Текст книги "Журнал «Если», 2005 № 11"

Автор книги: ЕСЛИ Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Нельзя не отметить еще одну особенность юмористической фэнтези «по Успенскому». В ней отсутствуют положительные герои. Точнее, персонажи, за судьбу которых читатель мог бы по-настоящему переживать. Еще точнее – положительные идеалы, которым можно было бы сочувствовать… Впрочем, эта черта типична не только для юмористической фэнтези. Как там у Лема? «Послушайте, Тихий, неужели у вас нет положительных идеалов?»

Игра словами и образами чрезвычайно трудна, она требует эрудиции, литературного вкуса и безупречного чувства языка, а также немалого воображения. Поэтому коллег у Михаила Успенского оказалось совсем немного. Но они есть – можно вспомнить хотя бы Леонида Кудрявцева и миры Ангро-Манью. Причем если у повести «Черная стена» имелся как самостоятельный сюжет, так и конкретный герой, судьба которого читателю была небезразлична, то «Клятва Крысиного короля» представляет собой тот самый квест по причудливым мирам, созданным из переплетения обрывков различных реальностей, часть из которых выдумана автором, а часть позаимствована из разных мест, времен и литературных произведений.

В том же стиле написан и роман Натальи Резановой «Кругом одни принцессы», прямо продолжающий «успенскую» традицию – правда, с более выраженным сатирическим акцентом. Хотя в целом прямая сатира жанру фэнтези противопоказана, ибо противоречит его эскапистской направленности, приближая к проблемам нашего мира и в то же время не давая прямых и ясных рецептов для их разрешения. То ли дело у белянинских рыцарей: вытащил кольт… ой, то есть взмахнул мечом – и зло наказано без всяких там шерифов!

Сразу оговорюсь: я вовсе не против подобного решения проблем добра и зла. Но вот только в реальном мире эти проблемы решить гораздо сложнее, чем в сказке. Это отнюдь не умаляет достоинств сказочных рыцарей – а также не отменяет того факта, что социальная сатира точно так же оказалась бессильна перед решением проблем нашего общества, а кое-где даже принесла явный вред, скомпрометировав и опошлив усилия дон-кихотов. Кстати, ведь и само бессмертное творение

Сервантеса в свое время проходило по разряду юмористической литературы и воспринималось как пародия на тогдашние рыцарские романы. Где ныне те романы – и где чудаковатый идальго из Ла-манчи?…

Но вернемся к юмористической фэнтези. Создается впечатление, что сам этот жанр ставит перед автором выбор: либо стройный сюжет, где юмор будет всего лишь приправой, четкая фабула и ясно выводимая из нее авторская мораль – либо игра словами и понятиями, череда образов, переливающихся один в другой и оставляющих за читателем право самому искать скрытые в них смыслы. Третьего нам не дано… или третьего мы просто не умеем?

Характерно, что в последних романах Михаила Успенского «Белый хрен в конопляном поле» и «Невинная девушка с мешком золота», несмотря на сохранившуюся внешнюю бурлескность, смешного остается все меньше и меньше. Зато мир, в котором разворачивается действие этих книг, приобретает стройность и законченность, становясь все более реалистичным – и более страшным.

Как Европа, объединенная под властью папы Римского Александра VI, Чезаре Борджа, Князя Мира Сего. Против которого смех уже не властен – и надо искать более сильное оружие.

Может быть, это в самом деле будет Меч Без Имени?

МНЕНИЕ

Экспертиза темы

Почему юмористика так тяжело приживается в нашей фантастике, почему так мало удачных произведений в этом жанре?

Владимир АРЕНЕВ:

А разве на Западе хорошей ЮФ так уж много? Да, есть отдельные мастера жанра – и есть масса ремесленников, чьи шутки посвящены всему тому, что «ниже пояса». Второго Терри Пратчетта не может быть по определению, ни у нас, ни у них, как не может быть второго Толкина, Мартина или Сапковского. Эти люди сделали переворот в жанре, и они же «закрыли тему». Можно писать «под Пратчетта», пользоваться умеренной популярностью, но твои книги никогда не станут вехой в развитии фантастики. Кстати, многих это более чем устроит.

У нас, насколько я понимаю, сейчас больше царит юмор студенческий: старые анекдоты, раздутые до размеров романа (и это не удивительно, если учесть, кто пишет такого рода опусы). Ну и еще есть «шутки для своих», от которых, кажется, и «своим»-то уже не слишком смешно.

