Текст книги "Тинко"
Автор книги: Эрвин Штритматтер
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)
Эрвин Штриттматтер
Тинко
Эрвин Штриттматтер, написавший книгу, которую вы сейчас держите в руках, родился в 1912 году в Германии, недалеко от города Шпремберга. Он вырос среди горняков и сельскохозяйственных рабочих и с юных лет тяжелым трудом добывал себе кусок хлеба. Был конюхом, работал в пекарне, чернорабочим на многих фабриках. И всюду, куда его только ни забрасывала судьба, он жадно читал, стремясь понять, почему так тяжело живется простым людям. Как-то раз он нанялся на работу к помещице только потому, что у той была богатая библиотека. Правда, за право пользования ею графиня никогда не забывала вычитать определенную сумму из жалованья молодого батрака.
Когда началась вторая мировая война, Штриттматтера забрали в солдаты.
Незадолго до окончания войны ему удалось дезертировать из гитлеровской армии.
После освобождения немецкого народа от фашистского господства Штриттматтер пишет автобиографический роман «Погонщик волов». В этом романе, вышедшем в 1949 году, Эрвин Штриттматтер рассказывает о своем тяжелом детстве.
Во время подготовки к Третьему всемирному фестивалю молодежи в Берлине Штриттматтера попросили написать сценку из жизни немецкой деревни. Так возникла комедия «Катцграбен», которая была отмечена Национальной премией Германской Демократической Республики и поставлена крупнейшим немецким драматургом и режиссером Бертольдом Брехтом.
В 1954 году Штриттматтер опубликовал роман «Тинко». Книга эта сразу же завоевала любовь как юных, так и взрослых немецких читателей, что позволило газете «Нейес Дейчланд» написать: «Тинко» стоит в первом ряду книг, созданных после 1945 года на немецком языке».
Тинко – это крестьянский мальчик, который живет и учится в немецкой деревне Мэрцбах, что в переводе означает «мартовский ручей». В книге мы знакомимся с друзьями и врагами Тинко, как маленькими, так и большими. Перед нами предстают дедушка Краске, который любит, чтобы его величали «хозяин Краске», и недавно вернувшийся из плена отец Тинко. Тинко немного побаивается отца: ведь он никогда его раньше не видел. Знакомимся мы и с мастером-стекольщиком Пауле Вуншем, который о людях знает больше, чем самый ученый доктор, и с терпеливым учителем Керном, правда не совсем разбирающимся в вопросах справедливости. Мы видим старую батрачку Шепелявую Кимпельшу – о ней некоторые говорят, что она ведьма, но на самом деле она очень добрая. Узнаем мы и кто такой Лысый черт – это очень хитрый и опасный человек, которому больше всего хочется, чтобы поскорей вернулись старые времена. Нас вместе с Тинко обманывает придворный шут Лысого черта – Фимпель-Тилимпель. Он как-то раз в Лапландии даже селедок доил. Встречаемся мы и с одноклассниками Тинко – Пуговкой, Стефани, маленьким Шурихтом и его долговязым братцем, с сыном Лысого черта – Фрицем, которому Тинко должен целую марку за свою жизнь. Мы видим, как Тинко наряжается Рупрехтом и с мешком и розгой в руках стучится зимним вечером в крестьянские дома. Мы сидим с ним в зале, где пионеры устраивают свой первый вечер; охотимся за загадочной птицей, появившейся на полях; разговариваем с картофельным жуком; наблюдаем, как весна борется с зимой, скворцы дерутся с воробьями…
Вместе с Тинко мы летом убираем хлеб, осенью копаем картошку, вместе с ним мечтаем о машинах, которые освободят ребят от тяжелого труда, вместе с ним встречаем прибывшие в Мэрцбах тракторы. Тинко назвал их «Счастье детей».
Обо всем этом, о всех своих горестях и радостях, Тинко рассказывает нам как бы сам, рассказывает то лукаво, то со слезами в голосе и так захватывающе интересно и поэтично, что когда переворачиваешь последнюю страницу книги, понимаешь, что обрел очень славного и верного друга.
Вс. Розанов
Глава первая
С самого утра все как весной. Я срываю листок календаря со вчерашним днем. Показывается жирная черная десятка. Над цифрой «десять» написано «Октябрь». Я уже второй день не хожу в школу. Это из-за картошки, но и дедушка тоже виноват.
