Текст книги "Без покаяния. Книга вторая"
Автор книги: Эстер Росмэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
АРЛИНГТОН, ШТАТ ВИДЖИНИЯ
14 января 1989 года
День похорон выдался на редкость холодным. Когда процессия проезжала над Потомаком, Элиот смотрел из окна лимузина на затянутые туманом холмы, заметно поседевшие от падающего снега. Траурная процессия, сопровождающая останки Харрисона Мэтленда после заупокойной службы в кафедральном соборе святого Матфея, таяла буквально на глазах.
Покинув собор, Элиот заметил в группе приятелей и помощников Харрисона молодую женщину. Судя по заплаканному лицу, это и была Мэджин Тьернан. Лишь она да еще двое из этой группы выдержали до конечного пункта процессии – Арлингтонского кладбища.
По официальной версии, Харрисон опочил, оставив скорбящую вдову, с которой он счастливо прожил тридцать лет. Но весь Вашингтон знал, что свой смертный час сенатор встретил не в лоне семьи. Элиот уже слышал историю этой смерти. Помощники сенатора примчались в квартиру Мэд Тьернан в тот момент, когда навстречу им выкатывали носилки с Харрисоном. Он был уже мертв, сраженный обширным инфарктом в объятиях своей любовницы. Чуть раньше, когда приехала «скорая помощь», та в чем мать родила все еще суетилась вокруг сенатора. НО к прибытию первого помощника сенатора она была уже полностью и соответственно случаю одета. В увозившей тело машине, куда ей удалось пробиться, на нее было страшно смотреть. Увести ее от носилок, на которых лежал мертвый Харрисон, сенаторским помощникам удалось только тогда, когда в больницу приехала Эвелин.
В вечерних теленовостях показали прибытие Эвелин в госпиталь. Мэджин, естественно, в кадре не оказалось. Официальный бюллетень, подготовленный в офисе покойного сенатора, гласил, что смерть наступила в первой половине дня, в разгар совещания с группой сотрудников.
В церкви Элиот сидел позади Эвелин, Энтони и Бритт. Время от времени он поглядывал на затылок и плечи Бритт, и его страшно тянуло прикоснуться к ней. В последнее время он, до конца осознав, как мучительно для нее случившееся, особенно остро чувствовал свою вину во всем, что произошло с ними. Он вторгся в чужую жизнь, он разрушитель. Но вера в то, что они с Бритт предназначены друг для друга, его не оставила. Провидение ли так решило, судьба или что там еще контролирует предназначение людей, но неизбежность слияния их судеб не была дарована им с божественной простотой и легкостью, она сулила долгий и тяжкий путь к счастью. Он теперь начинал понимать, как дорого придется заплатить за это дарованное судьбой предопределение, ибо оно, предопределение, опоздало явить себя своевременно.
Единственным его утешением была Дженифер. Видя ее трогательную беспомощность и зависимость от него, Элиот с особой радостью выполнял отцовские обязанности. Конечно, он не мог быть с ней все время, и мысль о том, что целый день за ней присматривает нанятая женщина, была ему неприятна. А с тех пор, как Моник заявила о намерении любыми способами отобрать у него дочь, тревога постоянно жила в его сердце.
Изменив образ жизни, Моник была тверда в своем намерении.
Прежде Элиот мог не считаться с Моник – существом вздорным, готовым затеять тяжбу ради обретения собственной гордости и самоуважения. Теперь, когда та изменила образ жизни, он был вынужден признать, что ее мотивы стали куда основательнее и что все, что она делала теперь, она делала всерьез. Недавно Моник позвонила его адвокату и заявила, что теперь она имеет все права и возможности быть единственным опекуном своего ребенка. Элиот рассмеялся, услышав эту новость, но адвокат заверил его, что это не поза и не пустая угроза.
– Что она думает предпринять? Оклеветать меня?
– Для начала она хочет просто встретиться, – сказал адвокат. – С глазу на глаз. Но говорить будет только она, не слушая доводов и возражений другой стороны.
– К чему тогда эта встреча?
– Я задал ее адвокату тот же вопрос, но он сказал только, что у нее есть на то свои причины.
– Хорошо, передайте ей, что я согласен. Пусть она позвонит мне.
