Текст книги "Избранная (ЛП)"
Автор книги: Эрика О'Рурк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Эрика О'Роурке
Избранная
Переведено специально для группы
˜"*°†Мир фэнтез膕°*"˜
http://vk.com/club43447162
Переводчики:
Odergimaja, MURCISA, LorkaV, kleinesonne
Редакторы:
Наталья Гардер, Одержимая, Анастасия Графская
Глава 1
Я проснулась от запаха лизола прямо к концу света. В оправдание могу сказать: на тот момент я не знала, что это был конец света. Я не знала ничего, и так было гораздо лучше, как говорят: «Незнание спасло бы».
Комната выглядела как палата реанимации, которую я видела по телевизору, с единственным отличием, что я находилась там: светло-голубые шторы вместо стен, катающиеся шкафчики снабжения, которые были обозначены черным фломастером и лентой, комнатный потолок с пятнами от воды на звукоизолирующих дисках и мерцающее неоновое освещение.
Настенные часы показывали 00:38. Работа в отделении реанимации проходила в ночном режиме; шум и суета были слышны за занавесками, которые окружали меня с трех сторон.
Я постаралась приподняться с кровати и сесть, но это оказалось плохой идеей, и я снова опустилась, тяжело дыша. Боль была везде и разливалась волнами по всему телу, как озеро Мичигана при шторме, а комната по краям стала чернеть.
Я попыталась вздохнуть и не застонать, но не получилось.
Я должна найти Верити, несмотря на то, что не могу шевелиться, а дыхание причиняет боль. Если я здесь, она тоже, и дела у нее гораздо хуже, чем мои. Это, по крайней мере, я помнила.
Вибрирующая темнота надвигается как ворон, достаточно большой, чтобы закрыть свет уличного фонаря и неоновой вывески. Приближается глухой грохот, как поезд чикагского метро, гром вдалеке, который становится громче надвигаясь, пока он не оказывается в непосредственной близости так, что его чувствуешь в груди, и никто не может сбежать от этого. Верити с бледным лицом и горящими глазами отталкивает меня, и перекрикивает шум:
– Беги, Мо! Беги уже, проклятье! Затем крик, и когда я прихожу в себя, она лежит на земле, медный запах крови и страха наполняет воздух, мои руки до локтей красного цвета.
– Держись, Ви, не уходи, не уходи же, кто-нибудь, пожалуйста, Боже! Помоги нам, пожалуйста, не уходи…
– Никаких посещений, пока врач не разрешит, – сказала женщина в проходе и вернула меня назад в реанимацию. Две пары ног стояли перед моей комнатой, ступни и голени можно было рассмотреть под кромкой занавесок. Те что слева, в розовом костюме – медсестры и белых найках, а справа темно-синие брюки и стоптанные, крепкие черные ботинки. – Кроме того, она все еще без сознания.
Не задумываясь, я закрываю глаза. Занавес зашелестел, его открыли и снова закрыли. – Теперь довольны? – спросил розовый костюм медсестры. – Она скоро проснется. Я дам вам знать.
– Вы видели другую? – поинтересовались синие брюки с хриплым южным акцентом. Их голоса затихали, когда они удалялись.
Я открыла глаза и постаралась прислушаться. Розовый костюм медсестры молчал.
Он спросил снова. – Семнадцать лет. Семнадцать. Парень все еще свободно бегает вокруг. И вы хотите, чтобы я сидел здесь, пока он снова мучает кого-то? Другую юную девушку?
Верити. Она была здесь, и они оба знали, где. Не обращая внимание на боль в плече, я медленно, очень медленно села, и прикусила нижнюю губу, чтобы не закричать. У меня на пальце находился пластмассовый зажим, и провода тянулись к мерцающему монитору.
Если я сниму зажим, они могут узнать, что я просыпалась, и синие брюки захотят со мной поговорить. Сначала я должна поговорить с Верити.
Воспоминания о ней подкатывали к горлу. В течение минуты я могла лишь пристально смотреть на свою руку, которая была перевязана несколькими слоями бинта. Выше на моей руке виднелись засохшие царапины красно-бурого цвета, которые оставляли следы на белой простыне. От их вида мне стало дурно, и краем простыни я терла их, пока они почти не исчезли.
Затем я свесила одну ногу с края кровати и хотела придвинуть к себе монитор, который находился на тележке с роликами, но голос поблизости медленно сказал:
– Лучше этого не делать.
