Текст книги "Храпешко"

Автор книги: Эрмис Лафазановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Вместо винных бутылок и аптечных склянок она увидела десятки прекрасных разноцветных фигурок. Там были всякие животные, от орлов до жирафов.

Рядом с ними лежала открытая книга с картинками. Вроде атласа животных.

Она совершенно не колебалась и сразу вошла, не постучав. Храпешко моментально вскочил, бросив в печь только что сделанное существо, и попытался одним прыжком добраться до стола и закрыть все стеклянные предметы. Но уже было слишком поздно. Он повернулся к Мандалине, а она, глядя на его зеленые очки и зеленый тюрбан, покатилась со смеху. Ему стало немного легче, когда он увидел, что это она.

Он, конечно, никак не ожидал ее прихода и залепетал, что этой ночью опять его очередь поддерживать огонь в печи и тому подобные глупости. Пальцы у него были чернее черного. Она опять улыбнулась:

– Можно посмотреть?

– Что посмотреть?

Она, чтобы прекратить эти игры, подошла к столу и подняла тряпку, скрывавшую фигурки.

– Ух, ты, какая красота! И разноцветные. Невероятно.

Храпешко, ободренный ее словоохотливостью, начал объяснять, что эти фигурки, которые он делает, эти небольшие стеклянные предметы, являются частью его души и его тела, и, если она хочет, он осмелится произвести с ней небольшой эксперимент.

Мандалина немного поколебалась, делая вид, что сердится, но в итоге согласилась.

Тогда Храпешко подошел к: столу и взял стеклянный предмет в виде сердца. Красное сердце, прозрачное, как сок молодых вишен, и легонько прикоснулся им к ее груди.

Вдруг сердце Мандалины забилось, прерывисто и сильно. Она испугалась, и он отвел стеклянное сердце в сторону. Ее вернулось к обычному ритму. Потом он опять приставил его к ее груди, и сердце опять забилось быстрее. Снова убрал.

Затем он взял сферическое стекло и медленно, стараясь не испугать ее, приложил его к ее правому виску. Глаза Мандалины сразу закрылись, и на внутренней стороне век она увидела бескрайнюю морскую поверхность, на которой то здесь, то там показывались выпрыгивающие из воды дельфины. Вдали виднелось побережье с пальмами и широколистыми агавами. Гладкое, как стекло, море было чистым и спокойным. Она была привязана к дереву на пляже. Недалеко от нее из воды медленно, никуда не торопясь, выходило какое-то чудище.

Храпешко убрал стекло, и она испуганно открыла глаза.

– Храпешко, – завопила она, – ты совершенно сумасшедший!

Он объяснил ей, что бояться не надо, и что он сам тоже испугался, когда впервые понял, что может делать такие стекла, но почему бы человеку не попробовать дать своим собственным мыслям совершенно неожиданное направление? И хочет ли она попробовать еще что-то? Можно, только если, как она выразилась, – если это не опасно. Конечно, нет!

В последующих экспериментах Мандалина сумела почувствовать только, как он дышит ей в правое ухо и как вздымается его грудь за ее спиной. Храпешко, в свою очередь, сумел ощутить, что в первый раз за несколько лет у его груди находится женское тело, которое не принадлежит городской шлюхе.

Вдруг Храпешко отстранился и сел на стул рядом с печью. Потом он совершенно искренне сказал ей, что теперь, раз она видела и почувствовала его работы, она не захочет его защищать. Да и зачем ей защищать его, он всего-навсего чужестранец, которого в любой момент можно выгнать, и об этом никто не пожалеет. Гуза из Рагузы был бы очень доволен таким развитием событий. Его заявления основаны на том предположении, что независимо от того, есть ли у него так называемые способности, в существований которых он и сам не уверен, он осуществил расход и тем самым нанес ущерб, на основании чего семья, община, и, в конце концов, государство, может наложить на него санкции.