Завтра все ребята сдадут домашнее сочинение на тему «От чего я был бы счастлив?». Моего сочинения учитель Керн так и не увидит. А я был бы счастлив, если бы мне можно было снова пойти в школу. Там не надо без конца нагибаться, покуда спина не станет как деревянная.
Побегу-ка я в поле! Солнышко так славно греет. Воздух мягкий-мягкий. На меже ласка гонится за мышью. «Ах ты, разбойница! Не тронь мышку!» Ласка так и застыла. Она таращит на меня свои маленькие, словно бусинки, глаза и вдруг исчезает в норе. Вот мы и спасли мышку. А ласкину нору я затаптываю деревянным каблуком. «Попробуй выкарабкайся теперь отсюда! Хочешь есть – поработай как следует!»
Дедушка остановил у дороги Дразнилу, нашего гнедого мерина, и с укором поглядывает на меня. Это потому, что я в самую горячую пору шаромыжничаю. Надо мне задобрить дедушку:
– Дедушка, давай с тобой на пари: календарь-то наш врет!
Дедушка задумчиво кивает головой и завязывает новый узелок в плетке. Дразнила почуял, что за ним никто не следит, и шаг за шагом подбирается к меже. Перевернутый плуг волочится за ним. Добравшись до межи, мерин щиплет седую от росы траву. На усах у дедушки маленькими капельками осел туман. Дедушка вытирает усы красным носовым платком и говорит:
– И впрямь точно весна. Пари-то с тобой я держать не стану. Оно ведь как с календарем иной раз бывает? Сидит человек, который его делает в своей каморке, и отсчитывает день за днем – триста шестьдесят пять дней. А каждому дню надо свое имя дать, да про луну не забыть. В воскресенье положено пометить, прибавилась луна или убавилась. Новолуние у нас иль полнолуние. Нелегкая это работа! Оно и случается: встанет этот человек, что календарь составляет, плохо позавтракает, подойдет к своему станку и запишет: «Облачно». Вот у нас один серенький денек и прибавился. А в балансе что получается? Плохой харч погоду испортил.
Из-под усов дедушки показываются желтые от жевательного табака зубы.
– Так-то оно, – приговаривает он, и взгляд его падает на жующего мерина. – Ах ты, обжора! Мох с крыши бы сожрал, только дай тебе дотянуться! А ну пошел, пошел!
Мы копаем картошку. Плуг выворачивает сразу целые гнезда. Земля черная, пахучая. Картофелины тоже сильно пахнут и так и норовят улизнуть, чтобы не попасть в корзину. Они прячутся то в ботве, то за большим комком земли. Но мы их везде найдем. Мы – это бабушка, фрау Клари и я. Если какая-нибудь картофелина и улизнет от нас, то уж от дедушки ей не уйти. Как увидит, что мы прозевали, хлопнет плеткой и скажет: «Вы тут картошку собираете, а не подписку на газеты! Пошевеливайтесь! Берите у матушки земли, что она вам дает».
Фрау Клари вся съеживается и начинает суетиться, точно мушка. Бабушка глубоко вздыхает. У меня спина ноет, ноги все в колючках, а мне даже некогда их вытащить.
Работаем, согнувшись в три погибели. Словно жадные птицы, выклевываем мы круглые клубни из земли. А над нашими согнутыми, ноющими спинами солнце тихо продолжает свой путь. Полуденный ветерок доносит из леса запах прелых листьев.
Спасибо небу и его солнышку: точно в полдень Дразнила требует, чтобы его накормили. Он просто останавливается как вкопанный. Ни брань, ни хлопанье бича – ничто не заставит его тронуться с места: подавай ему торбу с овсом, и все тут! Вон дедушка уже снимает ее с воза. Это Дразнила нам, значит, помог.
Мы садимся полдничать; жуем хлеб и с опаской поглядываем на нашего мерина: как бы он своей торопливостью не сократил нам обеденного перерыва. Прилипшая к рукам земля высыхает и осыпается. Песчинки попадают на хлеб. Хлеб мягкий, а песчинки – твердые. Они так и скрипят на зубах. Мы их запиваем холодным ячменным кофе.
Трясогузка порхает вокруг нас. Погожий день подарил ей к обеду жирных мух. Вдали вспыхивают огни: это жгут ботву. Дым низко стелется над полями. Запах у него горклый.
Мне велят сходить к Кимпелям и взять у них мешки под картошку. «Мы уже договорились с ним», – напутствует меня дедушка. Наконец-то я могу разогнуть спину! Рад-радешенек, я бегу в деревню.