Несколько раз за последние месяцы он спрашивал себя, неужели Моник решит все-таки ради своих интересов использовать против него то, что она видела в роковую ночь на побережье. Похоже, она все же решилась на это. Дело принимало угрожающий оборот. Адвокат сказал ему, что случаи, когда в судах тщательно рассматривается соблюдение родителями правил морали, в наши дни участились, поскольку в аморальном поведении усматривается опасность для детей в физическом и эмоциональном плане. Вопрос лишь в том, насколько суд поверит утверждениям Моник…
Похоронная процессия втягивалась в ворота Арлингтонского кладбища, и мысли Элиота возвратились к Бритт. Когда скорбящие родственники и друзья покидали храм, чтоб следовать за покойным к месту погребения, Бритт взглянула в его сторону. Он лишь на секунду перехватил ее рассеянный взгляд, она сразу же отвернулась и взяла Энтони под руку. Этот жест вызвал у него панику и бешенство одновременно. Он изо всех сил старался не думать о ее близости с мужем. Сам он вот уже несколько месяцев даже не смотрел на других женщин. А она может желать другого мужчину после всего, что с ними произошло?!
Процессия приблизилась к центральной аллее кладбища и остановилась. Элиот немного задержался в машине, всматриваясь в затемненные окна катафалка, стоящего впереди. Он смог разглядеть только, как сзади начинают выдвигать гроб с телом Харрисона. Вскоре открылась пассажирская дверь лимузина, и показался Энтони в черном пальто с белым шелковым шарфом на шее. Эвелин последовала за ним и взяла его под руку. Дверь закрылась. Бритт, кажется, решила не выходить, и Элиот недоумевал – почему?
Он вышел из машины, застегнул пальто и пошел вслед за Энтони и Эвелин. Когда он нагнал их, Эвелин посмотрела на него покрасневшими от слез глазами, слабо улыбнулась и подала руку.
– Спасибо, дорогой, что пришли, – прошептала она. Энтони кивнул ему в знак приветствия, затем они молча пошли за людьми, несущими гроб. Эвелин казалась сильно ослабевшей, и они вдвоем с Энтони поддерживали ее.
Элиоту вспомнились похороны его матери. Тогда он тоже шел рядом с Энтони. И подумал: кто следующий?..
Священник прочитал молитву, и Элиот подошел возложить цветы на гроб Харрисона. В этот момент Энтони обернулся к нему и прошептал:
– Элиот, могу я попросить вас об одолжении?
– Конечно.
– Бритт не очень хорошо перенесла поездку сюда, и я беспокоюсь. Не могли бы вы выйти и посмотреть, как она там?
Просьба и удивила, и обрадовала, и вместе с тем напугала его.
– Она нездорова?
– Да нет, Элиот, – сказал Энтони, взглянув на Эвелин. – Она беременна.
Элиот остолбенел, не веря тому, что слышал. Он чуть было не начал расспрашивать, но вовремя сдержался. Беременна! Смысл слова дошел до него только тогда, когда он повторил его про себя несколько раз. Беременна!.. Так вот на что намекала Моник! Он ухитрился не подать виду, до какой степени ошеломлен, и просто сказал:
– Да, конечно. Конечно.
С этими словами он повернулся и начал пробираться сквозь толпу. Выйдя к стоящим на аллее машинам, он сразу же направился к лимузину, в котором осталась Бритт. Водитель стоял рядом, у открытой дверцы и что-то говорил, заглядывая внутрь. К тому времени, как Элиот приблизился, он уже закрыл дверь.
– С миссис Мэтленд все в порядке? – спросил он.
– Ей немного нездоровится. Она попросила принести ей попить.
– Да, пожалуйста. Я присмотрю за ней.
Шофер ушел, а Элиот открыл дверцу и сразу же увидел белое, как простыня, лицо Бритт. Он сел в машину и закрыл дверь прежде, чем она успела что-нибудь вымолвить.
– Элиот…
– Энтони сказал, что вы себя плохо чувствуете, и попросил присмотреть за вами.
Она пыталась справиться с подступающим приступом тошноты, прижав к губам носовой платок.
– Со мной все в порядке, просто немного укачало. Но беспокоиться не о чем. Скажите Энтони, что со мной все хорошо.
