Текст книги "Журнал «ЕСЛИ», 2009 №10 (200)"

Автор книги: ЕСЛИ Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Критика

Евгений Лукин
«ГРЯЗНОЕ ЖИВОТНОЕ»

 Пророчество пугает нас лишь до тех пор, пока не сбудется. Какой, скажите, смысл бояться апокалипсиса, если он уже состоялся?

К сожалению, для нас стало весьма проблематичным ясное представление о том, что такое животное и что такое разумное существо.

Хосе Ортега-и-Гассет.

В известном рассказе американского фантаста герой в неистовстве расстреливает из револьвера четырех лабораторных обезьян. Их, насколько мне помнится, посадили за пишущие машинки, чтобы проверить некоторые положения теории вероятности, а обезьяны принялись печатать набело произведения классиков.

Разумеется, речь в рассказе шла не о творчестве и даже не о разуме, поскольку, повторяю, шедевры мировой литературы печатались подопытными приматами в готовом виде, без черновиков, однако наши с вами тайные предчувствия обогатились в итоге еще одним каприччио в духе Гойи: обезьяна за пишущей машинкой.

Наиболее внятно эти предчувствия были озвучены Кириллом Еськовым в его известном интервью: «Не знаю, сумеет ли когда-нибудь компьютер написать роман, но что роман, надиктованный шимпанзе, появится раньше, – голову даю на отруб».

В устах позитивиста Еськова пророчество прозвучало с грубоватым задором, и все же вряд ли Кирилл Юрьевич мог предположить, что, во-первых, событие уже на пороге, а во-вторых, обернется для многих очередным разочарованием.

Как говаривал Ежи Лец, не следует ожидать слишком многого от конца света.

***

Не я первый усомнился в подлинности истории, приведенной в послесловии ко второму изданию романа Мими «Грязное животное». Вообще должен заметить, что после непредумышленной травли-раскрутки, учиненной бесчисленными рецензентами, трудно оказаться в чем-либо первым. А уж когда в скандал вмешались профессиональные литераторы, привлеченные возможностью мимоходом уязвить друг друга, возникла, на мой взгляд, необходимость ввести новый термин – «мимистика» (по образцу соляристики Станислава Лема).

Первыми усомнившимися, если не ошибаюсь, были автор статьи «Мими де Габриак» Мария Галина и язвительнейший Эдуард Геворкян («Левой задней рукой»). История такова: пять лет назад (то есть в то самое время, когда Кирилл Еськов отвечал на вопросы интервьюера) шкиперу Петру Величко, работавшему по контракту в одной из африканских стран, был продан за бутылку рома детеныш шимпанзе, самочка по кличке Мими. Спустя полтора месяца срок контракта истек и российский гастарбайтер, уступив штурвал своей баржи преемнику-молдаванину, отбыл на родину, в Нижний Чир. Мими он прихватил с собой, и это едва не стоило шимпанзенку жизни, а шкиперу – свободы, поскольку обезьянку он попытался провезти тайком, без санитарного сертификата, минуя таможенный контроль.

Не обязательно быть литературоведом, чтобы в памяти немедленно всплыли незабвенные строки из «Моей родословной» Александра Сергеевича Пушкина:

 
Решил Фиглярин, сидя дома,
Что черный дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома
И в руки к шкиперу попал.
 

Имя и фамилия бывшего владельца Мими также наводят на мысль об откровенной мистификации, однако беда в том, что экс-шкипер Петр Величко действительно проживает в Нижнем Чире и даже удостоился статьи в одной из волгоградских газет.

Когда корреспондент (мой хороший знакомый) предложил сопроводить его и затем прокомментировать сенсационный материал, я согласился. Петра Алексеевича мы застали под хмельком в компании двух юристов, убеждавших хозяина подать в суд на издательство и нынешних опекунов Мими. Историю с продажей шимпанзенка он подтвердил, настаивая, впрочем, что расплатился за обезьянку местной валютой. Надо полагать, бутылка рома была придумана автором послесловия, так сказать, для полноты совпадения.

