Текст книги "Тихие дни в Перемешках"
Автор книги: Эрленд Лу
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
Нина, я тут вот о чем подумал.
О чем?
Ты по-немецки говоришь и читаешь...
Да?
Но не пишешь.
Немного пишу.
Но стесняешься.
Да.
Почему?
Не знаю.
Ты не веришь в себя, в этом смысле?
Наверно, так.
А может, проблема глубже?
Поясни.
Не в том ли дело, что ты по сути неуверенный в себе человек?
Не думаю.
Ты считаешь, что уверена в себе?
Еще как.
Ты говоришь это неуверенно.
Я такого не заметила.
Ну вот, опять.
Что опять?
Опять говоришь без уверенности.
Да нет такого.
Есть, и тогда я задаю себе следующий вопрос – не в этой ли неуверенности корень твоей любви ко всему немецкому?
Чего?
Ты полна неуверенности. Германия полна неуверенности. Вот откуда ваше родство душ.
Телеман, довольно!
Германия была раздавлена, ей пришлось жить с тем, что все ее презирают, она шестьдесят лет не смела распрямиться. Это напоминает твое ощущение жизни.
Сейчас тебе лучше замолчать.
Нина, тебе надо больше бывать в театре.
Что?
Неуверенным в себе людям очень полезен театр.
Что?
И Германии надо больше увлекаться театром.
Телеман!
Да, и тебе, и ей прописан театр.
Нина, я начал составлять список знакомых, больных раком. Хочешь взглянуть?
С удовольствием.
Я разделил их на три колонки.
Хорошо.
В одной уже умершие, в другой вылечившиеся, а про третьих пока решается, выживут или нет.
Я поняла.
Это непростая работа, чтобы ты знала.
Я и не думала, что она простая.
Во-первых, очень переживаешь, во-вторых, невозможно всех упомнить. Такое впечатление, что рак у всех подряд.
Ну, довольно у многих.
У всех.
Нет, Телеман, не у всех.
Рак – это театр.
Правда?
Еще бы! Ты шутишь, что ли? Мало найдется вещей, в которых театра больше, чем в раке.
Другими словами, для тебя составление такого списка – важная работа?
Очень важная, Нина. И страшно своевременная. С этим нельзя было дальше тянуть.
Я подружилась с Бадерами, пока мы ездили на Цугшпитце.
У-у. С обоими или как?
В общем-то, с обоими, но с ним мне даже проще.
Понятно.
Он учитель.
Как и ты, да?
Да.
Здорово.
И он хвалит мой немецкий.
Я тоже.
Он говорит, что скорее принял бы меня за уроженку Берлина. И что в жизни бы не подумал, что я норвежка. Он так сказал.
Так и сказал?
И они придут сегодня на обед.
Сегодня?
Я забыла сказать.
Ладно. Хорошо. Я что-нибудь придумаю.
Отлично. И вот еще – тебе не стоит, я считаю, заводить бесед о войне.
Да? А о неудавшемся покушении на Гитлера?
Нет.
Но это было движение Сопротивления.
Пожалуйста, сегодня ничего такого. Не надо вообще касаться нацизма.
Понятненько.
Ни слова о том, что происходило с тридцать третьего по сорок пятый год где бы то ни было в мире.
А как насчет Первой мировой войны?
Нет.
Тысяча восемьсот семьдесят первый год и создание Германской империи?
Нет.
Берлинская стена?
Не стоит.
Но ты не хочешь, чтобы я просто весь вечер не открывал рта?
Нет.
Можно ли мне высказываться о театре?
Не приветствуется.
Еда?
Еда подойдет. И хорошо бы, ты рассказал какую-нибудь историю, желательно смешную и милую, которая не задевает достоинства ни конкретных людей, ни каких бы то ни было меньшинств. Лучше всего такую, которую я еще не слышала.
