Текст книги "ЖУРНАЛ «ЕСЛИ» №9 2007 г."

Автор книги: ЕСЛИ Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Уилл прокричал что-то в рацию и полез за служебным пистолетом, а потом нырнул в укрытие. Машина пронеслась рядом с ним и чуть не задела сарай, однако успела повернуть. Я увидел, как вращался руль, на котором не было рук. Никакого водителя. Я видел это абсолютно четко. И я слышал ее: рев двигателя и треск шин по гравию. Никто не заводил эту машину, не управлял ею, не парковал и не ставил на ручной тормоз. Она сбежала от людей, одичала и обнаружила, что ей нравится вкус человеческой крови. Ребенок или полицейский – подойдет любой.

Она пыхтела, кашляла и разворачивалась для нового броска.

Офицер Уилл вытащил пистолет и начал палить по шинам. Одна пуля отскочила от бампера, но другая попала в переднюю левую шину и пробила ее. От этого двигатель машины взвыл еще противнее. Впрочем, убийцу это не остановило. Она ринулась на Уилла на трех нормальных шинах и одном обвислом резиновом бублике. Офицер Уилл упорно продолжал стрелять, теперь целясь в радиаторную решетку, пытаясь попасть в карбюратор, аккумулятор или какой-нибудь другой жизненно важный механический орган.

Я вцепился в забор, а ноги мои приросли к земле так, словно я был одним из сорняков, которые оплетали его.

Офицер Уилл и зеленая машина – между ними был только его пистолет.

Уилл оставался на месте чуть дольше, чем следовало. Когда машина добралась до него, он уклонился, но она задела его бок, заставив перекувырнуться. Он упал и не делал попыток встать. Зеленая машина промчалась дальше через ворота, вырулила на дорогу и развернулась. Готов поклясться: она обращалась с продырявленной шиной, как собака с раненой лапой.

Зеленая машина нацелилась на офицера Уилла и снова бросилась на него.

Машина-17 протаранила ее сбоку.

Она была припаркована. Ее двигатель был заглушен. Но она рванула с места. И ударила по зеленой машине, сбила ее прицел, чуть было не заставила влететь в забор. Затем семнадцатая нанесла сокрушительный удар со стороны пассажирского сиденья. Продырявленная шина лопнула с треском, похожим на выстрел. Одна из передних фар со звоном разбилась, на заднем ходу оставляя за собой осколки стекла, словно темную кровь.

Зеленая машина закричала. Клянусь, она закричала! Громкий, долгий свист, подобный свисту чайника или горячего радиатора. Она повернулась, хромая, и уставилась на машину-17 своими фарами. Семнадцатая встала посреди двора, между зеленой машиной и офицером Уиллом, который все еще лежал на земле оглушенный. Они были напарниками, и она прикрывала его спину.

Зеленая машина устремилась к ней, а машина-17 рванула навстречу. Они столкнулись лоб в лоб, будто лоси во время гона, в одном мощном ударе. Машина-17 сдала назад, ее капот смялся, бампер покосился. Но зеленой машине досталось сильнее. Когда она, пошатываясь, откатилась в сторону, за ней остались следы масла и тормозной жидкости. Ее двигатель издал тонкий звук, в котором сквозили все оттенки ярости. Машина-17 хранила глухое молчание.

Около минуты зеленая машина стояла на месте, а затем как бы стала красться вдоль забора, будто хотела попасть к воротам. Семнадцатая встала боком, чтобы заблокировать проезд. И вдруг «зеленка» на полном ходу рванула задним ходом и проскользнула мимо нее, прежде чем семнадцатая сумела ее остановить. Зеленая неслась задним ходом на полной скорости, целясь в офицера Уилла.

К этому моменту он встал на колени, на ощупь пытаясь отыскать пистолет. Он нашел его как раз в тот момент, когда машина приближалась к нему. Офицер молниеносно откатился с ее пути, затем выстрелил пару раз. По крайней мере, одна из пуль, а может, и обе, попали в правую переднюю шину. Зеленую машину занесло, она пошатнулась и несколько секунд скребла по земле.

Затем семнадцатая вновь вступила в бой. Она не отрывалась от «зеленки», стараясь протаранить, сплющить ее. Та опять попыталась напасть на офицера Уилла, и семнадцатая крепко двинула ей в бок. Зеленая кое-как докатила до ворот, но без передних шин могла только хромать.

