Текст книги "Без покаяния. Книга первая"
Автор книги: Эстер Росмэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ
19 октября 1988 года
Элиот мелким шагом шел за Дженифер, которая семенила по залу ожидания и попеременно, то, захлебываясь от радости, издавала короткие прерывистые смешки, то внезапно останавливалась, заметив множество глаз, устремленных на нее. В конце концов он взял дочку на руки и, отыскав свободное место на одной из скамеек, сел и посадил ее на колени.
– Ох ты, моя ангельская рожица! – разнеженно сказал он, зарываясь лицом между крошечным плечиком и шейкой. – Все-то тебе бегать-топать, совсем замотала бедного папочку. Вот Бритт прилетит и подумает, что я пришел встречать ее с маленькой обезьянкой!
– Папа! Ты сам бизянка, – смеясь, сказала девочка и, спасаясь от щекотного прикосновения, втянула головку в плечи. – Ну пойдем, папа, пойдем, Джи хочет игьять.
– Нет, Джен. Мы уже достаточно наигрались. Вон, смотри, самолетик подлетает. Давай пойдем к окошку и посмотрим на него.
– Мама пьилетела?
– Нет, мой ангел. Это прилетела Бритт.
Она, казалось, положительно приняла это сообщение, хотя понятия не имела, кто такая Бритт. Но, черт возьми, как разобраться в семейных отношениях, когда тебе всего два года? Что-то мешало ему сказать девочке, что Бритт ее бабушка. Он и сам не слишком хорошо понимал, к какой категории отнести ему женщину.
Три года назад Бритт была невинной, красивой юной женщиной, с которой он один раз вполне невинно пообщался. Какова она теперь? Что сделали с ней три года замужества? Он давно забыл бы любую другую женщину. Но Бритт он не забыл, мало того, постоянно вспоминал о ней.
Объяснение тут достаточно простое. В тот момент, когда он испытывал эмоциональные перегрузки с отрицательным зарядом, доброжелательность и искренность Бритт явились разительным контрастом тому, что представляла собой Моник. Он понимал, что идеализирует Бритт. Ведь он в сущности совсем не знал ее. Она возникла мимолетным призраком женщины, которая показалась ему идеалом. Но идеалы на то и идеалы, что в смертных женщинах не встречаются.
Естественно, ему не терпится увидеть ее опять, хотя бы для того, чтобы убедиться в своей ошибке. Да и кто смог бы выкинуть из памяти столь пленительный образ? Чтобы сделать это, надо, по крайней мере, рассмотреть оригинал поближе, а пока что лишь Энтони имел эту возможность.
Когда самолет подруливал к аэровокзалу, Элиот отвел девочку к окну, чтобы она могла это увидеть. Окно было довольно высоко от пола, и потому он посадил ребенка на плечо.
– Смотьи, папа! Какой байшой самаётик!
– Да, детка, очень большой.
Самолет подрулил к зданию аэропорта и остановился у ворот ограждения. Элиот направился к дверям, откуда должны были появиться прилетевшие пассажиры. Он не был уверен, что Бритт знает, кто именно будет встречать ее в аэропорту. Энтони собирался встретить ее сам, если удастся выкроить для этого время, но когда Элиот предложил свою помощь, то отчим был ему страшно благодарен, что он освобождает его от лишней суеты. Утром, уезжая в суд, Энтони сказал, что даст знать Бритт о перемене планов. Но дозвонился ли он до нее, Элиот не знал.
Когда первые пассажиры начали появляться в дверях, он почему-то занервничал. Странное чувство, будто он встречает первую любовь. Эта женщина не на шутку задела его душу, подумалось ему, гораздо сильнее, чем казалось.
Примерно треть пассажиров уже вошли в здание, когда наконец появилась Бритт. Увидев ее, Элиот почувствовал легкую дрожь, совсем как три года назад, в Дели, когда открылась дверь гостиничного номера и на пороге появилась она, жена его отчима.
В синем пиджаке, серой шерстяной юбке и белой шелковой блузке, с большой сумкой в руке, она выглядела безмятежно-спокойной, элегантной и как бы от всех отчужденной. Когда-то он сопровождал на посольском приеме юное двадцатидвухлетнее создание, в котором еще нет-нет, да и промелькивало что-то девчоночье. Сейчас это была уверенная в себе женщина, прекрасная женщина, статная и преисполненная чувства собственного достоинства.
