Текст книги "Воскресенье"

Автор книги: Эрмис Лафазановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– О как! Значит, внезапно, ты, Божо, из человека, отвечающего за безопасность, превратился в человека, предоставляющего юридические консультации. А вы, Веда, замечаете ли вы, сколько лжи в этом мире и как много ее в каждом из нас?

К моему большому удивлению, Веду совсем не растрогали мои сетования по поводу лжи. Она тут же встала на защиту Божо и сказала мне – что сегодня каждый – конечно, кто больше, кто меньше, разбирается в юриспруденции, учитывая, что вся наша страна стала одной большой юридической консультацией, в которой все судятся и клевещут друг на друга. Поэтому не стоит удивляться тому, что господин Божо, возможно, лучше разбирается в юридических вопросах, а про работу в охране он, вероятно, сказал – так ведь, Божо? – просто от страха!

Становилось все более очевидным, что я один, что эти двое, Божо и Веда, медленно, но верно формируют некий союз, посредством которого они будут пытаться причинить мне вред. Хотя я не знал, то есть вначале не очень понимал, о каком союзе может идти речь, какую выгоду они получат, действуя против меня, учитывая, что мы все трое оказались в одинаковом положении. И находимся в тюрьме – одной на всех.

12.

Вдруг послышалось пение.

Мы все замолчали и притаились. Как мыши. Снаружи кто-то пел. Я потушил свет, хотя дверь в помещении, где мы находились, была плотно закрыта, и свет из него не мог проникнуть наружу. Немного подождав, я потихоньку приоткрыл дверь, и мы втроем просунули головы в щель, чтобы посмотреть, что происходит. Мы думали, что кто-то еще оказался в ловушке, в которую попали мы, но вскоре поняли, что это не так. Хотя и могло быть. Если мы трое оказались здесь, то почему бы кому-то еще, четвертому, пятому, шестому и так далее не войти в магазин таким же образом, как это сделали мы? Через какое-то время помещение полностью заполнилось бы людьми. И тогда уже не имело бы значения, кто и зачем сюда вошел.

Перед витриной стоял пьяный.

Поющий пьяный… А дверь не сдвинулась, не открылась, не закрылась, как будто подхватила вирус. А пьяница все пел и пел свою нудную песню – о прощании парня с девушкой, которая решила расстаться с ним, потому что он днюет и ночует по кабакам, а он, несчастный, любя ее и страдая, говорит ей, что не может (да и не хочет) бросить товарищей и отказаться от вольной жизни.

– Я знаю этого человека, – уверенно сказал господин Божо.

* * *

Есть такие люди, как, например, господин Божо, которые знают всех жителей города. Не может такого быть, чтобы они о ком-то вообще ничего не слышали. И если, не дай бог, они сразу, с первого взгляда, не опознают человека, то с помощью системы исключений, дедуктивных и индуктивных методов они, пусть приблизительно, определяют его место жительства, возраст и род занятий. И после того, как они более или менее поймут, кто перед ними, они переходят ко второй фазе узнавания, а именно – к установлению возможных связей этого человека со своими знакомыми в поисках общих. Эта социальная система работает по тем же правилам, как и установление делового доверия.

Когда Божо сказал, что он знает этого человека, я ни на мгновение не подумал, что он находился в близких отношениях с пьяницей, вероятно, он где-то видел его, может, они просто сидели в кафе за соседними столиками. Божо, например, узнал и меня, как только увидел, хотя я более чем уверен, что мы никогда раньше не были знакомы. Но у него есть некоторая интуиция, основанная на том, что, как объяснил Божо, по манере держаться, осанке, жестикуляции и выговору человека с большой точностью можно определить его происхождение и откуда он родом. При этом Божо использовал даже свои скромные познания в области лингвистики и диалектологии, которые, конечно же, не были научно обоснованными, а в большей степени являлись результатом его общения со всякого сорта людьми по всей стране.