Собственно, сути дела это нисколько не меняет. В конце концов биографические справки, прилагаемые к очередной книге любого раскрученного автора, тоже во многом приукрашены.

Несмотря на уговоры адвокатов (спиртное принесли именно они), перспектива судебной тяжбы ничуть не привлекала Петра Величко. Да, позиция опекунов смотрелась соблазнительно шаткой (чиновник, от которого зависела судьба конфискованного животного, как выяснилось, приходился этологу Ираклию Концевому дальним родственником), однако в результате разбирательства могло воскреснуть дело об отсутствии санитарного сертификата, попытке контрабанды и, что уж совсем неприятно, взятке должностному лицу.

Вернемся, однако, к пространному послесловию. Очутившись в вольере для конфиската, непривычная к суровому российскому климату Мими простудилась и едва не отдала богу душу. Тогда-то и появились в ее жизни супруги Концевые, уже вырастившие к тому времени в домашних условиях двух шимпанзе: самца Ахилла и самку Клару. Не берусь судить о научной ценности проводимых супругами опытов по обучению обезьян языку жестов, но, насколько я понимаю, это было нечто аналогичное экспериментам, начавшимся на Западе примерно полвека назад. Единственное отличие: наши приматы осваивали не американский ASL, а русскую азбуку глухонемых, что дает повод говорить о несколько ином менталитете. Той же точки зрения придерживается и Аркадий Рух, особо отмечая при этом повышенный уровень духовности шимпанзе, воспитанных в православной среде.

Попав в компанию двух взрослых обезьян, подросток Мими, естественно, оказалась на низшей ступени иерархии и заработала в итоге серьезный комплекс неполноценности. Известно, что обученные шимпанзе презирают необученных сородичей. Несмотря на стремительные успехи Мими в освоении упрощенного языка глухонемых, Ахилл и Клара продолжали относиться к ней свысока. Жест, означающий «грязное животное», стал кошмаром всей ее дальнейшей жизни.

Изворачиваясь и хитря, Мими быстро заработала репутацию отъявленной лгуньи. Кстати, способность обезьян обманывать людей и друг друга достаточно хорошо изучена. Позволю себе привести для примера перевод с ASL диалога между исследователем и шимпанзе Люси, чьи экскременты были обнаружены посреди комнаты.

Роджер: Что это?

Люси: Люси не знает.

Роджер: Ты знаешь. Что это?

Люси: Грязь, грязь.

Роджер: Чья грязь, грязь?

Люси: Сью.

Роджер: Нет, не Сью. Чья грязь?

Люси: Роджера.

Роджер: Нет, не Роджера. Чья грязь?

Люси: Грязь Люси, Люси. Прости Люси.

Однако коренное отличие вранья Мими от вранья Люси заключалось в том, что с его помощью юная шимпанзе пыталась не избежать наказания, а повысить свой статус среди себе подобных. Кстати, обычный детский способ самоутверждения.

Однажды Элеонора Концевая стала свидетельницей необычной сцены: Клара и Ахилл неподвижно сидели в углу, завороженно глядя на стоящую посреди комнаты и возбужденно жестикулирующую Мими. Впоследствии подобные эпизоды стали повторяться регулярно и все были отсняты на видеокамеру. Поскольку многие знаки изобретались рассказчицей на ходу, кое-что требовало детальной расшифровки.

К сожалению, у Элеоноры Концевой, как сказано в послесловии, два высших образования, причем первое из них филологическое. Именно этим, а вовсе не последующей редактурой, объясняется чрезмерная, на мой взгляд, гладкость перевода.

Специализированное издательство сочло материал излишне сенсационным и недостоверным с научной точки зрения, тем более что супруги Концевые успели к тому времени прослыть среди коллег не то чтобы шарлатанами, но во всяком случае лицами, более склонными к дешевым эффектам, нежели к строгой беспристрастности настоящих исследователей.