Проходя мимо встречающих, она бросила на них взгляд и, не найдя мужа, прошла мимо. Элиот, которого она не заметила, догнал ее и тронул за локоть.
– Бритт.
Она остановилась и после небольшой заминки поняла, кто перед ней.
– Элиот! – Взглянув на его дочь, она тепло улыбнулась. – И бэби с вами! Хэлло, солнышко мое ясное!
Дженифер чуть отпрянула и, склонив голову, сразу же засунула пальчик в рот. Бритт и Элиот улыбнулись.
– Энтони не был уверен, что ему удастся вырваться из суда, – пояснил он, – вот я и вызвался встретить вас.
– Очень мило с вашей стороны, – сказала она. – А то я уж решила, что придется брать такси.
Они обменялись долгими взглядами, а затем, как бы подчеркивая затаенную нежность, она обняла его вместе с ребенком. Когда ее щека мимолетно коснулась его щеки, на него пахнуло ее духами, напомнившими ему Индию и тот вечер, когда тонкий аромат лилий возобладал на какую-то долю секунды над экзотическими запахами сандалового дерева и жасмина. И пока он вдыхал аромат ее духов, воспоминания полностью овладели его рассудком.
Бритт перевела взгляд на девочку и легонько ущипнула ее за щечку.
– Вы только посмотрите, это же не ребенок, а просто конфетка. Ах ты моя прелесть!
Дженифер спрятала личико на плече у отца, а он смотрел, как Бритт целует его дочку в макушку. Элиот восхищался ею так же, как она восхищалась его ребенком. Индия была не так уж и далеко: стоило ему увидеть эту женщину, как он снова оказался там. И все же, если говорить правду, слишком много перемен, чтобы считать за ничто прошедшие три года.
– Я взял вашу машину. Энтони сказал, что вы не будете возражать.
– Конечно нет.
Он хотел забрать у Бритт дорожную сумку, но она не отдала ее. Они пошли к выходу и какое-то время молчали. Затем Бритт сказала:
– Надеюсь, Одри хорошо о вас позаботилась.
– О, она просто восхитительна. Мне кажется, что она так же не могла нарадоваться на Дженифер, как и Энтони. Я даже хотел, отправляясь в аэропорт, оставить с ней Дженифер, но девочка еще дичится на новом месте и капризничает больше обычного.
– Ну и отлично, что вы решили встречать меня с ней. Я ведь впервые вижу вашу милую крошку.
– Мы и с вами-то видимся второй раз в жизни, – сказал он.
– Да, тогда у нас было гораздо меньше возможностей поближе познакомиться, чем теперь. И давно пора. Я достаточно времени провела в семействе, чтобы почувствовать себя его членом, только вы один все еще загадка для меня. В сущности, мы совсем друг друга не знаем, не так ли?
– Да, я ведь единственный из клана Мэтлендов, кто вечно болтается на периферии. Обо мне и сказать-то ничего определенного нельзя, кроме того, что я всегда отсутствую. Добавлю: к сожалению. Потому что семейство стало интересовать меня гораздо больше с тех пор, как в нем появились вы.
Бритт взглянула на него и слегка улыбнулась.
– Вы, кажется, пытаетесь мне польстить?
– Конечно. А почему бы и нет?
Они подошли к багажному отделению, и Бритт сняла свой чемодан с ленты транспортера. Элиот, хоть и держал на руке ребенка, но чемодан не позволил ей нести, отобрал у нее и направился к выходу. Распорядившись погрузкой вещей в багажник, Бритт направилась к водительскому месту, и скоро они ехали по аллее мемориального парка Джорджа Вашингтона.
– Наверное, это не подарок – вернуться домой, где уже обосновались гости, – сказал Элиот. – Но мы, надеюсь, недолго будем обременять вас. Скоро я подыщу какую-нибудь квартирку. Вообще-то я мог пока остановиться в гостинице, но Энтони так усердно меня приглашал…
– Уверяю вас, что я так же рада принять вас у себя, как и Энтони, – сказала Бритт, и это звучало вполне искренне.
