Текст книги "Журнал «Если», 2005 № 11"

Автор книги: ЕСЛИ Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Но, в конце концов, не одному ему сейчас плохо.

И прежде чем Эл успевает сказать хоть слово, я выбегаю из номера и с грохотом захлопываю за собой дверь. Выбегаю – и едва не налетаю на мистера Балтазара, который стоит в коридоре прямо напротив нашей двери. Что он там делал, я не знаю – может, подслушивал у замочной скважины, старый козел. Лицо у меня красное, вены на шее и на висках вздулись, глаза мокрые, а он глядит на меня пристально, точно кот на мышиную нору, и кивает. Морда у него – одна сплошная морщина, одежда изжевана, брови топорщатся, как старая зубная щетка.

– Что вам надо? – говорю.

А он отвечает:

– Я знаю, это все ваш лось. И если ива погибнет, в этом будете виноваты вы!..

Можете не сомневаться: в Бантинг-холле, среди всех этих девчонок, едва вышедших из школьного возраста, я выглядела как самая настоящая старая калоша, хотя на мне был мой лучший светло-бежевый брючный костюм. Который, кстати, изрядно пованивал нафталином. Щеки у меня горели, по спине текло, но я вовремя вспомнила, что я – чертова профессорша, и немного успокоилась. Кроме того, никто из этих молокососов не обращал на меня внимания. Каждая соплячка считала себя примадонной, каждый сопляк – примадоном; иными словами, им было не до меня. Они не смотрели ни на кого. Им было нужно только одно – чтобы все смотрели на них, но я не собиралась доставлять им это удовольствие.

Аудитория 214-1 оказалась большим залом с наклонным полом. Кресла здесь стояли рядами, как в кино, только перед каждым был маленький столик, на котором можно писать. Я сидела в одном из задних рядов – аккурат между двумя девицами, каждая из которых была страшна, как семь смертных грехов, однако исходивший от них запах богатства и умело наложенная косметика делали их весьма и весьма привлекательными. Я сама едва в них не влюбилась – до того миленькими они казались. Разумеется, упакованы они были по самую макушку: у каждой и портативный компьютер, и сотовый телефон; одна – во французском берете, другая набросила на плечи свитер крупной вязки и завязала рукава на груди (в точности как Альцибиадис, когда я увидела его в первый раз).

Иными словами, рядом со мной сидели две самые обычные богатенькие стервы.

Глядя на них, я почти пожалела, что не пошла учиться в колледж.

Чтобы не выделяться, я захватила из дома несколько листов бумаги и ручку. Теперь я достала их из своей сумочки из коричневого кожзаменителя, положила на столик перед собой и выглядела, наверное, как остальные студентки. Я больше не краснела и не потела – я строчила. А писала я вот что:

Я сижу за кассой в «Папиксе». Профессор подходит к раздаче. «Сейчас, сейчас, одну минуточку», – говорит он, и мы ждем минуточку. Профессор вынимает из фольговой упаковки мятную зубочистку. Он двигает туда-сюда блюдечко для мелочи. Он стучит по плинтусу мысками своих оксфордских туфель и произносит: «Дайте мне для начала яичный салат с оливками». «Хлеб нужен?…» – спрашиваю я. Он молчит еще примерно минуту. Я снова жду, постукивая по блокноту тупым концом карандаша. Наконец он говорит: «Только майонеза, пожалуйста, кладите поменьше». «С вас три семьдесят пять», – говорю я, а он отвечает: «Вы позволите пригласить вас на ужин?».

А я говорю: «Чего-о?…».

Узнаёте? С этого я начала свой рассказ, только теперь я следила за орфографией и расставляла запятые. Я как раз дошла до того момента, когда мы с Элом поехали в кино, когда все вокруг неожиданно затихли. Я подняла голову. На возвышение внизу всходил…

Мой лось.

Я не вру.

Клянусь!..