Воздух прозрачный-прозрачный. Кузнечики, словно одержимые, чистят ножками искрящиеся крылышки. Шмели снова ожили. Точно черные бархатные шарики, они висят на маленьких цветочках вереска. Посвистывают скворцы – это они лето домой зазывают.
У Кимпелей я никого не застаю. Цепные собаки лежат на солнцепеке и выкусывают зубами блох. Меня-то собаки знают. Они чуть приподнимают морды и лениво метут облысевшими хвостами по песку. Назад я иду выгоном, там, где стоит домик Шепелявой Кимпельши.
Когда я прохожу мимо, Шепелявая толчком открывает окошко и спрашивает:
– Тебе что, золотко?
– Ничего, – отвечаю я.
Все равно она не может выдать мне мешки: на усадьбу ей вход заказан.
– Коль ты Фрица ищешь, ягненочек мой, он в яме, где песок берут. Все шумит он у нас! Ты его там сразу услышишь.
Пойду-ка я к Фрицу.
– Славно нынче на дворе! Верно, славно, сынок? – спрашивает меня Кимпельша.
– Верно, Шепелявая. Скоро деревья снова распустятся.
К стене домика прилипли жирные осенние мухи. Они вытягивают задние лапки и проводят ими по крылышкам. Наверняка они даже зевают от лени, но у меня нет времени рассматривать их.
напеваю я и поворачиваю к песчаным ямам.
– У-у-у! – слышится из-за кустов.
В осенних листьях ежевики мелькает светловолосая голова. Такие волосы у Тео Вунша. Но мы зовем его Пуговкой. Глаза у него круглые, голубые и блестят, словно пуговки.
– Пуговка, вылезай! Я тебя все равно сразу узнал!
Пуговка на четвереньках вылезает из кустов. Он высовывает язык, смешно морщит нос и вздергивает верхнюю губу. Что это с ним? Оса укусила? Пуговка скалит зубы, рычит и скачет вокруг меня: вот-вот укусит за ногу! Я отскакиваю в сторону, а он с размаху падает в колючий вереск.
– Это вы в мешочника и собаку играете? – спрашиваю я и вытаскиваю колючку из подошвы.
Пуговка поднимается, скрежещет зубами и рычит:
– Я очень страшный! Я волк!
– Волки щербатые не бывают! Пугало ты птичье, вот ты кто!
– Красную Шапочку загрызть у меня зубов хватит!
– Я так больше не играю! – доносится из березняка девчачий голосок.
– Почему, Стефани? – спрашивает Пуговка.
– Тоже мне волк! А сам на дороге с прохожими болтает.
Из кустов выходит Стефани Клари. В руках у нее дырявая корзиночка. В корзинке – букетик увядших цветов.
– А в сказке волк разговаривает и мел ест! – теперь уже своим голосом говорит Пуговка и вытаскивает кусочек мела из кармана.
В самом деле, кто же он теперь: волк или человек?
– Фриц Кимпель – дармоед, вот что я скажу! – внезапно заявляет он.
Дело в том, что Фриц Кимпель должен был представлять охотника. Он побежал к песчаным ямам за ружьем, но так и не вернулся. Теперь мы тоже пойдем туда искать Фрица.
– Он нам всю игру портит! – сердится Пуговка. – У меня нос на сторону свело – так я его морщил. Язык весь отсох – столько я гавкал и рычал. А он никак ружье не найдет!
Из первой же песчаной ямы нам навстречу вылезает Зепп. Мы его зовем Чехом. Он проводит рукой по своей черной, стриженной ежиком голове и говорит:
– А я счастье нашел!
– Счастье? – спрашивает его Стефани и вся так и дрожит. Ее связанные на спине косички качаются, словно маленькие качели.
Пальцы у Зеппа совсем зеленые. Он, наверно, траву рвал. Зепп протягивает нам свой кулак и медленно, почти торжественно раскрывает его. На зеленой ладошке поблескивает, точно отполированный, кремень. Это земля его обсосала, а потом выплюнула.
– Камень-голыш. Счастье приносит! – уверяет нас Зепп.
Пуговка дурачится и дразнит его:
– Ты брось камешек в окошко к пекарю! Вот само счастье за тобой и погонится, да еще с колом в руках!
Но в ответ Зепп только задумчиво улыбается:
– Его надо подальше закинуть, и там, где он упадет, обязательно что-нибудь найдешь.