Она же сказала, что это правда, потому что он и действительно, независимо от того, что он может играть с ритмом ее сердца и направлениями ее мысли, совершил проступок, противный установлениям кодекса гильдии ремесленников, в котором говорится, что никакой работник или мастер не смеет использовать сырье для производства благородного стекла в своих аморальных и индивидуальных целях. Потому что, в конце концов, их работа должна обогащать мир и дух человечества.

Потом, совершенно неожиданно для Храпешко, она холодно сообщила, что пришла сюда не для того, чтобы обсуждать его преступление, о котором, конечно же, узнает и Отто, но по другому делу, о котором она подумала, когда он стоял перед ней в очках с красными стеклами и когда она впоследствии тщательно изучала черную бабочку и лебедя Хамса. А именно, речь идет о налаживании деловых отношений, при этом он, Храпешко, должен был бы тайно создавать различные изделия из стекла, а она так же тайно продавать их, за что Храпешко получал бы десять процентов от заработанного.

Храпешко был удивлен ее смелостью и предложением работать, не сообщая об этом Отто, который, при всем при том, является хозяином и главой семьи, и что, вероятно, она получит на орехи, если тот узнает.

Мандалина, однако, настаивала, заявляя, что Отто и так уже настолько стар, что волосы у него начали чернеть, потому что седеть им дальше некуда, и кроме того, принимая во внимание тот факт, что у нее нет брата, да если бы даже таковой и существовал, она все равно бы унаследовала мастерскую, но в настоящее время убытки все увеличиваются, причем не исключена возможность, что указанные убытки связаны с тайной деятельностью Храпешко. Но, как бы то ни было, она защитит Храпешко, но только если он прекратит действовать без ее ведома.

Храпешко, вытаращив глаза, смотрел на фройляйн Мандалину и не знал, что сказать дальше. Он думал о том, можно ли согласиться с ее требованиями. Но он и по природе был такой, послушный. В любом случае, если он согласится, ему будет плохо, а если он откажется, то еще хуже.

Поэтому он согласился.

– А теперь я заберу эти фигурки.

– Хочу изучить рынок. Если все пойдет хорошо, то скоро, очень скоро, Вы получите свой первый гонорар.

– ..?

37

Отто все равно когда-то бы узнал.

Все шло к тому, что он узнает. Иначе он не мог бы называться хозяином.

Это случилось однажды ночью, когда Отто не сумел захрапеть и, следовательно, не смог заснуть.

Храпешко задремал у разожженной печи. Отто заметил в мастерской свет. Заметил и разожженную печь. Заметил и человека, дремавшего на полу у стола.

Это так его удивило, что он не смог сдержать своего любопытства. Он вошел в мастерскую и увидел Храпешко, спящего у печи. Но сразу же его внимание привлек деревянный стол, накрытый красным платком, поднимавшимся то тут, то там как горный рельеф. Он медленно подошел к столу и снял с него платок.

То, что он увидел, надолго врезалось ему в память.

Он увидел алебастровое облако.

Увидел несколько экзотических животных с прозрачной стеклянной кожей.

Паука с серебряными лапами.

Прозрачного орла.

Чашу с хрустальными топазовыми шариками.

Коня с рогом.

Он склонился над фигурками и стал их рассматривать. С другой стороны стола горел огонь, и его свет пробивался сквозь стекло, окрашивая глаза Отто мертвым бледным цветом. Там был небольшой шар, обладавший способностью имитировать цвета леса; стекло, питавшееся лунным светом; неувядающий цветок; женская рука, лежащая на сетке из сплетенных букв; потом он увидел птицу, если долго смотреть на нее в полутемном помещении, то создавалось впечатление, что она летит. Крылья у птицы были сложены. Она спокойно глядела вдаль. Отто взял ее в руку и поднес к правому глазу. Потом посмотрел сквозь нее. С другой стороны ее стеклянного тела горел, постепенно угасая, огонь. Его было видно, только если смотреть через крылья. Внезапно Отто почувствовал, что птица такая гладкая, что в любой момент может вылететь из рук. Поэтому он осторожно положил, ее на стол, поглаживая ее крылья.