С другой стороны, ведь продолжают писать Святослав Логинов, Евгений Лукин, Леонид Каганов; у Олега Дивова во многих вещах звучит иронический смех, часто горький, но все же…

Наверное, причина того, что хорошая ЮФ не пользуется популярностью, в различии, о котором когда-то говорил Жванецкий: много развелось острословов и крайне мало осталось остроумцев. Хорошая ЮФ – это не просто набор гэгов, это набор умных шуток, которые понятны человеку думающему, плюс (обязательно!) серьезная идея, нешуточная тема. Конечно, юмор бывает разным: веселым, едким, грустным. Но чем берет Пратчетт, даже в своих детских повестях? – он ведь говорит об очень серьезных, злободневных или «вечных» проблемах. Он не смеется над ними свысока и не смеется над читателем. Он смеется вместе с ним, поднимая его до своего уровня. О многих ли отечественных фантастах можно сказать то же самое?

Да и читатель, мне кажется, несколько отвык думать. Фантастика все больше становится только развлекательной, комфортненькой, уютненькой, как компьютерная игрушка: загрузился, пострелял пару часов, засэйвился. А хорошая ЮФ иногда так бьет по болевым точкам, как фантастике серьезной, с трагическим надрывом, и не снилось.

Александр ЗОРИЧ (Яна БОЦМАН и Дмитрий ГОРДЕВСКИЙ):

Дмитрий: Я думаю, земля российская, в полном соответствии с мыслью Михайлы Ломоносова, способна рожать всех – и платонов с ньютонами, и пратчеттов. Но для этого нужно, чтобы кое-что интересное произошло с почвой. На мой взгляд, юмористическая фантастика лучше всего развивается на почве, хорошо унавоженной литературными штампами. А штампы – они ведь появляются тогда, когда неких жанровых произведений в культуре становится с избытком, когда она от них устает. Вот взять, допустим, юмористическую фэнтези. На чем ей «паразитировать» или, если продлить нашу метафору, «вегетировать», коли у нас фэнтези как жанр впервые «засветилась» на рынке только 15 лет назад? Вот замечательный и действительно смешной проект Михаила Успенского – он-то не фэнтези-штампами по большей части питается, а русской народной сказкой, русской сатирической традицией – еще салтыково-щедринской. Как и белянинский проект, кстати… В общем, все будет. Нужно только немного подождать. Пока культура устанет.

Яна: Хотелось бы добавить, что писать юмористическую фантастику – как и вообще юмористические книжки – чертовски сложно. Открою маленькую писательскую тайну: юмор – это высший писательский пилотаж. Нужен особый склад писательского ума, особая конфигурация таланта… Таких людей в литературе всегда единицы. Мне вот, например, очень нравится то, что делает Михаил Бабкин. Но где взять двух Бабкиных? Трех? Клонировать их, что ли? Есть и еще один нюанс, так сказать, «килобайтный». «Юмор» лучше всего ложится в короткую форму, поскольку родом из анекдота. «Анекдот должен быть коротким» – эту формулу знают все. А роман? Роман должен быть длинным. Это вам любой редактор подтвердит. Таким образом, писатель, вступивший на стезю юмористики, должен быть готов к тому, что всю свою жизнь будет скрещивать ужей с ежами. Дело это хлопотное, неблагодарное. Неудивительно, что смельчаков-мичуринцев так мало…

Эдуард ГЕВОРКЯН:

Можно выучить наизусть все трактаты о смеховой культуре от Аристотеля до Проппа, но все же останется загадкой, почему глупая и нелепая ситуация, в которую попадает один человек, вызывает смех у другого. Почему гротеск, пародия, смешение «высокого и низкого» востребованы практически во все времена, пафос же и трагизм часто отходят на второй план, а порой даже вызывают смущение, переходящее в раздражение? Может, все дело в том, что юмор способен спровоцировать эмоциональную разрядку чуть ли не сексуального уровня? Разумеется, пароксизм смеха не заменит любовного экстаза, но все же хотелось бы получить от психологов ответ на некоторые вопросы…

Впрочем, это несколько другая тема.