– Найдешь, чего собака наделала, – добавляет Пуговка.
Немного погодя все мы съезжаем в яму и усердно ищем камешки-голыши, приносящие счастье. Я совсем забываю, что пошел за мешками под картошку. Вот и я нашел серенький голыш – небольшой, правда. Значит, и счастье мое небольшое.
Пуговка принимается выковыривать кузнечиков из круглых норок.
– Если мне повезет, – говорит он, – я поймаю кузнечика. Вот он и будет моим счастьем. А вы бросайте свои камни на ветер сколько хотите!
Стефани сняла чулки и повязала их вокруг шеи: она ведь сама штопает свои чулки. У Зеппа ноги совсем серые от земли, а на левой ноге большая царапина. Он ее глиной замазал.
В конце концов, у всех нас в руках оказывается по камешку, который приносит счастье. Мы карабкаемся вверх по песчаному обрыву. Под ногами шуршит, осыпаясь, песок. Из деревенской кузницы доносятся удары молота, а за околицей кто-то постукивает деревянными туфлями – это чтобы грязь с них слетела. В шелковистом воздухе осеннего дня каждый грубый звук точно узелок в хорошей ткани.
Всем нам не терпится попытать свое счастье. Стефани первая бросает камешек. Как все девчонки, она бросает его, не сгибая руки.
– Лягушка и та дальше прыгнет, чем ты бросаешь! – сердито говорит ей Пуговка, который никак не может поймать кузнечика.
Стефани бежит вслед за своим камешком, останавливается там, где он упал, нагибается и ищет. Постепенно она отходит все дальше и дальше. Мы все сгораем от любопытства.
– У нее на камешке зазубринка, – как бы извиняясь, говорит Зепп.
Вдруг Стефани как закричит:
– Вот оно, вот оно! Нашла!
Мы бросаемся к ней. Стефани показывает нам бледненький цветочек. Это дрема. Первые морозы она, значит, выдержала. Дрема тоже приносит счастье. Стефани, наверно, отнесет ее своей матери, фрау Клари.
– Ты бы ей лучше нашла чем спину натереть. Она ведь у старика Краске картошку копает, – говорит Пуговка, который поймал наконец кузнечика.
Стефани загораживает свой бледненький цветок ладошкой, будто это свечка, которая вот-вот погаснет.
Зепп-Чех долго готовится к броску. У него-то камешек без изъяна, настоящий камень счастья. Зепп берет большой разбег и даже язык высовывает, когда бросает. Мы все видим, как его камень сверкает в лучах уже низко опустившегося солнца и падает посреди мелкого березняка в траву.
– Видали, как сверкнул? – кричит нам Зепп и припускается за своим счастьем, словно охотничий пес.
Мы садимся в вереск и ждем. Счастье каждому надо искать самому. И Зепп все ищет и ищет. Вот-вот сделает стойку, как взаправдашная собака. Он отходит от того места, где упал камень, еще дальше, чем Стефани.
– Так он у нас в Грюндорф уйдет. Тамошние ребята-мухоловы вздуют его как следует – вот и будет ему счастье! – язвит Пуговка.
– Пуговка, ты нам опять играть мешаешь! – пищит Стефани.
– Скажешь, я плохой волк был?
– А вдруг Чех и вправду свое счастье найдет?
– Дураком буду, коли он его найдет! – заявляет Пуговка.
Зепп начинает вдруг громко петь. Мы видим, как он нагибается, поднимает что-то с земли и прячет в карман. Стефани опрометью бежит к нему, чтобы и ей хоть немного перепало от его счастья. Мы шагаем за ней.
Полное гнездо фазаньих яиц – вот какое счастье у Зеппа! Пуговка встряхивает одно яйцо и прикладывает его Зеппу к уху:
– Слышь, как булькает? Счастье твое тухлое. Разбей – вот и узнаешь.
Девять фазаньих яиц! Зепп аккуратно прячет их снова в карманы. Теперь он ступает осторожно, не сгибая колен, а то как бы его счастье не сгинуло. Руками он придерживает раздувшиеся карманы.
«Ж-жик!» – это я запустил свой камешек в бледно-голубое небо, и он полетел, словно толстый жук к себе на выпас.
