Текст книги "У истоков Броукри (СИ)"

Автор книги: Эшли Дьюал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

– Да, – присаживаясь напротив, шепчу я, – расскажи, конечно.

– Ты надела топ. – Говорит мама, не отрывая глаз от журнала.

– Не берусь спорить.

– Переоденься, если решишь выйти на улицу.

Ее холодный тон похлеще ссор и споров. Я мечтаю услышать, как она кричит, но все чаще мне кажется, что она попросту не умеет чувствовать. Просто говорит, что делать, как делать и когда. Приказывает и ждет исполнения. И если я не слушаюсь, вступает отец, а у нее отпадает необходимость в разговорах на повышенных тонах; в любых разговорах, где положено смотреть собеседнику в лицо.

– Хорошо.

– Мэлот, – отец откладывает газету и сверкает зелеными глазами. Я всегда понимала, почему мой отец главный. И не только в семье, но и в этом городе. Он глядит на человека, и этого достаточно: слова излишни, когда вас прожигает взглядом Эдвард де Вер. – Ты же не занят сегодня? – Это не вопрос. – Мы должны встретиться с новым заказчиком. Я хотел бы тебя представить.

Папа говорит мало, но попадает точно в цель. Мэлот и не думает отвечать. Кивает, а отцу ничего больше и не нужно. Едва ли наши диалоги были длиннее и содержательней. Я иногда цепенею и падаю в рассуждения: как же так вышло, что в нашей семье никому нет ни до кого дела? Это же поразительно, как далеки друг от друга могут быть близкие люди.

– Адора?

– Что? – я выплываю из мыслей и встряхиваю головой. Наконец, мама смотрит мне в глаза, а не куда-то вдаль. – Ешь. Еда остывает.

***

После завтрака я убегаю из дома так быстро, как могу. Никто меня не замечает. Тень и только, вот кто я. Мои родители заметят кражу голубого бриллиантового ожерелья, но у них долго не будет возникать вопросов по поводу отсутствия меня. Хотя в глубине души я все-таки верю, что я нужна им. Они ведь мне нужны, а чувства – взаимное ощущение. Так ведь? Нет. Конечно, нет. Тогда бы жить было гораздо проще.

Я прибегаю в дом Марии и громко тарабаню по дубовой двери. Мне открывает один из тех парней, что помогали нести незнакомца на чердак.

– Тебя мама прислала?

– Да, конечно. – Я возбужденно киваю. Прикусываю губу и смиренно жду, когда мне позволят войти. Парнишка окидывает взглядом мою одежду – топ, который я не сменила на что-то более приличное – и усмехается.

– Проходи.

Пятнадцать лет – опасный возраст. В это время из спальни моего брата доносились стоны и шепот, и я пряталась в своей комнате, затыкая уши наушниками. Очень часто мне доводилось видеть, как он выпроваживает девиц через черный вход. Тогда-то я впервые и узнала, что подставлять Мэлота не стоит. Я пожаловалась маме на то, что у брата шумно в комнате, а потом всю неделю ходила с опухшей и красной щекой. Родителям сказала, что случайно ударилась об угол стола, когда поднимала с пола тетрадь. Они поверили. Но я на самом деле ударилась о руку собственного брата.

Поднимаюсь на чердак и осторожно распахиваю дверь. Незнакомец не спит. Стоит в углу и горбится так сильно, что бинты на торсе скатились вниз. Я тяну к нему руку, но тут же застываю, заметив решительность в его взгляде. Что-то мне подсказывает, что опасно к парню приближаться.

– Это ты перевязала рану?

– Я хотела помочь. – Голос осип. Возбуждение сменилось неуверенностью, и я робко закрываю за собой дверь, боясь нарваться на неприятности. – Ты лежал у моего дома.

– Что?

– Тебя сильно избили.

– Считаешь?

– Не понимаю, почему ты злишься.

Парень смотрит на меня так, будто я говорю на неизвестном ему языке. Его лицо тут же вытягивается, выражает искреннее недоумение и раздражение, но уже через несколько секунд его тело сильнее сгибается от боли.

– Черт, – выругивается он, придавив пальцами рану на плече. – Как я здесь оказался? За стеной. И кто ты такая? Почему…, – он глядит мне в глаза. – Почему помогаешь мне?

Я и сама не знаю: почему. Набираюсь уверенности, бросаю на пол сумку и подхожу к незнакомцу, приподнимая перед собой руки.