После долгих мытарств текст очутился в редакции фантастики издательства ACT и вскоре был опубликован по недосмотру в серии «Звездный лабиринт» – практически без правок. Было сохранено даже рабочее название, не имевшее, кстати, никакого отношения к содержанию («грязными животными» Мими именует всех, кто ей не нравится). Единственное вмешательство редакторов якобы заключалось в том, что, сочтя приложенное к тексту объяснение Элеоноры Концевой неуклюжим авторским вывертом и претензией на оригинальность, они его попросту сократили. Именно это обстоятельство помешало массовому читателю заподозрить, что речь в книге идет, возможно, и не о людях.

***

Первые отзывы были кратки и сдержанны. В рецензии, подписанной двумя известными фамилиями, отмечались неумело, но лихо закрученный сюжет, стремительность действия, калейдоскопичность событий и обилие единоборств. К явным недостаткам был отнесен небрежный язык (излагая события от первого лица, Мими постоянно говорит о себе в третьем – эту особенность авторской речи Элеонора Концевая сохранила). Подводя черту, рецензенты-соавторы признали дебют весьма средним, но выразили надежду, что начинающему фантасту удастся уберечься от низвержения в мейнстрим, признаки чего якобы уже имеются.

Месяц спустя вышла обзорная статья «В предчувствии девятого вала», где Мими неожиданно была объявлена первым представителем нарождающейся «восьмой волны» русской фантастики. В то время как авторы предыдущей «седьмой волны» исповедовали, по словам критика, психологически напряженную прозу, интеллектуализм и равнодушие к социальным проблемам, отличительными чертами новой генерации фантастов несомненно должны были стать возврат к широкой аудитории, обострение борьбы добра со злом и жесткий экшен.

Кому-то может показаться удивительным, что искушенный критик допустил столь досадную промашку, но, как выяснилось впоследствии, во-первых, промашка была умышленной, во-вторых, не была промашкой.

***

Данная статья задумывалась как беглый обзор критических мнений, и все же следует сказать хотя бы несколько слов о самом романе. Собственно, романа как такового нет, однако то же самое обвинение можно предъявить большинству современных романов. Мы имеем дело с тем загадочным случаем, когда читательская любовь прямо пропорциональна количеству литературных огрехов. Явление довольно распространенное. Написана книга бездарно, прочитана – гениально.

Начнем с заглавия. Как было упомянуто выше, содержания оно не отражает. Явление, опять-таки хорошо знакомое специалистам. Киноведы не раз отмечали странную закономерность: чем несуразнее название, тем популярнее фильм («Место встречи изменить нельзя», «Семнадцать мгновений весны»). И напротив: полное соответствие заголовка теме и идее произведения тут же отзывается равнодушием потребителя.

Мне кажется, Эдуард Геворкян в своей скорбно-ядовитой статье «Левой задней рукой» несколько поспешил ужаснуться ошибке широкого читателя, увидевшего в персонажах романа себе подобных. Во-первых, мне, например, до сих пор трудно понять, кого живописала сама Мими. Сложность, повторяю, в том, что поколение, выбравшее вольер, причисляет себя не к обезьянам, а именно к роду людскому. Во-вторых; прошли те времена, когда пропасть между человеком и зверем казалась бездонной и непреодолимой. Аргумент философа Владимира Соловьева («Не имея никакой возможности утверждать стыдливость у животных, натуралисты известного направления принуждены отрицать ее у человека»), возможно, звучал убедительно в девятнадцатом веке, но в наши дни способен вызвать лишь грустною улыбку. В-третьих, литература, в отличие от того же кино, дает читателю больший простор для фантазии. Не зря ведь в дневниках Венедикта Ерофеева сплошь и рядом встречаются выписки из учебника по собаководству, где лишь упоминание породы дает нам возможность определить, о ком идет речь: о собаке или же о ком-то из нас.