Надо заметить, что эти обширные знакомства, как правило, являются формальными и показными. Когда такие, как Божо, остаются одни, они становятся самыми одинокими людьми на свете, потому что в сущности их самих практически никто не знает. Поэтому, когда они находятся в чьем-то присутствии, им приходится постоянно показывать, с каким количеством людей они знакомы. Тем самым они стараются повысить свой рейтинг человека, знающего всех в городе. «Я знаю этого человека» – это не просто их девиз, он становится жизненным кредо, а человек, который знает всех, а его не знает никто, обычно так увлекается, что теряет связь с реальностью. В результате через некоторое время, проходя по улице, он начинает здороваться с прохожими, и это часто интерпретируется как поведение, находящееся на границе между нормальностью и безумием. Раньше в сельской местности было принято, что два человека, встретившись на тропинке, проходящей по густому лесу, или на лужайке посреди рощи, приветствовали друг друга и заводили неспешный разговор. Это по неписаному правилу считалось необходимым – знаком уважения к проходящему мимо человеку. Но если вы начинаете здороваться с незнакомцами в городах, где толпы людей, то по прошествии непродолжительного времени вас автоматически станут считать сумасшедшим, то есть человеком, который разговаривает сам с собой. Я в курсе, потому что сам прошел через это.

– Я знаю этого человека, – повторил Божо.

– Если ты, Божо, узнал первого же человека, который остановился перед нашей витриной, то это может означать только две вещи: либо это игра случая, либо ты действительно знаешь тут всех, что маловероятно, учитывая, что в городе живет около миллиона человек. Так отреагировал я.

– Вот и хорошо, – сказала Веда, – что он знает этого человека, действительно похоже на чудо, но я ему верю. Давай, Божо, расскажи, кто он?

По словам Божо, этот человек был пьяницей, а звали его Тихо. Прекрасный человек с большим сердцем и патриот своей Родины. В сущности, он находится в таком состоянии, в каком мы его видели, из-за терзающих его невыносимых страданий. У него два сына, потерянных для него и для страны в результате утечки мозгов. Один мозг утек за границу, и о нем ничего не известно, за исключением того, что он работает над проектами в области биологии в Северном Ледовитом океане, где, среди прочего, активно борется за спасение белых медведей от вымирания. Другой же мозг растекся по тротуарам Скопье в поисках работы, соответствующей его высшему образованию. И вдобавок Тихо нигде не работает, из-за чего его жена пригрозила ему, что, если в течение определенного, отведенного ею времени он не найдет работу, позволяющую на зарплату прокормить семью, то есть помогать местному мозгу, плюс отправлять некую сумму денег заграничному мозгу на непредвиденные расходы, а домой приносить сумму, соответствующую потребностям хотя бы скромного существования, то пусть потом пеняет на себя. Отведенное время прошло, Тихо был вынужден обратиться за юридической помощью по своему делу, и юрист, то есть адвокат, посоветовал ему послать всех к такой-то матери. Как искони заведено на Балканах.

Эта история, выдуманная или нет, немного тронула меня, и я сразу подумал о Марте и ее молчании. Сколько же это будет продолжаться?

Мы получше присмотрелись к Тихо.

Это действительно был пропащий пьянчуга, мы трое увидели его тень, когда он медленно подошел к витрине и остановился. Пьяный перед витриной магазина. Он пел песню, я понял так, что любовную. Потом он одной рукой оперся на витрину, а другой начал расстегивать ширинку, намереваясь совершить административное правонарушение здесь и сейчас. Наплевал он на то, что перед ним была витрина магазина. За происходящим вместе с нами наблюдала и Веда.

Далее Тихо поступил так, как мы никак от него не ожидали.

Оставив в покое ширинку и ее содержимое, он приставил обе ладони ко лбу, сделав некий козырек, и приложил голову к витрине, намереваясь рассмотреть, что там внутри. Мы как ошпаренные отступили в тень.

Он глядел внутрь. Увидел ли он что-нибудь?

В тот момент мы все трое думали совсем о другом. Затаив дыхание, мы наблюдали – что будет, если Тихо сдвинется влево, подойдет поближе к двери и, наконец, встанет прямо перед ней. Дверь откроется? Скорее всего, да. И что тогда? Что, если он тоже войдет? Нужен ли нам здесь кто-нибудь еще? Скорее всего, что не нужен. Это наша страна, и мы будем жить здесь одни. Но был и другой вариант, и он заключался в том, что в тот момент, когда пьяница встанет перед дверью и она откроется, у нас появится возможность выбраться из плена – мы побежим к двери, оттолкнем Тихо и, сломя голову, разбежимся кто куда.

Мы решили подождать и посмотреть, что будет.

А он замер, даже не шевелится. Стоит, приложив руки к витрине, чтобы тень падала на глаза, глядит внутрь магазина, но не двигается. Прошло почти пять минут. А он как остолбенел.

