Текст книги "Без покаяния. Книга первая"
Автор книги: Эстер Росмэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Фэрренс с приема смылся. До того как пройти к столу, Элиот видел, как тот что-то говорил Эдриэнн, но не расслышал, что именно. Однако, судя по тому, что Эдриэнн попрощалась с ним, он объяснял причину своего ухода и приносил извинения…
Юджин Вэлти, находившийся сегодня в особом ударе, увлеченно излагал Бритт самые лучшие истории о своей дипломатической карьере. Та была прелестна, естественна, держалась вполне уверенно. Вэлти на минутку отвлекся, это дало Бритт возможность обратиться к Элиоту, чем она и воспользовалась.
– Элиот, со мной все в порядке? – шепотом спросила она. – Может, я слишком развязна или еще что?..
Абсолютно покоренный ее доверительной естественностью, он сказал:
– Вы все делаете правильно, детка, так держать!
– Я боялась совершить какой-нибудь промах, а мне так не хотелось бы хоть в чем-то уронить достоинство Энтони.
– Уверен, он будет вами гордиться.
* * *
Благодарение Небу, прием подошел к концу. Элиоту оставалось только проводить Бритт. Они попрощались с гостями и вышли на улицу к ожидавшему ее автомобилю. Шофер выскочил из машины, открыл дверь, но Элиот жестом попросил его вернуться на водительское место. Может быть, она захочет прогуляться?
– Здесь всегда такие прекрасные вечера? – после недолгого молчания спросила Бритт. – Почти как у меня дома в сумерки. Воздух такой ароматный.
Ее лицо в лунном свете светилось какой-то неземной красотой. Он не мог оторвать от нее взгляд. Ее губы, скулы, глаза, даже четкая линия подбородка – все полно счастья и такой чистоты, что он даже пальцем не посмел бы к ней прикоснуться. В ее радости светилась сама душа. Это было нечто им доселе невиданное.
Потом выражение ее лица вдруг переменилось.
– Я искренне сочувствую вам, – сказала она.
– Почему?
– Просто вижу, что вы страдаете. Мне кажется, Моник… Вы ведь расстроились из-за того, что она не пришла?
– Моник вольна делать что хочет.
Бритт в нерешительности молчала, но наконец спросила:
– Я могу вам чем-то помочь?
Элиот удивился и ответил тоже не сразу:
– Здесь ничего уже не поделаешь…
– Я могу хотя бы выслушать вас, от этого вам наверняка станет легче… Если, конечно, вы захотите рассказывать.
Элиот с минуту подумал, затем огляделся вокруг.
– Хотите немного пройтись? В Дели нет более спокойного уголка, чем здесь, в окрестностях посольства.
– Да, с удовольствием.
Элиот сказал шоферу, что они скоро вернутся, закрыл дверцу, и они пошли по тротуару. Невдалеке медленно двигалась группа гостей с приема, тоже, видно, решившая прогуляться в этот восхитительно свежий вечер. На стоянке оставалось несколько авто, в том числе машина, которая отвезет Бритт в отель.
– Какая экзотика, какая волшебная страна! – Бритт застенчиво взглянула на него. – О, конечно, к Африке это относится тоже. Простите за пафос, вам-то тут все, наверное, привычно.
– Индия и в самом деле сказочна, – сказал Элиот. – Одна из колыбелей цивилизации. Источник, из которого мы все вышли. Материнское млеко, которым вскормлено современное умопомешательство.
Она удивленно улыбнулась.
– Почему такая суровая оценка?
– И сам не знаю. Такое уж настроение. Простите меня. Не слушайте, что я говорю.
– Но вы хотели рассказать о себе. Скажите, что заставляет вас так страдать?
– Страдать?
– Вас выдают глаза, Элиот.
– Хм… Вообще говоря, может, идея прогуляться не так уж хороша.
– Я не хотела вас задеть или расстроить.
– Не беспокойтесь, со мной все в порядке.
Он сопротивлялся желанию рассказать ей правду. Более всего препятствовала тому его гордость, но уже и прошедший прием стал для него как бы репетицией спектакля под названием «Жизнь в унижении». Наверное, следовало бы рассказать ей все. Без гнусных подробностей, конечно… И потом, Бритт и Энтони как члены семьи должны же хоть в общих чертах представлять себе ситуацию.