Телеман прочесывает город в поисках померанцевой воды. В «Лидле» на Олимпиаштрассе нет. Подошла бы какая-нибудь мигрантская лавчонка, но где ее искать. Кому стукнет в голову мигрировать в Малые Перемешки? В конце концов он все-таки обнаруживает какого-то турка и покупает в его магазинчике вожделенную воду. Телеман собирается напечь арабских блинчиков с сиропом из флердоранжа. То-то Бадеры будут озадачены, думает Телеман. Они рассчитывают на свиное колено с квашеной капустой или на что-нибудь исконно норвежское типа вареной трески, а вот вам арабские блинчики с флердоранжем. Не ждали? Телеман, не удержавшись, улыбается. А на десерт ананас в карамели с горячим шоколадным соусом. Все от Найджелы. Он, кстати, не думал о ней уже несколько дней. Тот дневной сон о Найджеле и Кейт оказался очень пряным блюдом. Его так сразу не переваришь. Немало сил ушло на то, чтобы просто признать – и он тоже устроен примитивно. Я сам себя не знаю, думает Телеман. Считаю себя таким, сяким, а стоит отпустить чувства на волю, – и нате вам, совсем другой человек. Я ни разу не встретился сам с собой по-настоящему. Вот почему у меня не идет моя пьеса. Ее стопорит то, что я не знаю самого себя. Честность, внезапно осеняет Телемана. Полная честность во всем. Если я примитивен, то должен рискнуть быть откровенно примитивным во всем. Если это кого-то ранит, пусть. Нечестный театр – плохой театр. Телеман замирает на месте. Пакет с бутылкой померанцевой воды вяло болтается в занемевшей руке. Средь бела дня посреди главной улицы Малых Перемешек Телеману открылась Истина. Все лучшее не терпит фальши. Он должен быть честен на все сто, честен с Ниной, с детьми, с Бадерами. It is myself I have never met[69]69
А вот себя я не встречала никогда (англ).
[Закрыть], писала Сара Кейн. А он только что додумался до той же мысли сам. Он думает как человек театра. Театральное мышление. Ни черта себе! Наконец-то. Из этого выйдет Пьеса.
Что он говорит?
Господин Бадер говорит, что ананасы в карамели очень вкусны и что он, пожалуй, попросит добавки.
Да сколько угодно.
Что ты сказала?
Я сказала господину и госпоже Бадер, что ты хочешь рассказать одну историю и что я тоже ее еще не слышала и с нетерпением жду рассказа.
Ну, это не бог весть что. Просто один эпизод. Он случился со мной в апреле. Несчастный случай.
Несчастный случай?
Небольшой.
И ты ничего не рассказал?
Нет.
Почему?
Думаю, я вытеснил страшное происшествие из сознания.
Но теперь вспомнил?
Да.
Понятно. Ну рассказывай.
Ты будешь переводить синхронно или мне делать паузы для перевода?
Синхронно.
Отлично. Это случилось, когда ты была на семинаре, не помню где.
Я была в Воксеносен.
Воксеносен?
Да, это местечко в районе Холменколлена, которое Норвегия отдала Швеции после войны.
Мы вроде должны были не поминать войну.
Я случайно.
Хорошо. Короче, это случилось, когда ты была там.
Понятно.
Что ты сейчас сказала?
Объяснила, что собственно история еще не началась.
Начинаю.
Прекрасно.
Значит, ты была на семинаре, я отвез Хейди на тренировку и должен был забрать Бертольда и Сабину из гостей, я спускался в сторону Скёйена и собирался свернуть с маленькой улочки направо, на главную дорогу, когда справа на тротуаре нарисовался велосипедист, а было уже темно, снега полно, велосипедист поздно увидел меня и резко затормозил, хотя я тихо полз, это я хотел бы подчеркнуть: я ехал медленно и осторожно. Как обычно. Велосипедист резко сжал ручной тормоз и тут же перелетел через голову, сделал сальто и ударился о бок машины. Я не трогался с места несколько секунд, но не услышал никаких новых звуков, тогда я тихо подал вперед, завернул за угол и встал. Видимо, я был немного не в себе, потому что мне не пришло в голову сперва выйти из машины и посмотреть, что к чему. В заднее зеркало я увидел, что велосипедист поднялся и идет ко мне, я опустил пассажирское стекло и нагнулся в его сторону. Я спросил, как он, велосипедист ответил, что легко отделался. Потом сказал, что я переехал ему руку.
Переехал руку?
Видимо. Я видел, что предплечье как-то распластано, но он нормально шевелил пальцами и улыбался, как будто все нормально, хотя улыбка была немного вымученная.
И что?..
Я спросил, не надо ли мне отвезти его куда– нибудь, но он отказался. Тогда я пожелал ему скорейшего выздоровления и уехал.
Ты уехал?
Да.
И больше не вспоминал эту историю?
Нет, но недавно потихоньку стал припоминать.
Ты поэтому так замкнулся в себе?