– Я не сделаю тебе больно. Я лишь должна перевязать рану, иначе она не затянется, и ты останешься здесь еще на пару недель.

– Пару недель? – он вдруг нагло прыскает. – Меня здесь не будет уже сегодня.

– Вновь устроишься у стены?

– Я разберусь, где мне устроиться.

– Странная благодарность.

– Нет. Куда страннее твое желание мне помочь.

– А разве не так должны поступать нормальные люди? – Я все-таки подхожу к парню вплотную. Вижу, как он настороженно стискивает зубы, и улыбаюсь. – Чего ты боишься, я ведь не причиню тебе вред. Один взмах твоей руки, и все – прощай, Дор.

– Хорошо, что ты это понимаешь.

– Тебе очень больно?

– Нет, я…, – он смущенно хмыкает и расслабляет плечи. – Немного.

– Хорошо. Присядь, я перевяжу рану.

Какое-то мгновение он колеблется, но затем все же садится на сваленные в пирамиду подушки. Парень облокачивается спиной о неровную стену, на ней ободраны старые обои и нарисованы детские каракули, а потом тяжело выдыхает.

– Я давно здесь?

– Одну ночь. – Поднимаю с пола сумку. В ней аптечка и еда, которую мне запаковала Мария, и я поджимаю губы: кто бы мог подумать, что я захочу о ком-то заботиться. Сипло вздыхаю и усаживаюсь напротив незнакомца, поджав под себя ноги. – Ты не против, если я осмотрю раны? На самом деле, я ничего в этом не смыслю. Но Мария сказала …

– Мария?

– Моя…, – облизываю губы, – моя знакомая.

– Я думал, обо мне никто не знает.

– Она никому не расскажет.

– Откуда такая уверенность? Откуда ты вообще знаешь, кто и как поступит? – парень стискивает зубы и поправляет волнистые волосы. В его глазах проносится раздражение, и я невольно свожу брови. – Вы вечно все пытаетесь контролировать.

– Мы?

– Да, вы. С заречья. Нас разделяет не только стена.

– Что же еще нас разделяет?

– Отношение к жизни, образ жизни, сама жизнь.

– Знаешь, думаю, тебя очень сильно ударили по голове. – Подаюсь вперед и касаюсь пальцами пластыря на виске незнакомца. Он морщится, а я язвительно усмехаюсь. У меня вдруг просыпается ярое желание треснуть его. – Ты считаешь, я спасла тебя потому, что я очень и очень плохой человек? Интересное объяснение.

– Я не просил мне помогать.

– Да, не просил. Ты не мог. Ты валялся у стены и едва дышал.

– Какая ты благородная.

– Зато ты невыносимый, горделивый, самовлюбленный и...

– И? – его забавляет моя растерянность. – И какой еще?

– О, прекрати! – Возмущаюсь я.

– Что, прекратить?

– Не смотри на меня так.

– Как? – он неожиданно усмехается.

Впяливаю в него недовольный взгляд, но парень лишь шире улыбается. У него синие глаза, в которых сейчас плавает и томится недоумение. Я громко цокаю и достаю из сумки бинт, надеясь прогнать со щек красные пятна. Снимаю с его торса окровавленную ткань. Промываю рану спиртом и замираю, когда незнакомец морщится от легкой боли.

– Прости. – Избегаю смотреть ему в глаза. – Я неумеха. Не делала ничего подобного.

– Если тебя это успокоит, то неприятно будет в любом случае, независимо от опыта.

– Так говоришь, будто часто бываешь в больнице.

– Я практически там живу. – Он усмехается, и я все-таки перевожу на него взгляд. Не думаю, что это была хорошая идея, потому что по неведомой моей голове причинам, мое лицо возгорается от смущения и становится слегка красноватым. – Ты ведь здешняя. Да?

– У меня это на лбу написано?

– Нет, просто ты отличаешься от тех девушек, что живут в моем квартале.

– Правда? И чем же?

– Ну, ты чистая.

Прыскаю со смеху и растерянно улыбаюсь.

– Что?

– Нет, я серьезно!

– Вы что, не моетесь?

– Очень редко.

– Это же отвратительно!

– А когда мы все-таки принимаем ванну, то не смываем после себя воду.

– Что? – я замираю с пальцами на его плече. – Ты лжешь.

– Нет. Мы ее оставляем на следующий раз. Или для других нужд. Поливаем растения в засуху, отдаем скоту.