Но Элиот все же сомневался. Да, она с участием отнеслась к нему в Индии, даже, можно сказать, с пылким участием. И, однако, упрекнула его в тот индийский вечер, обвинив в цинизме, правда, с некоторыми извинениями. Вообще он явно чувствовал какую-то связь с ней, нечто вроде взаимопонимания. Интересно, чувствует ли и она нечто подобное? Нет, трудно понять, что она действительно думает о нем. Одно только можно сказать с полной уверенностью: она жена Энтони и все еще для него запретна.
– Я сожалею о кончине вашего дядюшки. Вы были близки с ним?
– Нет, особой близости у нас с ним никогда не замечалось. Вернее, мы были в плохих отношениях.
– В таком случае эта поездка не слишком омрачила ваше сознание.
– Естественно, я переживала за тетушку. Они с дядей Эрлом прожили вместе около тридцати лет.
– У них были дети?
Бритт отрицательно покачала головой.
– Мы с сестрой жили в их семье, тетушка нас и вырастила.
– Выходит, россказни насчет того, что вы явились из лесной глухомани, правда? И о сиротстве в придачу?
– Понимаете, в последний раз я видела своего отца, когда мне было четыре года, и даже не знаю, жив ли он. Так что фактически вполне можно считать меня сиротой. А такие вещи люди обожают обсуждать где-нибудь на коктейль-приеме, стоит вам повернуться к ним спиной и отойти на два шага.
– Вас это задевает?
– Да нет, пожалуй. Я привыкла. Как-то Энтони объяснил мне, что если люди судачат о тебе, значит, ты что-то из себя представляешь, так что я перестала обращать на это внимание. – Она взглянула на него. – Вы тоже рано лишились отца, не так ли?
– Мне было тогда семь лет. Единственные родственники, которые остались у меня со стороны отца, – это пара троюродных братьев, которых я знаю чисто умозрительно. Мать была единственным ребенком в семье. Так что наше сиротство объединяет нас с вами.
Бритт протянула руку и легонько похлопала девочку по ножке.
– Зато у вас теперь есть дочурка.
– Да. Она – вся моя семья, – ответил он и поцеловал детскую головку.
– Папа, кто это? – спросила Дженифер, показывая на Бритт.
– Это дедушкина жена. Она живет с ним в его доме.
Дженифер обдумала это и спросила:
– А почему?
– Ну, как вам нравится детская дотошность? – Элиот взглянул на Бритт.
– Дженифер, у тебя есть плюшевый медвежонок? – спросила она.
Девочка засунула палец в рот и кивнула.
– Ну вот, твой плюшевый мишка живет с тобой, потому что ты его любишь, по той же причине и я живу с твоим дедушкой.
Дженифер взглянула через папино плечо на заднее сиденье и спросила:
– Папа, а где мой мишка?
– Он остался у дедушки, ангел мой. – Элиот посмотрел на Бритт и подмигнул ей. – Мы еще, как вы видите, понимаем все буквально. Философское проникновение в смысл любви придет, я думаю, позже.
– Лет в двадцать пять, наверное, – сказала Бритт.
– А может, и после тридцати пяти, как в моем случае. Иногда такое происходит лишь после того, как жизнь преподаст жестокий урок.
Она поняла, что он имеет в виду Моник, и подумала, какую боль, наверное, причинил ему этот разрыв, особенно учитывая наличие ребенка.
– Я сочувствую вашей беде, Элиот. А мы так надеялись, что у вас с Моник все наладится.
– Есть вещи, которые невозможно изменить, – сказал он.
– Она что, отказалась от ребенка навсегда?
– Трудно понять, что у нее на уме. Ее чувства ко мне определенны и недвусмысленны. Но я не могу с уверенностью сказать, как она относится к тому, что наше потомство находится здесь. Подозреваю, что эта карта еще будет разыграна.
Бритт понимала, что он говорит намеками из-за присутствия Дженифер, но таким образом он не может высказать все, что тяжким грузом лежит у него на сердце. Возможно, ему так легче – дипломатично прикрывать свои чувства иносказаниями. Но она решила всеми силами помочь ему, поддержать его, если надо – выслушать и разделить с ним его боль, потому что еще там, в Индии, она почувствовала, что способна понять этого человека.