Мой камешек забрал с собой в дорогу наши любопытные взгляды и исчез в яме. Нам слышно, как он ударился обо что-то железное. Камешек упал в мусорную яму, куда все наши деревенские выбрасывают всякий хлам. Там валяются худые ведра, заржавевшие кофейники, разбитые бидоны, проволока… И на всех этих кофейниках, бидонах, ведрах отпечатки тех рук, что когда-то ставили кофейники на огонь; тех кухонь, из которых они попали на свалку. Сюда же со временем сволокли и всю рухлядь, оставшуюся после войны: обгоревшие машины, патронные ящики, стаканы орудийных снарядов… Здесь как-то и сама смерть побывала: она подстерегала ребячьи руки. Однажды раздался треск, сверкнул огонь, и смерть выплюнула маленькие любопытные руки, искромсав их в куски. С опаской я подхожу к этой страшной яме. Пуговка пытается меня удержать. Стефани и Зепп тоже не хотят делить со мной мое счастье.
Чуть покачиваясь, из ямы медленно поднимается ржавая каска. Под каской кто-то ругается. По голосу мы узнаем Фрица Кимпеля. Проклятья так и сыплются на нас. К ногам Стефани падает булыжник и, подпрыгнув, откатывается.
– Хорошо еще, что я каску надел, а то бы мне несдобровать! Дурьи вы головы, чуть охотника не убили! – скандалит Фриц, размахивая кривой железной трубой – обломком ржавой кровати.
Это и есть ружье, которым он собирался застрелить волка. Вдруг Фриц спотыкается о кочку, каска съезжает на подбородок, сам охотник падает, каска слетает с головы и откатывается в сторону. Мы все давимся от смеха, а Стефани прыгает от волнения на одной ножке.
– Это вы всё виноваты! – орет Фриц, поднимаясь. – Где волк? Сейчас я его убью!
Пуговка настораживается.
– Плохой был бы из меня волк, если бы я сидел и ждал, покуда охотник за ружьем сбегает, – говорит он.
– Я сказал – ты волк, тебе волком и быть. Сейчас я тебе покажу, какое у меня ружье!
Фриц наступает на Пуговку, но Зепп становится между ними. Он осторожно поглаживает свои карманы, приговаривая:
– А я фазаньи яйца нашел!
Фриц опускает свое кривое ружье:
– Сколько?
– Девять. Мне их камень счастья нашел.
– Вот дрянь какая!
– Это ты про кого?
– Про фазаниху. Я все лето ее гнездо искал. А она меня за нос водила. Бросится под ноги, а как только хочу ее схватить – фррр! – и нет ее. Так я ее яиц и не нашел… Девять, говоришь? Покажи… Вот здорово! Будем играть в спекулянтов.
И мы играем в спекулянтов. Фриц распределяет роли.
– Я буду спекулянт, – говорит он.
Зепп должен изображать шофера, а мы со Стефани – крестьян. Зепп очень неохотно передает нам фазаньи яйца.
Пуговка вдруг заявляет:
– А я буду полицейским. Во как!
– Жандарм это называется, – поправляет его Фриц. – И не валяй так дурака, как когда волком был.
– Заладил тоже: жандарм да жандарм! Как старый дед! Полицейский я, народный полицейский!
– Нет, жандарм! Так лучше, – говорит Фриц и повязывает себе носовой платок вокруг шеи. Это у него стоячий воротничок, как у спекулянтов яйцами.
– Будто ты и вправду знаешь, что жандарм – это лучше! – И Пуговка подпоясывается куском проволоки. Это у него ремень народного полицейского.
– Отец говорит, с жандармом всегда можно было договориться. А про народного полицейского он сказал, что лучше выпить на его поминках, чем плясать на его свадьбе.
– Нет уж, если я поймаю спекулянта, со мной не договоришься. Я – народный полицейский!
– Правильно, правильно! – кричит Стефани и снова скачет на одной ножке.
Пуговке приказано спрятаться в песчаной яме, пока Фриц будет готовить яйца для продажи.
– Станешь подслушивать – булыжником в тебя запущу! Так и знай!
Вот какой у нас Фриц строгий!
Пуговка скатывается в яму, а Зеппу велено следить, чтобы тот не подслушивал, когда пойдет торговля яйцами. Фриц притаскивает ящик из-под патронов. Это машина. И еще он приволакивает старую канистру. В ней булькает дождевая вода. Стефани выкладывает камешками квадрат. Это «наш дом». Фазаньи яйца аккуратно сложены в кладовой «нашего дома» на подстилке из травы. Зепп и Фриц подражают рокоту мотора. Подъехав к «нашему дому», они дают протяжный гудок.