Были некоторые предметы, назначения которых Отто не мог понять, но сам для себя назвал следующим образом:

Стеклянная река — искривленная стеклянная поверхность, плоская с обеих сторон, содержавшая в себе синий пигмент.

Рядом с ней он увидел – стеклянную спираль.

Змея судьбы — из прозрачного материала, наполненного поразительным количеством оттенков цвета.

Заходящее солнце — круглая тарелка; идеально сформованное стекло, которое по краям слегка поднималось, точь-в-точь как суповая тарелка. Желтого цвета, постепенно переходящего в медно-красный.

– С этим парнем мы сможем победить даже на мюнхенской ярмарке. А если мы победим на ярмарке в Мюнхене, то простор для моих амбиций будет бесконечным.

Так про себя прокомментировал случившееся сам Отто, поглядывая на Храпешко и стараясь не разбудить его.

А потом с Отто что-то случилось, впервые за всю его многолетнюю карьеру.

Он долго разглядывал фигурки взглядом, который обычно называется стеклянным, когда веки не закрываются, в состоянии, о котором люди обычно говорят, что глаза отдыхают, и ощутил – покой. Отто никогда не чувствовал себя спокойно, он всегда был несколько настороже. Даже когда он делал или сделал Мандалину, он спешил. Так что ощущение это было ему незнакомо. Единственный раз, когда он был близок к такому чувству, – это когда он победил на выставке в Кёльне. Его сервиз вместе с кубком из экспериментального стекла получил первую премию и был приобретен лично императором. Тогда, возможно, он чувствовал нечто подобное.

И вот сейчас.

В первый раз за долгое время он ощутил такой полный покой, что его не держали ноги, и он сел на небольшой стеклянный ящик. Веки у него отяжелели, руки опустились к телу. Он не спал, но как будто спал; не закрыл глаза, но как будто закрыл, сердце у него не перестало биться, но как будто перестало, он дышал, но как будто не дышал.

С огромным усилием он оторвал взгляд от фигурок.

Слева от фигурок лежал стеклянный предмет в форме слезы размером с человеческий кулак. Посмотрев на эту слезу, Отто почувствовал желание попутешествовать. И при этом поехать в места, где никогда раньше не был. Он слышал об Америке. Да, он хотел поехать в Америку. Но это не было желанием уехать, чтобы увидеть новые земли, а, скорее, желанием вернуться на родину. Отто очень удивился этому новому чувству, учитывая, что он никогда не жил в Америке и не родился там, но все-таки, глядя на слезу, он ощущал Америку своим домом. И чем больше смотрел, тем больше хотел вернуться в Америку. Странно.

Он перевел взгляд.

Увидел стеклянный виноградный лист. И почувствовал печаль. Лист начал менять цвет в зависимости от того, как темнел свет позади него. Он почувствовал вкус вина во рту и решил прекратить все это.

Храпешко спал, и ничто не могло разбудить его.

Расслабленность и покой, которые еще недавно владели Отто, потихоньку сменились нервозностью.

Вдруг какая-то тьма помутила его мысли, лицо стало пепельным, он прикрыл глаза, взял Стеклянную реку, сунул ее за пазуху, а затем быстро-быстро вышел, оставив Храпешко досыпать.

Огонь в печи к тому времени уже потух.

– В следующем месяце поедем в Мюнхен. А там посмотрим.

38

На ярмарке в Мюнхене.

Собрались купцы со всего мира. А понятие о мире: в то время было ограничено сложностью путешествий. Тем не менее, многие интересующиеся красотами изделий из стекла, приехали на выставку, в первую очередь, чтобы присутствовать на давно ожидавшемся состязании стеклодувов, которое проводилось в отдаленной части ярмарки. Там собрались итальянец, норвежец, француз и один из Шалу, а именно Храпешко, который не мог выступать под флагом Македонии и поэтому защищал цвета Швейцарии.