– Буду краток, Бритт, поскольку не хочу слишком перегружать вас и Энтони своими проблемами. Просто я осознаю, что своим поведением создал необходимость как-то объясниться с вами. Очевидно, вы уже достаточно хорошо поняли, что Моник и я находимся на грани разрыва.
– О, Элиот, как все это грустно.
– Не сегодня это началось, поверьте мне. Не подумайте, что это просто размолвка, случившаяся на днях. Просто то, что до поры до времени можно было утаить в потемках семейной жизни, именно сегодня вышло наружу. И теперь не только касается наших личных отношений, но и задевает меня в профессиональном плане, грозит поломать мне карьеру. Не буду входить в подробности, но должен поставить вас обоих в известность, что нахожусь в весьма неприятной и крайне щекотливой ситуации.
– Да, Элиот, самое время было свалиться на вашу голову еще и родственникам из-за океана.
– Время и впрямь не совсем подходящее, но если быть до конца честным, то я рад вашему появлению, оно как-то отвлекло меня, развеяло мрак. Это всегда помогает, когда ты можешь хоть ненадолго отдохнуть от своих собственных проблем.
– Определенно, вы храбритесь, говоря так.
– Нет, не храбрюсь. Так оно и есть, поверьте. Но хватит обо мне. Я бы с гораздо большим удовольствием поговорил о вас.
– Обо мне? Ну, эта тема едва ли кому интересна.
– Я ничего не знаю о вас, Бритт. Раз уж мы принадлежим к одному семейству, хотелось бы получше узнать о новой родственнице.
Она улыбнулась.
– Рассказывать-то особенно нечего. Пока, во всяком случае. Пройдет несколько лет, и тогда, возможно…
– Бритт, я узнал, что вы собираетесь поступать в школу правоведения, – сказал он, пытаясь ее разговорить.
– Да.
– Что вас заставило прийти к такому решению?
Она сложила ладони перед собой и стала смотреть на луну так, будто видела там свое будущее. Наконец сказала:
– Вы действительно хотите это знать?
– Ведь я же спросил, разве нет?
– Обещайте, что не будете смеяться?
– Бритт, вы не забыли, что я дипломат? Можете смело посвящать меня в самые важные государственные тайны, и я бровью не поведу.
– Ну, это я так, для собственного спокойствия. Только не смейтесь.
– Ни в коем случае, обещаю.
– Я подумываю, не стать ли мне президентом.
Элиот выслушал эту фразу и медленно несколько раз кивнул, будто обдумывая услышанное. Она смотрела на него, ожидая.
– Ну?
– Должен вам честно признаться, что подобное намерение не кажется мне слишком возвышенным.
Она шутя ударила его кулачком по плечу.
– Вы дразните меня, Элиот. Это нехорошо.
– Да нет же, я просто подавлен вашими амбициями. Но объясните мне, почему вы хотите стать президентом.
– Да не обязательно президентом, просто я так сказала… Я имела в виду, что сделаю что-нибудь замечательное, из ряда вон выходящее. Черт, ну не знаю… Ну стану, например, членом Верховного суда, как Энтони, – если, конечно, мне удастся получить высшее юридическое образование – или сенатором, как Харрисон, или членом Палаты представителей американского конгресса, или знаменитым сыщиком, если мне хватит на это способностей. Просто я чувствую, что способна на что-то выдающееся. И поймите, не сам по себе пост для меня имеет значение, а возможность, используя его, сделать что-то по-настоящему важное и нужное людям.
– Я восхищен. У меня нет слов.
Она улыбнулась.
– Спасибо, что не смеетесь. Я ведь прекрасно понимаю, все это звучит как похвальба пятнадцатилетнего, перехваленного родителями прыщавого вундеркинда. Но вы задали серьезный вопрос, вот я и пыталась серьезно вам на него ответить.
– Я вижу, замужество ввергло вас в весьма подходящее семейство. Харрисон вхож повсюду, вплоть до Овального кабинета [5]5
Овальный кабинет– кабинет президента США в Белом доме.
[Закрыть]. Да и Энтони… Даже не представляю, что он для вас может сделать. Ведь у законников нет более высокой должности, чем та, которую занимает он.
– Ну, а вы наш семейный дипломат, – добавила она. – Мы приберем к рукам все ветви власти, если вы хорошенько все обмозгуете.