– Сперва пусть хозяин выходит, – распоряжается Фриц. – И сначала он не знает, несутся у него куры или нет еще.
Раз я хозяин, то я и выхожу из «дому».
– Хороша погодка нынче, – говорит Фриц.
– Что, у вашей тележки горючее кончилось или как? – спрашиваю я. – К сожалению, ничем помочь не могу. Не знаю, несутся уже наши куры или нет.
– Все не так! – кричит Фриц и останавливает игру. – Что это еще за «тележка»? Это шикарная машина, настоящий «Мерседес». А что куры не несутся, ты должен говорить, когда я тебя спрошу. Понял?
Начинаем игру сначала. Кряхтя, Фриц еще раз вылезает из своей машины. Зепп делает вид, будто он открывает перед ним дверцу. Выпятив живот, Фриц, переваливаясь, наступает на меня.
– У вас прекрасный «Мерседес», – говорю я. – А про кур я ничего вам не скажу, пока вы меня об этом не спросите.
Фриц опять недоволен. Он качает головой, потом вдруг нагибается, хватает камень и со злостью бросает в Пуговку:
– Подслушивает, гад!
Голова Пуговки молниеносно исчезает в яме. Фриц снова выпячивает живот и начинает вести разговор приличного городского господина:
– Ах, простите, пожалуйста! У нас, видите ли, кончилась вода в радиаторе. Не могли бы вы нам помочь кружкой-другой?
А я ему в ответ:
– Надо спросить старуху. Не знаю, есть в колодце вода или нет.
Фриц хмурит лоб. Кажется, я опять не так ответил. Он говорит:
– У вас ведь, наверно, найдется в доме ведро с водой?
– А вы сами пойдите и наберите воды в колодце, – пищит Стефани. – Подумаешь, какой важный!
– О, ради вас – охотно, хозяюшка! – отвечает ей спекулянт и кивком подзывает шофера: – Вильгельм, принесите, пожалуйста, канистру воды.
Тем временем Фрицу приходится еще раз нагнуться, подобрать камень и бросить его в Пуговку. Камень он берет из стены «нашего дома».
– Нечего вам тут стены ломать, грубиян какой! – говорит ему Стефани.
– Подозрительный у вас тут народец, – важничает спекулянт. – Не поднимайте шума – мы ведь вам очень хорошо заплатим.
Шофер ставит канистру в «нашем доме» на пол. Стефани разыгрывает из себя хозяйку. Она расплетает и снова заплетает свои косички.
– У вас еще вон сколько воды в канистре! Вот вы ее и возьмите, – говорю я спекулянту.
Фриц опять сердится:
– Ты должен отвечать, только если я тебя спрашиваю!
Когда он ругает меня, живот у него вваливается. Но вот он вытаскивает из кармана две палочки и снова надувает свой живот. Палочки – это сигары. Мне он тоже дает закурить.
– Вы, случаем, не продаете кур, которые еще из скорлупы не вылупились? – спрашивает спекулянт и выпускает изо рта воображаемую струю дыма.
– Не знаю, есть ли у нас куры.
Живот у Фрица сразу вваливается, и он кричит на меня:
– Вот дурак! Да я ж тебя теперь про яйца спрашиваю!
– А, вон оно что! Так это жену сперва спросить надо.
– Да-да! Пожалуйста, скажите, где мне ее найти?
– Да вон она сидит. Вы что, тоже туго соображаете?
– Милостивая государыня, – начинает плести Фриц, – для меня большая честь вести переговоры непосредственно с вами. Знаете, с женщинами как-то всегда быстрей можно договориться. Нет ли у вас лишних яиц? Я вам хорошо заплачу. У меня прекрасные связи в самом Шенеберге.[2]2
Район Западного Берлина.
[Закрыть]
Стефани закинула свои косички за спину. На руке у нее колечко, сплетенное из дикой гвоздики. Цветочек – драгоценный камень в кольце. Приложив ручку с растопыренными пальцами к груди, она говорит:
– Нахал! Смотрите, какое он себе брюхо отрастил! Да у нас переселенцы в деревне, им тоже яйца нужны…
Но Фриц недоволен Стефани.
– Ты, конечно, можешь так говорить, – перебивает он ее, – но потом ты все-таки должна продать мне яйца. А то как же я покажу вам, куда их надо прятать, чтобы жандарм не нашел!