Я повернула голову. Снова меня окутала непроглядная тьма, и я стала моргать до тех пор, пока она не исчезла. В углу комнаты стоял человек, одетый как врач, держа руки в карманах и облокотившись на тележку.
Бесшумно и ловко он подошел ближе к изголовью кровати и остановился в паре сантиметров от нее. И хотя мне было так больно, что болели даже коренные зубы, я смогла увидеть его вполне отчетливо – не считая до расплывчатости с моим зрением всё было в порядке.
Сам он выглядел слишком молодо, чтобы быть врачом, и даже его глаза, которые смотрели несколько по-старчески и… как-то гневно. Они были пленительного зеленого цвета, как это пишут в сказках. Но этот молодой человек не был принцем, вероятно, он был студентом-медиком. Но его внешность не играла никакой роли. Он мог бы иметь рога и трезубец – мне это было безразлично, пока только он знал, где находится Верити.
– Я должна найти свою подругу, – прошептала я. В коридоре я увидела, как ноги синих брюк ходят туда-сюда. – Вы можете мне помочь?
Что-то, возможно, сочувствие проскользнуло по его лицу. – Отклонись назад, – сказал он и нежно положил руки на мои вздрагивающие плечи. – Закрой глаза.
– Я, действительно, должна ее найти. – Я отклонилась назад, когда кончики его пальцев легко коснулись моего лба. Он что-то бормотал, но я не могла разобрать что, да это было и неважно.
– Ее зовут Верити Грей. Вы видели ее? – спросила я. Его руки перестали двигаться. Мою кожу там, где он прикасался к ней, охватила приятная теплота, боль уменьшалась. Я открыла глаза. Выражение его лица окаменело с перекошенным ртом и полузакрытыми глазами.
– Верити мертва, – сказал он коротко.
– Что? Нет! Нет! Нет! – мой голос становился все громче, превращаясь в рев, и он прижал руку к моему рту. Я защищалась от него, пытаясь объяснить ему, что он ошибается. Она не была мертва. Она была самым живым человеком, которого я знала – улыбающаяся, хитрая, очаровательная Верити, умная и мужественная, а ее отчаянности хватило бы на нас двоих.
Она не могла быть мертва, так как без нее мира бы не существовало. Я трясла головой, чтобы освободиться от давления руки на моих губах; слезы попали на его руку. Если бы я сказала достаточно раз нет, Верити была бы еще жива. Это все здесь было бы неправдой. Я не была бы одна.
Его глаза посмотрели в мои, и я вздрогнула перед яростью в них. – Все же. Послушай меня. Верити умерла.
Шум, ужасный крик раненного животного, наполнил комнату. Это была я, когда все поняла, но он просто говорил дальше. – Она была уже мертва до того, как ее привезли сюда, и если ты сейчас хочешь ей помочь, если хочешь быть ее подругой, тогда ты должна держать рот закрытым. Кивни, если понимаешь меня.
Я со всей силы впилась зубами в его палец, и он отдернул руку. – Проклятье, я пытаюсь тебе помочь!
– Кто вы?
– Друг. И у меня не так много времени, будь внимательна. Верити мертва, а остальное слишком сложно для тебя, Мышка.
Внезапно воздух с шумом покинул легкие, и помещение снова расплылось. Только Верити называла меня Мышкой.
Прежде чем я успела спросить его об этом, он взял мою раненную руку и быстро снял с нее бинт. Из большой царапины на ладони капала кровь, и я отвернулась. Я должна была чувствовать боль, но все, что я чувствовала, были его слова, каждое как удар.
– Через несколько минут эта комната будет наполнена людьми, которые будут тебя спрашивать, что произошло в переходе, – его пальцы зависли над раненой кожей, нажали на запястье, и он снова пробормотал что-то, что было похоже на шум в моей голове. – Не говори им этого. Скажи, что это было нападение с целью ограбления… Скажи, что ничего не помнишь.
– Это правда, – по большей части. Я осмотрела его нахмурившись и провела свободной рукой по глазам.
Он долго смотрел согласно. – Скажи все точно также. Тогда ты сможешь выбраться из всего этого, – он снова замотал мою руку и отступил назад.
– Выбраться из чего? – попыталась я спросить, но вопрос вытеснился его словами: «Верити была мертва.» И все внутри меня замерзло. Боль которую я чувствовала до этого, была только тенью по сравнению с осколками льда, которые собрались в моей груди.