Элиот теперь старше на три года, но привлекательность его осталась при нем. И несмотря на появившиеся в волосах серебряные нити, он не казался столь изнуренным и удрученным, каким выглядел в Индии. Возможно, окончательное решение о разрыве с женой принесло ему успокоение, вопреки всем трудностям и неприятностям, которые, естественно, не могут не сопровождать подобный процесс.
– Мы с Энтони сделаем все возможное, чтобы хоть как-то облегчить ваше положение, – сказала она. – Мы хотим, чтобы вы чувствовали себя у нас как дома.
– Спасибо, Бритт, но мне не хотелось бы слишком обременять вас.
– Чепуха. Это в самом деле приятно, когда в доме появляется такое прелестное маленькое создание. – Она улыбнулась. – И потом, все заботы, в конце концов, лягут на Одри, а не на меня.
– Не уверен, что это ей понравится.
– Ну что вы, Элиот, Одри просто чудо. Она заставляет меня иногда испытывать чувство неполноценности. Я думаю, что Энтони был бы счастлив, если бы его клерки работали так же эффективно, как его экономка.
– С возрастом старые привязанности становятся только крепче.
– Во многих вещах я полагаюсь на нее гораздо больше, чем на себя, – сказала Бритт, решив пройти мимо его намека – если это был намек, – будто не заметив. – Я никудышная хозяйка, так что идеальная жена получилась бы из нас с Одри вдвоем.
Элиота, казалось, это позабавило.
– Вот он, удел современной женщины.
– Ой, давайте лучше не будем на эту тему…
– Это что, у вас с Энтони больное место?
– Да нет, что вы! Он старается входить в мое положение. Очевидно, он понимает, что прошлого не вернуть.
Она пытливо посмотрела на него. Если он и понял ее слова как намек на его мать, то виду тоже не подал. Она не хотела задеть его, а если и задела, то не намеренно. Ей стало очевидно, что они оба, делая острые подчас замечания, имеют склонность щадить друг друга. Она чувствовала, что у них с Элиотом много общего. Это нравилось ей, но в то же время и тревожило.
Бритт не сомневалась, что со временем в жизни Элиота все уладится. Он приободрится и будет жить дальше. Привлекательный, можно даже сказать – красивый, воспитанный и умный, он к тому же весьма обаятелен. Успокоится после развода и вскоре, вероятно, встретит кого-то, кто сумеет его привлечь. На этот раз ему должно повезти, и он обязательно найдет женщину под стать себе.
Разговор их иссяк, но она все время ощущала на себе взгляд Элиота. Не исключено, что он тоже думает о ней и ее обстоятельствах. Между людьми иногда происходят странные соединения чуть ли не на уровне алхимии. Взглянув на него, она увидела, что Дженифер уснула у него на руках. Элиот улыбнулся и как-то очень доверительно сказал:
– Эта девчушка – вся радость моей жизни. – Он тихонько покачал ручкой спящей дочери и спросил: – А вы не собираетесь пополнить семейство? – Бритт молчала. – Я вижу, что вторгся в запретную зону. Прошу простить меня.
– Поскольку я не обиделась, нечего вам и извиняться. Вы, Элиот, задали обычный вопрос из тех, что люди привыкли задавать друг другу. Так я к этому и отношусь.
– Не хочется быть навязчивым, Бритт, но, так как я отец с некоторым опытом, то могу вам сказать: я не сторонник случайного рождения детей. Нет, дети должны появиться на свет вследствие обдуманного решения будущих родителей. А в вашей семье, как видно, кто-то из вас двоих к этому не особенно расположен.
– Боюсь, что не расположена я, какой смысл отрицать. Но вопрос не в том, рожать или нет, а в том, когда рожать. А Энтони подгоняет возраст, ему не хотелось бы ждать слишком долго. Вот и все, других проблем нет.