– Почему он не шевелится? – спросила Веда, – Он, случаем, не помер?

– Нет, не помер, – он просто заснул, – ответил Божо.

Тихо заснул!

– Оливер, сделай же что-нибудь! Ты самый младший!

– Что сделать, Веда, я ума не приложу.

– Ну, постучи ему, сделай что-нибудь, чтобы он проснулся.

Я лег на пол, весь сжался, стараясь быть как можно короче, и пополз, уже не знаю в какой раз. Подобравшись к витрине, я стукнул по ней кулаком и тут же откатился в сторону за темные полки. Тихо поднял голову, покрутил головой налево и направо, понял, что не знает, где находится, оттолкнулся руками от витрины магазина, повернул на север и пошел себе, при этом его орган раскачивался, высовываясь из расстегнутой ширинки.

Он еще не подошел к двери, а я уже принял позу гепарда, готовящегося броситься на жертву, и застыл. Я ждал, что, когда Тихо пройдет перед дверью, та откроется, я выскочу, оттолкну его в сторону и убегу. Но до бега дело так и не дошло. Тихо, спотыкаясь, доковылял до двери… и всё. Он продолжил свой путь, а дверь и ухом не повела. Какое отчаяние охватило меня, какой страх, какая депрессия!

Так, сидя на полу, свернувшись в клубок, я понял одно – в этой тюрьме я замурован заживо.

А потом я вспомнил, что однажды и вправду был в тюрьме.

Однажды мы с несколькими музыкантами выступали в тюрьме.

Нас направили туда как группу образцовой молодежи, которые своим личным примером должны были показать группе молодежи необразцовой, куда и как нужно творчески направлять свой эмоциональный потенциал. Это было время, когда наибольшим спросом пользовались песни о любви между представителями рабочего класса. Например, самым востребованным шлягером могла стать песня о счастливой любви рабочего металлургического завода, специалиста по доменным печам, и работницы фабрики по производству картонной тары, специалистки по упаковке. Было бы здорово, если бы в течение песни они поженились и родили много детей, жили бы в бесплатной квартире, предоставленной им заводом, и с улыбкой на лице вставали в полпятого утра, чтобы прийти на работу к пяти, выполнить или перевыполнить норму и двигаться к новым трудовым победам на благо страны. О разводе не могло быть и речи. Ни в одной песне не шла речь про расставание супругов. Развод был признаком социального дисбаланса, и в то время такого либо не существовало, либо оно отодвигалось на второй план.

У нашей группы была песня о разводе, и перед выступлением мы долго думали, исполнять ли ее как символ того, что человек может сам делать свой выбор и свободно принимать решения, касающиеся его будущего.

Когда мы, то есть я, Мискул Песо, Нуркамай Сила и Ета Фара, настраивали инструменты, зал был пуст: штук двадцать деревянных скамеек, а за ними небо, украшенное решетками. Там время от времени появлялись птицы. Когда мы были готовы, был отдан приказ, и в зал колонной по одному стали входить заключенные.

В первом ряду сидели женщины, убившие своих мужей.

Во втором ряду женщины, убившие своих детей, так называемые детоубийцы.

В третьем ряду мужчины, убившие своих жен.

В четвертом ряду татуированные мужчины, убившие других татуированных мужчин.

Потом люди, замочившие своих ближайших родственников, а за ними замочившие всех, кто подвернулся им под руку.

Где-то посередине сидели мужчины, завалившие любовников своих жен.

В десятом ряду сидели родственники, спасшиеся от людей, замочивших своих родственников, а затем устроившие на них засаду и убившие самих убийц.

За ними в одиннадцатом ряду расположились психопаты, совершившие различные психопатские преступления, о которых ничего не сообщали. СМИ в то время были заняты государственными делами. Так что де-факто такого тоже не существовало.

Затем в следующих рядах сидели сыновья, убивавшие отцов, братья – братьев, сын – отца, дочь – мать и так далее.

Я выискивал взглядом мафиози, причастных к торговле людьми и наркотиками, но так их и не нашел. Потому что они появились позже.

И где-то вдалеке, в заднем ряду, сидели люди в тюремной одежде, с коротко стрижеными головами и бледными лицами, которые никогда никого не убивали. Они сидели, понурив головы, сгорбившись от страха. По их виду было понятно, что они не убийцы.