– Бритт, он сказал, что вы беременны.
Она замерла на секунду, потом с трудом перевела дыхание и только тогда наконец осмелилась посмотреть на него.
– Да, все так, Элиот, я беременна.
– Когда вы забеременели? – Голос его прозвучал громко. И даже будто обвиняюще.
– Это ребенок Энтони. – Он чувствовал себя так, будто ему нанесли удар в живот. Сидел и тупо качал головой. – Простите, что я вынуждена вас огорчить, – сказала она твердым голосом. – Я понимаю, вам это неприятно слышать…
– Неприятно! Иисусе Христе, Бритт!.. Когда это произошло? Вы тогда, на побережье, уже были беременны?
– Нет, – прошептала она, слегка покачав головой. – Мы с Энтони хотели ребенка, вот я и решила, что сейчас для этого самое подходящее время. После того и забеременела.
– Как вы могли?
– Такой вопрос надо было задавать совсем о другом. Только он должен звучать иначе – как мы могли. Я всегда буду с ужасом думать о том, что изменила Энтони. Единственное, что я могу, умолять Бога простить меня. А ребенка я очень хочу иметь. Как и Энтони.
– Бритт, это безумие!
– Я знала, что вы огорчитесь… Но, надеюсь, пройдет время – и вы успокоитесь. Обдумаете все и поймете, что в моей жизни теперь не может быть никого, кроме Энтони.
Элиот все еще ей не верил.
– Он знает о том, что… О нас?
– Нет. Я вняла вашему совету. И никогда ничего не скажу ему, как бы трудно мне ни было хранить тайну моего греха. Это принесло бы ему ужасные и, главное, ненужные страдания. Наше дитя – это наша связь с ним, и если он когда-нибудь узнает о моем грехе, я буду умолять его о прощении если не ради меня самой, то хотя бы ради нашего ребенка.
– Бритт, вы любите меня! Вы и на беременность решились только потому, что боитесь своих чувств ко мне. Бритт! Я знаю, вы любите меня!
Лицо ее стало строгим, даже торжественным, и она сказала:
– Нет, я не люблю вас. Не люблю. Смиритесь с этим, прошу вас.
Элиот начал понимать, что действительно потерял ее. Надежда, неделями питавшая его чувства, исчезла.
– Ну что ж, мне ничего не остается, как только пожелать вам всего хорошего. Будьте счастливы. – Бритт низко склонила голову. Элиот накрыл ее лежавшую на сиденье руку своей ладонью и договорил: – Но знайте, я никогда не смирюсь с этим – ни умом, ни сердцем.
– Хотелось бы надеяться, что… что когда-нибудь… мы сможем стать друзьями… – Бритт надеялась произнести это слово спокойно, но голос ее предательски дрогнул и глаза заблестели от подступающих слез. Она отвернулась.
Открылась дверь – это шофер принес пластмассовый стаканчик с водой. Элиот передал его Бритт. Затем вышел из лимузина и набрал полную грудь холодного потомакского воздуха. Прежде чем водитель закрыл дверцу, Элиот услышал доносящийся изнутри плач.
Его возлюбленная сидела в погребальном лимузине и тихо плакала. В звуках ее рыданий он не мог не услышать всю боль, которую она испытывала, и все ее отчаяние.
ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ
28 января 1989 года
Элиот стоял в гостиной и наблюдал, как Дженифер вскарабкалась на стул у окна и теперь всматривается в серые тона сумеречного Кливленд-парка. Примерно месяц назад она тоже часто смотрела в окно на множество праздничных рождественских огней, которые связывались у нее в памяти с Санта-Клаусом. Но не видно теперь огней, и куда-то подевался Санта-Клаус.
Элиот чувствовал себя оторванным от остального мира. Вся его жизнь будто остановилась. Дни после Арлингтона были пустыми. Он ни к чему не стремился, не имел никаких целей и намерений. Он не жил. Он ждал. О жизни Бритт, как и о деятельности новых властей, он узнавал из газет. В колонке светской хроники он прочел о беременности своей возлюбленной. Среди газетных фотографий, освещавших президентский бал, он нашел одну, под которой было написано: «Член Верховного суда Энтони Мэтленд танцует со своей супругой, Бритт, которая к июлю ожидает появления их первенца».