– Это хорошо, что вопрос только в том, когда. – Он помолчал, потом с грустью продолжил: – Мы-то с Моник вообще не собирались обзаводиться ребенком. Но, к несчастью, она была в столь плачевном состоянии, что решить, рожать ей или нет, не могла. Из-за сильного нервного расстройства для нее этого вопроса как бы и не существовало. Ну а я не взял на себя смелость решать за двоих, вернее, за троих. А когда она немного оправилась, делать аборт было уже поздно… К счастью, мне понравилось быть отцом, так что Дженифер нечего бояться сиротства.
– А Моник нравится быть матерью?
– Ей нравится наша девочка, ее детская прелесть. Но материнство для Моник – не призвание.
– Я вам сочувствую.
– Не хотелось бы распространяться по этому поводу.
– У вас есть какие-нибудь соображения о том, что делать дальше?
– Постараюсь найти работу в Вашингтоне, здесь будет легче управиться со всем этим. Найду хорошую няню, хотя понимаю, что это сделать непросто. В подобных переменах всегда есть доля риска.
Они свернули с Висконсин-авеню. Оба залюбовались большими ветвистыми деревьями, листва которых уже начала желтеть. Потом Бритт снова заговорила:
– Я вижу, Элиот, вы вполне владеете ситуацией, надо отдать вам должное.
– Если уж говорить начистоту, то я все еще блуждаю во мраке. Настоящие трудности впереди, когда я попытаюсь начать жить нормальной жизнью – быть хорошим отцом и в то же время делать карьеру.
– Когда будет трудно, зовите меня на помощь.
– Спасибо. Я принимаю предложение, но, боюсь, у вас и своих забот полон рот.
– Ну, это не совсем так. – Бритт затормозила возле огромного кирпичного дома георгианского стиля. – У меня сейчас, пока я жду разрешения на адвокатскую практику, много свободного времени. – Она свернула на дорожку, ведущую к гаражу, расположенному за домом, остановила машину и сидела, опустив руки на колени. – Я обещала Энтони и Харрисону присмотреть за ремонтом «Роузмаунт». И не вижу, почему бы мне не заменить на время девочке мать. В том случае, разумеется, если вам действительно нужна помощь.
Элиот погладил дочку по головке.
– Знаете, Бритт, на завтра у нас запланировано посещение зоопарка. Так что, если вы во второй половине дня свободны и не имеете ничего против подобных мероприятий, мы могли бы пойти туда вместе. Вы хорошенько присмотритесь к Дженифер и еще раз обдумайте свое предложение. В случае чего возьмете его обратно.
– Я принимаю ваш вызов, Элиот Брюстер.
– Ну, какой там вызов! Просто радость, слегка прикрытая вежливостью. К тому же я хочу посмотреть, действительно ли вы такая мачеха, о которой пасынок – он же отец-одиночка – может только мечтать.
Бритт шлепнула его ладонью по руке.
– Думайте впредь, что говорите, мистер Брюстер. Мне не по вкусу ваши намеки на мою молодость и неопытность. Ну а теперь пойдемте в дом, бэби пора подкрепиться.
* * *
Мэджин Тьернан с трудом нашла место для парковки позади кафедрального собора святого Матфея и, обойдя здание, вошла в него. Эту церковь посещал Харрисон. Хотя он покинул Бога и, кажется, собирается теперь покинуть ее.
Внутри церкви было прохладно, тихо и спокойно – разительный контраст с жарой, шумом и хаосом, царящими снаружи. Она прошла в темный угол святилища, присела на скамью и, преклонив колени, всей душой погрузилась в молитву. Несколько дней назад, на исповеди, она сказала священнику, что решилась на аборт. Он сурово порицал ее и убеждал отказаться от этого греха. Впрочем, другого она и не ожидала от него услышать.
Артур Кэднесс, вероятно, гораздо глубже священника проник в суть ее положения, и она не могла не отметить этого, когда они разговаривали. Харрисон послал к ней Артура в день своего выхода из больницы. Она была дома, несмотря на недомогание, с нетерпением ожидая обещанного прихода возлюбленного. Но Артур Кэднесс, худой, педантичный человек в очках с роговой оправой, слишком темной для его бледного лица, был единственным, кто вошел в ее дверь.
– Почему вы? – спросила она прежде, чем он успел войти в квартиру.
– Харрисон прийти не мог, – ответил тот.
– Не мог или не хотел?
– Не мог.