Машина-17 придвинулась к ней сбоку и прижала к забору. Словно служила клином. Зеленой некуда было деться. Ее двигатель издал хрип, будто она кого-то проклинала… или плакала.

Офицер Уилл, крадучись, подошел к ней и прокричал:

– Выйти из машины! Немедленно!

Его лицо было серым, как старый клейстер.

Думаю, он не привык, чтобы его машина ловила преступников без него. Но Уилл похлопал ее по капоту.

– Держи ее, – велел он.

Я слышал это абсолютно четко.

Ее двигатель проурчал в ответ. Офицер Уилл взялся за ручку пассажирской двери, распахнул ее и направил в салон пистолет…

– Господи Боже, – пробормотал он.

Никаких «лечь на землю и положить руки на голову». Этого не будет. Я думаю, он знал это еще до того, как открыл дверь. Он еще раз похлопал семнадцатую по капоту, и я увидел, как его губы произнесли: «Спасибо». Затем он залез в карман и вытащил складной нож. Потому что единственный способ убить дикую машину – перерезать бензопровод.

И тогда зеленая сорвалась с места, собрав последние силы. Она проскрежетала вдоль забора, оставив длинную царапину на крыле семнадцатой и полосу металлической пыли на земле. Она яростно неслась на задних шинах, на полной скорости, задним ходом. Она не тормозила и не сворачивала.

Так она и достигла края каменоломни. Я не видел, как она сорвалась, но слышал всплеск.

Я оторвался от забора и побежал. Я должен был это видеть. Мы с офицером Уиллом достигли края почти одновременно. Успели как раз вовремя, чтобы увидеть, как зеленая уходит под воду.

Не знаю, сколько я смотрел на волны, но когда я наконец отвернулся, то обнаружил, что на меня уставился офицер Уилл.

– Чак? – произнес он. – Ты все это время был здесь?

– Ага, – кивнул я. О черт, мне влетит.

Он долго шевелил губами, как бы пытаясь подобрать слова. Наконец он сказал:

– Место преступления не площадка для игр. Убирайся отсюда.

– Есть, сэр! – И я убежал, обогнув семнадцатую по широкой дуге. Клянусь, ее единственная уцелевшая фара смотрела на меня.

Я добрался до велосипеда как раз в тот момент, когда первая машина подкрепления выехала на Ваннер-роуд. Я несся домой, будто реактивный. Я бросил велосипед на лужайке, забежал наверх и не выходил из своей комнаты до тех пор, пока не закончился ужин. Я не мог. Каждый раз, когда я слышал, как заводится машина, я начинал дрожать и покрывался гусиной кожей. Я не мог показаться в таком виде перед мамой и папой. Можете называть меня трусом, у вас есть на это полное право.

В конце концов папа заставил меня выйти из комнаты: он крикнул, чтобы я спустился и посмотрел на это. «Этим» был репортаж в новостях. Он шел по местному каналу не меньше двадцати минут. Зеленую машину вытащили из каменоломни. Она была вся разломана и висела на лебедке, как большая мертвая рыба.

Экран заполнило лицо полицейского, капитана Такого-то. Он сказал, что органы правопорядка нашли улику и выследили водителя-убийцу до самой каменоломни. После интенсивной перестрелки водитель вместе с машиной упал вниз. Капитан не знал, было это самоубийство или неудачная попытка побега. Он сказал, что команда водолазов, призванная найти тело водителя на дне каменоломни, уже в пути. Он сделал ударение на слове «тело». После такого падения выжить невозможно, да и температура воды там около нуля. Вот почему вы, ребята, не должны здесь плавать, сказал он камере. Эти места опасны.

Все интервью было только с этим полицейским. Офицер Уилл стоял сзади и ничего не говорил. Он был рядом с семнадцатой, осматривая ее повреждения. Может, он разговаривал с ней. Успокаивал ее. Трудно сказать.

Позже я узнал, что офицер Уилл перерезал бензопровод зеленой машины и пустил пулю в ее двигатель. Все это он сделал после того, как ее вытащили на поверхность. Никто не пытался остановить его. Машину с полицейским эскортом отбуксировали на свалку. К тому времени, когда новый репортаж вышел в эфир в одиннадцатичасовых новостях, зеленая машина была уничтожена. Почти.