Элиот всматривался в газетный снимок минут десять – пятнадцать, не меньше, завидуя тем, кто был на нем возле его любимой. Это несправедливо… И он инстинктивно посмотрел на Дженифер, радуясь тому, что целый час может провести с дочкой. Днем за Дженифер присматривала миссис Ингрэм, толковая и добрая женщина. А вечера и уик-энды девочка проводила с ним, кроме, правда, тех дней, когда гостила у матери.
Моник в последнее время настояла на том, чтобы брать дочку чаще, чем прежде. Он предпочел не возражать, посчитав, что со временем исполнение материнских обязанностей начнет утомлять ее. Но пока бывшая его жена не оправдывала этих его надежд. Напротив, с каждым визитом ее собственническое отношение к дочке все возрастало. При этом Элиот, как ни старался, не находил доказательств того, что Дженифер было плохо или что она скучала, когда жила с Моник и Робертом. Отца девочка всегда была рада видеть, но и расставалась с ним достаточно легко. Дженифер, видимо, привыкла к жизни на два дома и не считала это чем-то особенным.
Взгляд на девочку, стоящую на стуле у окна, на это прекрасное дитя с темными локонами, сквозь которые трогательно просвечивала тонкая шейка, заставил его сердце затрепетать от любви. Она, будто почувствовав это, обернулась к нему с улыбкой.
– Нету больше Санта-Клауса, папа, – сказала она, показывая за окно своим маленьким пальчиком.
– Да, ангел мой, он ушел, но снова придет на следующий год.
– Когда придет?
– Иди ко мне, моя радость, посиди с папой, и мы поговорим, о'кей?
Дженифер встала на коленки, животом сползла со стула и подошла к нему. Элиот поднял ее и высоко подбросил в воздух, отчего девочка радостно засмеялась. Затем он обнял ее, посадив себе на руку, и она обняла его ручонками, прильнув к вороту его свитера своей трогательной, нежной шейкой. Комок застрял у него в горле. В его душе начинал расти страх потерять и это, столь дорогое для него существо.
– А мама сейчас придет?
– Потом, ангел, потом. Ты уже будешь в постельке.
Он поиграл с ней немного, и они отправились на кухню ужинать. После еды и вечернего детского туалета Элиот уложил ее в постель и рассказал на ночь сказку. Прежде чем выключить свет, он сказал ей, что очень любит свою доченьку.
– И я люблю тебя, папочка.
В общем-то обычная вечерняя церемония. Но на этот раз в его словах пылкости было больше обычного. Поцеловав ее в лобик, он вышел в гостиную и стал ожидать Моник. Они договорились, что она придет в девять. По телефону Элиот пытался выяснить хоть что-нибудь о цели ее визита, но Моник не стала распространяться, сказала только:
– Я хочу решить наконец этот вопрос, Элиот. Раз и навсегда.
Чтобы скоротать время, Элиот просмотрел «Санди пост», потом отложил газету и, став у окна, принялся смотреть на городские огни. В Вашингтоне он многое любил, хотя этот город не проявлял к нему особой доброты. Но то, что этот город ассоциировался у него с Моник, в последнее время его раздражало. В сердце Элиота, однако, находилось место не только для неприязни к Моник, он еще и восхищался ею. Бросить пить не так-то просто. И то, что у них с Фэрренсом сложились уважительные отношения, тоже кое-чего стоит. Его жена, казалось, нашла себя, только разведясь с ним…
Услышав звонок, он пошел открывать. За дверью его ждал сюрприз: Моник пришла с Робертом Фэрренсом.
– Ну, я смотрю, ко мне целая делегация, – сказал Элиот, отступая назад, чтобы впустить гостей. – Первый признак того, что вечер пошел по кривой.
– Мы с Робертом решили пожениться сразу же, как развод будет оформлен, – холодно сообщила Моник. – Так что все происходящее сейчас касается его не меньше, чем меня. Потому-то я и решила прийти с ним.
– Как вы пожелаете.