– Но почему?

– Чистая вода – дорогое удовольствие. – У парня вновь в глазах проносится ледяной метеор, полоснувший по мне, будто бритва. – О, кто бы сомневался, что ты об этом ничего не знаешь. Вряд ли тебе хотя бы что-то известно о настоящей жизни.

– Не говори так.

– Почему? Боишься, что я окажусь прав?

– Нет, не боюсь. Просто ты понятия не имеешь, кто я, и как я живу.

– А что тут понимать? – он гортанно усмехается и ударяется макушкой о стену. В его глазах полыхает горячее недовольство, будто окажись я корнем проблем, он бы тут же, не раздумывая, разодрал меня в клочья. – У тебя идеальная жизнь.

– Если бы.

– Ты не заботишься о том, что сегодня на ужин; не боишься согнуться на работе. Для тебя жизнь – обыкновенное существование, но не ежедневная борьба. Ты говоришь, что я должен торчать здесь, лечить раны, а моя семья умирает от голода!

– Ты не пленник, – защищаюсь я, – ты можешь уйти в любой момент.

– Отлично.

– Но раны раскроются, тебя найдет кто-то другой, кто не станет церемониться, и в ту же секунду твоя семья потеряет такого великолепного и самовлюбленного парня. Правда, считаешь, это хорошая идея?

Незнакомец стискивает зубы, а я заматываю рану на его торсе. Надеюсь, не слишком туго. Обтерев ладони о колени, придвигаюсь к парню и смачиваю вату спиртом.

– Потерпи. Скоро я от тебя отстану.

– Жду этого с нетерпением. – Уголки его губ дрогают, однако, когда я придавливаю к ссадине над его бровью вату, улыбка молниеносно исчезает с лица. – Черт, спасительница. Ты так убьешь меня! Жутко жжет.

– Это же спирт. Это должно быть неприятно.

– Возможно, дело и, правда, в опыте.

– А, может, ты просто должен помолчать, и тогда боль сама собой отступит. М? Тебе так не кажется? – Я сосредоточенно обрабатываю рану, сморщив лоб. – Ты так ворчишь, я и не удивлена, что у тебя все взвывает от боли. Как старик.

– Не понимаю.

– Не понимаешь, почему я не удивлена?

– Почему помогаешь мне? – Он вдруг берет меня за руку и опускает ее вниз, чтобы я прекратила пытку. Он глядит на меня широко и отчаянно, и придвигается ближе. – У тебя могут быть неприятности. Ты знаешь об этом?

– Может, мне все равно на неприятности.

– Тогда неприятности будут у твоей семьи.

– Ох, – я усмехаюсь, – это вряд ли.

– Но если нас поймают, то накажут. Обоих.

– И что? Что они сделают? Поверь, я чертовски устала следовать этим правилам, и не думаю, что общество потеряет важное звено, если меня убьют. Куда важнее для меня быть человеком, а не чудовищем. И я бы не оставила тебя умирать. Понимаешь? Это дико. Это неправильно, а не мое желание помочь незнакомцу. И если меня накажут, ну, и пусть.

– Ты странная.

– Ты тоже пока что меня не убил. Так может, мы боимся не того, чего следует?

– И чего следует бояться?

– Не знаю, – задумчиво выдыхаю, – бессердечности, равнодушия, или столкновений у истоков Броукри. За что ты дерешься? Почему ходишь на площадь? Неужели вы думаете, что ваши бои что-то изменят? Денег с той стороны не прибавится, а наша жизнь останется такой же серой и бессмысленной, скованной обязательствами, правилами и регламентом.

– Мы боремся за свободу.

– Нет, вы просто калечите друг друга.

– Это, как шахматная доска, спасительница. Сначала ход делает ваша сторона, потом наша. И никто не отдает последнее слово врагу.

– И поэтому умирают люди. Ох, очень умное решение! Добиваться свободы, лишая жизни своих собратьев. Ну, и как? Работает? Ты уже ощущаешь себя независимым?

– Да, что ты знаешь, ты…

– Я знаю, что вчера ты мог умереть. – Недовольно сжимаю пальцы. – И не было бы никакого прока в этой свободе. В шести фунтах под землей всем абсолютно без разницы, что творится на поверхности.

– Но я не умер.

– Потому что тебя спас твой злейший враг.