Почему-то я сразу поняла: мой лось и мой муж – это одно и то же существо. Я вышла замуж за лося. Впрочем, Альцибиадис почти наверняка был не простым лосем; его превращения, подумала я, как-то связаны с луной. Что ж, такие вещи иногда случаются, рассудила я, и ничего удивительного в этом нет. Это как предвыборный значок: если взглянуть на него под одним углом – видно лицо кандидата; под другим – какой-нибудь политический лозунг. Я готова поклясться, что все эти студенты и студенточки видели перед собой совершенно нормального мужчину в белой сорочке, шерстяных брюках и оксфордских туфлях, в то время как я видела лося. Должно быть, подумала я, после того, как я швырнула в него сумочкой, ему стало стыдно, и он решил показаться мне в своем натуральном виде.

Ну как, скажите на милость, можно не любить человека, который так переживает из-за самой обыкновенной семейной ссоры?

В эти минуты Альцибиадис выглядел… даже не знаю, как сказать. Одухотворенным, что ли… Одухотворенным и страдающим. Медленной поступью он взошел на возвышение внизу, встал за кафедрой, тряхнул своей лосиной бородкой, замычал и зафыркал. Весь зал дружно вздохнул и начал писать конспекты.

Потом студенты и студентки задавали вопросы, и он снова мычал и всхрапывал, а они опять записывали.

Я смотрела на моего лося и чувствовала, что влюбляюсь в него с новой силой. Мне хотелось подойти к нему, обнять за шею, поцеловать в нос с горбинкой и погладить его тяжелые рога, но я только склонилась к столу, чтобы записать то, что вы уже прочли. На той лекции я написала большую часть своего рассказа, если только это можно назвать рассказом. Я бы назвала это своим любовным посланием…

Единственное, о чем я жалела, это о том, что рядом со мной нет мистера Балтазара. Он бы сразу перестал переживать из-за своего дерева, если бы увидел, как гордо мой лось стоит на лекторском возвышении, увидел его широкую грудь и могучие рога.

Когда я выходила из аудитории, мне захотелось разыскать Винни, чтобы поделиться с ним своей радостью. На первый взгляд, это может показаться странным, но на самом деле ничего необычного в подобном желании нет. Человек, который выигрывает огромную сумму в лотерею, в девяносто девяти случаях из ста не бежит в банк, чтобы получить деньги. В девяносто девяти случаях из ста он первым делом звонит своей любимой тетушке Минни или еще кому-то. Так и я. Я не спешила. Мне хотелось немного потянуть время, чтобы снова увидеть Эла таким, каким он был раньше – увидеть большие печальные глаза, маленькую лысинку на макушке, французский свитер на плечах и никаких рогов. Меня переполняла любовь. Она переполняла меня до такой степени, что мне стало трудно дышать, а в подобных случаях я начинаю смеяться, как бы глупо это ни выглядело со стороны. Я об этом уже говорила. Мне было все равно, что обо мне подумают, потому что сама я могла думать только о своем Альцибиадисе. Я поняла, что он для меня – все. Даже больше, чем все, потому что теперь я знала, какой он на самом деле. С одной стороны, он – мой профессор, и он любит меня, заботится обо мне, покупает мне всякие вещи и так далее, но, с другой стороны, он – мой лось, который всегда будет жить в моей душе, в моем сердце. И я считаю, что это совершенно научно и естественно, потому что человек не может и не должен быть чем-то одним.

Так или примерно так я сказала женщине, которая сидела рядом со мной в автобусе. Прямо взяла и брякнула ни с того ни с сего: мол, если бы я говорила, что он – обыкновенный лось, меня можно было бы прямо сейчас закатать в сумасшедший дом, но дело в том, что он не просто лось. Он одновременно и лось, и человек, и это абсолютно нормально. То есть в этом нет ничего удивительного. Каждый может быть чем угодно и в то же время оставаться собой. Так я и сказала той женщине. Если, говорю, какой-нибудь ученый скажет, что видит только человека, это будет означать, что он смотрит на предвыборный значок под каким-то одним определенным углом, не так ли? Такое мое мнение, мисс. В конце концов, мы живем в Америке, а не где-нибудь еще, и каждый имеет право думать так, как он считает правильным.