Это вряд ли. Но я стал думать, что в столкновении не было моей вины. Это целиком и полностью его вина. А я виноват в том, что не остался на месте, а поехал за угол, видимо, в этот момент я и переехал его руку. Что он говорит?
Что ты не должен был ехать за угол.
Это я сам сказал только что. А что он сейчас сказал?
Он говорит, что ты обязан был остановиться, выйти из машины и посмотреть, что к чему.
Скажи господину Бадеру, чтобы он лучше следил за своими делами.
Этого я говорить не буду.
Скажи!
Нет.
Скажи.
Нет.
Я сказала, что мы признательны, что они приняли приглашение и пришли. И что ты и твоя жена, я то есть, хотим поблагодарить за наш чудесный домик.
Черт, пора учить немецкий.
Будь так добр.
Что они опять говорят?
Благодарят за вкусный обед, приятную беседу и твою интересную историю.
Жрите на здоровье.
Мне неприятна мысль, что ты что-то от меня скрываешь.
Я ничего не скрываю.
Ты наезжаешь людям на руки, а потом об этом ни слова. По-моему, это странно. Меня это тревожит.
Это было так ужасно, что я не мог думать об этом и вытеснил эпизод из памяти. Я не вспоминал об этом происшествии ни разу.
А теперь внезапно вспомнил?
Да.
Почему?
Потому что ты попросила меня рассказать историю, которой еще не слышала. Довольно трудная просьба, но я отнесся к ней серьезно, стал вспоминать – и вспомнил этот случай.
Он единственный или есть другие?
Что значит – другие?
Еще какие-то случаи, о которых ты умолчал.
Не думаю.
Не думаешь?
Нет.
Другие несчастные случаи, крупные, мелкие?
Нет.
Ты никого не убил?
Нет.
Хотя в этом ты не можешь быть уверен.
Не понял?
Раз тебя так ужаснуло, когда ты раздавил руку велосипедисту, то что-нибудь гораздо отвратительнее, например убийство, ты бы и вовсе забыл.
Тут ты права.
Но у тебя ничего в мозгу сейчас не щелкнуло? Звоночек не зазвенел?
Нина, по-моему, ты хочешь довести все до абсурда.
А по-моему, было довольно странно с твоей стороны рассказать историю о покалеченном велосипедисте при иностранцах, которых мы пригласили на семейный обед. Ты представляешь не только лично себя, Телеман, но также и меня и, по сути дела, свою страну. Теперь Бадеры наверняка решат, что все норвежцы – с большим приветом.
Хорошо. В следующий раз я расскажу другую историю.
Если следующий раз будет.
Что ты имеешь в виду?
Не знаю.
Но что ты хочешь сказать?
Что я по твоей милости, Телеман, не знаю, на каком я свете. У меня нет уверенности, что ты отличаешь реальность от фантазий и что другие взрослые люди могут уловить в этом логику.
Я тебя не совсем понимаю.
Ты живешь в мире, где воспоминания сливаются с фантазиями, но это не театр, Телеман, нет, это мы, ты, я, наши дети. Мы, например, пытались пообщаться с некими людьми, но из-за тебя все превратилось непонятно во что, в сцену, и даже если в твоей голове все это как-то состроено, людям вокруг тебя об этом ничего не известно.
Это серьезная проблема?
Да.
Но так было. Велосипедист налетел на машину, и я переехал его руку.
Я понимаю.
И рука выглядела приплюснутой.
О'кей, спокойной ночи.
Спокойной ночи.
Что ты делаешь?
Готовлю завтрак.
Больше похоже на обед.
Нет, это завтрак.
Ты съешь обед на завтрак?
Нет, я позавтракаю.
Но завтрак смотрится как обед.
Нина, ты занудствуешь.
Что-о?
Тебе, конечно же, неприятны мои слова, хотя прошу обратить внимание, что я не повышал голоса и не был груб, но если бы посторонний человек невольно подслушал наш разговор, я бы не удивился, сочти он тебя скучным и неинтересным человеком.
Ты называешь меня скучным человеком?
Мне совершенно не доставляет удовольствия оправдываться перед тобой. У нас отпуск. Никаких дел и планов. Я проснулся и некоторое время лежал, с удовольствием думая о театре, потом проголодался, встал и решил приготовить рыбное трио с пряной сальсой, потому что мне интересно испробовать этот рецепт. Время дня и вся эта рутина, что принято есть на завтрак, что не принято, меня не интересуют.