– Боюсь, что я слишком мелкая сошка.
– Но вы еще молоды. Тридцать… Сколько?
– Тридцать четыре.
– Так вы только на десять лет перегнали меня? – Бритт рассмеялась.
Элиот не мог не восхищаться ею. Ему нравилось ее стремление оставаться самой собой, говорить от чистого сердца. Ему нравилось в ней все. Она взяла его под руку.
– Итак, я посвятила вас в тайну своих амбиций. А каковы ваши? Вы хотите стать министром иностранных дел? Послом? Кем?
– В настоящее время я пытаюсь сообразить, как подостойнее завершить свою деятельность на нынешнем поприще.
– Это дипломатическая отговорка. Лучше скажите мне честно, как и я вам сказала, чего вы хотели бы в этой жизни добиться.
– Знаете, а ведь Моник никогда не спрашивала о том, какие замыслы таятся у меня в душе.
– Ну, я же не Моник.
Он усмехнулся. Нет, она определенно ему нравится.
– Хорошо, я скажу вам. Для начала неплохо бы стать министром иностранных дел. Вот я и выговорил это вслух.
Она улыбнулась.
– Это прекрасно! Но сказано как-то не очень уверенно, ведь так?
– Да, пожалуй…
– Как вы полагаете, когда это произойдет?
– То есть когда стану министром иностранных дел? Не думаю, что это будет следующим постом, на который меня назначат. Сначала, вероятно, придется перебраться в Белый дом, на какую-нибудь политическую работу. Это первый шаг.
– Не значит ли сказанное вами, что вы демократ?
– Тсс… Не так громко. На дипломатической службе не рекомендуется иметь политические пристрастия. – Он подмигнул ей. – Всегда найдется дерьмо, которое тебя заложит. Простите, как говорится, мой французский.
– Ничего, Элиот, я и сама иногда люблю пустить крепкое словцо. Правда, не в присутствии Энтони.
Элиот собрался было ответить, но решил промолчать. Не стоило комментировать, все и так понятно. Он сам, будучи подростком, следил при отчиме за своим языком. Энтони нетерпимо относился к грубым словам. Но, выходит, она не может свободно себя чувствовать рядом с мужем и пользоваться языком по собственному усмотрению. Хотя, может, это и неплохо, Бог его знает. У них с Моник в этом смысле слишком свободно.
– Знаете, я рада, что вы демократ, – сказала она. – Меня немного смущало, что я единственная демократка в семейном клане республиканцев. А как вышло, что вы демократ?
– Так я ведь условный член семейства, если вы помните. Вошел туда как приложение к мамочке. Она стала членом семьи Мэтленд, а я нет.
– Прекрасно, Элиот, теперь я хотя бы знаю, что вы не смотрите на меня только как сын Кэтрин. Я очень боялась этого до того, как нам встретиться.
– Да уж, прекрасно понимаю, почему такие вещи могут страшить. Но в нашем случае вам нечего бояться.
– Надеюсь, что так.
Прогулка продолжалась. Бритт была прекрасна в лунном свете. Он поглядывал на нее и думал, что Энтони вряд ли часто прогуливается с женой при луне, если вообще прогуливается. Она, улыбаясь, осматривала все вокруг, и хоть держала его под руку, присутствия его будто не помнила. Элиот ее присутствие ощущал весьма сильно. Ощущал как мужчина… Вдруг, будто очнувшись, он осознал, как все это ужасно глупо, и страшно разозлился, что сам себя подвергает такой пытке.
– Может, нам вернуться? – спросил он.
– Если хотите. Я с удовольствием прогулялась, но пора и домой.
Она повернулась, и они отправились в обратный путь. Некоторое время шли молча. Элиот кое-как привел себя в чувство и теперь испытывал неловкость, хотя знал, что Бритт ничего не заметила.
– Какие у вас планы насчет экскурсий?
– Когда Энтони встанет, мы хотели бы осмотреть Тадж-Махал, другие достопримечательности, дворец магараджи Джайпура в том числе.
– Надеюсь, Энтони сможет выдержать длительную автомобильную поездку? – спросил он.
– Думаю, что да. Только не завтра. Господин Вэлти сказал, что завтра хочет пригласить его в свой клуб. И Энтони, мне кажется, примет приглашение. Не помню, как этот клуб называется…
– «Джимканэ»?