***

История об убийце, сбивавшем людей, как ее представили газеты, стала передовицей всех ежедневных и парочки еженедельных изданий миль на сто вокруг. Официальная версия гласила, что это какой-то приезжий, умалишенный, таранящий всех подряд. Водолазы продолжали обследовать дно, но там было глубоко, и они не надеялись найти труп.

Две ночи спустя офицер Уилл зашел ко мне домой. Он уверил мою маму: мол, у меня не будет никаких неприятностей. И сказал, что хочет поговорить со мной минутку. Мы вышли на крыльцо и просто трепались, пока мама не перестала смотреть на нас через занавески и не ушла.

Первое, что я сделал, когда мы вышли на крыльцо – посмотрел на обочину. Офицер Уилл приехал на своей личной машине, старом «ягуаре». Он проследил за моим взглядом:

– Семнадцатая – в салоне. Зеленая здорово ее потрепала.

– Но она в порядке?

Он посмотрел на меня с усмешкой:

– Да. С ней все будет в порядке.

Какое-то время мы ничего не говорили. Но тут он перешел к делу.

– Ты видел новости?

– Ага.

– Они не найдут водителя.

Значит, он не собирался дурачить меня. Говорю же вам, он был крут.

– Потому что там не было никакого водителя, да?

Он тоже посмотрел на обочину, на «ягуар», стоявший тихо и спокойно. Обыкновенный автомобиль.

– У меня нет никаких объяснений. Были бы – я бы тебе предложил. Лучшее, что у меня есть, это теория про дикие машины, но это просто сказка. Мне нужно знать, что ты рассказываешь другим детям.

– Ничего. Я не сказал ни слова. И не собираюсь. – Разве что Эду, позднее, наедине, чтобы он не сошел с ума и его не упекли в психушку. Он спас Майка и Энди. Мы ему обязаны. – Мне одиннадцать. Это не значит, что я идиот.

Он согласился. Но я должен был задать этот вопрос:

– Так что насчет семнадцатой? Уилл пожал плечами и улыбнулся:

– Ну что я могу сказать… Она – полицейская машина. Мы посмеялись, а потом он ушел.

На следующий день я поговорил по душам с Эдом, и он поклялся никому ничего не рассказывать.

Проходили дни, и никто не заглядывал в каменоломню. Затем ограбили маленький магазинчик у пика Ковентри, и жизнь вернулась в привычное русло. Автомобильные убийства выпали из новостей и потихоньку исчезли.

Джоэл когда-то рассказывал мне, что обычная полицейская машина служит около трех лет. Но офицер Уилл не хотел отдавать семнадцатую. Он даже мечтал выкупить ее. И город оставил ее на службе. Пока она могла ездить, ей это позволяли.

Пять лет спустя Уилл выехал на вызов. Не куда-то, а именно на Ваннер-роуд. Какой-то парень подрался с женой. Офицер Уилл попытался успокоить идиота. Но тот вытащил пистолет и выстрелил трижды, точно ему в грудь.

Машина-17 выехала на лужайку, прижала парня к стене собственного дома и блокировала там до тех пор, пока не прибыло подкрепление.

Офицер Уилл умер на месте.

После того как парня утащили в тюрьму, а «скорая» забрала офицера Уилла, семнадцатую попытались сдвинуть. Но она не позволила. У нее даже двигатель не заводился. Никто не мог понять, в чем дело. Наконец прислали эвакуатор и оттащили ее в мастерскую.

Вот как закончилась история про офицера Уилла и машину-17. Я никогда никому ее не рассказывал, но я поведал все это ей, лежа под днищем, где никто не мог меня услышать. Я напомнил машине о том, кто она и что для нас значит.

– Я знаю, тебе плохо. Нам всем плохо. Нам всем не хватает его. Но ты не такая. Ты – полицейская. Ты должна выстоять. Это твой долг. Он не хотел, чтобы ты ржавела на задворках какой-то мастерской. Он хотел, чтобы ты выехала на улицу и задерживала тех, кто превышает скорость, и ловила дикие машины… и всякое такое. Чтобы ты защищала и служила, как это написано на твоей двери. Ты не можешь просто взять и бросить все это.

Машина не издавала никаких звуков, так что я не знаю, понимала ли она меня. Но зато я услышал шаги по гравию. Кеды Джоэла. И ботинки.

– Ладно, парень, – сказал кто-то. – Вылезай оттуда.