Так вот, о юмористической фэнтези. В основе фэнтезийного повествования (в том формате, в котором мы сейчас его воспринимаем) лежат, насколько мне представляется, героические приключения, отягощенные магией или ее субститутами. Герой может попадать в комические ситуации, он может шутить – уместно или неуместно, но он не может быть смешным, иначе он не герой, а главное действующее лицо, если не слишком строго использовать литературоведческие термины. А вот спутник героя, как правило, трикстер, шут, он и работает на то, чтобы пафос произведения не стал невыносимо напыщенным. Естественно, речь идет о некоем усредненном образце, а фэнтези, практически «окостенела» как прием, и прыжки в сторону удаются лишь тем, кто доказал свое умение идти столбовой дорогой твердым шагом. Это все азы, но почему-то приходится на протяжении последних десяти лет их повторять, ведь разговоры о юмористической фантастике в целом и юмористической фэнтези в частности, так и не прекращаются. Да и как могут прекратиться, когда издается книга за книгой, где невероятно смешные события происходят на фоне звездолетов или драконов.

Но, помилуйте, при чем здесь фантастика?! Там, где юмор является самоцелью, фантастические атрибуты с таким же успехом могут быть заменены на иные – к примеру, из быта сантехников, алкоголиков и других персонажей журнала «Крокодил» былых времен. А когда автор начинает играть словами, о каком сопереживании может идти речь? Юмористика сама по себе настолько сильный прием, что в качестве сырья может поглотить практически все литературные направления… Физиологичность смеха настолько победительна, что, маскируясь под фантастику, она, подобно кукушонку, в итоге лишит традиционную фантастику читателя.

Впрочем, я не призываю «убить пересмешника», в литературе с некоторых пор тоже воцарился дарвинизм, и состязательность определит, кого предпочтет потребитель. Автор тоже вправе выбирать свой стиль, свой путь, сделать свой шаг от великого до смешного… к издательской кассе.

КРУПНЫЙ ПЛАН

Бесконечный спор
Дэн Браун. «Ангелы и демоны». АСТ, Люкс

Как это нередко бывает в нашей издательской практике, первый роман Дэна Брауна об историке искусства и знатоке религиозной символики Роберте Лэнгдоне появился в России позже его продолжения – знаменитого «Кода да Винчи». Что, впрочем, не слишком повредило новой/старой книге, хотя и понизило градус фирменного саспенса Брауна, ведь какие бы смертельные ловушки ни уготовил герою автор, читатель уже знает, что для всех троих дело закончится успешно.

Да и начиналось оно весьма благостно. Гениальный физик (и ревностный католик), работающий в швейцарском ЦЕРНе, сумел воспроизвести в миниатюре акт Творения, подтвердив тем самым и теорию Большого Взрыва, и космогонические догматы Церкви. Однако этот вселенского масштаба факт, обещающий, казалось бы, окончательное примирение, лишь заостряет конфликт между наукой и религией, доводя его до крайней степени противостояния. Ничтожной доли фантастического антивещества, полученного в результате опыта, вполне хватит на то, чтобы взорвать реальный Ватикан, где именно в этот момент проходит конклав, выбирающий нового Папу.

Между прочим, Ватикан – это не только религиозный центр, но еще и сокровищница мирового искусства. Это шедевры архитектуры, скульптуры, живописи. Это громадная библиотека раритетов.

И главное – люди…

И все это должно взлететь на воздух по воле тайного Братства иллюминатов, изначально – Просвещенных, передовых ученых эпохи Возрождения, а ныне людей науки, бизнеса, экономики.

Тайное общество – это как раз по части героя, Роберта Лэнгдона. Для того, чтобы спасти курию, шедевры искусства, граждан Рима и бесчисленных туристов, он должен решить головоломку – нет, скорее, Головоломку, предложенную иллюминатами еще в столетия робких претензий на научную картину мира. Задача кажется невыполнимой, но не для героя, готового на любые интеллектуальные подвиги, а для самого автора. Следуя своему методу, он должен сыграть в эту игру на реально существующем поле и по действующим – чужим! – правилам.

Обратите внимание на последние две страницы книги. Такой обширный список благодарностей различным специалистам не предлагал, наверное, ни один литератор. Подготовка к роману, сбор искусствоведческой информации и конструирование Головоломки, которая есть основа сюжета, отняли у автора едва ли не больше времени, чем создание самой книги. Брауну пришлось вписывать знаменитые архитектурные и скульптурные объекты в свою достаточно умозрительную конструкцию, поддерживать ее «читаемыми» деталями – как художественными, значимыми для рассматриваемой эпохи, так и известной символикой иллюминатов – и вдобавок накладывать это на реальную топографию Рима.

