Текст книги "Без покаяния. Книга вторая"
Автор книги: Эстер Росмэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
Часть VI
ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ
8 апреля 1994 года
Огромный зал полнился гулом голосов. Бритт пробиралась сквозь толпу, пытаясь разыскать Эвелин. Помощник секретаря, имени которого она не помнила, заговорил сенатора Эвелин Мэтленд до полусмерти, причем говорил он, несомненно, о деле, связанном с Комиссией по иностранным делам. Когда они подъезжали к зданию госдепартамента, Эвелин рассказывала, как президент пытался добиться согласованного мнения в Конгрессе по поводу своей последней инициативы в ООН.
Зал бурлил больше обычного, хотя Бритт едва ли было с чем сравнивать. До нынешнего своего появления здесь она наезжала в Вашингтон раза два-три, не больше, да и то ненадолго. В 1991 году Бритт начала практиковать семейную адвокатуру в Атланте. Двенадцать месяцев спустя, когда американская политика жила под знаком Года женщины, Бритт выставила свою кандидатуру на место в законодательном органе штата Джорджия и с небольшим преимуществом одержала победу над соперником. Если бы она не имела уже кое-какого представления об уловках политиков, она вряд ли выиграла бы эту кампанию.
Все эти годы Бритт и Эвелин поддерживали отношения, и, когда Бритт выиграла сражение за место в законодательном органе штата, никто не радовался этому больше, чем ее свояченица. А когда в январе Бритт представилась другая политическая возможность, она позвонила Эвелин, чтобы спросить ее мнение.
– Рэндалл Вэфингтон решил не выставлять свою кандидатуру на перевыборах в Конгресс США, сказала Бритт. – Тут у нас, в Джорджии, многие положили глаз на освобождающееся место. Я тоже подумала, а не бросить ли и мне свою шляпу на это сиденье? Что вы на это скажете?
– Скажу, что из вас получится великолепная конгрессменша, Бритт, – ответила Эвелин. – Так что, если решили, действуйте!
И Бритт, которая точно знала, чего хочет, в марте выставила свою кандидатуру наряду с восьмеркой других желающих. Эвелин не могла поддержать ее публично из-за того, что принадлежала к другой партии, но заверила, что сделает все возможное.
Бритт приехала в Вашингтон для посещения комитета демократической партии по выборам в Конгресс. Стэйси Крам, обаятельный газетчик из Калифорнии, потратил на нее все утро, обсуждая с ней всевозможные вопросы текущего момента и снабжая необходимой информацией. Во второй половине дня Бритт отправилась к Джоксену, сенатору от Джорджии, – они еще раньше договорились вместе пообедать. Однако Эвелин перехватила Бритт и утащила ее на прием в госдепартамент.
– Не обещаю, что мероприятие окажется забавным, но все же оно отличается от политических встреч в Атланте.
Бритт полагала, что Эвелин наверняка поддерживает отношения с Элиотом Брюстером, но ничего о нем не спрашивала, надеясь, что та заговорил об этом первая. Так и вышло.
– Париж всегда нравился Элиоту, но они не оставят его там до скончания века, – сказала она. – Я слышала, в госдепартаменте его считают одной из восходящих звезд. Ходят слухи, что его прочат на должность помощника госсекретаря.
– Когда вы станете президентом, Эвелин, вы его самого сделаете госсекретарем. Вам же, в конце концов, не повредит один демократ в кабинете, не правда ли?
Эвелин рассмеялась.
– Мой путь к президентству скорее всего в тысячу раз длиннее, чем ваш путь в Конгресс, дорогая моя. Но спасибо за комплимент.
Больше об Элиоте ничего сказано не было. Но Бритт казалось, что его имя продолжает витать над ними обеими в течение всего последующего разговора, пока они добирались до госдепартамента.
В последнее время Бритт все чаще вспоминала его. Даже чаще, чем Энтони. Но, впрочем, что тут странного? Мертвые исчезают из памяти быстрее живых.