Я выкатился из-под семнадцатой. Ботинки принадлежали Нершелю Верцу, зятю Симпсона, то есть человеку, который являлся владельцем мастерской Симпсона. Начальник Джоэла. Джоэл стоял рядом с ним и выглядел лет на десять старше, больше опасаясь за свою работу, чем за меня.

– Он сказал, что может починить ее, – пробормотал он. – Я совсем заработался, и тут никого нет, и я знаю его, и он хорошо разбирается в машинах, так что я…

– Нарушил правила, – отрезал Верц.

Джоэл умолк.

Хозяин посмотрел сначала на меня, потом на семнадцатую. Его взгляд смягчился, совсем чуть-чуть. Все любили офицера Уилла.

– Что-нибудь получилось? – спросил он.

– Не знаю, – ответил я. – Я сделал, что сумел. Он кивнул.

– Ты же Чак, правильно? Я слышал о тебе много хорошего. И все же уходи-ка отсюда. – Я склонил голову и проскользнул мимо, а он уже повернулся к Джоэлу: – Что же касается тебя…

То, что промямлил Джоэл, потонуло в шуме двигателя машины-17. Я остановился. У Джоэла отвисла челюсть.

Ее капот был все еще поднят. А под капотом – двигатель: он урчал, и все ремни и поршни работали так, как и должны были работать.

– Ты сказал, что не нашел в ней никаких неисправностей, – обратился Верц к Джоэлу. – Может, отдать твое место этому парню?

– Проблема в парочке проводов, – сказал я. – Контакт мог отойти где угодно. Если бы Джоэл залез под нее…

– Ага. – Верц посмотрел на двигатель.

Джоэл украдкой обошел его и засунул руку в окно со стороны водителя. Двигатель семнадцатой умолк. Верц перевел взгляд с Джоэла на меня, затем на машину.

– На этот раз я прощу вас. Приведите эту машину в порядок, чтобы мы могли вернуть ее департаменту. Знаете, сколько им это будет стоить?

Он прошествовал к офису, скосив взгляд на нас, чтобы убедиться, что мы идем следом. Джоэл был бледен, он не оглядывался на семнадцатую. Наверное, так же, как и я, думал о том, что ключи все еще лежали в его кармане.

Машине-17 нашли нового напарника и вернули ее на улицы. Полицейскую звали Таня Маноц, ее перевели сюда из другого округа. Джоэл сказал, что у нее отличные рекомендации. Интересно, насколько хороша она с машинами.

Выяснилось, что знакома с ними она отлично. Ее отец был механиком. Она взялась за новую работу всерьез и относилась к своей патрульной машине с уважением. Вскоре вновь стали возникать истории: о пойманных грабителях, о предотвращенных угонах, о водителях-лихачах, которых догнала и схватила полицменша на суперавтомобиле. Офицер Таня быстро привыкла к этому.

– Полицейская есть полицейская, – сказала она как-то нам и похлопала семнадцатую по капоту. – Мы с этой дамой находимся здесь для того, чтобы ловить на улицах нарушителей. Чтобы мир был безопаснее для вас, ребятки. Кстати, о безопасности: вот ты, который на велосипеде, почему без шлема?

Не стоило волноваться за офицера Таню и ее машину. Они прекрасно ладили.

***

Вот так оно все и было, когда мне стукнуло одиннадцать, и потом, когда мне исполнилось шестнадцать. Нет, это не подтолкнуло меня к тому, чтобы заделаться полицейским. Или механиком. Я хочу стать учителем. Кто бы мог подумать?

Эта история закончилась, когда я был в школе. Джоэл рассказал мне об этом. Произошла какая-то авария, и офицер Таня выехала на место происшествия в машине-17. Какой-то парень, болтая по сотовому, не заметил дорожного знака и врезался в них. Машина-17 оказалась на пути грузовика, и ее переднюю часть разнесло вдребезги. Офицеру Тане тоже досталось, но она все-таки выбралась из-под обломков и настаивала на том, чтобы арестовать парня, пока ее не положили в машину «скорой помощи».

Таню отвезли в больницу, а семнадцатую – в мастерскую. Джоэл уже не работал, но у него остались знакомства. Когда он услышал, что произошло с машиной-17, то пришел в гараж, и хозяин позволил ему осмотреть семнадцатую так же, как сам Джоэл позволил мне это много лет назад.