Читателю вместе с героем, его союзниками и противниками придется изрядно поколесить по Вечному городу, что придает повествованию еще одно измерение – небанально туристическое, позволяет ощутить и увидеть святыни мировой культуры.

Все это облачено в классический детективный костюм – быть может, не Дика Фрэнсиса или Эрла Стенли Гарднера, но Роберта Ладлэма – наверняка. Кстати, сам автор числит последнего в своих учителях. Ладлэм «подарил» Брауну два содержательных момента. Во-первых, простого смертного в качестве главного героя, – того, с кем читатель способен себя идентифицировать, отнюдь не супермена и, прости Господи, не сверхподготовленного агента спецслужб. Но этот обычный человек, неглупый и образованный, в критической ситуации оказывается способен на активные действия и нетривиальные поступки (ну и еще, понятно, толика везения). И второе: рутинное бытование героя – а значит, и читателя – встроено инфернальным и одновременно прагматичным образом в мировую политику.

Политическая составляющая, впрочем, нередко подводит писателя. Сам автор никак не может определиться, за какую команду играет, и в результате вместо кажущейся объективности характеристик, которой он стремится придерживаться, возникает типичная для произведений подобного рода «плавающая» мотивация, когда персонажи совершают поступки, им по логике характера и предыдущего действия не свойственные. Пропадает достоверность психологического рисунка, и далее читатель уже сам волен решать – во что верить, а во что не очень.

Однако ядовито обыгранная автором «теория заговора», столь модная в прозе последнего десятилетия, стоит сотен страниц иных отчаянно «конспирологических» произведений. Изощренный литературный метод Дэна Брауна достоверно и зримо свидетельствует о том, что заговор против человечества (католического мира, православия, России, Англии, Гвинеи-Бисау) можно найти где угодно. Было бы только желание.

Сергей ПИТИРИМОВ

КРИТИКА

Лучшее за год: мистика, магический реализм, фэнтези
Под ред. Е.Датлоу и Т.Виндлинг

СПб: Азбука-классика, 2005. – 704 с. Пер. с англ. 5000 экз.

У этого сборника есть своя история и своя традиция – уже шестнадцатый раз в свет выходит подборка «The Year's Best Fantasy and Horror». Рецензируемая антология – последняя на сегодняшний день (на языке оригинала она появилась в 2003 году) и представляет почти 50 авторов, среди которых сверкают такие имена, как Н.Геймен, Д.Форд, Р.Кэмпбелл, П.Дикинсон, Б.Литтл и Т.Диш, которого переводчик зачем-то обозвал Томом Дихсом. И каково же впечатление? Пухлый фолиант с легкостью мог быть сокращен наполовину. Интересные тексты теряются в скопище откровенно проходных, сереньких рассказиков (причем последние чаще всего принадлежат перу признанных мастеров). Зато все болезни современной «ненаучной фантастики» представлены со всей отчетливостью. Фэнтезийные произведения сборника лишний раз доказывают старое наблюдение: литературе меча и магии тесновата короткая форма, в формате рассказа фэнтезийщики, как правило, впадают в жуткую сумятицу.

Мистика, представленная в томе, демонстрирует тупик, в который уткнулась эволюция этого поджанра. Дальнейшему развитию мистической фантастики мешает природная ограниченность: почти все рассказы хоррора вращаются вокруг темы «смерть от необъяснимых причин».

В итоге наиболее удачными текстами в книге оказываются те, где авторы пользуются наработками классиков литературы прошлого: А.Робертс в «Почти по Свифту» подражает Свифту и Уэллсу, Д.Рассел в «Шкурятнике» не только использует мотивы творчества Стивенсона, но и делает этого писателя главным героем, в «Открытках с видами» Д.Тумасониса очевидно влияние Генри Райдера Хаггарда и Эдгара Берроуза. Поэтому-то, несмотря на отдельные действительно мощные произведения, попавшие в сборник, трудно отделаться от мысли: «Если уж «сливки» так разбавлены, то что уж говорить о «молоке» сегодняшней западной фэнтези и мистики?».