Эта мысль заставила Бритт направиться за порцией выпивки. Подойдя к стойке, Бритт протянула свой пустой стакан бармену в белом пиджаке и сказала:
– Водку с тоником, пожалуйста.
Наполнив стакан, он вернул его Бритт, и она отошла, размышляя, чем занять время, и высматривая, с кем тут можно поболтать. Внешняя политика занимала одно из последних мест среди вопросов, обсуждаемых среди конгрессменов, но ее эта тема привлекала всегда. Она потягивала свою выпивку и вспоминала посольский прием в Нью-Дели, где бросила первый взгляд на дипломатические игры. Однако в этом воспоминании присутствовал не столько сам прием, сколько Элиот. Тогда, хотя, конечно, она этого не осознавала, именно тогда он запал ей в душу. Вспоминалась ей и их последняя встреча на побережье. Это был очень печальный день, и не только потому, что он обозначил впоследствии конец целого периода ее жизни. Она сказала Элиоту, что многие вещи просто перестали для нее существовать. Тогда она совершенно искренне верила в это.
Элиот не сомневался, что она ошибается, что время целит все раны. Но он недооценил того, что, если человек слишком долго едет по одной какой-то дороге, наступает момент, когда возвращаться просто не имеет смысла. Именно такое с ней и случилось.
Бритт вовсе не считала, что смерть Энтони положила предел ее личной жизни. Возвращаясь в Джорджию, она не исключала возможности какой-то встречи и знала, что если человек ей понравится, то она не станет запрещать себе общение с ним. У нее даже было несколько непродолжительных связей, но потом одна из таких связей стала продолжительной.
Это произошло, когда она начала встречаться с Марком Джорданом, известным в Атланте хирургом. Он был на восемь лет старше ее и овдовел за год до гибели Энтони. Бритт дорожила их отношениями. Но вот по поводу развития этих отношений Бритт не спешила принимать решения. Она начинала адвокатскую карьеру, потом подалась в политику, а для матери-одиночки это куда как не просто. Поначалу она вообще отдавала все свои силы маленькому Тедди. К материнству относилась очень серьезно, раз и навсегда решив, что ее сын не должен быть обделен ни любовью, ни заботой, ни чем-либо еще…
– Ба! Да никак это Бритт Мэтленд! – раздался голос из толпы.
Почувствовав на своей руке чью-то прохладную руку, Бритт обернулась. Волосы теперь темные, лицо отмечено первым прикосновением возраста, но все еще красиво.
– Вы помните меня, милочка? Моник Фэрренс. А раньше я была Моник Брюстер.
– Здравствуйте, Моник, – сказала Бритт, пожимая протянутую руку. – Конечно, я помню вас.
В легкой улыбке Моник змеилось знакомое коварство.
– Боже, сколько же лет прошло! Когда мы виделись в последний раз? – Она сделала вид, что усердно пытается вспомнить. – Дайте подумать… Нет, это было не в ту роковую ночь на побережье, ведь так? Мы виделись и позже. Ах да, кажется, в дамской комнате какого-то ресторана! Вас еще тогда вырвало, насколько я помню!
– Как свежи ваши воспоминания, – не без сарказма ответила Бритт и настороженно осмотрелась вокруг, будто испугавшись, что их подслушивают. Но никто в толпящейся публике не обращал на них внимания. Бритт отметила это с облегчением.
– Ох уж эти приемы! Сплошное занудство, – сказала Моник, открывая свою сумочку. – Лично я их ненавижу.
– А я, как правило, не хожу на них вовсе, – ответила Бритт, – так что мне они не успели набить оскомину. Пока. Но думаю, теперь начну быстро прогрессировать в этом направлении.
– У вас прелестный легкий акцент, – сказала Моник, продолжая копошиться в сумочке. – Мне это всегда казалось очень привлекательным. – Наконец она нашла то, что искала, – пачку сигарет. Бритт она тоже предложила закурить, но та отказалась. – Это правильно. Вы ведь и вообще не имеете пороков, не так ли?