А она мне ответила:

– Разумеется, милочка, мы живем в Америке, а не где-нибудь еще, поэтому будь добра – убери с моих коленей свою сумку, о'кей?…

Мне хотелось найти Винни, потому что он мой ангел или что-то вроде того. Я знала, что даже если он за что-то на меня сердится, я сумею пробиться к нему, какими бы толстыми стенами он от меня ни отгородился. Конечно, иногда он выглядит как самый настоящий Форт-Винни, но для меня это не крепость. Во всяком случае, не с такими новостями… Я расскажу ему все, что узнала и поняла, и он тоже поймет. Поймет, даже если я скажу, что мой муж – лось-оборотень и что я только рада этому и люблю его. Даже если это прозвучит глупо, я все равно должна рассказать Винни. С тех пор как он уволился из нашей кафешки, я видела его только в автобусе (отражения в оконном стекле, конечно, не в счет), поэтому я стала искать его именно в автобусах, пересаживаясь из одной машины в другую. Это, кстати, оказалось недешево, поскольку стоимость билета включает только одну бесплатную пересадку.

Так я проездила несколько часов, но Винни так и не встретила. Зато выйдя на последней остановке, я вдруг подумала, что «Папикс» находится всего в трех-четырех кварталах и что было бы очень славно зайти туда повидать девчонок. Словом, я отправилась на Глайд-стрит, и что же вы думаете? Угадайте, кто сидел в «Папиксе» у стойки и трепался с Джоан и Лили?!

Винни я узнала еще до того, как толкнула стеклянную дверь, хотя он и сидел ко входу спиной. На нем была эта его джинсовая курточка и вязаная шапка. Винни не спеша помешивал ложечкой кофе со сливками. «Кремора»[2]2
  «Кремора» – товарный знак порошкового заменителя сливок к кофе производства компании «Дин спешлти фудс».


[Закрыть] и два сахара – или я не знаю этого парня!.. Когда я вошла, колокольчик под притолокой звякнул, и Винни обернулся. Конечно, он меня увидел и узнал, но – вот странность – не вскочил и не поздоровался. Так и остался сидеть, повернувшись ко мне вполоборота и болтая с Лили, словно ничего не произошло.

– Винни, – сказала я. – Здравствуй Винни! Ты что, не рад мне?

– Конечно, он рад, – ответила за него Лили. – Ты и цирроз печени… Винни рад вам обоим, не знаю только, кому больше…

– Ты разбила ему сердце, Гвендолин, – объяснила Джоан.

И только Винни промолчал. Он опустил голову и даже не посмотрел на меня.

Ну, я напустила на себя веселый вид.

– О чем вы тут беседуете? – спрашиваю.

А Лили этак по-особому кладет руку Винни на плечо. Сексуально, если вы понимаете, что я хочу сказать…

– Не обращай на нее внимание, Винни, – говорит она. – Гвендолин теперь замужняя женщина.

Последние два слова она произнесла – словно козявку стряхнула.

И Джоан туда же:

– Я думаю, Гвен, тебе лучше уйти, – говорит.

– Но чем я перед вами провинилась?!

Никто мне не ответил. Винни все так же молча скреб ложечкой по дну чашки, да вздымались при каждом вздохе пышные груди Лили, стиснутые этим ее поддерживающим чудо-лифчиком за пятьдесят баксов. Мне оставалось только уйти.

Я и ушла.

А что еще я могла сделать, скажите на милость? Попросить прощения?

И вот я на улице, иду по Глайд-стрит, как вдруг кто-то хватает меня за плечо. Оборачиваюсь. Ну конечно, это он, Винни…

– Ты что, – спрашивает, – правда не понимаешь, что ты сделала?

– Нет, – говорю, – не понимаю. А что я сделала, Винни?

– Я ведь люблю тебя, Гвендолин.

От неожиданности я останавливаюсь. Ощущение такое, будто меня дубинкой по голове огрели. Сердце куда-то проваливается и стучит где-то в районе правой туфли.

– Но что я сделала? – повторяю.

– Ах, Гвендолин, Гвендолин, – отвечает он и качает головой. – Я готов съесть тебя, Гвендолин, лишь бы ты никому не досталась.