Она впустила его, понимая, что опять Вашингтон тайно выступил против нее. Но ведь она так мало просила – ей просто надо побыть с человеком, которого она любит и чье дитя носит под сердцем! Однако общество принимало в расчет только жену. Мэджин помнила горькую судьбу своей матери: ведь ее отец тоже был женат на другой женщине. К отцу она не испытывала вражды. Как и к Эвелин. Но она надеялась, что выбор, когда-то сделанный Харрисоном, не помешает ему быть теперь с нею, с Мэджин. Об этом она и подумала, глядя в плоские, неуступчивые глаза визитера.
– Значит, он не придет? И что же вы предлагаете мне делать?
– Ждать. Ждать, пока не пройдут выборы. Подождать пять недель, вот и все, о чем мы вас просим.
– Мы? Что это за «мы» такое? Я что, забеременела от комитета?
– Виноват. Я не так выразился…
– Я беременна, Артур. Я ношу ребенка Харрисона. И кроме него меня никто не интересует. Почему он не пришел? Впрочем, я знаю почему. Это вы со всеми вашими мальчиками на подхвате, стерегущими каждый его шаг, не позволили ему прийти ко мне!
Мэджин заплакала. Она просто не сумела сдержаться. Кэднесс чувствовал себя крайне неловко. Наконец она уняла слезы и вытерла глаза.
– О'кей, мистер политик, тогда скажите мне, что, по-вашему, я должна делать с этим ребенком? Ждать окончания выборов? Но через пять недель будет поздно размышлять о его правах на жизнь.
– Я не могу ответить на ваш вопрос. В мою компетенцию входит только сообщить о сложившейся в данный момент политической ситуации.
– Господи, да помилуйте же, Артур!.. Речь идет не об утверждении билля по поводу абортов. Речь, черт возьми, идет о моей жизни!
– Вы что, хотите сделать аборт? А я полагал, что вы католичка.
– Я-то католичка. Но я еще и просто человеческое существо. И хочу прямо сейчас узнать, что думает Харрисон?
– Я полагал, вы и сами знаете, что он любит вас. – Кэднесс чувствовал себя все более неловко и без конца поправлял сползающие на нос очки. – Подождите пять недель, – повторил он. – А если не можете ждать, сделайте аборт.
Сердце Мэджин упало.
– Это вы мне советуете? Или Харрисон?
– Это я… А Харрисон придет к вам через пять недель.
Крайнее раздражение исказило черты ее лица.
– Ради Бога, что вы из него делаете? Он что, президент, что ли? Какого черта вы нагораживаете между нами каменные стены?
– Он не президент, Мэджин. Он сенатор Соединенных Штатов, который должен быть переизбран в следующем месяце. Он женатый человек, в конце концов, и его жена ничего не знает ни о вас, ни о вашем положении. Он прекрасно понимает свою ответственность перед вами и не оставит вас. Но до восьмого ноября он ничего не может сделать.
– Это он сам так сказал? Отвечайте, Артур!
Кэднесс слабо кивнул.
– Что мне передать сенатору?
Она подняла на Кэднесса полные печали глаза.
– Скажите сенатору, что я не скоро прощу ему дезертирство. Но скажите и то, что я все же люблю его. И как все остальные избиратели, постараюсь переложить всю вину за его ошибки на тех сучьих детей, что охраняют и стерегут каждый шаг его жизни.
Артур Кэднесс встал, достал из кармана визитную карточку и передал ее со словами:
– Позвоните мне, если в чем-нибудь будете нуждаться. – Подойдя к двери, он обернулся и сказал вставшей с кресла Мэджин. – Он просил передать вам, что все случившееся имеет для него большое значение. И что он любит вас. Больше мне добавить нечего.
– Благодарю, – отозвалась Мэджин, улыбнувшись сквозь набежавшие слезы. Ей тоже нечего было добавить…
И вот она в этой церкви и пытается молиться. Прошло минут тридцать, пока она поняла, что ее молитвы никто не слышит. Бог ли покинул ее или в ней самой осталось так мало веры, что она не может до него докричаться?..