Но у Стефани другие планы:
– За деньги у нас в поле никто не станет работать. А если я дам переселенцам яиц для ребятишек, то они придут нам помогать.
– Не станете же вы раздаривать яйца всяким проходимцам, когда я вам так хорошо за них плачу!
Пуговка теперь уже не прячется даже, когда Фриц бросает в него камнями. Он наполовину высунулся из ямы и знаками показывает на березовый куст. За кустом стоит какой-то человек. Вот он выходит оттуда и большими шагами приближается к нам. На нем костюм из солдатского сукна, серо-зеленая рубашка и черный галстук. Но вообще он лучше одет, чем солдат. Вроде он в воскресенье в трактир собрался. Брюки заправлены в серые парусиновые гамаши. Сам серьезный, а глаза смеются. Прижавшись друг к дружке, мы стоим разинув рты. Пуговка тоже подошел к нам, а Фриц вылез из своего «Мерседеса».
– Не так вы играете, ребятки, совсем не так, – ласково говорит нам подошедший солдат.
Мы подталкиваем друг друга и начинаем хихикать. Фриц садится на канистру и нахально заявляет:
– Почему ж это мы не так играем?
– Нельзя продавать яйца спекулянтам. Нельзя раздавать их и переселенцам. Все яйца надо сдавать на сдаточный пункт. Иначе горожане никогда яиц не увидят.
Фриц совсем разошелся:
– Мы тут в настоящих крестьян играем, а не в газетных!
– Что это за газетные крестьяне? – спрашивает солдат и задумывается.
– Это те, что без ножа и вилки штанов надеть не могут.
– Откуда ты это взял?
– Отец говорил.
– А как тебя звать?
– Фриц Кимпель.
– А этого как зовут?
– Этого зовут Зепп Вурм, но мы его кличем Чехом. Они по воскресеньям клецки едят и от чехов удрали.
– А вот этого?.. Как этого зовут? – И солдат показывает на меня.
– Это Тинко. Зовут его Мартин Краске. У него еще нет отца, только дед да бабка.
Солдат смотрит на меня в упор. Глаза его поблескивают, словно стеклышки от бутылки. Он строго осматривает мою курточку, ноги. Я пытаюсь спрятать поглубже в туфель дырявый чулок. А солдат тяжело так вздыхает, протягивает мне руку и говорит:
– Здравствуй, Тинко!
Прежде чем подать ему руку, я вытираю ее о штанину. У солдата рука жесткая, как терка, но теплая. Стефани, Пуговке, Фрицу и Зеппу он тоже подает руку.
– Вот вы как, значит, играете… А без сдаточного пункта дело у вас не пойдет… Хорошо было бы, если бы Тинко проводил меня к дедушке с бабушкой. Как вы думаете?
Фриц ему отвечает:
– Тут уж он сам себе голова. Как хочет, так пусть и делает.
Я сразу вспоминаю, что меня послали за мешками для картошки. Если я приду без мешков, мне попадет от дедушки. А если к тому же и мешочника в дом приведу, то мне еще больше влетит.
– Не пойду я, – говорю я солдату, не глядя на него. – Мы тут будем играть до конца.
Солдат опускает руки, поворачивается и уходит. Мы все садимся на корточки и ждем, пока он не исчезнет за деревьями.
Стефани первая нарушает молчание:
– Тинко, это ваш солдат вернулся из плена.
– Да брось ты, Стефани!
– Честное слово! Провалиться мне на этом месте, если не так! Тьфу, тьфу, тьфу! Я его еще давеча видела, когда за своим счастьем бегала.
– Тогда это дядя Маттес. Я его на карточке видел, но только там он без галстука.
– А вдруг… а вдруг он тебе привез что-нибудь?
– Да ну тебя с твоим солдатом! – прикрикивает на Стефани Фриц Кимпель и разбивает фазанье яйцо. – Здорово воняет как!.. Им самим жрать нечего, а ты говоришь – привез!
– Правильно он говорит, – подтверждаю я. Но соглашаюсь с ним только потому, что боюсь попасться дедушке на глаза. – Вон у Мачке тоже вернулся солдат из плена. Знаешь, сколько он сигарет привез для деда?! А потом взял да сам все и выкурил.
– А как у Цехов было? – поддерживает меня Фриц. – Раньше-то Вилли только мать порола, а когда их солдат из плена вернулся, то и он стал драть Вилли, да еще велел себя отцом звать.