Содержание романа откровенно заимствовано и представляет собою вольный пересказ фильма «Волкодав» – любимого фильма всех трех шимпанзе, обитающих в доме супругов Концевых. Приматы вообще любят смотреть телевизор, отдавая предпочтение кинокартинам, где люди контактируют с обезьянами («Тарзан», «Борьба за огонь»). Не берусь судить, почему им в данном случае приглянулся именно «Волкодав». Возможно, все дело в сильной бородатости отдельных киноактеров, что дало четвероруким зрителям повод к отождествлению себя с исполнителями. Возможно, сыграло роль и качество поединков. Известно, что шимпанзе, пожалуй, самые свирепые представители человекообразных. Будь роман «Грязное животное» надиктован растительноядной гориллой, он бы наверняка вышел куда менее кровожадным.

Думаю, однако, речи о плагиате заводить не стоит. Не говоря уже о том, что несовершенство российского законодательства в области защиты авторских прав давно стало притчей во языцех, – применительно к фантастике данный вопрос зачастую теряет смысл. Перелицовка и дописка чужих произведений в этой области литературы считаются не грехом, а доблестью, ярчайшим примером чему служат питерские сборники «Время учеников» (составитель и автор проекта – А.Чертков). На таком фоне, согласитесь, простодушный поступок Мими кажется невинной детской шалостью (тем более что, по словам этологов, интеллект обученного шимпанзе примерно равен интеллекту пятилетнего ребенка).

Оксана Дрябина в статье «Вершина постмодернизма» путем текстологического анализа убедительно доказывает наличие как минимум трех этапов возникновения романа. Книга Марии Семеновой «Волкодав» была переведена на язык кинематографии, затем сам фильм подвергся переложению на язык жестов – и в итоге дошел до нас в словесном пересказе Элеоноры Концевой. Даже если все три переложения были выполнены тщательно и добросовестно, что могло уцелеть в итоге от первоначального варианта? Вдобавок, как заметил некий анонимный рецензент в газете, название которой я запамятовал, возможно, имелся и четвертый (предварительный) этап, поскольку исходный роман («Волкодав») подозрительно схож по сюжету с американским фильмом «Телохранитель».

Новеллизация экранизации новеллизации, пропущенная через азбуку глухонемых. Копия копии. Симулякр. Седьмая вода на киселе.

Все это, честно говоря, напоминает, с одной стороны, историю находки «Велесовой книги», с другой – предисловие Умберто Эко к его незабвенному роману «Имя розы».

Далее Оксана Дрябина развивает идеи Деррида об исчезновении автора и (уж не знаю, в какой связи) поминает «Школу Ефремова» и ВТО МПФ.

Поначалу, то есть до раскрытия псевдонима (хотя можно ли говорить о раскрытии псевдонима, если шимпанзе действительно зовут Мими?), особенно много нареканий вызвало построение романа. Циклическое развитие действия, квалифицированное в первых рецензиях как авторская неумелость, и бесконечное воскрешение отрицательного героя, с которым неизменно расправляется Мими, были затем приняты на вооружение постмодернистами, объявлены литературным приемом и даже объяснены опосредованным влиянием Ницше и Платона. Со временем, однако, выяснилось, что однообразие эпизодов мнимое и что на самом деле это один и тот же эпизод фильма, многократно пересказанный Мими. Просто каждый раз она вносила в историю очередную отсебятину, почему и возникло ошибочное впечатление, будто это не одна, а несколько последовательно изложенных историй.

***

Не могу согласиться с утверждением, что изначально имелся злонамеренный русофобский план раскрутить роман любой ценой, дабы потом объявить во всеуслышание, будто текст его принадлежит шимпанзе. В том-то и дело, что первое издание не предварялось никакой рекламной кампанией: никто не расклеивал постеров в вагонах метро, никто не расточал дифирамбов с экрана телевизора. Роман был издан в общей серии, снабжен обычной цветастой обложкой (опять-таки не имеющей отношения к содержанию), и тем не менее пробный тираж разлетелся за неделю. Да и в течение пары месяцев после выхода книги пресса продолжала хранить по ее поводу молчание, если, конечно, не считать двух приведенных выше заметок и одного упоминания в «Книжном обозрении».