– Да, вот именно.
– Юджи тайный империалист, скрывающийся под маской американского популиста. Обожает свой клуб, изображая там из себя этакого старого британца, попивающего розовый джин.
– Какого сорта это заведение?
– Ну, это один из старейших в Индии клубов, устроенных по принципу «здесь наша маленькая Британия».
– Звучит колоритно.
– Заведение вполне респектабельное, Энтони должно понравиться.
Увидев посольский автомобиль, они слегка замедлили шаг. Элиот к этому времени успокоился, правда, на душе у него оставался осадок неясного беспокойства, если не вины.
– Моник и я не хотели быть невежливыми, но так сложилось, – сказал он. – Надеюсь, вы с Энтони поймете нас и не будете сердиться.
– Конечно. Не беспокойтесь об этом, вам и без того сейчас нелегко.
– Я действительно теперь немного не в себе, но с удовольствием поужинал бы с вами и Энтони перед тем, как вам уезжать.
– Это было бы хорошо, но прошу вас, не связывайте себя обязательствами. Мы действительно все поймем. Поверьте.
Они подошли к авто, он открыл дверцу, и она, повернувшись к нему, сказала:
– Благодарю вас, Элиот, за прекрасный вечер. Спасибо, что присмотрели за мной. Я знаю, Энтони тоже будет вам весьма признателен.
– Рад, что вам понравилось, Бритт. – Он улыбнулся и протянул ей руку, она взяла ее. Рукопожатия не было, просто они держались за руки. – Передайте Энтони, я что-нибудь придумаю, и мы втроем обязательно встретимся.
– Бедный мой возлюбленный, и угораздило же его подхватить эту кенийскую заразу, но думаю, он вот-вот поправится. – Она вздохнула. – Я припугнула его, что, если он не одумается, ему придется устраивать мне второй медовый месяц, но это, кажется, не особенно его напугало.
Они улыбнулись друг другу. Ее золотистые волосы блестели в лунном свете. Она взглянула ему прямо в глаза.
– Ух… Ну и наболтала я вам сегодня… Элиот, можно вас попросить об одной вещи?
– Конечно.
– Пусть этот разговор о президентстве останется нашей тайной. Некоторые вещи, сказанные по дружбе, для посторонних ушей звучат подчас просто нелепо.
– Бритт, ваш секрет останется при мне, не сомневайтесь. Я не выдам его даже Энтони.
Она улыбнулась и проскользнула на заднее сиденье машины.
– Спасибо вам, – сказала она, выглянув, и лунный свет упал на ее лицо. – Доброй ночи.
– Доброй ночи, Бритт.
Он закрыл дверцу и постучал по крыше машины костяшками пальцев. Мотор ожил, и машина тронулась с места, оставив его одного в ароматах индийской ночи. Когда огоньки машины скрылись из виду, Элиот подумал о том, в какой ужас он сам превратил свою жизнь. Ведь если бы он не женился в свое время на Моник, то мог бы надеяться встретить такую девушку, как Бритт.
* * *
Джамна, открывая Элиоту ворота, кланялся и ухмылялся в свете фар. Элиот поставил машину в гараж и вышел во дворик. Слуга ждал его у лестницы, чтобы сопроводить до двери. В доме было темно.
– А что, миссис Брюстер нет дома?
– Нет, сахиб, – сказал Джамна, огорченно качая головой. – И весь день не было.
– Она звонила?
– Нет, сэр. Ни разу.
Элиот молча поднялся по лестнице. Джамна открыл перед ним дверь, и они вошли, сначала хозяин, потом слуга. Когда Джамна оставался один, он не зажигал в доме света, сидел в своей конурке с одиноко горящей свечкой. Элиот включил свет в гостиной и осмотрелся, будто надеясь обнаружить кого-то, затаившегося во тьме, но здесь все было так, как он оставил. Выключив свет, он пожелал слуге спокойной ночи и через темный дом отправился в супружескую спальню.