Наибольшую опасность для выдувательных способностей Храпешко представлял норвежец, представившийся наследником богатого рода викингов по фамилии Олафсон. Грудь у него была вдвое шире, чем у Храпешко; он был вдвое тяжелее, вдвое выше, и все, чего ни возьми, все было двойное, причем различия были в пользу норвежца. Но Храпешко это не обескуражило. Напротив! Он был полон нового энтузиазма, вдохновленный словами Отто, который просил его победить, чтобы сам он, Отто, мог получить высокие оценки в рамках гильдии и, таким образом, мог баллотироваться на еще один срок в качестве президента.

Правила игры были довольно просты: тот, кто сумеет в одно дыхание выдуть самый большой стеклянный шар, тот и будет объявлен победителем.

Вот и всё.

Норвежец надул грудь, как огромный петух. Он набрал так много воздуха, что зрители, сидевшие неподалеку, почувствовали, что им нечем дышать, что им не хватает воздуха, поэтому они отошли чуточку подальше, в место, откуда были видны высокие Альпы, чтобы компенсировать потерю воздуха. Тогда он, норвежец, вытащил из печи расплавленное стекло и дунул.

Получился огромный стеклянный шар. Огромное раскаленное солнце размером со среднего теленка.

– Я не могу победить этого гиганта, – сказал Храпешко про себя, но, конечно, он не мог отказаться участвовать в соревновании, из-за карьеры Отто.

И он вдохнул воздух. Наполнил грудь как можно больше, и, как и в случае с норвежцем, зрителям опять стало не хватать воздуха для дыхания.

Затем двое умелых ребят Фриц и Миллефьори вытащили железную трубу из печки и Храпешко дунул.

И тут у него перед глазами все померкло.

В таком состоянии он оставался около получаса.

Когда он проснулся, он рассказал присутствующим, где был, и что видел.

Он перенесся на тысячу лет назад к людям, говорившим на языке, который был маленьким, как блоха. Назывался он ква. Блоха ква. Блоху ква знали пятьсот человек. Из них двести пятьдесят мужчин и двести пятьдесят женщин.

– Помереть можно от удивления. Из общего числа мужчин, половина дети мужского пола, а из общего числа женщин, половина – дети женского пола. И все говорят на языке ква. Мальчики больше любят светлые дневные голоса, потому что ими можно петь самые красивые народные песни. Девочки больше любят ночные голоса, из тьмы, потому что матери их учат, как с их помощью скрывать вину.

Когда бывают войны, их язык становится беднее. Блоха ква становится личинкой блохи, блошиным яйцом. Они говорят, что причиной войн, в основном, является их язык с красивыми голосами.

Меня там принимали очень хорошо, и в знак благодарности я сделал две стеклянные чаши: одну для ночных голосов, другую для дневных. Они были очень благодарны мне, потому что, наконец, впервые за долгое время, они могли спокойно ложиться спать, не выставляя стражи, следящей, чтобы никто не украл их голоса. И, кроме того, теперь, как: сказал мне один из них, вечером, ложась в своем общем доме спать, они могли смотреть через прозрачные стенки стеклянной чаши на свои голоса и спокойно засыпать.

Еще я был в одном месте, где есть две большие реки, которые текут бок о бок на протяжении около тысячи миль. У них там был язык, который называется палочки.

Палочки, потому что на этом языке можно говорить с помощью палочек. Все слова этого языка имеют свое соответствие в виде палочек. Например, тонкие палочки означают одно, толстые палочки – другое, сломанные – третье, кривые – четвертое, покрытые корой – пятое, очищенные от коры – шестое, измазанные грязью – седьмое, подброшенные в воздух – восьмое, упавшие на землю – девятое, десятое и так далее. Все, что они хотят сказать, они говорят палочками. Когда кто-то болен, то они показывают больную ветку изъеденную гусеницами. Когда человек здоров, то показывают молодую здоровую веточку в вертикальном положении. Если кто-то хочет сказать, что злится, то бросает противнику палочку в глаза. Если тот понимает сообщение, то бросает в ответ палку побольше и потолще. Потом первый еще больше и толще, а второй делает то же самое.