Возвращаясь к машине, она не видела ничего, кроме серого тротуара. До выборов осталось три недели, но больше ждать ей нельзя. Вопрос остался только один – убить ли только ребенка или себя вместе с ним тоже? Она ни на что не могла решиться прежде, чем поговорит с Харрисоном. Дважды она пыталась прорваться к нему по телефону. Но каждый раз трубку брал Артур Кэднесс. Она просила его, умоляла, но тот был непреклонен.
Садясь за руль, она пробежала рукой по животу. Нет, еще ничего не заметно. Вчера вечером она разделась и рассмотрела себя в зеркало – тело было таким же, как и всегда. Но он там, внутри, их ребенок, которого Харрисон не хочет. Положив руки на руль, она уронила на них голову и горько, навзрыд заплакала. Но когда подошел служитель стоянки спросить, что случилось, Мэджин вытерла слезы, завела машину и поехала домой.
Дома она первым делом достала бутылку любимого Харрисоном «Гленфиддик скотча» и налила полстакана. Стоя в кухне, она, ненавидя себя за то, что она делает, выпила все до дна. Затем пошла к телефону и позвонила в офис Харрисона.
– Передайте ему, – сказала она Артуру Кэднессу, – что если он не позвонит мне, то никогда больше не увидит в живых.
* * *
Бритт распаковывала вещи, когда Одри, стоя внизу лестницы, провозгласила, что суп готов. Тяжеловесная чернокожая женщина, Одри Джонсон, обладала достаточно сильным голосом, чтобы не подниматься каждый раз по лестнице. Бритт вошла в кухню, где Одри разливала суп по тарелкам, со словами:
– Что за дивный аромат, Одри!
– Ну, я рада, что вам нравится, мэм. Хотя что в нем, в этом супе особенного? Бросила, значит, в горшок щепотку того, щепотку сего, ну и считай, что-то вышло.
– Не всякая хозяйка знает, что должно быть под рукой, чтобы потом брать оттуда по щепотке того и сего.
– Ох, мэм, вы всегда так нахваливаете мою стряпню, спасибо вам. Но лучше скажите, где этот человек с его ребятенком. Где они там бродят? Суп, как его разольешь по тарелкам, он сразу же начинает стынуть.
Бритт вышла на заднее крыльцо дома. В саду красовался небольшой летний павильон, и Дженифер прогуливала Элиота вокруг него, прыгая и заливаясь смехом. Бритт с удовольствием смотрела на их забавы под неярким осенним солнцем. В Вашингтоне стояло бабье лето, время года, особенно любимое Бритт.
– Здесь есть голодные? Так бесплатная похлебка уже готова.
Элиот повернулся и кивнул в знак приветствия. Правда, заманить девочку в дом ему удалось далеко не сразу. Наконец Дженифер вцепилась в папину руку, и они пошли к дому, обходя цветочные клумбы, на которых доживали свой век последние летние цветы.
Годами Бритт пыталась представить себе, как бы они жили с отцом. В ее детских мечтах отец в один прекрасный день появлялся, забирал ее и Кэди и отвозил в свой дом, в свой большой дом, в город, где ездили машины и автобусы, а по тротуарам шли городские жители. И он очень любил их, своих дочек, и говорил, что никогда больше их не оставит…
– В слове «суп» есть что-то магическое, – сказал Элиот, вызволяя ее из страны детских грез. Бритт приняла эти слова с улыбкой.
– Одри готовит лучшие в мире супы.
Элиот подхватил Дженифер на руки, взошел на крыльцо и открыл перед Бритт дверь. В малой столовой, где Одри накрыла им стол, над тарелками с супом витал ароматный парок. Элиот посадил Дженифер на высокий стул, который они сконструировали, положив на сиденье старые телефонные книги.
– Ну что, вы уже распаковались? – спросил он, разламывая сандвич надвое и кладя половинку на тарелку Дженифер.
– Да, и готова идти в зоопарк. – Бритт переоделась и была теперь в песочного цвета брюках и тонком свитерке белой шерсти.
В дверях в этот момент возникла Одри.
– Простите, мэм, но мне надо знать, что готовить на обед и ужин. Судья Мэтленд, он сказал, чтобы я, значит, спросила у вас.
– Надо подумать, – ответила Бритт. – Вернемся мы только к вечеру, не раньше. Скажите, Элиот, а Дженифер может поесть где-нибудь вне дома?