Тебя не шокирует, как Найджела на этом фото пихает себе в рот еду?
Нет.
То есть Найджелу ты скучной не находишь?
Не знаю.
Но как ты думаешь?
Думаю, она нескучная.
Я тоже нескучная.
Нет.
Ты только что это говорил.
Я сказал, что ты ужасно напоминаешь скучного человека.
Потому что я считаю странным есть обед на завтрак?
Да.
А ты интересная личность?
Этого я не говорил.
Но, по-моему, ты так думаешь.
Наверно, я более открыт. Меньше зажат условностями. Возможно.
А я, возможно, не считаю отсутствие границ той целью, к которой надо стремиться.
Возможно, и так.
Вот именно.
На том и порешим.
Да.
Хочешь попробовать?
Нет.
Попозже?
Пожалуй.
На обед?
Например.
Ты знал, что на самом деле это два города?
Да?.. Нет.
Бадер сейчас рассказал.
Понятно.
Один был Гармиш, а второй – Партенкирхен.
Здорово.
А перед зимней Олимпиадой тридцать шестого года их слили вместе.
Я понял.
Хотя жители были против.
Понятно.
Но Гитлер так решил, и все.
Очень в его духе.
Туристы часто называют город просто Гармиш, но это нехорошо, потому что многие жители Пар– тенкирхена на это обижаются. Так, по крайней мере, Бадер говорит.
А мы в какой части?
В Партенкирхене.
И Бадер тоже обижается на туристов?
Наверняка. Чуточку.
Ты его утешила?
Во всяком случае, я говорила с ним тепло и спокойно.
Понятно. Пользуясь названием Малые Перемешки, мы ловко увиливаем от этой проблемы.
Знаешь, хватит. Давай ты уже оставишь в покое эти перемешки.
Ни за что.
Это затрагивает чувства жителей, с этим не шутят.
А я шучу.
А если немцы придумают идиотское название для Осло?
Милости просим. Еще немного, и придется мне сделать это самому. Это надо записать, кстати.
У тебя есть варианты?
Нет.
А ручка?
Нет.
Телеман!
Да?
Ты знаешь, что каждой сигаретой ты укорачиваешь свою жизнь на одиннадцать минут?
Нет, этого я не знал.
Знай.
Понятно.
И что ты думаешь теперь, зная это?
Одиннадцать минут – не бог весть что.
Но если сложить все сигареты, выкуренные тобой, получатся месяцы и годы.
Так нельзя считать.
Почему?
По твоим подсчетам, маленькая пачка тянет на сто десять минут. Столько идет длинный фильм или, например, средний спектакль у нас в Национальном театре в Малеровском зале. Существует масса фильмов и спектаклей, которые не стоит смотреть, так что если я начну пропускать постановки, которые легко можно не смотреть, а таких большинство, то выйдет так на так.
Ты серьезно?
Конечно.
Иногда я начинаю сомневаться, что у тебя голова в порядке.
В полном порядке. К тому же у меня тоже есть опасения на твой счет, но я их не озвучиваю.
Да?
Да.
Например?
Без комментариев.
Сейчас ты ведешь себя трусливо.
Нина, по-моему, ты сама не очень хорошо понимаешь, что говоришь.
Я хочу знать, что ты обо мне думаешь.
Без комментариев.
Но ты меня любишь?
Ну, да.
Ты спишь?
Что?
Спрашиваю, не спишь ли ты.
А ты как думаешь?
Можно я что-то скажу?
Ну.
Я думала о нашем разговоре днем.
И?..
По-моему, это очень важно – говорить, что мы друг о друге думаем, в больших вещах и в мелочах, всегда.
Ты не боишься, что это будет грубо и обидно?
Как будет, так будет.
И когда начинаем?
Прямо сейчас.
Хорошо. Меня раздражает, если мне не дают заснуть, когда я хочу.
Но это важный разговор.
Мы увидимся утром, вряд ли это не могло подождать до тех пор.
Думаешь, мне стоило подождать?
Уверен.
Поверни налево.
Точно?
Если верить карте, до замка несколько километров вверх.
А почему такой взгляд?
Я немного раздражен.
Из-за чего?
Меня раздражает твоя манера вождения.
Сегодня или вообще?
Вообще.
Да я нормально вожу.