Здесь тоже все оставалось без изменений. Элиот сел на кровать и в который раз попытался разгадать бессмысленную загадку: во что превратилась его жизнь? Усталость навалилась на него, он наскоро стащил с себя все и завалился в постель. Но сон не шел. В каком-то тупом оцепенении он слушал ночные звуки – и думал, думал…
Моник делала все, чтобы ускорить конец, не оставляя ему ни малейшего шанса. Теперь просто нет другого исхода. Финал неизбежен. Несмотря на все усиливающееся раздражение, Моник ушла наконец из его сознания, а вместо нее возникла и заполнила мысли Бритт. Он вспоминал ее прекрасное лицо в лунном свете. Вспоминал ее на приеме, в окружении восхищенных ею людей. Он почти слышал то воодушевление в ее голосе, с которым она говорила об Энтони и их счастье… Что же, в конце концов, хуже – испытывать презрение к женщине, которая тебе принадлежит, или с восторгом думать о той, что принадлежит другому? Вот вопрос.
Пролежав два часа без сна, он встал и как был, в одних трусах, вышел в переднюю. Джамна закрыл дверь на задвижки, но Элиот отодвинул их и вышел. Сад был погружен в тепло и лунный свет. За тропической растительностью и железной решеткой калитки виднелась часть улицы. Вдали, у бульвара, едва выделялись на фоне черного неба смутные очертания огромного белоколонного особняка, построенного еще при британском правлении, а теперь занятого послом Малайзии.
Элиот вдруг решил, что Моник не вернется домой. Раньше она всегда, хоть и поздно, но возвращалась. Он начал подумывать, не обратиться ли ему в полицию, может, с ней что случилось… Но сначала надо позвонить Фэрренсу, определенно. Поиски лучше начать с него.
Джамна, услышав шаги в саду, выглядывал теперь из темноты своей конурки сквозь щель занавесок, любопытствуя, что происходит. Элиот сделал вид, что не видит его, но в душе негодовал – слуга второй раз присутствует при его унижении. Однако, похоже, Джамна не менее расстроен, чем он сам. И он тоже, как и хозяин, не спит, оба ожидают возвращения Моник. Спустя некоторое время Джамна, устав, очевидно, ждать, задернул свои занавески. Элиот тоже решил, что ждать бесполезно. Но как только он это подумал, в конце улицы послышался шум мотора и шуршание шин. Через минуту у калитки остановилось такси. Слуга снова раздвинул занавески и появился в окне.
Смех Моник достигал дома. Дверь машины открылась, и показались ее кремовые ноги. Белая юбка, когда она вылезала, задралась чуть не до пупа. Из темноты машины ее окликнул мужской голос. Она повернулась и снова опустилась на сиденье. Чья-то рука скользнула по ее обнаженной спине. Элиот видел лишь силуэт, но голос явно принадлежал Роберту Фэрренсу. Моник вышла из такси и, сильно шатаясь, направилась к калитке.
Джамна уже появился в дверях. Прежде чем направиться к калитке, чтобы встретить свою госпожу, он посмотрел на Элиота.
– Детка, ты уверена, что доберешься сама? – прозвучал ей вслед голос из автомобиля.
– Да, Роберт, не беспокойся. Верный Рэкс уже встречает меня. Он присмотрит, чтобы я точно попала в дверь, не стукнувшись лбом о косяк и не шмякнувшись задом на землю.
Когда Джамна достиг калитки и открыл ее, машина уже отъехала. Элиот стоял в тени и наблюдал, как слуга, приблизившись к своей госпоже, предоставил свое тело в ее распоряжение в качестве ходячей подставки. Когда они поднимались по ступенькам, Моник все еще хихикала. На пороге она остановилась и приложила палец к губам:
– Ш-ш-ш! Не разбудить бы нам сахиба!
– Сахиб все равно не спит, мэм, – отозвался Элиот из темноты своего укрытия.
Моник повернулась на звук голоса и заметила в сплетении теней темный силуэт мужа.
– Ну и ну! Я смотрю, все чертово семейство выползло меня встречать.
– И все чертово семейство испытывает отвращение.
– С чего это вдруг? Неужели только потому, что я больше не нуждаюсь в тебе, когда мне хочется себя порадовать?
Моник сняла свою руку с плеча Джамны и сделала пару нетвердых шагов в сторону Элиота. Слуга удалился.
Элиот успел приблизиться к ней в тот момент, когда она уже начала падать, и грубо схватил ее за руку.
Все время, что он тащил ее за собой через весь дом к спальне, она кричала. Запыхавшись, она вынуждена была следовать за ним, пока он не впихнул ее в спальню, вытолкнув на середину комнаты. Когда он закрыл дверь, она повернулась и лампа осветила пятна пьяного румянца на все еще безумно красивом лице.