Пока один из них не будет убит тяжелым словом.

Я сделал им стеклянные палочки, чтобы увеличить словарный запас. Сначала они очень обрадовались, но сразу же погрустнели, когда увидели, что ими нельзя кидаться, потому что они сразу бьются. Но все-таки, чтобы сохранить память обо мне, они оставили несколько стеклянных палочек, которые ревностно хранят и которые в свободном переводе означают: Упаси тебя Бог от чужих людей, которые пытаются сохранить твой язык.

А потом я был у возбужденных людей, которые говорили на языке фру. Этот язык оставили им в наследство их предки, и все люди из этого племени были очень счастливы, что хоть кто-то побеспокоился о них и что-то им оставил. А поскольку все они люди очень бедные, то питаются они одними только листьями. Врачи, которые посещали это племя, не могли понять их язык и, соответственно, не могли понять, что их беспокоит, потому что их язык состоял из нескольких десятков тысяч слов, обозначающих листья. Белый лист, зеленый лист, заплесневелый, изъеденный червями и так далее. Их язык распространился по всему миру. Даже один город назван словом из их лексикона.

Это Лиссабон.

Давным-давно, в стародавние времена, один из носителей языка фру поселился в том месте, где теперь стоит город, и поскольку в его словаре не было других слов, кроме названий листьев, он назвал это место Листабон, который со временем стал Лиссабоном.

В Лиссабоне я сделал памятник из стекла. Высотой десять метров, шириной два метра, основание – три квадратных метра. На памятнике я выгравировал надпись, которую можно будет прочитать и через тысячу лет. Я написал: «В честь языка, на котором в этой стране говорили тысячу лет назад».

Но самое странное место, в котором я был, это место, где некоторые женщины говорят на женском языке шрака. Этот язык шрака, вообще-то, является частью общего языка капи, и можно сказать, что на нем говорят только девочки и только после достижения ими возраста тринадцати или шестнадцати лет – не цепляйтесь к моим словам. Таким образом, этот язык легко можно назвать тайным, потому что он служил и до сих пор служит, а он до сего дня широко используется в Индии и Индонезии, так вот, он служит для того, чтобы описать все те женские дела, о которых не должны знать мужчины и мальчики, говорящие на языке капи. Например, в языке капи нет слова, обозначающего менструацию, но это слово есть в языке шрака, в языке капи нет слова для влагалища, но оно есть в языке шрака. На тему пениса, который называется Столп Шивы, в женском языке есть тысячи вариантов. Те, кто не знают этот язык, просто сидят в сторонке и могут только догадываться, какие сладкие разговоры ведут женщины, владеющие языком шрака. Предполагается, что по причине лихорадки эмансипации, которая поразит мир во второй половине двадцатого века, язык шрака будет распространяться с огромной скоростью, считается, что он станет десятым языком в мире по числу говорящих на нем. Хотя до сих пор ни один мужчина им так и не овладел. Я сделал для них стеклянный фаллос. Они назвали его тотемом и украсили его зелеными пальмовыми листьями.

– Ох, какую красоту ты видел, – воскликнула Мандалина.

Отто нахмурился.

– Вали отсюда, – так сказал Отто Храпешко, который был рад, что сумел развеселить Мандалину, – зазря были все мои усилия чему-нибудь научить тебя в этом ремесле. Ты проиграл, твой стеклянный шар был намного меньше, чем у норвежца. Что я тебе говорил про дыхание? Про Вселенную, про энергию? Наверняка ты в себе таишь нечистые мысли, или, может быть, тебя что-то беспокоит. В противном случае, если бы ты был совершенно чист, такого бы, конечно, не произошло.

Храпешко опустил голову.

– Уезжаем!

Сказал Отто.