Нет. Ты всегда слишком долго едешь на первой передаче, потом слишком долго на второй, и если включаешь «дворники», то никогда их не выключаешь, ты вообще не замечаешь, что они без всякого смысла трут стекло, и к тому же преждевременно выдергиваешь ключ из зажигания, когда останавливаешься. Ключ от этого гнется.
Он погнут?
Нет.
Значит, неправда твоя.
Просто я все время тайком от тебя выгибаю его обратно.
Для моей безопасности, что ли?
Да, а впрочем, не знаю зачем. Скорее всего, меня раздражает погнутый ключ.
А меня раздражает, что ты не знаешь, зачем что-то делаешь.
Это была твоя идея выкладывать друг другу все начистоту.
Моя.
И поэтому я подумал, что ты хочешь слышать все как есть.
Да. Но не при детях, как ты сам понимаешь.
Понятно. Другими словами, с одной стороны, хорошо, что я сказал то, что сказал, но, с другой стороны, это нехорошо.
Да.
Но для начала неплохо?
Да. Еще неплохо бы тебе пользоваться зубочистками.
Что?
У тебя так устроены зубы, что пища почему-то застревает между ними. Выглядит отвратительно. Мне приходится собирать волю в кулак, чтобы, например, поцеловать тебя.
Ужас!
Ты рассердился?
В общем-то, да, тем более что говорили мы о замке.
Ой, да. Дети, смотрите!
Бог мой, и кто это только построил?
Людвиг Второй. Я много вам о нем рассказывала.
Да, рассказывала. Но ничего себе замок! Чтоб такое построить, надо быть больным, безумным, полным ку-ку, или как у вас там теперь говорится, Хейди?
Мы просто говорим «псих».
Хорошо. Человек, построивший такой замок, псих. Нина, ты согласишься, что можно говорить о преемственности между Людвигом Вторым и национал-социализмом?
Нет.
Но некоторая связь?
Нет.
Понятно. Дети, вы слышали? Нет никакой связи между Людвигом Вторым и национал-социализмом. Как утверждает ваша мать. Кому мороженого?
Эй, смотри. Вон, видишь – это та американка, которую я встретил в «Лидле».
Которая?
Ну я тебе рассказывал. У которой свадебный торт был в виде этого замка и все дела.
А-а. Где она?
Стоит у стены.
Понятно.
Думаешь, мне надо подойти и поблагодарить за прошлую встречу?
Нет.
Почему?
Не знаю. Но мне кажется, что этого делать не надо.
Понял. Смотри, она сама идет к нам.
Поцелуй меня!
Чего?
Поцелуй меня!
Я, конечно же, с удовольствием, но почему именно сейчас?
Ну вот, поздно. Hi![70]70
Привет!
[Закрыть]
Hello. This is my wife, Nina.[71]71
Добрый день. Это моя жена Нина.
[Закрыть]
I'm Lisa.[72]72
А меня зовут Лиза.
[Закрыть]
Hello.[73]73
Здравствуйте
[Закрыть]
Sorry to bother you, but I just wanted to say hello. It's an amazing castle, don't you think?[74]74
Прошу прощения, что помешала вам, но я хотела поздароваться. Впечатляющий замок, вы не находите?
[Закрыть]
Absolutely. And I like the fact that the king who built it was a raving lunatic.[76]76
О, весьма. И интересен тот факт, что король, построивший его, был чокнутый псих.
[Закрыть]
What?[77]77
Простите?
[Закрыть]
And a homosexual, although it's nothing wrong with being homosexual, of course.[78]78
И гей, хотя в самом по себе гомосексуализме ничего такого, конечно, нет.
[Закрыть]
You didnt know?[80]80
А вы не знали?
[Закрыть]
I never understand you guys' humour. But we love it here anyway. We have so much fun in Europe.[81]81
Я никогда не понимала вашего мужского юмора. Но нам все равно здесь нравится. Нам так весело в Европе.
[Закрыть]
Yes, we too.[82]82
Нам тоже.
[Закрыть]
OK. I'll go and find my family now. Take care.[83]83
О'кей. Пойду поищу своих. Будьте здоровы.
[Закрыть]
You, too. Good bye[84]84
И вы тоже. Всего доброго.
[Закрыть]. Так поцеловать тебя теперь?
Нет.
Все-таки они большие молодцы.
Кто?
Немцы.
У-у.
Во всем преуспели.
Да уж.