– Чего ты от меня хочешь, сукин ты сын? – прошептала она.
– Прекратить разврат, который ты разнузданно позволяешь себе везде и повсюду, куда только соизволишь явиться.
– Ох, пошел ты к черту!
– Фэрренс притащился на прием к Вэлти хотя бы под конец вечера. А где, к черту, тебя носило?
– Не твое раздолбанное дело, черт тебя возьми! – сказала она, с трудом удерживаясь на ногах.
– Черт здесь ни при чем. Я хочу сказать тебе только одно, Моник. Твое поведение довело меня до точки. Ты уже стала крутить с моими сотрудниками. Когда протрезвеешь, поищи себе пристанище. А лучше я сам найду, так скорее будет. Отсюда тебе придется съехать.
– Черта с два я отсюда съеду!
– Ты сама – черт и съедешь отсюда со всеми своими чертями. А тогда делай все, что тебе заблагорассудится.
– Что это с тобой приключилось, Элиот? Хочешь устроить тут гарем и трахать девок? Или слугу? Ты что, не можешь объяснить мне, что ты тут собираешься делать?
– Моник, ты слишком пьяна, чтобы понять то, что я тебе говорю.
– Брехня! Я знаю, чего ты ждешь от меня. Ты хочешь, чтобы я с утра до ночи обслуживала тебя и не вылезала из дома! Хочешь, чтобы я стала как этот клятый Рэкс! Может, ты еще хочешь, чтобы я тебя в зад поцеловала? Вот сейчас прям побегу и поцелую тебя в зад только потому, что тебе этого хочется. Тебе хочется такую послушную жену, которая будет раздвигать для тебя ножки каждый раз, как тебе приспичит. Ну? Я ничего не упустила?
– Было бы очень хорошо, если бы на публике ты держала свой поганый рот закрытым. Ты хоть помнишь, что ты сказала супруге министерского советника? А мне теперь надо идти извиняться, и еще неизвестно…
– Плевать я хотела на тебя и на нее, – качаясь, излагала Моник. – Она, шлюха, позволяла себе такое! Чуть в штаны Роберту не влезла.
– Ты омерзительна, – с трудом выдавил из себя Элиот.
– Не омерзительнее тебя. Я ненавижу тебя и проклинаю тот день, когда вышла за тебя! Ты на себя посмотри! На себя!
Он угрожающе сделал шаг к ней, но она не испугалась. Он остановился. Адреналин бурлил в его венах, руки чесались ударить ее, но он сдержался. Моник стояла перед ним в надменной позе. Ее темные волосы были разлохмачены, по подбородку размазана губная помада, белое платье в беспорядке. Все это превращало ее вызывающую сексуальность в нечто противоположное. Он почти зримо видел, как сквозь этот прекрасный фасад явственно проступает животное – животное столь же скандальное и коварное, как сука в течке. Тоска в нелепом соединении с желанием охватила его.
– Почему ты продолжаешь пить? – спросил он, стараясь говорить спокойно.
– Да потому, что мне нравится это.
– Ты разрушаешь себя, ты падаешь и меня тащишь за собой. Неужели ты получаешь от этого садистское удовольствие?
– Не пойму, о чем ты мне здесь толкуешь. – Она покачнулась.
– Все, что ты делаешь, Моник, направлено на то, чтобы разрушить меня.
Пьяный смех, которым она разразилась, не сразу дал ей заговорить. Наконец она выговорила:
– Разрушить тебя! Значит, ты думаешь, что я только об этом и забочусь? Ты дурак, Элиот! Кроме своего собственного пупа, ничего не хочешь видеть. А тебе не приходит в голову, что я просто пытаюсь найти свое собственное счастье? И тебя не волнует, что, женившись на мне, ты превратил меня в несчастнейшее существо? И что каждый день, проведенный с тобой в браке, потихоньку убивает меня?
– Какого же черта ты вышла за меня замуж? И какого черта продолжаешь со мной жить?
– Не воображай, что я не думала об этом. И не воображай, что я не пытаюсь найти выход.
– Ты уже, кажется, нашла выход, он ведет прямо на панель или в сточную канаву.