Приписать авторство иному лицу или явлению – весьма распространенный в наши дни пиаровский прием. Совсем недавно жертвой его пал профессор Родос, выступивший с резкой критикой дарвинизма в одном из журналов РАН. Оппоненты профессора, побрезговав возражать по сути (ее еще поди найди!), попросту объявили, что никакого Родоса нет в природе, а статья синтезирована на компьютере из нескольких материалов, и это-де видно невооруженным глазом. В итоге бедному профессору до сих пор приходится доказывать, что он не программа.

Или вспомним для сравнения публичное признание Сергея Синякина в том, что за него пишут рабы-таджики. Живут в вагончике за городом, паспорта отобрал, кормит «Анакомом», один из таджиков немного знает по-русски – вот он-то и переводит. Хотя, следует признать, мало кто поверил этой байке – Сергей Николаевич известный мистификатор, в чем неоднократно убеждались изловленные им рецидивисты.

Или взять, к примеру, жестокую шутку еще одного бывшего сотрудника органов Романа Злотникова, сообщившего по секрету наивной журналисточке, будто сам он не написал ни единой книги, а тексты за него выдает устаревшая, но достаточно мощная ЭВМ, изначально предназначавшаяся для борьбы с американскими силами ПРО, ныне же брошенная на литературный фронт (пропаганда имперской идеологии). А поскольку операция эта требовала наличия автора, командование выдвинуло полковника Злотникова на должность писателя в связи с его безупречным послужным списком и импозантной внешностью. Наиболее достоверно прозвучала жалоба Романа Валерьевича на то, что устаревшая программа печатает произведение одним невероятно длинным словом, без пробелов и, разумеется, без знаков препинания, в связи с чем ему, полковнику Злотникову, долго потом приходится доводить рукопись до кондиции.

Ничего похожего в истории Мими мы не наблюдаем. Пусть даже Элеонора Концевая (а именно она подписывала договор, присвоив себе кличку своей обезьяны в качестве псевдонима) заранее замыслила коварный план, творение своей питомицы интриганка пропихнула в печать тайком, без какого-либо эпатажа и вряд ли могла предполагать, что книга станет бестселлером. Этого не могло быть, потому что этого не могло быть никогда.

Тем не менее так случилось. Допечатка следовала за допечаткой, у автора неминуемо должны были появиться последователи и подражатели.

***

Приходится с сожалением отметить, что впоследствии критики повели себя излишне эмоционально, в то время как феномен Мими по-прежнему ждет серьезного анализа. Ближе всех, на мой взгляд, к разгадке приблизился Алан Кубатиев, предположив в своей статье «Нечестное зерцало», что произошло двойное отождествление: сначала Мими вообразила себя человеком, после чего широкий читатель вообразил себя Мими.

Боязнь зеркала свойственна сейчас публике как никогда. Показывайте нам что угодно, кроме нас самих. Возможно, виной тому переоценка моральных ценностей, последовавшая за крушением тоталитаризма. Самое оскорбительное из трехбуквенных слов – лох (то есть тот, кого обманывают, грабят и убивают). Никто не хочет быть лохом, все хотят быть крутыми (то есть теми, кто обманывает, грабит и убивает). Поэтому, как только главный герой начинает укладывать трупы нехороших парней направо и налево, читатель чувствует себя сопричастным справедливому кровопролитию и в полной мере ощущает свою крутизну. При этом, однако, следует как можно дальше держаться от зеркала, ибо отражается в нем, как ни крути, нечто предательски лохообразное.

