пульсировала боль.

– Я пойду, все-таки…

Но Лина запротестовала.

– Куда? Тоня сейчас придет, с электрички в семь две. Если хочешь, подожди у нее в комнате, пока нога отойдет. Что тебе ковылять домой?

– Точно, – поддержал Томик. – А то будешь хромать перед гостями. Мне-то что – шалапуту, – а Губский свою репутацию бережет.

– Так и быть, пережду часок…

Лина помогла Ярчуку встать, и, обняв его одной рукой, повела по коридору. Томик крикнул вслед:

– Пока, кореш. Не держи зла.

«Похоже, что все сорвалось, – тяжело соображал Клим, – так что, может, в самом деле удобнее отсидеться здесь. Ведь там приколют без писка… лишь только все выйдет наружу…» Мысли путались, возможно, ударил в голову алкоголь натощак, а может, дурманил мозги приторный запах Лининого шампуня. Ярчук ощущал какую-то странную эйфорию… В комнате Тони он уселся в качалку возле окна и взял со стола первую попавшуюся книгу. Удивительно – он не смог понять ни слова. Откинул голову на подушки кресла, закрыл глаза и сразу будто провалился в омут… За окном быстро темнело, внизу громыхала радиомузыка.