39

– Кто-то из присутствующих у меня ворует!

Так закричал Отто во время, вернее, в самом начале собрания, которое было созвано в большой столовой со следующей повесткой дня:

а) Рассмотрение психо-физического и морального состояния семьи;

б) Финансовый отчет;

в) Привлечение Храпешко к ответственности; и

г) Разное.

Не нужно было быть слишком умным, чтобы предположить, что первые два пункта были взаимно зависимыми от пункта в) и что основная часть собрания будет посвящена именно этому пункту.

Вся тяжесть разговоров падала на пункт в).

Но это собрание имело жизненно важное значение для дальнейшего существования всей семьи, и поэтому не только ни у кого даже и мысли не возникло не присутствовать, но, напротив, все появились в столовой заранее, с любопытством ожидая развития и исхода событий.

– А вы не переборщили немного с повесткой дня? – спрашивал Миллефьори по неизвестным причинам. На самом деле у него не было никакого намерения защищать Храпешко, потому что все, и он в том числе, принадлежали к противоположному лагерю:.

– С каких это пор, у тебя, Миллефьори, есть право голоса? Ты что, владеешь частью нашей мастерской?

Миллефьори опустил голову так же, как сделал Храпешко на ярмарке в Мюнхене.

Таким образом, собрание началось со слов: кто-то из присутствующих у меня ворует, и после короткой, но эмоциональной паузы все склонили головы и посмотрели себе под ноги, что было достаточным знаком, чтобы подтвердить слова Отто.

Только Храпешко в это время сидел с высоко поднятой головой, не предполагая, что эта фраза относится именно к нему.

– Не знаю, известно ли вам, что в последнее время дела идут не лучшим образом. Во-первых, мы постоянно в некотором финансовом минусе, а во-вторых, мы слишком большое внимание уделили искусству, что для такого места как Европа в наше время, когда начинает развиваться промышленность, совершенно неправильно. Почему? Потому что Европе нужны деньги, а не искусство. И мы, очевидно, слишком увлеклись. Не думаете, что я изменил своим взглядам! Нет! Вот и сейчас я с гордостью стою перед вами и провозглашаю: Да здравствует искусство, объединяющее нас. Но, друзья мои, чтобы заниматься искусством, следует сначала как следует наесться.

Как бы то ни было, мы бы выдюжили и в такой сложной ситуации, если бы не случилось то, что случилось. А что случилось, вы можете себе представить из моих вводных слов. Конечно, когда я говорю, что у меня воруют, я не шею в виду, что кто-то буквально крадет у меня деньги, потому что у меня их нет, я имею в виду, прежде всего, кражу сырья, с помощью которого мы, по сути, сохраняем наше производство на плаву. И, естественно, если бы я был не Отто, я не узнал бы, чьих рук это дело. Да, именно так, мой дорогой Храпешко! Ты напрасно задрал нос. Я впустил тебя в мой дом, как родного, я научил тебя ремеслу и тайнам правильного дыхания, вещам, которым ты нигде не смог бы научиться, – и я, позволь мне теперь сказать это, очень разочарован в тебе. Кроме того, ходят слухи, что ты, Храпешко, еще до того, как пришел к нам в мастерскую, совершил такое же уголовно наказуемое преступление в доме моего хорошего французского друга Паскаля, нашего давнего клиента, преступление, за которое ты был на некоторое время заключен в тюрьму. Он лично сказал мне, что и он, когда ты был у него, разочарованно и экзальтированно крикнул: «Кто-то здесь у меня ворует!»

– Ооо! – зашумела столовая.

Мандалина молчала, а Храпешко пытался поймать ее взгляд.

Ее взгляд был прикован к чему-то под столом.

Взгляд Мандалины поймать не удалось.

– Продолжаю. Так что, движимый обоснованными предположениями, я тайно начал следить за Храпешко и обнаружил, что он использует наш дорогостоящий материал для производства предметов личного употребления. Мало того, некоторые стеклянные предметы, как то: брошки и бусы я заметил на некоторых дамах из высших социальных слоев, отсюда до Берна.