– Послушайте, Моник, – сказала Бритт, начиная терять терпение, – мне не доставляет никакого удовольствия обмениваться с вами колкостями. Я не вижу, из-за чего конкретно нам с вами теперь заниматься этим. И если вам хочется продолжать в том же духе…
– Ох, милочка, простите, если чем задела вас, я совсем не хотела…
Моник проговорила это, вновь устроив обыск в своей сумке, на этот раз она, очевидно, искала там спички. Фраза ее оборвалась на полуслове, когда темноволосый джентльмен восточного типа протянул ей руку с платиновой зажигалкой.
– Позвольте мне, мадам, – сказал он, зажигая пламя.
Моник прикурила и поблагодарила его. Но поскольку она сразу же отвернулась, даже не посмотрев на него, он удалился.
– Не помню, чтобы вы раньше курили, – заметила Бритт, следя, как та пускает в потолок колечки дыма.
– Нужно же иметь хоть какой-нибудь порок, – сказала Моник. – А Роберт предпочитает, чтобы я курила, это все же лучше, чем трахаться с кем попало. Так что вы делаете здесь, в Вашингтоне? Последнее, что я о вас слышала, что вы вернулись к себе в Алабаму.
– В Джорджию, с вашего позволения. Там я работаю адвокатом и немного занимаюсь политикой.
– Так значит, насколько я понимаю, вы больше не разыгрываете из себя безутешную вдовушку.
– Это правда. А насчет вас, Моник? Вы вернулись в Вашингтон окончательно?
– Нет, мы еще в Лондоне, но скоро, возможно, Роберта отзовут. Он сейчас и приехал сюда, чтобы поговорить об этом с начальством. Ну и я заодно с ним увязалась.
Они смотрели друг на друга как две соперницы, но кроме инстинкта за этим ничего не стояло – яблоко раздора отсутствовало.
– Я вижу, у вас все в порядке. Жизнь ваша нормализовалась. Вы получили Дженифер. Вышли замуж. Скажите, Моник, вы счастливы?
– Жизнь никогда не бывает такой прекрасной, как хотелось бы. Но Роберт внес в мою жизнь большие перемены. Главное, он понимает меня. Знаете, я теперь даже сама к себе отношусь гораздо лучше.
– Рада за вас.
Моник улыбнулась.
– Хороший мужик и может к тому же не поморщившись потратить на твой каприз двадцать тысяч баксов. Чего еще надо? Но я не мотовка. Коллекционирую произведения искусства и устраиваю выставки. В общем, жаловаться мне не на что.
– Вы избрали респектабельный образ жизни.
Моник удивленно улыбнулась.
– Странно, что вы сказали это. А ведь я даже в самые мрачные времена не теряла достоинства. Во всяком случае, если и трахалась с женатым мужиком, то жена обычно знала об этом.
Бритт видела, что в глазах Моник разгораются прежние огоньки ненависти. Неужели этот уголь до сих пор еще не выгорел?
– Знаете, если вы не прекратите теребить прошлое, я уйду. Какой мне интерес стоять здесь, пока вы будете вкалывать в меня свои булавки. Я не играю в кровавые виды спорта.
– Ох, ну куда вам! Для злословия у вас не слишком подвижный язык, милочка. Элиоту, впрочем, всегда нравилось это в женщинах.
– Послушайте, Моник, Элиот ничего не значит теперь для меня, так же, полагаю, как и для вас. И я уже сказала вам, что мне не доставляют никакого удовольствия подобного рода перебранки. Не лучше ли нам с вами сейчас распрощаться?
– Простите, Бритт, – сказала Моник, и это прозвучало вполне чистосердечно. – Я вовсе не собиралась вести себя с вами как последняя сука. Полагаю, это просто природный рефлекс.
– Хорошо, что вы это понимаете.
– Если хотите знать правду, я благодарна вам за тот ваш роман с Элиотом. Я от этого только выиграла.
– Что вы хотите этим сказать? – спросила Бритт.