Наиболее точно, причем за несколько лет до появления Мими, проблему обозначил Дмитрий Володихин. Со свойственной ему тонкой иронией он примерил маску философствующего обывателя и объявил от его лица, что может представить себя на месте любого главного героя, за исключением «даоса с кружкой пива» (то есть того же философствующего обывателя).

У шимпанзе очень плохо с модальностью. Все эти «должен-рад-готов-обязан» сливаются у них воедино, а возможность совершения поступка равна самому поступку. Люди могут лишь завидовать такой цельности характера. Поэтому Мими, прямодушно расправляющаяся с очередным (а на самом деле, одним и тем же) «грязным животным», оказалась идеальной героиней. Именно такой она воображала себя в своих обезьяньих грезах, именно таким хотел бы вообразить себя и широкий читатель.

Как выразился Ортега-и-Гассет, «метафора вообще не имела бы смысла, если бы за ней не стоял инстинкт, побуждающий человека избегать всего реального».

Кстати, об Ортеге-и-Гассете. Его призыв перейти от скользящего чтения «к погружению в крохотную бездну каждого слова», будь он воспринят массами, наверняка привел бы к разорению большинства издательств. Нынешнее восприятие так называемой художественной прозы – это именно головокружительное скольжение по строчкам, и, если вдруг в тексте внезапно возникнет мысль, она породит те же последствия, что и выбоина во льду на пути конькобежца. Недаром же Василий Владимирский с тревогой задавал вопрос, «не помешает ли это получать простое и незатейливое удовольствие от чтения».

Не буду повторять навязшие в зубах остроты относительно многострадальной Дарьи Донцовой, у которой якобы объявился грозный конкурент, – скажу только, что и другие авторы неоднократно пытались избавиться от столь мешающих читателю остатков логики, хотя в полной мере это удалось одной Мими.

Два изложенных обстоятельства явились, на мой взгляд, основными составляющими коммерческого успеха, но, повторяю, проблема требует более детального изучения.

***

Существует еще одно соображение на этот счет, кажется, пропущенное критиками. Я имею в виду проблему отрицательного героя. Если не думать о людях плохо, станет очень страшно. Поэтому отсутствие трупов в тексте – первый признак уныния и безнадежности. Произведения такого рода решительно отторгаются массовым читателем, мало того, вызывают в нем чувство глубокого отвращения. Получается, раз некого убить, значит во всем виноват ты сам (поскольку отождествляешь себя с главным героем). Рискну предположить, что постоянно уничтожаемое «грязное животное» вызвало у большинства (разумеется, на подсознательном уровне) образ конкурента, соседа или, скажем, нелюбимого политического деятеля.

Проще сказать, пресловутый «образ врага».

***

Итак, в течение первых трех месяцев со дня выхода книги пресса по сути безмолвствовала, а роман, если верить рейтингам, шел нарасхват. Все изменилось в тот день, когда центральная газета поместила на первой странице фотографию Мими во всей ее красе, сопроводив портрет скандальным заголовком.

И грянула бумажная буря.

Первыми откликнулись ученые-креационисты. С пеной у рта они яростно отрицали саму возможность существования литератора-шимпанзе, квалифицируя случившееся как очередную вылазку безбожных дарвинистов масонского толка и поминая недавний казус с профессором Роноры Концевой. Фанаты Мими расценили случившееся как провокацию и подделку – в редакцию фантастики пошли возмущенные письма, где читатели требовали привлечь к ответственности производителей контрафактной книжной продукции, вдобавок пиратски использующих логотип ACT. Как будто издательство могло подать в суд на самое себя!

Не меньшую гибкость проявили и авторы первых рецензий, объявив, что знали обо всем заранее и что заметки их являлись частью проекта, в котором они согласились участвовать. Я ни в коем случае не подвергаю это сомнению, но, даже если рецензенты просто пытались таким образом выбраться из неловкой ситуации, следует признать, проделали они это виртуозно.