Я поднимаюсь на ноги и протяжно выдыхаю. Парень все глядит на меня, а мне вдруг хочется вырваться на воздух и оказаться как можно дальше от этого разговора. Вешаю на плечо сумку. Достаю еду и кладу ее на маленькую тумбочку у окна.

– Это от Марии. От еще одной злой ведьмы, что насильно держит тебя на чердаке.

– Ты уходишь?

Он смотрит на меня как-то странно, а я смущенно ерзаю на месте. Дергаю уголками губ и говорю:

– Я приду завтра. Надеюсь, ты не сбежишь. Ты ведь не сбежишь?

– Возможно.

– Отлично. – Усмехаюсь и неуклюже помахиваю рукой. – До встречи.

– Пока, спасительница.

Я вырываюсь из дома и несусь вдоль улицы, глупо улыбаясь. Почему-то в груди все горит. Я обхватываю себя пальцами за талию и продолжаю бежать вперед, не контролируя сердцебиение и не думая о том, что скажут мои родители, если узнают правду. Смотрю на солнце и зажмуриваюсь, словно желтоватые лучи ослепляют меня, сверкая и переливаясь в оконных рамах. Интересно, где еще солнце так же ярко светит? На той стороне? Нет, там всегда мрачно. Или это мое воображение?

В детстве я думала, что люди за стеной несчастные, ведь редко улыбаются. Потом до меня добралась, порой, ненужная истина: мы тоже мало смеемся. И, тем не менее, в наших домах свет горит долго, люди общаются, лживо и натянуто улыбаются, но улыбаются же! А за стеной темнеет рано. И звуки оттуда доносятся тихие... Мэлот как-то сказал мне, что бедняки не умеют отдыхать. Что они хмурые и раздраженные, потому что ничего собой не представляют. Теперь я понимаю, что отдыхать им попросту некогда.

Внезапно перед собой я вижу смутный образ. Он похож на цель, ради которой стоит просыпаться по утрам, ради которой стоит меняться и менять то, что тебя окружает.

Я могу ходить к незнакомцу каждый день! А он мне расскажет о том, что творится за стеной. Неужели все так плохо? Как они живут? Что едят? Где работают? Почему они так люто ненавидят людей из заречья? Дело в зависти или в безысходности?

У меня так много вопросов! Я бы с удовольствием перебралась через завесу, чтобы воочию увидеть их жизнь, прикоснуться к ней, стать ее частью. Я хочу их понять.

Мы живем рядом столько лет, но еще ни разу мне не удавалось пересечь границу. Но почему? Что пугает моих родителей? Неужели они не обращают на ужасы, происходящие за стеной, внимания? А, может, им все равно? Как и на меня, как и на Мэлота. Как и на все вокруг. Или же, едва я переступлю черту, люди из-за стены убьют меня, ведь терпеть не могут тех, кто живет иначе. Наверняка, дочь де Веро – ценный товар и предмет успешной сделки. Так с какой стати им быть милыми, когда на счету каждый цент?

Дохожу до дома и убираю с лица глупую улыбку, не желая попасться на содеянном. Но не так-то просто взять себя в руки. Впервые за девятнадцать лет я чувствую перемены. Впервые мне интересно жить дальше, потому что я понятия не имею, что меня поджидает. И голова от этого идет кругом, все тело трепещет в предвкушении новой встречи с парнем и колотится в догадках и сомнениях. Я нарушаю правила, иду против воли родителей, что опьяняет меня покрепче алкоголя, покрепче любых иных напитков, горящих или горьких. Я вырываюсь из ловушки! Боже, как же это…вдохновляюще. К чему сидеть дома? К чему ждать завтрашнего утра? Разберусь с мамой, помаячу перед братом и вновь побегу в дом к Марии. Да, так и сделаю. Меня никто не хватится. Я никому не нужна.

Отталкиваю от себя широкие двери и, будто первопроходец, захожу в дом, уверенно и гордо расправив плечи. Руки чешутся от нетерпения, а на лице играет кривая ухмылка, и если бы я умела танцевать, то протанцевала бы до комнаты, виляя бедрами, как давнейшая подруга матери – Роберта, когда выпьет несколько бокалов мартини.

Мычу себе что-то под нос, поднимаюсь по лестнице и внезапно ощущаю, как нечто тяжелое наваливается на меня со спины. Со стуком сумка падает с моего плеча, а изо рта вырывается сиплый стон. Я широко распахиваю глаза и слышу:

– Что ты сделала? – Мэлот с силой выворачивает мне руку. Я визжу от боли и крепко закрываю глаза, борясь с неумолимым ужасом, подскочившим к горлу. – Когда ты сказала родителям? Когда успела?