Моник осмотрелась вокруг с видом обычного неодобрения. Фэрренс, слегка смущаясь, помог ей раздеться, затем сам снял пальто. Он заметно сдал, выглядел старше, однако не казался болезненным. Он был в хорошего покроя деловом костюме, а Моник в вязаном шерстяном костюме с помпонами на концах пояска; в общем, вид у обоих вполне респектабельный.
– Мне, вероятно, гораздо легче было бы говорить, если бы здесь оказалась и Бритт Мэтленд.
Элиот жестко посмотрел на нее и сказал:
– Моник, если ты намерена вести нормальный разговор, как это делают все цивилизованные люди, то оставь свой сарказм. – Она изумленно встряхнула головой, но он не дал ей заговорить, продолжив: – Ты хотела встретиться. Так говори, что у тебя на уме?
Моник обменялась с Фэрренсом взглядом, затем сказала:
– Твой адвокат, надеюсь, передал тебе, что я хочу сама воспитывать Дженифер?
– Да. Но я счел, что с твоей стороны это просто поза.
– Ох, нет, дорогой мой Элиот, не поза. Я это совершенно серьезно. Я хочу воспитывать своего ребенка. Ты можешь навещать ее, мы договоримся о времени, но я хочу, чтобы она все время жила со мной.
– Об этом и речи не может быть. Я могу разделить с тобой опеку, но чтобы полностью отдать тебе ее, – этого не будет.
Моник мрачно взглянула на него.
– Ты ведь еще, кажется, не являешься законным опекуном, не так ли?
– Моник, я готов оформить это официально в любую минуту, так что не пытайся выкручивать мне руки, не трудись понапрасну. Дженифер для меня важнее всего на свете.
– Ох-ох!
– Да.
– Хорошо же, ханжа, сукин сын, ты сам заставляешь меня быть грубой. Если ты не желаешь считаться с моим решением, я пойду и расскажу Энтони о тебе и твоей мачехе. Может, ему будет интересно узнать, что эта маленькая чистюлька, его беременная женушка, трахалась за его спиной с большой дипломатической шишкой.
– Моник, неужели ты способна на такую низость? Ты решила шантажировать меня?
– Да, Элиот, – сказала она, усмехаясь. – Я шантажирую тебя, если тебе угодно называть это так. Отдай мне дочь, или Бритт будет отчитываться перед мужем за ваши грехи.
Гнев пронизал его, но он попытался сохранять внешнее спокойствие.
– Ты что, не понимаешь, что затеяла игру с человеческими жизнями? Причем используешь Дженифер, это чистейшее создание, дороже которого у меня ничего нет, как инструмент для исполнения своих амбициозных затей. А о ней самой ты подумала?
– Да, Элиот, мне она так дорога, что я ни перед чем не остановлюсь, чтобы забрать ее у тебя. Она мой ребенок. Я ее мать, а это не то, что какая-то баба, которую ты для нее нанял. И она должна жить со мной. Если ты будешь препятствовать мне, я сделаю все, что только могу, и добьюсь своего.
Его челюсти сжались.
– Да пусть я провалюсь в самое пекло, если позволю тебе добиться опеки путем шантажа. Ты можешь хоть всему миру угрожать, что взорвешь его, я не отступлю. Я не предам свою дочь и не принесу ее в жертву. Я не остановлюсь ни перед чем, чтобы спровадить тебя ко всем чертям.
– Он не принесет ее в жертву! – Моник хмыкнула. – Ты говоришь так, будто она твоя собственность!
– Ты давно уже потеряла права на нее.
– Послушай, ты, выродок, я не знаю и не хочу знать, что это за права, которых ты лишил меня по собственному усмотрению. У меня действительно были трудности, но теперь я справилась с ними. Я прекрасно понимаю, что ты хочешь использовать против меня мое прошлое, но ведь и у меня есть что использовать против тебя! – Фэрренс взял руку Моник, пытаясь ее успокоить, но она этого будто не заметила. – Так откуда в тебе эта наглость – говорить о моих правах на моего собственного ребенка?
– Она принадлежит нам обоим.
– Я не закрываю тебе доступа к ней. Я буду проявлять к тебе такое же великодушие, какое и ты проявлял ко мне.
– Вот именно, Моник! Разве я не пускал ее к тебе? Еще и до встречи с Бритт. Да ничего большего я и пожелать своей дочери не могу, как только иметь мать. Но ты потеряла ее!