Несколько сомнительной показалась мне позиция Павла Амнуэля, автора статьи «Реквием по читателю». Выстроенная им удручающая схема дурной бесконечности (деградация читателя отзывается деградацией автора и неминуемо приводит нас к обезьяне), на мой взгляд, вполне соответствует действительности, однако имеет лишь косвенное отношение к данному случаю, поскольку Мими, не ведая, что ее снимают на видеокамеру, ориентировалась только на Ахилла и Клару. Других читателей (зрителей) у нее не было.

Основная масса газетных, журнальных и сетевых публикаций тех дней интереса не представляет – корреспонденты кинулись на сенсацию и раздули ее до полного неправдоподобия (жемчужина идиотизма – версия об инопланетном происхождении Мими). Затем шум малость поутих и в прессу начали просачиваться более или менее членораздельные отзывы.

После статьи Александра Зорича «Горжусь Россией», где автор выразил открытое ликование по поводу того, что наконец-то мы в чем-то опередили Запад, в лагере патриотов произошел раскол. Случившееся предстало перед публикой в совершенно ином виде. Действительно, заокеанские исследователи более полувека обучали своих шимпанзе американскому ASL – и хоть бы одну повесть те выдали, хоть бы один раосказик… А тут целый роман!

***

Те, кто утверждает, будто текст романа на девяносто девять процентов плод труда литобработчиков, на мой взгляд, не совсем справедливы, поскольку литературное рабство (иногда оно принимает личину соавторства) распространено нынче повсеместно, однако, если не ошибаюсь, ни разу не становилось причиной публичного скандала. За что же такая гроза на голову несчастного шимпанзе? Почему опять двойные стандарты? Если на то пошло, рабство в искусстве существовало всегда. Никто ведь не возмущается по поводу того, что значительная часть картины великого мастера написана подмастерьями!

Пользуясь случаем, не могу не замолвить слово и за редакторов. Привыкши равнять их с цензорами, мы даже представить себе не можем, в каком неприглядном виде дошло бы до нас великое литературное наследие, не будь оно приведено в божеский вид стараниями этих скромных, неприметных тружеников. Публикуя тщательно отредактированные стихи классиков, мы внушаем начинающим поэтам чувство неполноценности, а стало быть, и требовательности к себе.

***

Вскоре подали голос общества защиты животных, призвав задуматься над тем, в каких ужасающих условиях содержатся в доме супругов Концевых обезьяны, если одна из них была доведена до литературного творчества. Бедняжке Мими предрекали нервное истощение, а хозяевам ее (к тому времени их политкорректно стали именовать опекунами) в очередной раз грозили судебным разбирательством, до которого, впрочем, не дошло. Статья, как и следовало ожидать, называлась «Братья наши меньшие» и написана была довольно сумбурно. Я, например, так и не понял, какое отношение имеет экспериментальная этология к фактам жестокого обращения с животными на мясокомбинате.

Интервью с Мими, опубликованное в центральной прессе, также вызывает откровенную досаду, поскольку мало чем отличается от бесед корреспондентов с прочими нашими знаменитостями. От соблазна признать его неумелой газетной «уткой» удерживают лишь два соображения: во-первых, переводчиком значится все та же Элеонора Концевая, во-вторых, известно, что любое интервью определяется не столько ответами, сколько вопросами. Кроме того, не следует забывать, что журналист – дилетант по профессии. Если он начнет понимать, о чем пишет, его перестанет понимать читатель.

Не могу не отметить блестящего бурлеска Михаила Успенского «Горе от ума», где автор вспоминает давнюю догадку, будто обезьяны могут говорить, но молчат, боясь, чтобы их не заставили работать. Недоумки, вступившие в диалог с человеком, таким образом обрекли вольный народ бандерлогов на горькую участь пролетариев. Далее Михаил Глебович развертывает поистине свифтовские перспективы: бригада обезьян-гастарбайтеров во главе с глухонемым бригадиром-переводчиком, ремонтирующая квартиры и люто ненавидимая приезжими конкурентами-людьми, которые берут гораздо дороже. Спецнаряды глухонемых милиционеров, призванные контролировать не всегда честную деятельность четвероруких строителей, и т. д.