– О чем ты говоришь!

– Не ври мне!

– Мэлот, мне больно! – я рычу и резко отталкиваюсь от брата.

Знаю, у меня не хватило бы сил выбраться, если бы он не позволил, но, тем не менее, я ощущаю странный прилив сил. Выпрямляюсь и пихаю парня по груди так сердито, что запястья неприятно стонут.

– Какого черта! – кричу я. – Ты спятил?

– Что ты рассказала матери?

– Я ее даже не видела!

– Тогда почему в нашем доме полиция?

– Что? – округляю глаза и застываю от ужаса. У меня перехватывает дыхание.

– Что слышала. Они тут снуют уже несколько часов. Где тебя носило?

– Какая разница – вытираю ладонями лицо. – Я здесь не причем.

– Тогда кто при чем?

– Откуда мне знать? Боже, Мэлот, что ты сделал? У меня будут синяки.

– Тебе не привыкать.

– Как же я…

– Что? – он подается вперед. У меня першит в горле от ненависти. – Как же ты что?

Ненавижу тебя. Ненавижу тебя!

– Ничего, – шепчу, отвернувшись. В груди пылает дикая обида, а глаза предательски покалывают. – Я ничего не хотела сказать.

– И правильно, Дор. Лучше помалкивай.

Он толкает меня по плечу и уходит, а я крепко прикусываю губы, да так сильно, что ощущаю привкус крови на языке. Он ушел, он уже ушел, он…

Плечи подрагивают от слабости. Закрываю ладонями рот и несусь к себе в комнату, спотыкаясь о заплетающиеся ноги, и чувствую, как некогда радость превращается во мрак и холод, вонзивший длинные когти в мои легкие. Мне совсем нечем дышать. Закрываю за собой дверь, кладу сумку на стол и ложусь на кровать, прижав к груди колени. Когда же я засну и приду в себя в совсем другом мире? Когда же что-нибудь изменится, и я прекращу ощущать себя запертой в повторяющемся кошмаре, который снова и снова, снова и снова отнимает у меня остатки воли, надежды. Я устала. Как же я устала.

Зажмуриваюсь и зарываюсь лицом в одеяло, прикрывая простынкой красные следы от пальцев брата на запястье. Он всегда делал мне больно. Всегда. Так больше не должно продолжаться. Я обязана это прекратить!

Каждый раз эти мысли проносятся в моей голове, когда брат решает напомнить мне о моем месте в нашей семейной иерархии, и каждый раз все повторяется заново.

Ничего не меняется.

И никогда уже не поменяется.

Смирись, Дор. И помалкивай.

ГЛАВА 3.

В официальных документах улицы рабочих называются Нижний Эдем. Мой квартал – Верхний Эдем. Весь город поделен на две части, как и управляющие звенья: социальное обеспечение, правоохранительные органы и образовательные единицы. Школы, больницы для каждого свои, и обслуживают они только тех, чьи прописки совпадают с именами в их ведомости. Что же касается промышленности: район работает сам на себя, и некоторые из общества могут работать на противоположную сторону. Правда, это рискованно. Решение было принято Комитетом Верховенства, стоящего над руководящими лицами Верхнего и Нижнего Эдема. В целях пути наименьшего сопротивления, наши кварталы разделили, не позаботившись о том, что начальная ставка Верхнего Эдема, или бюджет, иными словами, отличается от начальной ставки Нижнего. Это привело к катастрофическому неравенству и к столкновениям на площади Броукри, но Комитет Верховенства не вмешивался, мирно и тихо отсиживаясь в стороне.

Не вмешивался до этих пор.

Верхний Эдем не в себе от новости о том, что единственный сын Гордена и Эмилии Прайсвуд попал в больницу, а вскоре и впал в кому. Родители понятия не имеют, что тому виной – думаю, они лишь притворяются – а весь район разговаривает о столкновениях на площади и грозит сажать детей под замок, лишь бы они не ввязывались в неприятности.

В то же утро руководство Нижнего Эдема заявило, что не имеет никакого отношения к событиям, произошедшим со Стюартом Прайсвудом, а мой отец – влиятельная фигура и главенствующее лицо Верхнего Эдема – получил уведомление о совещании в Верховном Президиуме.