Музыка, литература, машины, агрегаты, замки и далее по списку. Даже театр. Уму непостижимо.
Да.
Жаль только...
Телеман, будь так добр...
Ты считаешь, не стоит говорить об этом?
Считаю.
Ты считаешь, мне лучше помолчать?
Да.
Пока Телеман ищет, что бы приготовить на обед, ему попадается фотография Найджелы – она трясет блендер и улыбается. Он чувствует укол какой-то неясной тоски. Почему Нина никогда не ходит по квартире с улыбкой и бленде– ром? Потому что их отношения такой возможности, похоже, не предполагают. Снимку добавляет пикантности, что на Найджеле футболка с «плейбойским» зайчиком. Со снимком странновато поработали в смысле цветоделения, так что не понять, как футболка выглядит в реальной жизни, но Телеман предполагает, что майка черная, а эмблема «Плейбоя» серебристая с блеском. Довольно-таки вызывающая вещица. Особенно учитывая роскошные формы Найджелы. Интересно, она ее сама купила? А если сама, то как: специально искала или случайно наткнулась? Это непраздные вопросы, имея на них ответы, можно расшифровать некоторые аспекты личности Найджелы.
О чем ты думаешь?
Чего? Привет, привет. Я тебя не слышал.
Я ничего и не говорила.
Понял. А я ищу рецептик к обеду.
На этой странице рецептов, по-моему, нет.
Нет. Я пока еще примеряюсь только. Придумываю.
К чему примеряешься?
Так... ни к чему специально.
Тебе не кажется, что «плейбойская» футболка – это чересчур?
Что?
Не делай вид, что ты не понимаешь, о чем я.
Пожалуй, это немного слишком. Да.
Но тебе это все же скорее нравится, вижу я.
Послушай. Я листал поваренную книгу и вдруг задумался о театре, замечтался над случайно открытой страницей, как со мной бывает – чуть не сказал «как обычно». Вот и все, что было.
Понятно. Хочешь, могу разок для разнообразия сама приготовить обед.
Как скажешь.
Чего тебе хочется?
Больше всего мне хочется самому приготовить обед.
Ты любишь готовить?
Да.
Раньше не любил.
Не любил.
Ты изменился?
Видимо.
Хорошо.
Коль скоро ты об этом заговорила, хочу поделиться своим ощущением: по-моему, я постоянно меняюсь и развиваюсь. Это касается не только отношения к еде. Но к еде в первую очередь.
Понятно.
А ты меняешься?
Наверняка. Хотя это трудно отследить.
Верно, нелегко. Это процесс сложный, оттого неприятный. И болезненный.
Тебе он доставляет боль?
Нет. На самом деле – нет.
Но ты это так назвал?
Да.
А что, если «плейбойскую» футболку Найджеле купил Чарльз Саатчи? Мысль поражает Телемана, как метеорит, который несколько лет приближался к ничего не подозревающему Телеману, чтобы вдруг упасть на голову и разбить всю eгo жизнь. Черт, черт, черт! Саатчи, старая свинья! А строит из себя благодетеля, мол, он скупает искусство и бесплатно выставляет его на всеобщее обозрение, сам при этом оставаясь в тени. Еще бы, конечно ему не хочется светиться. Экая скотина. Вот теперь все стало на свои места. Саатчи смотрит на Найджелу как на свою игрушку. Хитростью, деньгами, пресловутой репутацией загадочного покровителя искусств он завлек ее в мышеловку. А синеокая простодушная Найджела попалась на эту уловку. Она повинуется малейшему его жесту. Теперь понятна и фотография в такси. Зачем Саатчи жаться к ней, если она и так его со всеми потрохами? Он ее приручил и заколдовал. Мир считает ее свободной. Он видит лишь парадную сторону: как она ведет свои кулинарные передачи, блистает там и сям, издает книги. А на самом деле она пленница больного, шовинистич– но мужского сознания. До Телемана впервые дошло, как это все устроено. И тут только он осознал, что Найджела в опасности. Ее используют самым беспардонным образом. Ей нужна помощь. Бог мой! Бог. Мой.
Те-ле-ман!
А... что?
Что случилось? Ты страшно побледнел.
Что-то... мне нехорошо.
У тебя температура?
Не знаю.
Да, ты горячий.
И чувствую жар.
Хочешь, я приготовлю обед?
Пожалуй.
Хорошо.
Я пойду прилягу.
Давай.