Она была в плохом состоянии, сказал мне Джоэл. Ее корпус перекосился, а двигатель треснул в трех местах. Но самое ужасное он обнаружил, когда прикоснулся к ней. Она всегда излучала тепло, говорил он, особенно капот, даже если двигатель был выключен уже несколько часов. А теперь он ощутил только холодный, мертвый металл. Именно «мертвый» – так он сказал.

Семнадцатую отвезли на свалку и там раздавили. Я не думаю, что она что-нибудь почувствовала.

Когда я в последний раз приезжал домой, то зашел на кладбище, чтобы проверить слух, который дошел до меня.

Кто-то положил руль на могилу офицера Уилла, прислонив его к надгробию.

Я хотел бы, чтобы это был руль от семнадцатой. Наверное, так оно и есть.

Перевел с английского Алексей КОЛОСОВ

© P.E.Cunningham. Car 17. Печатается с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy & Science Fiction».

ОЛЕГ ОВЧИННИКОВ
ИИ

Красный или белый? – требует Михал Палыч.

– Ну, красный.

– А без ну?

– Красный… думаю.

– Ты не думай, ты режь.

Щелк!

Рука-клешня появляется из-за спины, кладет на несгораемый стол следующую «машинку».

– Синий, зеленый или желтый?

– Синий… Да… синий.

– Ты режь, режь.

Щелк!

Интересуюсь:

– Вам проводов не жалко?

– Не отвлекайся. Белый, желтый, голубой или красный?

– Белый. Нет, постойте… Голубой!

– Некогда стоять! Режь!

Щелк!

– Может, хватит? А то уже руки дрожат.

– Давай, давай. Не все же на монетках и кубиках тренироваться.

– А в чем, простите, разница? Цепь же не замкнута.

– Умный! А сейчас? – Трехпалыч давит на кнопку.

– Эй, погодите!

– Некогда годить! Синий, зеленый, желтый, красный или белый?

– Желтый! Хотя… Стоп! Тут же два желтых!

– Наблюдательный! Левый или правый?

– Левый! – Щелк! И что-то такое в карей глубине под насупленными бровями. – И правый, правильно?

– Режь! – рычит шеф. После «Щелк!» шумно вздыхает. – Дальше!

– Да их тут двенадцать!

– А должно быть одиннадцать. Или десять. Давай!

– Не могу! Я уже не вижу.

– Так разуй глаза! Режь!

Щелк! И – Господи, Господи, помоги! Щелк!

– Все! Молодец. А теперь живо в буфет. Минералки там возьми, кофе. Заварное с кремом.

От облегчения слабеют колени. Выдыхаю так, что кажется: случись поблизости воздушный шар, надул бы с первой попытки. Предлагаю на радостях:

– Может, сначала прибрать?

– Живо, я сказал! – Рука-клешня цепляет за шею, тащит за собой. Выходим почти бегом. Уже в коридоре вспоминаю:

– А дверь?

– Да что дверь?

Михал Палыч вжимается в стенку за поворотом. И меня вжимает, за компанию. Вдруг – бах-барабах! Выглядываю – дверь на полу, рядом ошметки штукатурки. Лаборант Сашка таращится из кабинета напротив. Увидев меня, улыбается понимающе, изображает лицом: «Се ля ви, старик» – и уходит к себе.

– Вот стол – да, жалко, – как ни в чем не бывало заканчивает шеф. – Не напасешься на вас.

– Так вы… Так вы там… Серьезно? – бормочу, а у самого губы дрожат.

– Не ной. Не так уж серьезно. Там таймер на десять секунд. – И вдруг – о, чудо! – кажется, начинает оправдываться: – А как с вами еще? Привыкаете ведь, расслабляетесь…

– А если бы… – Глотаю комок размером с кулак. – Ну… Не успели?

– Ну… Даже не знаю, – изрекает шеф и чешет подбородок трехпалой лапой.

Пора привыкнуть, говорю я себе, третий месяц пошел, так что пора привыкнуть.

И – не могу.

В первый раз я увидел будущего шефа весной на экзаменах. Он сидел за столом между семинаристом и поточным лектором. Этих двух я знал, потому что время от времени (чаще не получалось) появлялся на лекциях и семинарах, а вот могучий старикан в черном костюме, похожий на огромного сыча, заставил меня поволноваться. Он молчал всю дорогу, пока я отвечал билет, и не задал ни одного дополнительного вопроса, только выстукивал по столу дробь, в которой словно бы чего-то не хватало, и зыркал из-под бровей так, что думалось невольно: «Ну все, приятель, вот и кончилась твоя пятерочная полоса». Однако обошлось.