Поэтому у нас и побывала полиция. Они явились рано утром, едва я ушла к Марии, и беседовали с отцом до вечера. Вскоре папа сообщил, что не вернется к ужину. Он собрал вещи и ушел, предварительно посмотрев на Мэлота так пристально и холодно, что даже у меня в трубочки свернулись все органы. Его взгляд не сулил ничего хорошего, но в моей груди таилась надежда, что буря пройдет мимо меня и коснется только деятельности брата и его закадычных друзей. Правда, на следующее утро за столом нас трое: я, мама и Мэлот, пережевывающий еду с таким видом, будто ему предложили съесть отраву.

От отца никаких известий.

Горделивая и ледяная Сьюзен – моя мать – встает из-за стола, не произнеся ни звука. Она бросает на скатерть салфетку, поправляет воротник шифонового платья и покидает нас, стуча каблуками по паркету из слоновой кости. Мы с братом молчим.

– Ты никогда не думала, что однажды система рухнет? – вдруг спрашивает Мэлот, не отрывая глаз от тарелки с зеленым горохом. Он вертит в пальцах вилку. – Когда-то людям не понравится то, что происходит.

– О чем ты?

– О том, что Стюарт в коме, а Нижний Эдем до сих пор стоит целый и невредимый.

– Я никогда не понимала ваших мотивов. Если бедняки грезят о лучшей жизни, о чем мечтаете вы? Вам скучно? Или в чем причина?

– Оборванцы думают, они всегда правы. Мол, у нас деньги, и мы виноваты в том, что они такие несчастные. Хотя им попросту нужно смириться со своей участью.

– С какой еще участью?

– Не я виноват, что мой отец богат. Мне повезло, а им нет, и нет, чтобы угомониться, они все лезут со своими правами. Но какие могут быть права у бедняка, Дор? Они ведь без лишней порции обмана и прожить не в состоянии. Все надеются, что жизнь изменится, но она не изменится. Только не у них.

– Почему ты так к ним относишься? – не понимаю я. – Они такие же люди, как и мы.

– Нет, они изгои.

– Это глупо.

– Они бешеные, как собаки. Их нужно отстреливать. Именно они отправили Стюарта в больницу, Дор, или до тебя туго доходит?

– Он сам напросился. Вы пошли развлекаться и получили по заслугам. И, к слову, ты, правда, считаешь, что пострадали люди только с нашей стороны? А скольких ты отправил в больницу, Мэлот. Или ты уже забыл об этом?

– Я ставлю их на место.

– А они борются за свободу.

– Что? – Брат нервно усмехается и смотрит мне в глаза. Его пальцы выпускают вилку и сжимают край стола с такой силой, что они хрустят. – Ты оправдываешь их?

– Я просто…

– Ты просто спятила! Есть сильные люди, есть слабые. Мы на стороне сильных, а они тонут и хотят потащить нас за собой.

– Как ты и сказал, система неидеальна. Деньги не все решают.

– Очень хорошо, что ты ошибаешься.

– Деньги – это не все, – вновь упрямо повторяю я. – От них столько же толку, сколько от присутствия наших родителей: что они есть, что их нет.

– Все, что у тебя есть – заслуга папочки. В курсе?

– Да что ты говоришь! И какой в этом смысл, если мама уже больше года нам в глаза не смотрела? Она хотя бы помнит наши имена? Неужели тебя это не задевает.

– Нет.

Слишком короткий ответ, и я ему не верю. Отодвигаю от себя тарелку и возмущенно встаю из-за стола, поправив скосившуюся на бок юбку.

– Когда до вас дойдет, что деньги не оправдывают проступков?

– Зато они помогают от них откреститься.

Мэлот усмехается, а я крепко стискиваю зубы. Надеюсь, жизнь расставит все на свои места. Странно, что я не думаю о себе, ведь такое решение меня тоже коснется.

Совсем скоро я оказываюсь перед домом Марии. Поднимаюсь и стучусь, в глубине души боясь, что парень сбежал. Но мои страхи превращаются в легкое дуновение ветра, с которым открывается скрипящая дверь. Я криво улыбаюсь, увидев на пороге незнакомца.

– Привет.

– Это ты?

– Это я.

Смущаюсь и забегаю в комнату, развернувшись на сто восемьдесят градусов. Тут же парень невольно улыбается, пусть и, сгорбив плечи от легкой боли. Меня привлекают его грустные, огромные синие глаза, в которых теплится тревога и усталость, несовместимая с тем, как отчаянно он пытается выглядеть непринужденным, и я спрашиваю:

– Все в порядке?