– Невероятно! – говорили остальные, глядя на Храпешко.

Он повторно поискал глаза Мандалины, но они уже смотрели под кровать.

– Мы, мой дорогой Храпешко, можем сейчас прибегнуть к различным мерам наказания. Во-первых, мы можем отправить тебя на войну австрияков с турками, чтобы ты закончил свои дни насаженным на кол! Можем отослать тебя в Россию, чтобы ты воевал на стороне русских, чтобы тебя опять же поймали турки и посадили на кол! Мы можем передать тебя католикам, чтобы они тебя тоже посадили…

Здесь Отто немного вздрогнул, потому что то, о чем он подумал, было действительно так ужасно, что он не мог продолжать в этом направлении и перешел к последствиям. А кроме того, все сожалели о Храпешко и его судьбе, особенно Миллефьори, который по неизвестным причинам был убежден, что речь идет об обычной интриге, не имеющей ничего общего с истиной. Но кто был этим неведомым интриганом?

– Прошу прощения, а кто тут интригует?

– Другими словами, мы оказались в ситуации, когда я должен прибегнуть к наиболее непопулярным в деловом мире мерам, которые являются следствием одного слова, а это слово, дорогие мои, банкротство, банкротство и еще сто раз банкротство. И все мы знаем, что это за последствия. Это означает, что я больше не могу никого из вас содержать и поэтому должен всех вас отпустить, пусть каждый идет, куда хочет.

Теперь, позвольте в заключение сказать о моей душевной боли и напомнить о моем любимом мифе о сотворении мира, который я начал рассказывать, когда к нам пришел Храпешко. Господь не был один во Вселенной. Дьявол все время умирал от зависти из-за красоты, которую создал Творец, и тоже создал нечто, а именно мощное землетрясение. Земля треснула со всех сторон, и из нее стали вываливаться все материки и острова, вытекать все моря и океаны, выпадать все растения и животные, да и люди вместе с ними. В конце концов, Земля распалась и исчезла во Вселенной. Бог и дьявол остались одни, с тем, чтобы гоняться друг за другом по вечным просторам, с печалью вспоминая, как хорошо им было, когда существовала стеклянная земля.

Так и я чувствую себя, как Господь, оставшийся без созданной им Земли.

– Я думаю, Вы немного преувеличиваете, – сказал Храпешко, желая себя защитить, но не смог, потому что Отто снова объяснил безвыходность своего положения.

Храпешко третий раз поискал глаза Мандалины и увидел, что на этот раз она их нашла, подобрала из-под стола и поставила на место, но веки у нее были закрыты.

В столовой наступила тишина, только окна дребезжали от вечернего ветерка.

– Если… – сказал Отто, и все подняли головы.

– Если только мы не найдем какой-нибудь выход.

После этой фразы в комнате воцарилась невиданная тишина. Все размышляли о каком-нибудь выходе. Например, толстая Гертруда, которая не сказала ни слова за все это время, наконец, спросила, что они хотят завтра на обед и что на ужин. Вот и всё. Остальные молчали.

– Как ты, женщина, можешь думать о еде теперь, когда будущее нашей мастерской и наше выживание висят на волоске?

Тут в этой тишине Отто встал, выпрямился и сказал:

– Я решил!

Последовали вопросы, которые в основном задавали недоброжелатели типа присутствующего – кто знает почему – Гузы из Рагузы:

– И что вы решили, хозяин? Передадите ли вы Храпешко стражникам и солдатам кантона, или, к примеру, отправите служить в охране Папы, или, например, вернете его, откуда пришел, или мы его бросим в печку, где плавим стекло, так, чтобы никто никогда не узнал, где он. Да, и еще вопрос, заинтересуется ли кто-то его судьбой, принимая во внимание, что у него здесь нет никого, а кроме того, он не внесен ни в один официальный реестр в качестве присутствующего в этих местах.