– Хорошо, но теперь я ее не потеряю. Я приготовилась быть хорошей матерью, как ты мне сам и посоветовал. И добьюсь цели любыми доступными средствами. А на то, какого ты мнения обо мне, я плевать хотела.
Элиот пристально смотрел на нее. Ей действительно ничего не стоит пойти к Энтони, эта сука способна уничтожить любого, кто встанет на ее пути. Фэрренс подался вперед, глядя на Элиота, и негромко, очень выдержанно сказал:
– Я понимаю, мистер Брюстер, что не принадлежу к числу людей, уважаемых вами, поэтому шел сюда без особого удовольствия. Но все же я решил прийти хотя бы на тот случай, если ситуация выйдет из-под контроля, как это имеет место сейчас.
– Оставьте свою дипломатию для службы, а если хотите что сказать, так говорите прямо.
Фэрренс вздохнул, собираясь с мыслями.
– Я знаю, как дорога вам Дженифер и как сильно вы убеждены в том, что Моник для нее недостаточно хорошая мать. Но теперь, вы должны признать это, она переменилась…
– Да, Фэрренс, я слушаю вас, слушаю… Но только мне во все это не очень верится. Несколько недель воздержания от спиртного еще не могут сделать из женщины хорошую мать.
– Ну да, – сказала Моник. – А несколько недель, проведенных на Бритт Мэтленд, как раз сделали из тебя хорошего отца! Так, что ли?
Глаза Элиота вспыхнули.
– Мы обсуждаем здесь не подробности сексуального аспекта наших, моей и твоей, жизней.
– В данном случае и это существенно, – сказал Фэрренс. – Мы все обсудили с нашими адвокатами, и я уверен, что вы также обсудили все со своими. Жизнь Моник зиждется сейчас на твердой, солидной основе. Она не пьет уже два месяца, так же как и я. Мы помолвлены. Я не богат, но достаточно состоятелен, у меня приличная работа, а Моник получает существенную финансовую поддержку от своей семьи. На этот день мы располагаем жилищем, стабильностью и гарантированной чистотой семейных отношений. А что у вас? Вы можете предложить Дженифер только вечера и уик-энды, а в остальном во всем полагаетесь на приходящую няньку.
– Прекрасно, Роберт, но я не куплюсь на то, о чем вы сказали. Я не могу отдать свою дочь, рассчитывая лишь на ваши благие намерения и обещания ясного будущего.
Моник фыркнула, и Фэрренсу пришлось опять успокоить ее.
– Вы можете отказать нам только в одном случае: если все то, о чем я сказал, не относится к настоящему времени, – так же спокойно продолжал он. – Вы можете сами убедиться в правоте моих слов. А если будете настаивать на своем, то мы, не колеблясь, используем информацию, компрометирующую вас, причем, как вы, конечно, не можете не понимать, при этом пострадает и репутация миссис Мэтленд, и благоденствие господина судьи.
Элиот потряс головой.
– Боже, Фэрренс! Да вы просто змея подколодная. Вы ничуть не лучше моей бывшей супруги!
Фэрренс слегка улыбнулся.
– Я, Элиот, сквозь пальцы смотрю на личные нападки. Но вам никуда не деться от необходимости обдумать все услышанное. Вы не можете не считаться с тем фактом, что Моник решила создать для Дженифер счастливую семейную жизнь. Вы правы, еще несколько месяцев назад она не справилась бы с этим. Но теперь, хотите вы или нет, мы изменились.
– Мои поздравления! Я желаю вам всяческого счастья. Но только не с моей дочерью.
Лицо Фэрренса исказилось от раздражения.
– Вы не хотите признавать очевидных вещей, мистер Брюстер, не хотите понять, что мы решили идти до конца. Что ж, своим упорством вы – именно вы! – действительно в конце концов принудите нас к тому, в результате чего имя миссис Мэтленд и ваши с ней отношения станут достоянием гласности со всеми вытекающими отсюда последствиями.
– Не смешите меня!