– Да. – Он потирает шею. – Все хорошо.

– Ты уверен? У тебя грустный вид.

– Ерунда. Я плохо спал.

– Почему?

Парень хмыкает. Усаживается на пол и выдыхает так громко, что эхо разлетается по всей комнате. Он переводит на меня взгляд.

– Ты любопытная.

– Скорее заинтересованная.

– И в чем же? – удивляется он. – В моем присутствии?

– Естественно! Когда еще встретишь незнакомца из Нижнего Эдема! Это уникальная возможность! – Я театрально похлопываю ресницами, приложив к груди руку. – Жизнь бы за такое отдала. Честное слово.

– Еще и великая шутница. Сколько тебе? Пятнадцать?

– Вообще-то двадцать семь.

– Двадцать семь! – поражается он и ошеломленно раскрывает глаза. В какой-то миг я думаю, что это ужас мелькает в его синих опалах, но затем меня пробирает на смех, и он в ту же секунду выдыхает. – Очень смешно.

– Мне девятнадцать. И я не великая шутница. – Плюхаюсь на пол рядом с парнем, и в который раз опускаю взгляд себе под ноги. Что-то мешает мне смотреть на незнакомца, не стесняясь и не краснея, и потому я испепеляю глазами носы бежевых балеток. – А сколько тебе? И кстати, как тебя зовут? Я и сама не представилась. Меня…

– Не думаю, – шепчет он, – что это хорошая идея.

– Почему? Ты не доверяешь мне.

– Просто нам необязательно друг друга знать. Пойми, мы ведь настолько…

– …разные, – заканчиваю я, упираясь макушкой о стену. – Наверно, ты прав.

Повисает молчание. Я мну вспотевшие ладони, теряясь в том, что верно, и что нет, и, может, не стоило приходить; стоило остаться дома и подождать отца, быть прилежной, не обманывать? Запереть себя в этом лживом мире из лживых людей и их лживого волнения? И не жаловаться, не сетовать на одиночество, а принять его, как верную подругу. Ведь не каждому удается вырваться из стальных объятий пустоты, которая, в конечном счете, не просто становится твоим окружением, но и проникает внутрь тебя.

Неожиданно я ловлю себя на мысли, что я не удивлена. Ощущать себя в клетке – мне это знакомо. Неужели я поверила, что найдется человек, готовый меня выслушать? Сейчас ведь никто никого слушает. Всех это задевает, пугает, и, все начинают орать так громко и неистово, что, в итоге, в этом шуме не разобрать ни буквы.

– На самом деле, ты совсем не такая, как я думал. – Прерывает молчание парень. Его взгляд встречается с моим, и я смущенно ерзаю ногами. – Ты не бросила меня, вылечила и даже сейчас сидишь рядом. Не воротишь нос, не боишься и не причитаешь.

– Интересное у тебя представление о людях из Верхнего Эдема.

– А какие вы?

– Мы…, – я задумываюсь. Гляжу сквозь стену и пожимаю плечами. – Мы одинокие.

– Не может быть.

– В смысле?

– Ты не можешь быть одинокой. – Парень придвигается ко мне так близко, что наши ноги соприкасаются. Я отчетливо ощущаю тепло, исходящее от его тела, и непроизвольно задерживаю дыхание. Мне не по себе. – Ты очень добрая.

– Считаешь? Откуда тебе знать? Может, прямо сейчас к дому подъезжает полиция.

– Ты бы так не поступила.

– Хочешь проверить?

– Так-так, не умеешь принимать комплименты.

– То есть? – вопрошаю я, округлив глаза. Мои щеки вспыхивают пожаром, а сердце в груди начинает колотиться так неистово, что того и гляди, вырвется наружу. – Я просто…

– …просто стеснительная. Я и не помню, чтобы кто-то из моих знакомых смущался. У нас все прямолинейные и циничные. Говорят то, что думают, но никто никому не верит, потому что каждый считает свое мнение единственным и правильным.

Я усмехаюсь.

– Правда?

– Да. Я не могу сдерживаться: всегда говорю правду, хотя, порой, лучше промолчать. Но обычно людям плевать. А тебе – нет. Ты…, – он замирает, – ты не такая.