– Если это касается Роберта, то ты сильно ошибаешься. Ты не знаешь его. Если бы не он, я бы вообще лишилась разума. Роберт стоит трех таких, как ты! Он любит меня. Обожает! И я люблю его. Люблю так же сильно, как ненавижу тебя! Если бы я могла тебя убить, Элиот, клянусь, я бы так и сделала, но просто знаю, что мне тебя не одолеть.
Он понимал, что она пьяна, но дело было не только в алкоголе. В ней говорила вся ненависть и безнадежность, накопленная за годы их супружества. Алкоголь лишь развязал язык.
– Я чувствую, что виноват перед тобой и весьма сожалею… – пробормотал он.
– Ох, только избавь меня от твоего сочувствия. Лучше засунь свое сожаление себе в задницу! – Когда она посмотрела на него и увидела на его лице отвращение, ее злоба переросла в бешенство. – Я ненавижу тебя! Ненавижу! – закричала она и набросилась на него с кулаками.
Он схватил ее за запястья.
Она пыталась освободиться, но тщетно.
– Убери от меня свои руки!
Элиот, оказавшись так близко к ней, увидел у нее на шее и плече следы засосов. Заглянув в низкий вырез платья, он увидел те же отметины и на ее пышных грудях.
Испытывая отвращение, он в то же время ощущал и боль. Когда-то он любил эту женщину, или ему казалось, что он ее любит. Как могло случиться, что он столь ужасно ошибся? Моник заметила, что его лицо вдруг стало горестным, а руки ослабли, и, улыбнувшись, отошла от него и приблизилась к зеркалу, где, пьяно покачиваясь, начала разглядывать свое отражение.
– Тебе нравится это платье? – спросила она и, не дождавшись ответа, продолжала: – Мне нравится. Я уж давно заметила, что стоит мужикам увидеть меня в нем, как у них всех сразу встает…
Элиот не клюнул на эту приманку. Он молча смотрел на ее лицо, отраженное в зеркале. Моник начала пританцовывать, дразня его разнообразными телодвижениями и скольжением рук от грудей вниз, к паху. Он смотрел на все это совершенно бесстрастно. Он понял, что даже то, утреннее, смешанное с презрением вожделение, повториться уже не сможет.
Когда она повернулась к нему, на губах ее еще оставался след улыбки.
– Послушай, Элиот, каково это знать, что твоя жена держит только таких слуг, которые обожают подглядывать за ней? Что ты при этом чувствуешь.
– Больше я ничего не чувствую.
Она ухмыльнулась.
– Ох, я так и думала. Ты просто не хотел признаваться, но это правда. – Она обошла вокруг него, задорно поглядывая из-под ресниц. – И что? Совсем-совсем ничего не чувствуешь? Даже когда пользуешь меня как самую дешевую проститутку? Выходит, тебя уже и впрямь ничто не бодрит? – Она помолчала, покачиваясь и дразня его своей улыбкой. – Ты знаешь, я начинаю беспокоиться о тебе, – продолжила она. – Я опасаюсь, как бы ты совсем не утратил свои мужские способности.
Ее прохладная рука коснулась его груди. Он не пошевельнулся. Она легонько поскребла ногтями по его плечу.
– Мы используем доброе старое средство, как в старые дни. Ты что, и сейчас ничего не чувствуешь?
Элиот испытывал одно желание: дать ей пощечину.
– Я даже не уверена, осталось ли в тебе что-нибудь мужское, – сказала она, и ее рука скользнула вниз, к резинке его трусов. Рот ее искривился в глумливой улыбке. – Не каждый мужик способен трахнуть проститутку. Особенно если знает, что она только что вылезла из-под другого.
Элиот взорвался, он схватил ее за ворот платья и дернул так сильно, что оно разорвалось донизу. Моник едва не упала на пол, но, шатаясь, удержалась на ногах. Сначала она мертвенно побледнела, но вскоре опять заулыбалась, слегка повела плечами и останки платья соскользнули на пол, явив ее тело, на котором, оказывается, ничего, кроме этого платья, не было.
– Да, хороша же ты была, если даже не помнишь, где обронила свои трусики. Сколько же ты выпила?