Через полчаса он отловил меня в коридоре по дороге в буфет. Предложил отойти в сторонку, взял за пуговицу и представился:

– Меня зовут Михаил Павлович. Для краткости – Михал Палыч. За глаза – Трехпалыч, вот из-за этого… – Махнул перед лицом своей клешней. – Кстати, я не обижаюсь.

– Очень приятно, – пробормотал я, слегка ошеломленный его откровенностью.

– Да… – Он сунул в рот папиросу, пожевал, не зажигая, и спрятал в кулак. – Касательно экзамена. Вы сколько вопросов выучили? Только честно.

– Честно? – Я пожал плечами. – Ну, половину.

– А еще честнее? – Карие глаза прищурились требовательно.

– Два, – неожиданно признался я. – Один из первой половины и один из второй.

– Два из шестидесяти четырех… – пробормотал он и снова пожевал папиросу.

– А что?

– Отвечали чересчур уверенно. Особенно про Гауссиан – преподаватель еще вопрос задать не успел.

– Допустим, – ощетинился я. – И что теперь? Переэкзаменовка?

– Да нет, зачем же. Вы, кажется, в буфет шли?

– Ага.

– А почему в этот? На седьмом этаже ведь ближе.

– Да, но там сейчас убирают, – ляпнул я.

– Так вы поднимались на седьмой? Я вздохнул.

– Вообще-то нет.

– Понятно. А что у вас в пакете? Ну-ка, живо!

Я, признаться, спасовал перед такой бесцеремонностью. Послушно развел в стороны полиэтиленовые ручки. В пакете не было ничего, кроме зачетки и зонтика.

Михал Палыч кивнул и спросил невпопад:

– А чем вы вообще планировали заниматься после университета? Вот это «планировали» меня сразу насторожило. Я не ответил. Во-первых, не знал как; во-вторых, просто не успел.

– Хотя зачем ждать? – продолжил мысль без пяти минут мой шеф. – У вас ведь каникулы сейчас начнутся. Хотите подработать? Денег много не обещаю, вы же пока по совместительству, зато скучно не будет. Опять же столовая у нас хорошая, недорогая. График работы – гибче некуда. Что еще…

Он много чего еще говорил, этот странный могучий старикан, а я смотрел на него, как мышонок на сыча, иногда даже кивал, только в конце решительно тряхнул головой и спросил:

– Постойте! Почему вы так уверены, что я соглашусь?

Михал Палыч ничего не сказал. Но зыркнул так, что пропала охота переспрашивать.

– Бери чистый лист. Пиши. По центру – два икса, римское двадцать. Дальше с красной строки. В толпе гостей пустое место, вокруг прозрачная стена. Тоска в груди. И взгляд на кресло, где миг назад была она. Написал?

– Сейчас, секунду… Написал. Это стихи, да? – сообразил я.

– Гений! – вздохнул шеф. – Напомни потом, чтобы поднял тебе зарплату. Ты что, все в одну строку записал?

– Ну да. Вы же не предупредили…

– Ладно. Бросай листок в корзину, бери чистый. Пиши с начала. Римское двадцать. Дальше… Каждый раз, когда я делаю паузу, начинай с красной строки и с заглавной буквы. Понятно?

Я кивнул.

Михал Палыч отвернулся к окну, закурил и продолжил диктовку.

 
В толпе гостей пустое место,
Вокруг прозрачная стена.
Тоска в груди. И взгляд на кресло,
Где миг назад была она.
Ушел в себя, вернусь едва ли,
Засим адью, прощайте, vale.
 

– Вале – тоже с большой буквы? – уточнил я.

– Нет, с маленькой. С маленькой латинской буквы. Или ты уже написал?

– Нет-нет, – поспешил откреститься я, добавив про себя: «Слава Богу!»

– Тогда пиши дальше.

 
Но выход в свет есть выход в свет,
Итра-ла-ла-ла-ла лорнет…
 

– Тра-ла-ла-ла-ла? – на всякий случай переспросил я.

– И тра-ла-ла-ла-ла лорнет, – терпеливо повторил шеф. – И прекрати меня перебивать. Пиши.