Моник затянулась сигаретой, стряхнула пепел и только потом сказала:
– Я говорю о Дженифер, о чем же еще? Благодаря вашей с ним интрижке я смогла оформить опеку. Вы что, не знали об этом? – Бритт помрачнела, а Моник, рассмеявшись, продолжила: – Я взяла Элиота, что называется, за яйца, и он позволил мне оформить опеку. У него просто не было выбора. Неужели вы с ним не говорили об этом?
– Я не видела Элиота с тех пор, как умер Энтони.
– Ну, в таком случае, для вас это не имеет никакого значения, не так ли?
– Я хочу знать точно, что вы имеете в виду, Моник. Если я правильно поняла, вы сказали, что использовали меня против Элиота? Что он отдал вам Дженифер только потому, что вы угрожали ему чем-то?
– Крошка, да я просто шантажировала этого сукиного сына. – Она затянулась и тонкой струйкой медленно выпустила дым изо рта. – Я сказала ему, что, если он будет препятствовать мне в оформлении опеки, я пойду к Энтони и все ему расскажу. – И тут она опять удивленно улыбнулась. – Иисусе, а я-то думала, что он вам изобразит в картинках, какой он несчастный, но благородный.
– Элиот ничего мне не говорил.
– Просто не укладывается в голове. Он всегда обожал изображать из себя героя. Бог его знает, чего это он не получил с вас должок.
Бритт начала понимать. Все случившееся в те критические месяцы вдруг предстало перед ней в подлинном свете. Элиот пожертвовал собой ради ее спокойствия – вот истинный смысл событий. Она посмотрела вниз, на свой стакан, и нервно начала крутить его в пальцах.
– Значит, он совсем дурак! – продолжала муссировать тему Моник. – А ведь мог кое-что получить за свое героическое самопожертвование. Вот я и думала, что вы еще долго продолжали барахтаться с ним на сене, чтобы он держал свой рот на замке. – Бритт молчала. – Ох, ну бросьте вы это, – проговорила Моник. – А то прямо девственница-весталка. Вы же не святая.
– Нет, не святая. Но то, что вы сделали, не менее омерзительно, чем то, что сделала я.
Моник глубоко затянулась дымом сигареты, а Бритт снова уставилась на свой стакан.
– Продолжайте, – наконец заговорила Моник. – Я хочу дослушать. В конце концов, мы говорим о древней истории.
– Лучше скажите, вы не препятствуете Дженифер видеться с отцом? Он встречается с ней?
– Конечно. Он может встречаться с ней сколько ему угодно. В этом отношении я великодушна. Но знайте также, что девочка вполне счастлива со мной и Робертом.
Бритт чувствовала себя просто ужасно. Элиот ни словом, ни полсловом не дал ей понять о том, что он сделал. Очевидно, просто не хотел прибавлять ей страданий. Ее удивил не столько факт – это так похоже на Элиота! – сколько то, что для нее он стал очевидным лишь теперь. Возможно, она подсознательно уклонилась от того, чтобы догадаться самой? Предпочла ничего не знать…
– Мне очень жалко Элиота, – сказала она. – Он единственный, кто лишился всего.
– Элиот справится, милочка. Он от этого не повесится. И вообще, он прекрасно себя чувствует. Занялся карьерой. Ходит слух, что его могут продвинуть на должность помощника госсекретаря по европейским делам.
– Я уверена, что Дженифер значит для него гораздо больше, чем все возможности продвижения по службе, – серьезно сказала Бритт. – Бедный, бедный Элиот.
Моник посмотрела на нее с недоверием.
– Эй, послушайте! Вас действительно так расстроила история Элиота?
– Да, не стану отрицать.
– Сдается мне, детка, что вы до сих пор пылаете любовью к нему.
– Прекрасно, прекрасно, – раздался голос из-за спины Бритт. – Вот бесподобная парочка.
Это был Роберт Фэрренс. Он подошел к Моник и обнял ее за талию.
– Как раз ко времени, Роберт, одолжите Бритт носовой платок. Мы тут говорили об Элиоте.