Глеб Елисеев

Грег Низ
Терновый король

Москва – СПб.: ЭКСМО – Домино, 2005. – 816 с. Пер. с англ. Е.Большелаповой, Т.Кадачиговой. (Серия «Меч и магия»). 6000 экз.

Можно лишь порадоваться тому факту, что издатели дают нашему массовому читателю возможность оставаться в курсе текущих процессов североамериканской фэнтези. Объемный роман Грега Киза «Терновый король» – первая часть задуманной тетралогии «Королевство костей и терний» – вышел на языке оригинала недавно, в 2003 году.

От Киза после «Духов Великой реки» и «Пушки Ньютона» ожидают сильных, парадоксальных текстов. Теперь автор пробует себя на поле классической фэнтези с королями, рыцарями, принцессами и образами средневековых европейских мифов. Опыт удался, хотя и с оговорками. Талантливый словотворец и профессионал-гуманитарий, он умело сплетает образы рыцарского эпоса с собственными фантазиями. Бросается в глаза вольная, часто сводимая к пародии игра с сюжетами артуровских романов. Получается масштабный и во многом еще таинственный вторичный мир – достаточно оригинальный, что видно даже в картографии (деталь для любителей жанра немаловажная).

Но здесь же кроется и опасность вторичности. Этому риску подвергается практически любой фэнтезийный автор, особенно в англоязычной литературе. Киз гораздо оригинальнее в «Великой реке», писавшейся на исследуемом им индейском материале, и в «Пушке Ньютона», посвященной «розенкрейцерскому Просвещению» XVII века. Мир же «Тернового короля» местами даже не вторичен, а «третичен», он вбирает мотивы предшественников. Вплетение в эпос снижающих элементов «династийной фэнтези» – уже давно банальный прием. Трудно назвать новаторской и подмену эпического противостояния Добра и Зла борьбой рас за существование. Такой «ревизионизм» намечен, как минимум, Т.Уильямсом в «Памяти, печали, шипе» и развит, например, Й.Ирвином. И все-таки, несмотря на эти недостатки, «Терновый король» отнюдь не потеря для читателя, и любители хорошо написанной фэнтези едва ли будут разочарованы.

Сергей Алексеев

Стивен Кинг
Песнь Сюзанны

Москва: АСТ, 2004. – 637 с. Пер. с англ. В. Вебера. 15 000 экз.

Все-таки он провокатор! Наверное, только одному автору на земле его почитатели могут простить такое издевательство. Над всеми, в том числе и над самим собой.

Судите сами. Весь читательский мир с нетерпением ждет окончания мегацикла «Темная башня». И вот выходит предпоследняя книга о межвселенских и межвременных странствиях Роланда и его ка-тета. И в книге не происходит практически ничего! Герои не приближаются к цели, а ведь осталась-то всего одна книга! Которая должна все связать и все объяснить. Мало того, в «Песни Сюзанны» необъясненных сущностей лишь добавляется. Потребуется вся гениальность Кинга, чтобы постараться разгрести сюжетные и декорационные завалы. Создается впечатление, что сей роман – лишь передышка перед финишным спуртом. В нем очень мало действия, что вообще-то не свойственно писателю, и много описаний.

И еще одно ощущение: весь роман писался ради одной сцены. Когда герои цикла Роланд и Эдди являются в гости к… Стивену Кингу. Причем не к тому знаменитому писателю, коим он является сейчас, а к набирающему известность Кингу конца семидесятых. Сцена эта подана вполне серьезно… ну, с малой толикой иронии. Собственно, эпизод этот, вкупе с предъявленным в эпилоге очень занимательным набором выдержек из писательских дневников, касающихся истории создания всех произведений цикла, напоминает объяснительную записку: «Как и зачем я писал «Темную башню». В результате читатель фактически получает дополнительную главу известного кинговского текста «Как писать книги».

Понимая грядущее возмущение читателей, автор в финале устраивает еще одну провокацию. Набор выдержек из дневников завершается газетной заметкой, сообщающей о гибели писателя Стивена Кинга во время прогулки по шоссе под колесами минивэна. Встретиться со своими героями на страницах собственной книги – ход неожиданный. Убить себя в собственном романе – это, пожалуй, чересчур. Но не для Кинга.

Илья Североморцев