В глазах ее разгорелась ярость. Она ударила его по щеке так сильно, как только могла. Он вернул ей пощечину. Моник истерично вскрикнула и ногтями нацелилась ему в глаза. Элиот ударил ее еще раз, да так сильно, что она упала на кровать. Он подошел к ней с желанием еще ударить, и еще ударить. Но прежде чем он что-нибудь успел сделать, Моник быстро подняла ногу и, нацелившись, ударила его в мошонку, потом второй раз. Сразу же после этого она хотела вскочить на ноги, но он перехватил ее и снова швырнул на постель, упав на нее сверху.
Она попыталась расцарапать ему лицо, но он сжал ее запястья и подмял под себя. Они лежали, тяжело дыша, отвернувшись друг от друга.
– Отпусти меня, ты, выродок!
Он не ответил. Моник изо всех сил старалась выскользнуть из-под него, но не смогла. Она попыталась укусить его, но он успел отпрянуть. Тогда она плюнула ему в лицо.
– Ты шлюха, Моник, это точно, – тихо сказал он. – Шлюха, и в этом твое призвание, у тебя это получается.
Она вырывалась из последних сил, но он ее не отпускал. После двух-трех минут борьбы ее лицо и шея покраснели, волосы слиплись от пота, и она, обессилев, полушепотом пробормотала:
– Я ненавижу тебя. Ненавижу…
Элиот по опыту знал, что припадок неистовства кончился. Он выпустил ее запястья и встал. Она не шевельнулась. Только смотрела на него. А он смотрел на ее обессиленное тело, стирая тыльной стороной ладони капли пота со своего лба и щек. Под его взглядом ноги ее чуть раздвинулись. Он знал, что такие схватки возбуждают ее, он и сам всегда от них заводился.
– Трахни меня, Элиот, – наконец выговорила Моник. Но он не сомневался, что в этот момент она могла адресоваться к кому угодно. – Трахни, черт тебя подери! Пожалуйста.
Он смотрел, как она ласкает себя, и, злясь на весь мир, чувствовал, что возбуждается. Но изо всех сил старался подавить в себе желание, даже мускулы его напряглись от этой внутренней борьбы.
– Элиот, я хочу тебя, – прошептала она.
Он покачал головой.
– Раньше я тоже хотел тебя, Моник. Но это было раньше.
Отвернувшись от нее, он подошел к окну, открыл жалюзи и стал смотреть в темный ночной сад. Огромная луна висела низко, ее зыбкие серебристые лучи отражались от листвы. Глубоко вдохнув, он ощутил вкус тяжелого от пряных ароматов воздуха. Сзади до него доносились всхлипывания Моник. Затем он услышал, как она встала с кровати и, мягко ступая, удалилась в ванную, как захлопнулась за ней дверь и скрипнула задвижка, которой обычно они никогда не пользовались.
Прошла минута, прежде чем раздался первый пронзительный крик. Крик, от которого задребезжало стекло. Потом другие ужасные крики. И какие-то глухие удары, будто она по чему-то била, возможно, по своему телу. В ее голосе звучали ярость и ужас, и еще что-то, чего он никогда раньше не слышал. Сумасшествие?..
* * *
Когда Бритт вошла в спальню, все здесь было погружено во тьму. Энтони спал. Слышалось только легкое шуршание кондиционера и дыхание спящего человека – тяжелое, с каким-то присвистом. Ее огорчило, что он не проснулся. А ей так хотелось рассказать ему о сегодняшнем вечере.
Она присела рядом с ним на край кровати, случайно его задев. Он поднял голову от подушки и, полуосознанно улыбнувшись ей, сразу же снова заснул. Бедняга, как его изнурила болезнь.
Бритт погладила его по серебряной гриве, испытывая к мужу почти материнские чувства. Тетя Леони как-то сказала ей перед свадьбой, что женитьба для мужчины – это способ обрести в себе маленького мальчика. И тут не имеет никакого значения, что он член Верховного суда и в два раза старше ее. Мужчина есть мужчина, и какая-то часть в нем навсегда остается маленьким мальчиком.
Она, правда, не слишком часто обнаруживала подтверждение того, что и в Энтони этот мальчик все еще жив. Он не искал в ней ничего материнского, хотя, казалось, нашел в ней прилежную сиделку. Впрочем, она не сомневалась, что, если она заболеет, он тоже будет заботливо ухаживать за ней, и маленькая девочка, затаившаяся в самом дальнем уголке ее души, наверняка будет рада этому.