Он отвернулся, а я, наконец, получила возможность говорить, хотя и отдельными словами:
– Почему? Почему Верити? Кто был бы…
Он перебил меня.
– Слишком много вопросов. Для всех будет лучше оставить их, – он остановился и наклонил голову в сторону прохода. Я могла видеть, как ноги розового костюма медсестры приближаются. Синие брюки следовали за ней вплотную.
– Самое время мне уходить, Мо. Подумай о том, чтобы забыть. Хм?
Розовый костюм медсестры оказался грустной медсестрой средних лет, которая отодвинула штору. Прямо позади нее стояли синие штаны, неуверенный мужчина большой как медведь с лысой головой и щетиной на лице, который явно не должен был казаться модным. Я повернулась к врачу, но он исчез.
– Мора Фицджеральд? – спросили синие штаны, пока медсестра подходила ко мне, надевая резиновые перчатки и доставала маленький карманный фонарь. Я безмолвно кивнула.
– Я рада, что ты очнулась, – сказала весело медсестра и посветила мне в глаза. Она указала на мой лоб. – Он выглядит уже лучше. Как ты себя чувствуешь?
– Где Верити? – прохрипела я, вытирая слезы.
Они обменялась взглядом, который бросают взрослые друг другу, если пытаются использовать самые эффективные увертки. Я знала этот взгляд. Я уже видела его, несколько раз. Он всегда обозначал, что моя жизнь станет жалкой и на очень долгое время.
– Я должна проверить твои показатели, – сказала медсестра через некоторое мгновение. – Врач сейчас будет здесь, и она ответит на твои вопросы, хорошо? Твоя семья уже в дороге.
Врач. Не врач. Я рассматривала руки медсестры в лиловых перчатках, которые схватили манжетку кровяного давления, и дикая надежда зародилась во мне. Тип с зелеными глазами, видимо, и не был никаким врачом. Он не надевал никаких перчаток, и даже не заглянул в мою медкарту.
Ради бога, у него и стетоскопа не было. Не говоря уже о том, что он был слишком молод. Наверное, какой-нибудь душевнобольной, и он совершенно не знал, что было с Верити. Это значит, что она была жива. Я откинулась назад и позволила медсестре надеть черную манжетку мне на руку.
Синие штаны показал мне полицейский значок и вытащил маленький блокнот.
– Детектив Ковальски. Мисс Фицджеральд. Я должен задать вам несколько вопросов.
– Где Верити? – манжет стянулся на моей руке, но я не обратила на него внимания.
Ковальски снова посмотрел на медсестру. Она бросила взгляд на часы, отметила что-то в медкарте, которая лежала на стойке, и тихо произнесла:
– Мы не можем давать информацию о пациентах, только членам их семьи.
Всего того сочувствия в ее голосе и маленького кивка головы было достаточно, чтобы вся дикая, прорастающая надежда обрушилась. Таинственный врач был прав, холодное чувство снова поглотило меня.
– Мисс Фицджеральд, – сказал Ковальски. – Мора. Вы должны мне рассказать, что произошло ночью.
– Меня зовут Мо, – поправила я его, мой живот сжался. Никто не называл меня Мора, разве только кто-то злился, и последние семнадцать с половиной лет я провела за тем, чтобы никого не злить, и потому я не часто слышу это имя.
Таинственный врач назвал меня Мо. И он открыто сказал все, что касалось Верити; этот же тип только смотрел на меня оценивающим взглядом и задавал вопросы. К черту все, решила я. Если эта полицейская ищейка ничего не захотел мне говорить, тогда и мне не за чем ему все рассказывать.
– Хорошо, Мо. – Он приподнял одну бровь, совершенно очевидно, что он хотел сохранить мое расположение. – Что Вы можете рассказать мне о сегодняшнем вечере?
Я заерзала по простыне.
– Ничего.
– Ничего? Куда направлялись Вы и Мисс Грей?
– Мы хотели поесть мороженого, – сказала я. В августе жизнь в Чикаго похожа на кастрюлю с куриным бульоном; жара и влажность делают воздух душным и знойным. Кондиционер и мороженое единственное, что может помочь.
– В каком кафе?
– У Мартины.
Он заговорщически улыбнулся.
– На Кедзи-авеню? Моя жена говорит, что пора прекращать поедать в таких количествах ее мороженое с орехом пекан.
Это, должно быть, часть его игры в «хорошего парня». Когда я не ответила на его улыбку и ничего не сказала, он что-то записал в свою записную книжку.