Элиот пытался держаться как можно более независимо, хотя в глубине души уже начал допускать мысль, что этой парочке удастся одолеть его. Он слишком долго не мог поверить, что Моник способна на такую подлость. Но он ошибался. Она действительно выкрутила ему руки.
– Подобные действия хоть и дозволены законом, но, конечно, не лучший выход из положения и не лучшее средство борьбы за опекунство над ребенком. Однако вы сами нас вынуждаете… И напрасно. – Фэрренс говорил очень спокойно. – Публичное сражение за Дженифер принесет миссис Мэтленд немало огорчений, чтобы не сказать больше. Я уж не говорю о ее муже…
– Вы просто скотина, Фэрренс, – не сдержавшись, процедил сквозь зубы Элиот.
– Бедняжка Энтони единственный, кого мне действительно жалко, – сказала Моник. – Воображаю, каково это – радоваться будущему младенцу и вдруг узнать, что он не от тебя, а от твоего пасынка.
Элиоту жутко захотелось оскорбить ее, ударить. С величайшим трудом ему удалось сдержаться. Он лишь сказал:
– Ты, я вижу, действительно ни перед чем не остановишься.
– Удивляюсь, Элиот, что это только сейчас до тебя дошло. А кстати, чего это ты так взбесился? Ты что, может, и сам не знаешь, кто папаша ребеночка – ты или твой отчим? – Моник вся дрожала от ярости.
– И после всего этого ты ожидаешь, что я отдам тебе дочь?
– Мы дадим вам немного подумать, – холодно закончил Фэрренс. – Едва ли имеет смысл продолжать этот разговор сейчас, поскольку ожидать, что вы примете решение сразу же, было бы нелепо. Обдумайте все, Элиот. Поговорите с миссис Мэтленд, если это вам поможет.
– У меня больше нет никаких отношений с Бритт, – сказал Элиот. – Я думаю, я сам со всем справлюсь.
– В таком случае еще раз все обсудите со своим адвокатом. Но ни на минуту не забывайте о том, что наше решение неизменно. И скажите спасибо, что мы не действуем исподтишка, а пришли и откровенно предупредили вас обо всем, что намерены сделать в случае вашего упорства.
Этими словами Фэрренс как бы поставил точку. Но потом как истинный дипломат решил все же подсластить пилюлю:
– Да, и вот еще что. У нас нет намерений полностью лишать вас Дженифер. Моник хочет сама воспитывать дочь, но, как сама она уже сказала, за вами остаются все права на посещение. Хотелось бы надеяться, что вы поймете наконец, что это не только в ваших интересах, но и в интересах ребенка. У вас всегда будет возможность прийти и своими глазами увидеть, в каких условиях живет Дженифер.
Элиот смотрел на свои руки, ему нечего было возразить на сказанное Фэрренсом. Для суда, во всяком случае, все это может оказаться достаточно убедительными аргументами.
– Я хочу забрать Дженифер сегодня же и чтобы всю эту неделю она была у меня, – вступила в разговор Моник. – Ты можешь в любое время навестить нас и посмотреть, достаточно ли чистые у Дженифер простынки, как она у меня питается и все ли необходимое у нее есть. Ведь должен же ты знать, в надежные ли руки отдаешь ребенка. Мне неприятно лишний раз огорчать тебя, но я вынуждена так поступить. Итак, я беру ее на неделю. А ты можешь приходить в любое время суток.
– Твое великодушие меня восхищает, – не без сарказма ответил Элиот.
Моник улыбнулась.
– Я бы никогда не стала так с тобой церемониться, приятель, но ты, увы, подал мне прекрасный пример великодушия. И потом, поверь мне, это не я причиняю тебе такие огорчения, а ты сам устроил их себе. В следующий раз, когда будешь с кем-нибудь трахаться, занавешивай окна!
Подумав, Элиот решил, что сейчас его бывшая жена сказала самую мудрую вещь из всего, что он от нее слышал.
– Моник, ты воистину становишься образцом добродетели. Одного только не пойму, где все это в тебе таилось во время нашего брака?
– Было, было. Просто ты вообще никогда не понимал ни меня, ни того, в чем я нуждаюсь.
– Если я такой тупой, Моник, объясни мне хотя бы теперь. В чем же ты нуждалась?
– В обретении жизни, Элиот. В обретении жизни.