 
Блеснул насмешливо, игриво:
« Eugene, вы где? Вернитесь к нам!»
Вздохнул: «Оставьте! Что я вам?»,
Однако отвечал учтиво:
«Я здесь, мадам, у ваших ног».
Но эта встреча… Что за рок!
 

– Записал… Хорошо, тогда пиши дальше. Отступи немного. По центру – римское двадцать один. И с красной строки.

 
Казалось, все давно остыло…
 

Михал Палыч продиктовал еще одиннадцать строчек и замолчал – до того внезапно, что я спросил на свою голову:

– А дальше?

– Дальше сам.

– Опять двадцать пять! Что сам-то?

Он раздавил папиросу в пепельнице и закурил новую. Глубоко затянулся и с наслаждением выпустил целое облако ядовитого дыма.

– Так. Бери чистый лист. Пиши.

– А на компьютере, я извиняюсь, нельзя?

– Нет. Помнишь анекдот про миллион обезьян за пишущими машинками?

– Это про «Войну и мир»? Ну.

– Не нукай! Брехня это. Только от руки. Моторная функция, связь с мозгом.

– Не понял.

– Ты и не должен. Пиши. По центру – римское двадцать. С красной строки. В толпе гостей…

Передний край сиденья впивался в бедра. Кто только выпускает такие стулья? И табак Трехпалыча сегодня вонюч как сорок тысяч раздавленных клопов. Хоть плачь. Садист! Садист, палач и инквизитор! Нет, не так. И инквизитор, и палач.

Сам не знаю, зачем я записал это на листке, когда шеф в очередной раз закончил свой диктант.

– И всякий сам себе, хоть плачь, и инквизитор, и палач, – промурлыкал Михал Палыч, который, оказывается, уже минуту стоял за моим плечом. – Ну вот, можешь же.

– Тра-ла-ла-ла-ла, – пробормотал я.

– Что?

– Нина Воронская – кто это?

– Долго объяснять, – поморщился шеф. – Зачем тебе?

– Это ведь она была вместо «тра-ла-ла-ла-ла»? Убейте меня, если я знаю, кто это, но там точно было: «И Нины Воронской лорнет блеснул насмешливо, игриво», да? Скажите, да?

– Да, да. – Он взмахнул трехпалой лапой. – Или нет. Это же только вероятности… Ты не отвлекайся, пиши дальше.

– Что дальше? Что дальше-то? Вы этого хотите? Этого? – Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы жгучей и какой-то детской обиды. А может, дело было в табачном дыме. – И перестаньте пыхтеть мне в лицо, вы… вы…

Буквы подпрыгивали на месте, строчки наплывали друг на друга, но рука, как ни странно, писала. И остановилась не раньше, чем вывела внизу страницы: «Как сердце бешено стучит при виде чувственных ланит», потом перевернула листок, поставила в центре XXV и закончила чем-то совсем уж хрестоматийным: «Ужель та самая Татьяна».

– Тихо, тихо, тихо! – пробормотал Трехпалыч и потянул у меня из-под носа листок. – Достаточно. Что там получилось?

Первым, кого я встретил, выйдя от шефа, был лаборант Сашка. Он стоял в дверном проеме и протирал какую-то колбу концом перекинутого через плечо полотенца, похожий на скучающего бармена. При виде меня оживился, спросил участливо:

– Что, Пушкиным пытал?

– Ну!

– И докуда дошел?

– До ланит. Кивнул одобрительно.

– До ланит – хорошо. Многие на палаче ломаются. Я смерил его взглядом, злой как тысяча чертей.

– И что там по расписанию дальше? За звездами падающими наблюдать? Или искать ржавую иголку в Марианской впадине?

– Дальше не знаю, – развел руками Сашка. – После Пушкина индивидуальная программа. Но скучно не будет, поверь.

– Да я уж понял.

Действительно понял еще в июне, когда впервые прочел на латунной табличке у входа лаконичную надпись «ИИ» и спросил у Михал Палыча, который вышел меня встретить, что она означает.

– То есть первая «И» – «институт», – предположил я. – А вторая?

– А сам не догадываешься? – усмехнулся шеф, который в одностороннем порядке перешел на ты, стоило нам переступить порог здания.

Я задумался ненадолго.

И – догадался.