– О, не волнуйтесь, она у нас дама привычная к ресторанной еде. Ее мамочка не имела особого пристрастия к кухне, так что в Женеве мы питались обычно вне дома. Кормежка маленького ребенка в ресторане шокировала швейцарцев, но для нас с Дженифер это был вопрос выживания. А вообще мы неприхотливы в еде. Желательно только, чтобы еда не была слишком тяжелой.
– Ну вот об обеде вам можно не беспокоиться, – сказала Бритт. – Ну на ужин, как обычно, что-нибудь легкое. На ваше усмотрение, Одри, – сказала Бритт, и экономка удалилась к себе на кухню.
Бритт смотрела, как Элиот передает Дженифер чашку молока.
– А где сейчас Моник? Осталась в Швейцарии?
– Нет. Она в Нью-Йорке, гостит у своей семьи. Боюсь, нагрянет сюда, решив, что долго не виделась с Дженифер. После оформления развода ей нет смысла возвращаться в Женеву. Там у нее завелся было приятель, один известный доктор, но он не пожелал из-за Моник оставить жену. Не сомневаюсь, она обязательно объявится где-нибудь поблизости, и мы будем иметь удовольствие наблюдать ее очередную авантюру.
Говорил он все это ровно, не выказывая ни боли, ни сожаления. Говорил так, будто излагал факты, не имеющие к нему прямого отношения. Бритт взглянула на Дженифер, чье внимание полностью было поглощено потреблением супа.
– Вижу, что у вас действительно не было другого выхода, кроме как расстаться с Моник.
– Это должно было произойти раньше, но появление бэби просто оттянуло конец. Я терпел сколько мог.
– Уверена, вас не в чем упрекнуть. Я не знаю Моник, но по тому немногому, что видела и слышала, могу заключить, что вы правильно поступили. Мы с Энтони думали, что это произойдет в Индии, когда мы встречались с вами.
– К тому оно и шло, Бритт. Но ее беременность смешала все карты. Правда, первым делом все подумали, что ребенок не мой, – сказал он с удивительной выдержкой. – Но эти темные кудряшки и зеленые глаза пресекли все толки. К тому же я говорил с доктором о группе крови и всем таком прочем, и последние сомнения рассеялись. – Он встряхнул головой. – Так что мне не отвертеться от того, что это мое сокровище. Но вообще довольно грустно, что приходится приводить подобные оправдания по поводу собственного брака, не правда ли?
– А никто вас ни в чем не винит, вам не в чем оправдываться.
– Моник сказала мне, что Роберт Фэрренс не может иметь детей. – Он горестно улыбнулся. – Сказала она это, я думаю, скорее с сожалением. Но, впрочем, она использовала любой повод, чтобы мне досадить. Так что и это было лишь поводом лишний раз напомнить мне о том, что я рогоносец.
Бритт стало его страшно жалко.
– Зря я затеяла этот разговор, Элиот, он только расстроил вас.
– Нет, напротив, мне гораздо легче, когда я искренне могу сказать о себе. Если люди не знают правды, они воображают все в гораздо худшем виде, чем оно есть на самом деле.
Дженифер уронила свой сандвич на пол, и Элиот поднял его. Однако девочка не выразила желания взять его.
– Он гьязный, папа. Джи хочет дьюгой.
Элиот разделил вторую половину сандвича на две четвертушки и одну дал ей.
– На, держи, ангел мой, и больше не роняй.
– Моник согласилась, чтоб опекуном были вы? – спросила Бритт.
– Она полна противоречий. Лучше пока не торопиться. Я действительно не знаю, что ей взбредет на ум. Думаю, она и сама этого не знает.
– Какое несчастье… Для всех.
– Да, Бритт, с этой бедой быстро не разделаешься. – Он съел несколько ложек супа. – Но хватит об этом. Лучше скажите, что новенького в вашем зоопарке. Я уже сто лет там не был.
– А я была там года два назад, когда училась в правоведческой школе. Водила туда группу детишек нашей общины.
– Это хорошо, что вы активистка уже сейчас. Очень приятный факт из биографии первой женщины на посту президента Соединенных Штатов.