Фэрренс, постаревший, но прекрасно одетый и выглядевший вполне привлекательно, вежливо поклонился и сказал:
– Добрый вечер, миссис Мэтленд, рад видеть вас.
– Взаимно, мистер Фэрренс.
– Итак, предмет вашей беседы Брюстер?
– Да, – сказала Бритт, – но мне не хотелось бы продолжать обсуждение этой темы. По правде говоря, я ищу Эвелин. Вы нигде ее не встречали?
– Полагаю, вы быстро найдете свою потерявшуюся сенаторшу, вам стоит только свернуть за угол, – сказал он, жестом указывая, в каком направлении следует вести поиски. – Я только что видел ее там, в толпе важных особ.
Бритт протянула Моник руку, но улыбка ее была холодна.
– Наша встреча была если и не особо приятной, то хотя бы поучительной.
– Надеюсь, миссис Мэтленд, что не слишком расстроила вас.
В облике и тоне Моник появилась наигранная скромность. Но Бритт понимала, что за ней кроется глубокая внутренняя удовлетворенность, удовлетворенность победительницы. И сделала вид, что ничего не замечает.
– Ничто не случается без причины и без последствий, – сказала она. – Сегодня вы преподали мне хороший урок.
* * *
Джорджтаунский дом Эвелин находился неподалеку от госдепартамента. Они решили заехать туда и немного выпить, прежде чем идти ужинать, а Эвелин тем временем позвонит в свой офис. По дороге Бритт, не вдаваясь в подробности, поведала Эвелин о своей встрече с Моник.
– Я ее не видела несколько лет, – сказала Эвелин. – Все такая же красотка?
– Да, в общем. Но есть перемены. В частности, она утверждает, что наконец обрела себя.
– Но, думаю, это все же не заставило ее умилостивиться по отношению к Элиоту?
– Увы, нет.
– И неудивительно. Пока они были женаты, Моник ненавидела его до кишок. Конечно же, ее отношение к нему не могло улучшиться после развода.
Приехав к Эвелин, Бритт устроилась на диване, а Эвелин пошла приготовить им по порции водки с тоником. Вернувшись с коктейлями, она внимательно посмотрела на Бритт и спросила:
– Что случилось, дорогая? Вы кажетесь такой расстроенной.
После разговора с Моник мысли об Элиоте не покидали Бритт. В той жертве, которую он принес на алтарь ее спокойствия, было такое самоотречение, какого она не ожидала, хотя и прежде была о нем как о человеке наилучшего мнения. Самым мучительным сейчас для нее стало воспоминание о том, как она вела себя с ним в последнюю их встречу. Если бы она все знала еще тогда, неужели она скрыла бы от него правду о Тедди? Нет, такое бессердечие не в ее характере…
– Моник сказала мне нечто такое об Элиоте и Дженифер, что заставило меня призадуматься, – ответила она. – Вы знаете парижский адрес Элиота?
– Да, естественно. Вы хотите получить его?
– Да, Эвелин, я хочу связаться с ним.
Эвелин явно ждала объяснений, но Бритт промолчала.
– Видно, что-то в словах Моник сильно вас взволновало?
– Да, Эвелин. Но я не уверена, что мне хочется обсуждать это. Вы не беспокойтесь, к вам это не относится. У меня вообще какое-то настроение… Сама не пойму…
– Бритт, я способна выслушать даже самое плохое.
Вечерело, солнце опускалось за фасады домов, очерчивая контур улицы. Бритт стояла у окна и смотрела вдаль. Но видела она лицо Элиота – каким оно было, когда они разговаривали в «Роузмаунт». Бедный, бедный! Не отдавая себе в том отчета, она удваивала его несчастья. Она отпила из своего стакана, как и Эвелин, сидевшая на стуле в безмолвном ожидании. Правда о происхождении Тедди – тайна, которую она сберегала одна, – внезапно мучительно попросила выхода.
– Эвелин, – заговорила наконец Бритт. – Могу ли я посвятить вас в страшнейшую тайну своей жизни и надеяться, что вы меня не осудите?