Краем глаза я замечаю, что из дверей кафе появляется Лили. Она стоит на тротуаре в полквартале от нас и кричит:

– Забудь о ней, Винни! Что толку с ней разговаривать? Теперь мы знаем, кто она!..

Я поворачиваюсь к Винни, так что его острые зубы оказываются прямо перед моим лицом.

– Кто я, Винни? – спрашиваю я.

– Женщина, которая вышла замуж за лося! – рычит он в ответ.

В конце концов мы с Винни сели на скамеечку на автобусной остановке, и каждый раз, когда подходил автобус, мы делали водителю знак, чтобы он не останавливался. Ехать мы никуда не собирались – мы просто сидели и разговаривали.

– Это неправильно, Гвендолин, – сказал мне Винни, а я ответила:

– Разве насчет Эла все уже знают?… – Я имела в виду Лили и остальных.

Винни нахохлился и несколько секунд молчал, потом говорит:

– Не сердись на меня, Гвендолин. Я только что им сказал…

Тогда я говорю:

– А ты?… Ты давно знаешь?

– Я узнал об этом тогда же, когда и ты, – отвечает. – Я… искал тебя, и вот… – Тут он совсем сгорбился и, глядя на свои ботинки, добавил тихонько: – Бантинг-холл, аудитория 214-1…

– Ты хочешь сказать, – говорю я, – что ты следил за мной? Шпионил? Да как ты мог, Винни?!

А он опять говорит:

– Я люблю тебя, Гвен.

Тут подкатил автобус, и я махнула рукой, чтобы он проезжал. Винни посмотрел на меня и говорит:

– Тебе следовало подумать как следует, Гвендолин. Лось… Это неправильно, понимаешь? – И он тоже махнул рукой очередному автобусу.

– Но я люблю его, Винни, – говорю я. – Люблю!

Тут я поняла – он сейчас заплачет. Винни уже давно сдерживал слезы, как сдерживают кашель или желание чихнуть, и вот не выдержал. Две капельки, две слезинки медленно покатились по его щекам – сначала по одной, потом по другой. Ох, уж эти мужчины!..

– Гвендолин, – проговорил он и махнул еще одному автобусу, – скажи правду… – Тут голос его прервался, и Винни, отвернувшись от меня, старательно замахал еще одному автобусу: наступали часы пик, и машины подходили к остановке одна за другой. Правда, пассажиров пока было немного, но солнце стояло уже довольно низко. Его лучи били мне прямо в глаза сквозь просветы между припаркованными на противоположной стороне улицы автомобилями, и слезы на щеках Винни сверкали, как бриллианты. Казалось, что в каждой слезинке тоже горит маленькое солнце. Мужчины… В общем, сами понимаете. Глядя на него, я подумала, что такого Винни нельзя не пожалеть.

Даже несмотря на его ужасные зубы.

– Скажи мне правду, – снова попросил он. – Ты… Ты тоже лось?

При этих его словах у меня в мозгу словно вспыхнула тысячесвечевая лампочка, и я сказала:

– Господи Боже мой, Винни!.. Наверное… И даже наверняка!

– А я тебя люблю, – снова произнес он. – Что же мне делать?

И тут он схватил меня за руки. Он сжимал их так крепко, что его ногти буквально впились мне кожу, а когда я вырвалась, на запястьях остались царапины, которые сразу распухли и начали щипать.

Но тут подошел автобус, и поскольку никто не сделал водителю знак проезжать, он остановился и открыл дверцы, и это было очень кстати, потому что мне уже давно хотелось ехать домой, к моему Аль-цибиадису. Я знала: кем бы я ни была, мы с ним – одно, а все остальное не имеет никакого значения. Поэтому я вошла в салон, бросила в кассу всю мелочь, которая у меня была, и села на свободное место, и если бы водитель спросил, не нужна ли мне сдача, я не знала бы, что ему ответить.

Потому что я тоже лось.