– Который был час?
– Я не знаю. Возможно, 9 часов? 10? Я не следила за временем. Нам нужно было многое обсудить. – Как, например, то, что Верити сорвала наши планы относительно колледжа. Я отогнала эту мысль.
– Итак, вы вышли от Мартины и затем?
Я снова увидела эти черные фигуры и испугалась. В моей груди все протестовало. – Я не помню. – Глаза Ковальски сузились. – Попытайтесь вспомнить.
– Я не знаю. – Голос у меня отказывал. – Они пришли как будто из ниоткуда.
– Это был не один человек?
– Я… Да, я так думаю. – Слишком много, чтобы их сосчитать, особенно после первого удара.
– А потом?
Осторожно я скрестила руки на груди, как будто это могло защитить меня от его вопросов.
– Я не знаю.
Ковальски устало вздохнул.
– Мо, – сказал он, – в марте исполнилось 20 лет, как я работаю полицейским. У меня четыре дочери; каждая из них – это моя большая гордость. Моей младшей дочери примерно столько же, сколько Вам. И хотя я почти всю ее жизнь работаю в полиции, она все еще думает, что может меня обмануть. Она ошибается, и поэтому очень часто находится под домашним арестом, как подающий из команды Кабс выбывает из основного состава. Но Вы выглядите намного разумнее моей Дженни. Почему бы нам просто не обойти тот момент, когда Вы попытаетесь обвести меня вокруг пальца?
Я спросила себя, много ли подобных исповедей должна была вынести бедная Дженни. – Возможно, было темно. Кто-то ударил меня. Я ничего не помню, что было потом, – крик Верити среди жуткого шума.
– Кто-то сделал чертовски больше, чем просто ударил Вас. Врач говорит, у Вас сломано ребро и вывихнуто плечо.
Ощущения были такие, что так оно и было. Я пожала здоровым плечом.
– Вы кого-нибудь узнали?
Я покачала головой. Это звучало очень странно, особенно в ярком свете палаты реанимации, но я не была уверена, были ли у них вообще лица – и совсем уж те, которые бы я знала.
– Они что-то сказали? – Слова, которые я не могла понять, звучали более гортанно, чем в немецком языке, и что бы они не сказали, это не было «Добро пожаловать домой».
Слова Верити – те немногие, что она смогла прокричать, прежде чем была убита – звучали иначе, чем все, что я слышала раньше, плавно и по слогам в темноте прохода. Мне понадобилось много времени, чтобы ответить.
– Мо, что они сказали?
– Я не знаю. – Это была правда. И я не знала, почему я закрылась от Ковальски. Возможно, я думала, что он мне не поверит. Все, что произошло с нами в проходе, было невероятно, но у меня было достаточно ушибов, чтобы подтвердить мою историю. Возможно я думала, что виновной он будет считать меня.
Возможно, ему следовало это сделать.
Но таинственный врач был честен со мной, когда я спросила его о Верити, а Ковальски просто проигнорировал мой вопрос, поэтому этот бал был засчитан таинственному врачу.
Ковальски постучал своей записной книжкой по решетке кровати, и я снова пришла в себя. – Вашего дядю зовут Билли Грейди, не так ли?
Я нахмурила лоб из-за того, что он сменил тему разговора. – Он брат моей матери.
– Вы близко общаетесь? – Позади в коридоре поднялся шум.
– Бар рядом с рестораном моей матери принадлежит ему. Я иногда помогаю ему. А что?
– Ваш отец тоже работал на него?
Мои руки судорожно сжали простынь, но я заставила себя распрямить их.
– Мой отец? – Почему же он пристал ко мне с расспросами о моей семье?
Семьей для меня была Верити, но она была мертва. Ковальски беспокоился о моем отце? Мой отец был чем-то всегда отсутствующим, эгоистичным человеком и сверх того еще уголовным преступником, но его, черт возьми, не было с нами в переходе.
Занавеска вдруг с резким звуком открылась. – Больше ни слова этому человеку, Мо. – Это был дядя Билли собственной персоной.
Глава 2
Я снова с облегчением опустила голову на подушку. Дядя Билли на всех парах пронесся мимо Ковальски, но мой взгляд заставил его остановиться как вкопанного. Я спросила себя: как ужасно я должна была выглядеть, чтобы на его лице появилось, объятое ужасом, выражение.
– Иисус, Мария и Иосиф, – выдохнул он.
Итак, всё было настолько плохо.