Эвелин с любопытством взглянула на нее.
– Конечно, Бритт, разве вы сомневаетесь во мне?
– Не хотелось бы нагружать вас чужими горестями, но непереносимо… Непереносимо оставаться со своей горькой правдой один на один. Поверьте, я действительно нуждаюсь в вашем участии и совете.
Эвелин ждала. Бритт склонила голову, прекрасно понимая, как может отнестись верующая католичка к подобному признанию. Но ничто уже не могло остановить ее, нести свою муку в одиночку больше не осталось сил.
– Тедди у меня не от Энтони. Это ребенок Элиота.
На лице Эвелин не отразилось ни гнева, ни удивления. Она протянула руку и коснулась руки Бритт. Этот теплый жест чуть не заставил Бритт разрыдаться, но она справилась с собой.
– Я догадывалась о чем-то в этом роде, – сказала Эвелин. – Чувствовала, что здесь что-то не так.
– Элиоту я ничего не сказала. Вернее, я солгала ему, чтобы защитить себя. – Голос Бритт дрожал, глаза заблестели от подступающих слез. – Как вы думаете… Как вы считаете, Эвелин, я должна была сказать ему правду?
– На это у меня нет ответа. Только вы сами могли решить, как лучше поступить.
Бритт села на диван и, откинув голову на спинку, вздохнула.
– Боже мой! Если бы я знала, как лучше… – Она смотрела в окно, на тающие в сумерках очертания крыш. – Моник сказала мне такое, что просто выбило меня из равновесия. Она шантажировала Элиота угрозой сообщить все Энтони, если он не согласится отдать ей Дженифер.
– Ох, Господи, спаси! Не могу поверить! Неужели она могла?..
– Да уж, видно, смогла. А Элиот ничего мне не говорил об этом. Он просто отдал свою дочь этой сучке, чтобы спасти меня и Энтони. – Эвелин с ужасом смотрела на Бритт, а та продолжала: – Я чувствую себя так скверно, что легче, кажется, умереть. Просто умереть… – Пальцы ее с дрожью крутили стакан, выдавая величайшую муку. Она взглянула на свояченицу и тоскливо проговорила: – А теперь я не могу решить, будет ли Элиоту лучше, если он узнает правду о Тедди, о том, что это его сын.
– Может быть, он уже знает. Или догадывается…
– Если так, то ему, наверное, еще хуже. Он должен ненавидеть меня.
– Напротив. Я думаю, что он любит вас, Бритт. Хотя он никогда и слова не сказал мне об этом, но я давно чувствую…
– Давно? Не понимаю…
– Он всегда расспрашивает о вас. Но очень осторожно, будто не придает этому особого значения, однако именно это и выдает его.
– А вы говорили обо мне все только хорошее? Что я счастлива и всем довольна, как моллюск в своей раковине?
– Я говорила ему то, что есть. Разве вы несчастны?
– Эвелин, считайте, что с моим этим счастьем покончено. Теперь, когда у меня открылись глаза, я так несчастна, как не была еще никогда в жизни.
– Я сомневаюсь, Бритт, что Элиот нуждается в вашем сострадании. Весь вопрос в том, чего вы сами хотите.
Эвелин отхлебнула от своего стакана и молча ждала, что скажет ее свояченица. А Бритт уже предчувствовала, что этот вопрос из сложного вот-вот превратится в очень простой. Они посмотрели друг другу в глаза.
– Тут затронуты не только чувства Элиота и не только мои чувства, – сказала она. – Ведь я приучила Тедди к мысли, что этот седой человек на фотографии – его папа.
– Правда рано или поздно выйдет наружу. Но чем раньше, тем лучше. Все равно на двух стульях долго не усидишь.
Бритт кивнула.
– Я совсем запуталась. Ведь мне казалось, что у меня ни одного стула нет, вот я и завралась, обманывала всех, даже себя. Может быть, Эвелин, пришло время остановиться? Мне кажется, я просто обязана сказать Элиоту правду. И Тедди тоже.