Бедный Винни! Он действительно очень огорчился и расстроился, но я все равно уехала. Я просто не могла больше с ним разговаривать. Как может женщина, у которой есть муж и которая очень его любит, разговаривать с безнадежно влюбленным в нее человеком? Как она может раскрывать ему свои тайны и говорить о самом сокровенном? Да никак. Иначе это будет самая обыкновенная измена. Адюльтер, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Когда я приехала домой, Эл, как обычно, шарил в холодильнике. Когда я вошла, он даже на меня не посмотрел, и я подумала – сегодня все как сговорились меня не замечать. Но сейчас меня это ни капельки не смутило. Я подошла к нему и обняла – лицом я уткнулась ему в загривок, положила руки на его волосатый живот и поцеловала.

– Альби, – сказала я. – Я все знаю…

И как только я это сказала, я услышала, как у него часто-часто забилось сердце. Дышал он тоже не так, как обычно. Он дышал… как лось – глубоко и немножко хрипло, словно у него во рту скопилась слюна. Хр-р, хр-р, хр-р – вот как он дышал. Но я его не выпустила. Я продолжала его обнимать. Если любишь человека – или лося, не важно, – старайся никогда не выпускать его из объятий.

– Это было для тебя, – глухо промолвил Альцибиадис. – Для тебя одной.

Рот и подбородок у него были в кефире, и он по-прежнему глядел в сторону. Можно было подумать – он не в силах поднять на меня глаза.

– Ты приходишь ко мне по вечерам во двор, – сказала я. – Ты приходишь ко мне. Ты стоишь под старой ивой, и принюхиваешься, и знаешь, что я здесь. Что я жду. Какой же ты глупыш, Альби!.. Такой большой, а такой глупый – не понимаешь, что любишь меня…

Но он ничего не ответил, и я добавила:

– И я – такая же. Такая же, как ты.

– Я знаю.

И тут он повернулся в моих руках, как поворачивается палка в отверстии, высверленном в сухой доске – поворачивается, и трется, и рождает огонь. Мои руки оказались на его волосатой спине – на самой пояснице, а губы прижались к губам. Мы даже холодильник не закрыли…

– Идем со мной, Гвендолин, – сказал он. – Идем со мной сейчас!..

Но тут от окна донесся какой-то звук, который заставил нас повернуться в ту сторону. На улице, рядом с ивой и зарослями волчеягодника, мы увидели старого Балтазара, который перебирал руками ветки и ругался на чем свет стоит:

– Я же говорил!.. – вопил он. – Я говорил, черт побери! Говорил я, что этим кончится, или нет?… Этот чертов лось погубил мою иву! Что мне теперь делать? В суд на него подать, что ли?

Так он кричал, а сам все теребил ветки и стучал по стволу садовой лопаткой, и ветки раскачивались и трещали так, что можно было подумать – в них запуталось какое-то крупное животное.

Тогда мой лось, мой Альби, говорит:

– Нам пора, Гвендолин. Уже почти осень, а это место плохо подходит для того, чтобы сбрасывать рога и воспитывать телят.

А я говорю:

– Ты прав, дорогой. Я готова идти с тобой куда угодно, но меня беспокоит одно: как же твоя работа? Твое место?

А он отвечает:

– Гвендолин, мне начхать на мое место.

Он так и сказал – начхать. За это я и люблю его. Начхать… Слышали вы когда-нибудь что-то подобное?…

Альби не разрешил мне взять с собой ни зубную щетку, ни даже тюбик с пергидролем. К черту косметику, сказал он, к черту барахло и чемоданы с бельем. Потом он бросился к выходу и практически высадил дверь плечом. И знаете, я нисколько на него не рассердилась. Я последовала за ним. Вместе мы пронеслись по лестнице, прыгая через три ступеньки, а я даже не запыхалась. Несмотря на целлюлит и все остальное. Наоборот, с каждым шагом я чувствовала себя все сильней и сильней.

Так мы добежали до входной двери, и мой Альби с разбегу ударил ее рогами. Двери были тяжелые, двойные, но они распахнулись, как бумажные. Стекла так и брызнули во все стороны. Там, где был замок, дерево треснуло и расщепилось, и из квартир стали выглядывать встревоженные люди.