Ох, Дор, соберись. Ты знаешь этого парня несколько часов! Да и не знаешь вовсе. Но земля внезапно начинает вертеться совсем иначе, не предупредив меня, и, как специально, я краснею еще больше, на этот раз еще и глупо усмехнувшись. А парень смотрит на меня. Я ощущаю, как его взгляд путешествует по моим щекам, по локонам, спавшим на плечи, и внутри у меня все порхает, будто тысячи-миллиарды пушинок одновременно оторвались от одуванчиков и взлетели в моей груди. Я откашливаюсь.

– Надо…, – протираю ладонями горящее лицо, – надо проверить раны.

– Что их проверять. Все в порядке.

– Ты даже выпрямиться не можешь. Не обманывай.

– Все я могу, – продолжает он, криво улыбаясь. – Но если же ты хотела, чтобы я снял футболку, могла бы просто попросить.

– Я не…, – застываю в немом ужасе. Жизнь не готовила меня к таким разговорам. И я понятия не имею, что нужно отвечать. Просто хлопаю ресницами, невольно злясь то ли на себя, то ли на незнакомца. В конце концов, восклицаю. – Я каждый день вижу накаченных мальчиков. Не думаю, что у тебя есть шансы меня поразить.

Отличный ответ. Так держать, Дор!

– А говорила, что одинока.

– Одно другому не мешает.

Парень прожигает меня довольным взглядом, а я с вызовом поднимаю подбородок, и в какой-то момент мы оба оказываемся в странной ловушке, из которой нет пути обратно.

– Так мне снять футболку? – мурлычет наглец.

– Нет, милый, не стоит, – приближаюсь к парню и прикусываю губу. – Я сама со всем справлюсь. Мне ведь совсем нетрудно. Ладно? Сейчас только…

Резко подаюсь вперед и снимаю пластырь с его подбитой брови. Он стонет, а меня в ту же секунду пробирает на смех. Я прикрываю ладонями рот и начинаю смеяться, пусть и понимаю, что это некрасиво и неправильно.

– Прости, – заикаясь, шепчу я. – Это вышло случайно.

– Ты случайно содрала с меня пластырь? – Парень хмыкает и тоже вдруг усмехается. Он придавливает пальцами ссадину и глядит на меня, слегка прищурившись. – И сколько же в тебе еще загадок, спасительница? Возможно, гораздо безопаснее скитаться по городу в одиночестве, чем быть здесь с тобой. Не находишь?

– Возможно. – Парирую я.

– Так мне уйти?

– Только в том случае, если не хочешь остаться.

– А если хочу?

– Тогда будь готов оказаться беззащитным и сраженным.

– Сраженным? – Парень вдруг невесело хмыкает. Он перестает улыбаться и глядит в мои глаза настороженно и с опаской. – Ты и, правда, представляешь угрозу. Но я не хочу в это верить. Разве доброта может быть опасна?

Только в том случае, если она – редкость. Если ее не ощущаешь долгие годы, а затем вдруг обнаруживаешь в глазах другого человека. Тогда доброта – оружие, пробуждающее от спячки чувства и мысли. Но я не произношу мыслей вслух. Просто киваю и шепчу:

– Не говори глупостей. Никакой угрозы я не представляю. – Подсаживаюсь к парню и виновато поджимаю губы. Мои пальцы касаются ранки над его бровью. – Я не знаю, что на меня нашло. Я не должна была этого делать. Прости.

– Ничего страшного. – Едва слышно отвечает он. – Я могу потерпеть.

Не смотри на него. Не смотри на него, Дор!

Я смотрю на него.

Парень сглатывает и нелепо усмехается. Его глаза находят мои, становятся темнее и глубже, и я вижу в них свое испуганное отражение, застывшее в немой растерянности.

– Знаешь, может, это не случайность, что именно ты меня нашла.

– Совпадение?

– Я не верю в совпадения.

– А во что ты веришь?

–Теперь я не знаю.

Его густые волосы так близко, и мне вдруг хочется пройтись по ним рукой, но в тот же миг я отбрасываю эти мысли и стыдливо опускаю взгляд вниз, закрывшись от его глаз завесой из светлых локонов. Как странно. Возможно, я пребываю в лживой иллюзии, веря, что кто-то обратил на меня внимание. Обычно ведь видят не меня. Видят моих родителей, деньги, будущее, а моя тень – лишь атрибут, которым наградят счастливцев одновременно с блеском богатой жизни. Я – никто, и была никем. Но теперь мне хочется разрушить этот миф, вновь столкнувшись взглядом с незнакомцем.