– А к нам уж никакой солдат больше не придет, – говорит Стефани. – У меня отец помер, и нам прислали его бумажник. В нем мой локон был, а в локоне – вошки… Мама меня совсем не бьет.
– То-то ты такая беленькая, как ангелочек, – подтрунивает над ней Фриц. – У кого рубахи нет, тому нечего и пачкать.
Стефани принимает это за намек и строит кислую рожицу:
– Я только летом рубашки не надеваю. У меня их всего две, коротеньких, осталось. Надо поберечь их для зимы.
– Вот грязнуха! Я иной раз сразу две рубахи ношу! – хвастает Фриц. – Когда одна запачкается, я сверху другую надеваю.
– Бедным вещи беречь надо, – серьезно говорит Пуговка и камнем забивает в туфель гвоздь.
– Это верно, – поддакивает Фриц. – Вот Вилли нельзя и окна́ разбить. Пришлось ему отрабатывать. Мы с ним вместе окно в кузне разбили. Да ловко так: маленьким камешком метров с десяти попали. Ну конечно, пришлось заплатить. Подмастерье видел нас и наябедничал. А у Виллиного отца денег не оказалось. Мой старик сразу заплатил, и дело с концом. А Вилли сперва отлупцевали как следует да потом заставили еще две недели мехи качать в кузне. Я бы этому кузнецу покачал!
– Дурак ты, дурак! А если им нечем платить? Тогда как же быть? – Пуговка даже вскакивает от негодования.
– Да-да, так оно и бывает: у кого денег нет, с того две шкуры дерут – и выпорют и работать заставят, – продолжает Фриц. —А уж если еще солдат такой из плена домой вернется, только знай поворачивайся: то этот даст подзатыльник, то тот трахнет. Но я бы знал, как им ответить!
Пуговка снимает туфель и грозит Фрицу:
– Ты что это тут расхвастался, старый кулак?
– Что? Что это он сказал?
– Кулак ты, и все!
– А кто это так говорит?
– Слыхал я, как так говорили.
– А что это такое?
– Что-то очень плохое.
– Хуже свиньи.
– Это получеловек, полуобезьяна. Вот тебе!
– Сейчас я тебе покажу полуобезьяну! – говорит Фриц и начинает искать свое кривое ружье.
– Думаешь, я не знаю, куда ты яйца хотел спрятать? – поддразнивает его Пуговка.
– Факт, не знаешь. Ну-ка, скажи! Угадаешь – бить не стану.
– Ты что думаешь, я твоей трубы испугался? В канистру ты их хотел спрятать… Верно я говорю, Стефани? Я бы все равно их нашел и посадил бы тебя в тюрьму.
– Небось подслушивал да подглядывал, вот и знаешь.
– У тебя вот тут винтика не хватает, – говорит Пуговка и показывает пальцем на лоб. – Я в газете прочитал – вот оттуда и узнал. Понял?
Зепп начинает беспокоиться: как бы его фазаньи яйца не пострадали – вот-вот драка начнется. И он их прячет поскорей в карманы. Стефани надула губы и пищит:
– Вы всё ссоритесь да ссоритесь! Не буду я с вами больше играть! – Она поднимается и идет в сторону деревни.
– Глянь, глянь! – кричит ей вдогонку Фриц. – Нос-то как задирает, а у самой пузо голое. Стефани Голопузина! Стефани Голопузина!
Стефани оборачивается и показывает ему язык.
– Кулак! Кулак! И полуобезьяна! – кричит она.
Зепп-Чех визжит от восторга и, придерживая карманы, отправляется вслед за Стефани.
В траве стрекочут кузнечики. На репейнике качаются щеглята. Солнце стало уже красным. Поднялся слабый ветерок. Березовые листочки, качаясь, летят над вереском. Из лесу доносится запах смолы.
– Я пойду в лес гнезда искать. Пойдешь со мной? – спрашивает меня Фриц.
– Тебе их никогда не найти. Сколько времени тебя фазаниха за нос водила! – продолжает его дразнить Пуговка.
– Это я-то не найду? У меня небось на лбу глаза, а не пуговки, как у тебя.
Я не знаю, как мне быть. В лес мне не хочется: все равно там нет больше гнезд с яйцами.
– Айда со мной, Тинко!
– Мне неохота.
– Тебе неохота? Тогда плати долг. Тут же плати, и все!