Не отводя от меня взгляда, он крикнул: – Сюда внутрь, Анни, – и появилась моя мама; она выглядела на десять лет старше, чем сегодня после обеда в ресторане. Еще один полицейский, молодой и в форме, проследовал за ней.
– Мора! Ох, Мо! Ох, моя малышка! – она поспешила ко мне со слезами на глазах. – Ох, сладкая, – крикнула она и убрала, дрожащими руками, мои волосы со лба.
Я люблю маму, но в критических ситуациях она не в самой лучшей форме. Но ее взгляд, ее благоразумная юбка цвета хаки, синяя рубашка, волосы собранные на затылке, уже поношенное обручальное кольцо, которое поблескивает на ее руке, делали все слишком обычным, чем все было на самом деле, и слезы снова подступили. – Мам?
– Что случилось? – она снова и снова убирала волосы назад, как делала это, когда я была еще ребенком, а ее руки пахли фиалкой и чаем.
– Я уже легла, ты же знаешь, что у меня завтра утренняя смена, и тогда мне позвонили из больницы, а я уже набрала Билли, мы приехали так быстро как смогли. Можешь ли себе представить, что я почувствовала, Мо? Я всегда боялась подобного звонка. У всех родителей кошмары по этому поводу. Это было ужасно – просто ужасно, я была в панике, По дороге я все время молилась. – Так типично для мамы. Она задает мне вопрос и отвечает, прежде чем я успеваю сказать хоть слово.
Она остановилась, чтобы глотнуть воздуха, а дядя Билли вмешался:
– Что произошло?
Краем глаза я вижу, как Ковальски прерывает разговор с другим копом, наклонившись и повернув голову, чтобы услышать мой ответ.
– Все расплывается, – пробормотала я. – Моя голова… – она действительно болела, и с каждым новым посетителем в переполненной комнате боль распространялась и усиливалась.
– Что-то болит? Может тебе нужно что-то принести? – в течение секунды мама держала руку у щеки, а затем схватила мою здоровую руку, как будто я могла ускользнуть от нее. – Сразу говори, если что-то нужно.
– Они ничего не говорят мне о Верити, – выдавила я из себя.
– О, дорогая, – сказала она неискренним веселым голосом. – Не нужно переживать сейчас об этом. Лучше сконцентрируйся на том, чтобы отдохнуть.
Ага. Один из запатентованных неответов в моей семье.
– Мам, пожалуйста.
Она беспомощно посмотрела на дядю Билли. – Мо, это так… – она бросила на него еще один взгляд женщины, которая тонет в третий раз, и он спас ее.
– Ей скоро станет лучше, моя дорогая, гораздо лучше, но ты не можешь встретиться с ней сейчас. Твоя мама права. Мы должны позаботиться о том, чтобы ты поправилась и смогла выйти отсюда, – он зло посмотрел на Ковальски.
Они лгали, все вместе. Единственное, что я знала с полной ясностью под холодом, который окружал меня, что Верити было совсем не так хорошо.
Моя мама начала тихо плакать, а дядя Билли, который был равнодушен к таким драмам, использовал Ковальски как запасной выход и как мишень.
Люди, которые встречаются с ним, склоняются к тому, что недооценивали дядю Билли с его белой копной волос и его маленьким телом. Вокруг его синих глаз появлялись маленькие морщинки, когда он смеется, а он делает это довольно часто. Он на пятнадцать лет старше моей мамы, и это довольно заметно.
Он – веселый, живой парень, который никогда не сидит спокойно, всегда находится в движении. Но если он сердится, становится тихим, и вся его энергия сжимается внутри, все теснее и темнее, как летняя гроза. Каждый, кто настолько глуп, чтобы доставать его дальше, подвергает себя опасности попасть под удар злости дяди Билли.
Голоса мужчин были приглушенными, но я могла слышать их даже несмотря на плачь моей матери. – Девочка травмирована, Вы – лошадиная задница! Как вы только додумались допрашивать ее сейчас?
– Она – свидетельница, – невыразительно ответил Ковальски и подтянул брюки. – До сих пор она – моя единственная свидетельница, разве только, если вы захотите дать показания. Есть ли что-то, о чем вы охотно рассказали бы мне, Грейди?