Это были люди, совершившие преступления идеологического характера. Их привезли на наш концерт из другой тюрьмы, чтобы они прошли своего рода музыкальную терапию, которая должна была помочь стереть в их головах дурные мысли, направленные против государства. На ногах у них были тяжелые цепи, чтобы подчеркнуть, что они как бы более опасны, чем убийцы. Но была и другая причина, по которой их привезли. Тюремные власти таили надежду, что кто-нибудь из идеологических может оказаться одним из тех сбежавших мужчин, супругов, любовников, отцов, сыновей и психопатов, которых так долго искали те, кто сидит, начиная с третьего ряда от сцены. Тюремщики рассчитывали, что те, опознав кого-то из идеологических, сами вынесут ему приговор, а милиция сможет представить это как несчастный случай. И тогда государство больше не будет терзаться от угрызений совести, что оно бесплатно кормит врага народа.

Предполагалось, что во время нашего выступления мы сыграем и споем песни, которые облагородят души заключенных, отвлекут их от мыслей о дальнейших злодеяниях, одним словом, напомнят им, как прекрасна свобода. По этой причине в концертную программу нам включили песни, в которых шла речь о красотах родной природы: об озерах, над которыми летают чайки, о бурных реках, у которых останавливаются усталые путники, чтобы утолить жажду, о высоких горах, поросших сосновыми лесами, где весело скачут олени, о зеленых лугах, на которых пасутся тысячные стада, а беззаботные пастухи играют на флейте народную музыку, включили также песни о юношах и девушках, гуляющих в обнимку по берегам других озер, не охваченных в рамках песен о предыдущих озерах, и так далее.

Но вместо этого мы сразу начали программу с песни, в которой говорилось о брутальном разводе и в которой никому бы и в голову не пришло гулять среди рек и озер или по склонам высоких гор.

Исполнили. Публика молчит.

Не смеется и не плачет. Но это не из-за текста, а из-за непонятной им музыки, которую мы сочинили и на которую повлияли передачи Радио Люксембург.

– Играйте что-нибудь другое, – резко крикнул нам начальник тюрьмы. Нам пришлось так и сделать, мы ни на шутку испугались – он мог тут же в зале выделить для нас отдельную скамью, на которой, в случае чего, нам пришлось бы сидеть до конца наших дней. И об этом никто никогда не узнал бы, СМИ уж точно нашим случаем бы не заинтересовались. Ситуация показалась нам более чем серьезной. Обезумев от страха, мы заиграли народную песню, в которой юноша и девушка встречаются у источника, и юноша просит девушку остановиться – он, якобы, хочет сказать ей пару слов. И вот она останавливается, а он вместо того, чтобы сказать ей два слова, сначала берет ее за руку, а затем оп! и велит ей задрать подол. В оригинальной версии песни девушка вскрикнула и убежала, но мы немного изменили ее, и она осталась на месте и сделала то, что велел парень.

Бурные аплодисменты, широкие улыбки, довольный начальник исправительно-воспитательного учреждения.

Мы остались на свободе.

13.

Я отполз от витрины и потащился обратно к своим двум товарищам по несчастью, которые тем временем что-то весело шептали друг другу. Приполз и сел рядом с ними, хотя, как я уже сказал, у меня были веские причины не чувствовать к ним особой симпатии.

– У меня такое ощущение, что мы в тюрьме, – сказал я им.

– И почему ты так думаешь, Оливер?

– Да потому, Божо, и потому, Веда, что мы несвободны!

Тут, желая возразить мне, слово взял Божо.

– Дорогой мой Оливер! Я хочу сказать тебе в утешение, что в соответствии с моими познаниями в юриспруденции, а в их глубине и разносторонности можешь даже и не сомневаться, мы свободны, пока не будет доказано обратное. А поскольку нас никто не лишал свободы, более того, нас еще никто ни в чем не подозревает, то это означает, что мы свободны.

– А в соответствии с моими познаниями в области свобод и прав человека, в полноте которых тебе, Божо, не следует сомневаться ни в малейшей степени, мы несвободны, потому что наша свобода передвижения ограничена.

– А кто, скажи, пожалуйста, сейчас ограничивает твою свободу передвижения? Перемещайся по магазину, сколько хочешь.

Мы перешептываемся.