Впрочем, пересказывать это бесполезно. Рекомендую прочесть.

Пик скандала миновал, а проблемы, весьма подчас щекотливые, остались. К примеру, как относиться к новому коллеге? Группа маститых (фамилии опущены из милосердия) разразилась открытым письмом, где объявила Мими, во-первых, графоманкой, во-вторых, плагиаторшей, в-третьих, подставным лицом, за всю жизнь не написавшим ни строчки.

Их возмущение живо напомнило мне девяностые годы, когда, казалось бы, все лавры были розданы, венцы водружены, а внимание публики справедливо поделено между элитой «четвертой волны», как вдруг возникшие словно ниоткуда авторы (Мария Семенова, Ник Перумов) принялись стремительно отвоевывать читателя, гонорары, издательские площади – к вящему недовольству засидевшихся в ученичестве мэтров, полагавших фантастику своей вотчиной.

Примерно то же произошло и в нашем случае. Своеобразной отповедью на открытое письмо прозвучала реплика Олега Дивова, который со свойственной ему раскованностью заметил, что молодой четверорукий собрат по перу пишет нисколько не хуже некоторых заслуженных двуногих (фамилии, будьте уверены, прилагались).

Сергей Лукьяненко от публичных высказываний воздержался, но однажды был застигнут за внимательным чтением романа «Грязное животное». На вопрос, зачем ему это надо, Сергей Васильевич вполне серьезно ответил, что вкусы публики профессионалу следует знать. Возможно, в виду имелась первая профессия писателя (психиатр).

Поначалу я намеревался разбить все отзывы о книге на две группы: ругательные и хвалебные. Однако, присмотревшись, обнаружил следующую закономерность: те критики, кто считал случившееся мистификацией, как правило, не видели в романе ни единого достоинства; и напротив, лица, полагающие Мими подлинным автором «Грязного животного», приходили в восторг чуть ли не от каждого слова.

Вроде бы ничего удивительного: на семинаре в Малеевке мы тоже беспощадно критиковали друг друга, однако к национальным кадрам из союзных республик относились очень бережно. Хотя бывали, конечно, и промахи. Не забуду жалобный возглас одного из участников: «Я – узбек! Меня нельзя так ругать!» (Тут же вскочил, помню, Эдуард Геворкян и запальчиво крикнул: «А я – армянин! И не потерплю по отношению к себе никаких поблажек!»)

Но в том-то вся и разница, что, в отличие от Мими, никто из нас не являлся автором национального бестселлера.

Далее произошло и вовсе неожиданное. Придуманная критиком «восьмая волна», от которой он столь опрометчиво отрекся, поднялась и хлынула постфактум. Опять-таки ничего сверхъестественного: шутки, не в пример предсказаниям, имеют обыкновение сбываться. Компания юных воинствующих фантастов объявила молодую шимпанзе своим лидером и выложила в Интернете скандальный манифест, где, впрочем, кроме первого абзаца («обрастем шерстью» и т. п.), ничего особо скандального не наблюдалось. Попытки новоявленных приматов написать что-либо в духе Мими были, на мой взгляд, весьма старательны, даже удачны, выдержаны и по стилю, и по компоновке событий, однако оставили широкого читателя вполне равнодушным.

Ж.И.Резникова в книге «Основы когнитивной этологии» пишет: «Известно, что когда Моррис анонимно выставил обезьяньи полотна в музее, они удостоились похвал, так как отвечали эстетическим первоосновам абстрактной живописи – таким, как равновесие, ритм, противопоставление и соединение». Видимо, и в прозе Мими присутствовало нечто подобное, ускользнувшее от внимания ее последователей.