Снаружи была почти ночь – темная и тихая, и только со двора доносились проклятья старого Балтазара. Он кричал и ругался, хрипел и булькал, так что казалось – его вот-вот хватит удар.

И вместе с ним хрипел и рычал кто-то еще.

– Интересно, – сказала я, – кто это там, с Балтазаром?

Вернее, я хотела это сказать, но получилось какое-то хриплое мычание. Наверное, я все-таки задохнулась от быстрого бега – так я тогда подумала. Но мой Альцибиадис – он прекрасно понял, что я хотела сказать, потому что остановился как вкопанный и стал принюхиваться, раздувая ноздри, и в эти минуты он казался таким сильным и красивым, что я подумала – он выглядит очень, очень эротично.

Я хотела сказать ему об этом, но он меня опередил. Он сказал только одно слово:

– Беги!

Я сначала даже не поняла, что он имеет в виду, поэтому Альби немного меня подтолкнул. И после этого – но еще до того, как до меня дошел смысл его приказа – я увидела, как из-за угла дома показались три волка. Их пасти были окровавлены, а один волк держал в зубах кусок соломенной шляпы, которую носил старый Балтазар. Но это были не просто волки. Это были Лили, Бонни и – как ни трудно мне об этом говорить – Винни.

И Альби снова сказал:

– Беги, Гвендолин, беги!

Волки заворчали и защелкали зубами, но я не испугалась. Единственное, что я в тот момент чувствовала, это сожаление. Я очень расстроилась из-за Винни. Вы ведь понимаете, что я имею в виду?… Я-то считала его своим другом!

Короче говоря, мы с Альби помчались во весь дух.

А волки погнались за нами. На бегу они рычали и громко щелкали зубами. Мы неслись к заросшим лесом холмам, которые высились за федеральным шоссе. Когда мы замедлили шаг, чтобы перемахнуть через кювет у дороги, Винни напрягся и прыгнул Альби на спину. Лили и Бонни тоже были совсем близко; я слышала их голодное рычание, видела повисшие на губах нити слюны. Как я ни лягалась, они подбирались все ближе и ближе, норовя вцепиться зубами в космы пропитавшегося потом бурого меха.

Потом я увидела, что нужна Альби. На Лили и Бонни я больше не обращала внимания; они так и повисли на мне, как теленок на вымени, только пили они не молоко, а кровь. Собрав последние силы, я побежала туда, где Альби боролся с Винни, вгрызавшимся ему в загривок. Я ударила волка лбом и, схватив зубами, трясла до тех пор, пока он не выпустил моего любимого. Винни скатился на землю. Он упал на спину и сразу же попытался вскочить, но не успел – Альби с силой ударил его рогами.

Винни взвыл от боли, и я поняла – кончено. Он больше не пытался прыгнуть Альби на спину; вместо этого Винни поспешно скатился на дно кювета, где его нельзя было достать рогами. Когда Лили и Бонни увидели, что случилось с их вожаком, когда они увидели, как Альби разбегается, чтобы сделать с ними то же самое, они выпустили мои бока и, поджав хвосты, метнулись назад, на шоссе. Что было дальше, я сказать не могу – я слышала только их отчаянный визг и скрип тормозов. Погибли они или уцелели, я не знаю, и если честно – мне все равно. Больше я их не видела. Из трех волков остался только Винни, который застрял в грязи на дне глубокой канавы. Я слышала, как он скулит:

– Я люблю тебя, Гвендолин…

Но Альби толкнул меня в шею своим большим влажным носом, и мы побежали к лесу. Мы мчались и мчались, и впервые в жизни я почувствовала себя свободной. Над холмами взошла луна; я смотрела на нее уголком глаза, и мне казалось, что она мчится куда-то вместе с нами. Теперь я знаю – луна ни за что не отстанет: как бы ты ни старался, она так и будет бежать следом за тобой, куда бы ты ни мчался.

Перевел с английского Владимир ГРИШЕЧКИН

© Eliot Fintushel. Gwendolyn is Happy to Serve You. 2004. Публикуется с разрешения автора. Впервые напечатано в журнале «Azimov's SF» в 2004 г.