Этим утром шеф был особенно мил. Поздоровался первым и дважды пошутил, причем оба раза удачно. В общем, и простой человек с улицы сообразил бы: грядет что-то, ой грядет, а уж любой сотрудник нашего больного на первую букву НИИ – и подавно. Так оно и случилось.

– Вот, – сказал Трехпалыч и поставил на стол бочонок – сорок сантиметров в высоту, двадцать в диаметре. Он был серый, но какой-то неоднородно-серый. Из курса детсадовской лепки я знал, что добиться такого эффекта можно, смешав разноцветные бруски пластилина в один комок. Кстати, на вид бочонок казался пластилиновым, хотя, скорее всего, был изготовлен из более прочного и эластичного материала. В крышке бочонка я насчитал двенадцать дырочек. Словом, если вы когда-нибудь коллекционировали каучуковые солонки, шефу удалось раздобыть довольно крупный экземпляр.

В расположении дырочек на крышке мнилось что-то гипнотическое. Каждая была диаметром с кончик мизинца. Или чуть меньше. Мне захотелось проверить.

– А можно… Ой! – сказал я, когда похожая на клешню лапа шлепнула меня по запястью.

– Руки под стол! – рявкнул Михал Палыч. Но я и сам уже пожалел о своем порыве.

Из дырочки, в которую я чуть было не сунул палец, показалось что-то желтоватое, напоминающее сдвоенную трубочку для коктейля, только потоньше и со срезанным наискось концом. Показалось и исчезло, показалось и исчезло, как будто дважды кольнуло воздух.

– И вообще держись-ка ты подальше. – Шеф за края стянул дырявую крышку, потом медленно уложил бочонок на бок и легонько постучал по дну. – Ну давай выбирайся, красавица.

Прошла секунда, другая – и из бочонка на стол выбралось нечто.

Бабочка – не бабочка, стрекоза – не стрекоза, гадал я. Глаза у странного существа были точно стрекозиные – круглые, блестящие, симметрично торчащие по бокам головы, а вот туловище-веретено и белые, с отливом в голубизну, крылышки достались ему явно от бабочки. Были, правда, еще какие-то надкрылки цвета спелого каштана, которые начинались на затылке и спускались до середины туловища.

– Кто… – начал я и не договорил.

Бабочка-стрекоза развернулась ко мне – вероятно, среагировала на голос – и взметнула туловище вверх, одновременно расправив крылья. Она держалась почти вертикально, опираясь на верхние лапки, которые оказались гораздо длиннее и мощнее остальных. И хоть росту в ней было от силы сантиметров десять, это зрелище показалось мне одновременно грозным и величественным. Богомол – не богомол, мысленно присовокупил я и все-таки повторил вопрос, правда, вполголоса:

– Кто это?

– Знал бы, зачем бы тебя звал? – резонно заметил шеф.

Я кивнул – давно пора привыкнуть – и осторожно заглянул в бочонок, однако ничего, напоминающего сдвоенную трубочку для коктейля, внутри не обнаружил. Строго говоря, бочонок был пуст.

– Откуда это?

И вдруг – хлоп! – как детская забава, как свисток с бумажным языком на конце, изо рта у существа выскочила желтая молния. Выскочила сантиметров на сорок и моментально втянулась обратно. Я еле успел убрать локоть.

– Держись подальше, – напомнил шеф.

– Что это, язык? – спросил я, отодвигаясь на безопасное расстояние.

– Нет, язык выше. Что-то вроде полых трубок, между ними – перемычки.

– Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, – пробормотал я.

– Похоже.

– Но как они умещаются у нее внутри? Трехпалыч пожал плечами.

– Пока непонятно. Пневматика какая-нибудь. Или гидравлика. Видишь, они и сейчас немного торчат.

– Точно! – Концы трубочек-рельсов выпирали изо рта, как не по размеру подобранная вставная челюсть. – Погодите-ка, а это…

– Только близко не наклоняйся, еще стрельнет! Глаза береги.

Но мне было уже не до рельсов-трубочек, выстреливающих изо рта, даже не до собственных глаз.

– Это ведь не надкрылки, да? – прошептал я. – Это… Там, по кругу, это же… волосы, да?

– Да, да.

– Но ведь… Откуда это? – повторил я. – Хотя бы с какой планеты?

– С нашей планеты, с нашей, расслабься. Отловлено в Битцевском парке.

– Оно летает?

– Пока нет. Видишь же, крылышки еще маленькие.

– А чем питается?