– Вы, Божо и Веда, смеетесь, но дело вовсе не шуточное. Я думаю, что мы оказались в ситуации, в которой мы находимся, в результате действий какой-то непреодолимой и невидимой силы, которая контролирует наши движения, и я думаю, что эта сила и является причиной того, почему мы сейчас здесь. Вы можете обвинить меня в том, что я приверженец теории заговора, но как иначе я могу объяснить то, что, хотя по вашим словам, мы не в тюрьме, а совершенно свободны, мы не можем выйти на улицу или, точнее, куда хотим?

– Послушай, Оливер! Я только сказал тебе, что нас никто не обвинял, и никто не сажал в тюрьму, мы на данный момент и, я надеюсь, только на короткое время являемся жертвами обстоятельств. И скажи на милость, что это за теории заговора!

– Так сложились обстоятельства? Неужели вы верите в случайные совпадения? Да кто сегодня верит в это? Послушайте, все подстроено и идет по плану, и совпадений не бывает даже в племенах Амазонки. Если человека съели пираньи, это не значит, что так сложились обстоятельства, это значит, что так ему на роду было написано некоей высшей субстанцией. Для этого туземца высшей силой был его тотем, а вот кто является высшей силой для нас? Конечно, государство!

– Господь, – воскликнул Божо, но я сделал вид, что не услышал его, и продолжил.

– Оно, государство, предписывает нам способы поведения и управляет нашей жизнью с помощью механизмов социального, финансового, медицинского и психического контроля. Вот почему я говорю вам, что отсутствие свободы – это первый шаг к размышлению о ней. Свобода сама по себе является ложной категорией, потому что ее не существует. Свободы нет, в отличие от рабства и тюремного заключения, потому что то, что принимается за нее в рамках некоей условности, то есть в рамках определенного государства, ею на самом деле не является. Если у вас есть номер социального и медицинского страхования, а также банковский счет, вы несвободны. Свободы не существует, если у вас есть имя и фамилия, ее нет, если вы думаете, что живете свободно. Даже если Бог и существует, вы опять-таки не свободны, потому что он над вами и управляет вами. А хотите знать, что такое свобода? Свобода – это свободное плавание в бесконечности галактики. И при этом у вас в голове не должны проноситься никакие мысли. А поскольку такая свобода достигается редко или не достигается никогда, то мы должны довольствоваться воображаемой свободой, которая невозможна. Например, я думаю, что если выйду из магазина, то освобожусь. Но от чего? Я освобожусь, выйду из тесного пространства, но застряну в более широком, но все таком же тесном пространстве, застряну в людях, обычаях, повседневных ритуалах, городских легендах и мифах. Поэтому для меня не имеет значения, свободен я или нет, потому что свободы не существует. Она миф!

– Эй! Эй! – прошептала Веда, – хватит. Пожалуйста, давайте сосредоточимся на деле.

Но Божо так легко не сдавался.

– В ваших доводах я узнаю анархизм, потому что если не существует законов и правил поведения, то у нас действительно не остается другого выбора, кроме как сожрать друг друга или, как ты говоришь, парить во вселенной. Что касается свободы в связи с Богом, мы, может быть, об этом когда-нибудь поговорим, когда будет время, а до тех пор не впадай в панику и пессимизм, – сказал Божо, – разберемся и с этим, у меня знакомых много. Так что обращайся, если тебе что-нибудь понадобится… а сейчас не паникуй и иди отсюда… или ляг, вздремни чуть-чуть, а потом мы решим, что будем делать!

– А что мы можем сделать, Божо? Еще несколько часов, и рассветет, а потом откроются магазины, придут хозяева, придет и наш хозяин, нас поймают с поличным и конец. Меня в тюрьму и вас в тюрьму!

По всему было видно, что эти мои доводы совершенно не убедили Веду, потому что, пока я говорил, я заметил, что она снимает браслеты с одной руки и надевает на другую, а потом отводит руку в сторону, чтобы посмотреть на расстоянии, идет ей так или нет. Вдобавок она все время красила губы, хотя был полумрак.

Мы набрались храбрости, то есть это я набрался храбрости, необходимой мне в такие моменты, и предложил найти общее решение, приемлемое для обеих сторон.

– Оливер, каких обеих сторон?

– Моей и вашей.

– А почему ты думаешь, что мы вдвоем – Веда и Божо – это одно, а ты другое?

Я не сказал того, что думал: Божо на словах слишком легко расправляется с государственными законами и готовится сделать то же самое с законами небесными, а Веда то его защищает, то ведет себя так, будто ей все по барабану.