Но Отто удивил всех:

– Храпешко получит повышение!

Молчание вдруг прекратилось, и поднялся такой шум, что никто не мог сосредоточиться. Мандалина наконец подняла веки, и Храпешко увидел ее глаза. Гуза стал кричать, что только что произошла величайшая несправедливость, потому что Храпешко не может получить продвижение по службе, поскольку он ни на что не годится, кроме как дуть, и так далее, короче, всякие глупости. Даже упомянул что-то о религиозном и национальном моменте.

– Реструктуризация и переход к производству как единственный способ спасения нашей мануфактуры.

Так окончательно определил Отто собственную идею, в которую был включен и Храпешко.

Все сели на свои места, чтобы лучше слышать это предложение.

Речь шла о перепрофилировании производства на выработку художественного стекла для широкого использования, названного на французский манер – стеклянная бижутерия: то, чем в это время начали заниматься несколько семей в других частях мира.

– Не радуйся раньше времени, Храпешко, так как твое повышение это только фраза, а суть состоит в том, что даже если мы примем этот план, у нас нет никаких средств для его подкрепления.

Гуза предложит вытащить у Храпешко все зубы и таким образом получить материалы для начала производства.

Совершенно неожиданно Мандалина встала со своего места и закричала: «Тишина в зале, тишина в столовой». Отто сел и опустил голову.

– По склоненной голове моего уважаемого отца Отто можно предположить, что то, о чем я скажу ниже, правда.

Это я все время заставляла Храпешко изготавливать различные элементы украшений из стекла. Это я собирала все деньги и снимала все сливки. У меня в данный момент есть отложенные втайне деньги, необходимые, чтобы начать производство снова и провести реструктуризацию. Но у меня есть несколько требований, которые должны быть немедленно выполнены:

1. Оставить Храпешко в качестве главного выдувальщика;

2. Уволить работников;

3. Нанять одних только женщин, вернее, молодых девушек, которые освоят ремесло гравировки по стеклу; и

4. Мой дорогой отец по причине своего возраста должен будет переселиться в отдельный дом рядом с нашей усадьбой.

Молчание.

40

Вот что сделал Храпешко в последующий период.

Храпешко поймал лунный свет в жидкое стекло и сделанный из него кубок назвал Лунная тоска.

Храпешко поймал темноту солнечного затмения и чашу из него назвал Ночное солнце.

Храпешко поймал свет молнии в сосуд и сосуд этот назвал День молнии.

Храпешко завлек мягкость тумана в чашу и назвал ее Пойманный туман.

Храпешко поймал себя, то есть свое отражение и свое настроение, на стеклянную пластинку. Эту пластинку он назвал Бескрайняя пластинка, потому что если человек положит ее под подушку, то ему хорошо спится.

Единственное, что он не мог поймать в стекло, была темная ночь. Причина, почему это ему никак не удавалось, состояла в том, что независимо от того, насколько темно на улице, огонь светит и не дает стеклу впитать в себя ночь. Эту невозможность Храпешко назвал Невозможное ночное стекло.

41

И вот какой диалог ему приснился:

– Эй, Храпешко! Тебя совершенно не мучает ностальгия!

– Что это такое?

– Ты совсем не тоскуешь по родной земле.

– Конечно, тоскую, просто не показываю.

– Да разве тоску можно скрыть или подавить?

– Можно, ничему нельзя, особенно если там, где ты сейчас, лучше, чем там, где ты был раньше.

– А разве тебе не снятся луга с цветами в росе и дубовые леса с прохладной тенью? А про лепет реки я вообще не говорю.

– Мой луг давно уже вытоптали. Мой дубовый лес вырубили. А лепет реки и раньше мне только спать не давал.

– А разве язык тебе не снится?

– Мне снятся многие другие таинственные языки прошлого и будущего. Среди них и мой, но на нем я говорю только с самим собой.

– Ах, Храпешко, сукин сын. А семья?