– Она несовершеннолетняя. И если вы еще раз заговорите с ней без адвоката или разрешения ее матери, я позабочусь о том, чтобы ваша служба закончилась. Не будет ли это особенно грустно, Джозеф, до пенсии осталось всего ничего? – дядя Билли осматривал Ковальски тем же взглядом, который уже обратил в бегство упаковщика мебели, но он заметил выражения моей матери, и как быстро эта гроза началась, так же быстро и закончилась.
– Мо, моя дорогая, – сказал он, подошел с другой стороны моей кровати и поцеловал меня в макушку. – Тебе что-нибудь нужно? Просто скажи.
Мне нужна была Верити. И дядя Билли вернул бы ее назад, если бы мог, так же как он заботился обо мне и маме последние двенадцать лет, но даже он не мог возвращать из мертвых. Я знала Верити всю мою жизнь.
Мы вместе пришли в детский сад в синих юбках шотландках и гольфах. Вместе приняли первое причастие и недавно вместе хихикали в белых платьицах с рюшечками. Мы купили вместе спортивные бюстгальтеры и одежду для бала выпускников.
Мы прочитали брошюры колледжей и зубрили на полу ее комнаты для заключительной проверки. Со всем, что я должна была перенести в прошлом от преподавателей, огромных прыщей, первой любви, когда моего отца посадили в тюрьму, она тоже была рядом и помогала мне во всем.
Когда происходило что-то ужасное, она поддерживала меня. Теперь произошло наихудшее, а она не могла мне помочь, также как я не могла помочь ей.
Я совершенно не лгала, когда рассказывала Ковальски, что я не могла ничего вспомнить. Многое из того действительно смешалось, черные тени и крики, многое просто стерлось, но одно я помнила несомненно.
Это то, что я никогда не доверяла бы ему. Верити сказала мне, что я должна была бежать, когда эти кинулись на нас, и я сделала это.
Я взглянула на мою перевязанную руку и кровь, высохшую на коже и оставившую след на предплечье и ранее зеленой футболке. Кровь Верити. Не моя. Кровь Верити на мне. Комната стала уменьшаться и темнеть, а дыхание стало сбивчивым.
– Мо, – забеспокоилась мама и тверже сжала мою руку. – Дыши, сладкая.
– Я хочу увидеть Верити, – тяжело дышала я из темноты. – Сейчас, мам, пожалуйста.
– Ты устраиваешь театр, – говорит она. – Давай, дорогая. Глубоко и медленно. Вдох и выдох.
Правильно. Одиннадцатая заповедь семьи Фицджеральд: Не устраивай театр.
Врач, на этот раз настоящая, темноволосая женщина с тихим мелодичным голосом, раздвинула занавески и выставила всех кроме мамы наружу. Она надела черный зажим на мой палец, осмотрела меня и изверга странный звук. Затем записала неразборчивую запись в медицинской карточке.
– Как ты себя чувствуешь?
– Обманутой, – сказала я.
Мама плотно сжала губы.
– Мо!
– Теперь, когда ты не спишь, мы можем дать тебе что-то против боли, – улыбаясь сказала врач. – Миссис Фицджеральд, могу я поговорить с вами снаружи?
Они хотели поговорить, наверное, о всех тех вещах, которые скрывали от меня, а я была так слаба, чтобы подслушать. Когда они вернулись, глаза мамы были мокрые от слез и испуганные, а взгляд врача задумчивым.
– Можно мне домой? – спросила я.
– Скоро, – сказала врач. – Я наметила еще несколько исследований и пару болеутоляющих средств. Твоя мать и я разговаривали о твоих повреждениях. Тебе повезло, Мо.
Я посмеялась бы над этим, если бы мне не было так больно.
Понятие «скоро» было настолько же подходящим, как и оценка врача «повезло» относительно меня, так как ночь тянулась целую вечность.
Мама дремала на стуле, дядя Билли снова и снова выходил в вестибюль, чтобы позвонить по мобильному телефону, я не знала по какой причине и решила, что было бы лучше не осведомляться, а медики видимо забыли о моем существовании.
Все время Ковальски и второй полицейский сидели у входа. Хотя должны были быть на улице и искать улики.
Я не умею общаться с людьми. Верити была той, которая умела это. У нее был талант выделять оттенки и неправильные лица.
Этим она занималась всю среднюю и высшую школу; как-то ей удавалось уходить от клише и глупых девочек, которые любили звезд класса как и аутсайдеры, в то время как я следовала только за ее образом.
Все же не надо было обладать сверхспособностями, чтобы заметить разлад в отношениях между моим дядей и Ковальски, как если бы полицейский хотел, чтобы дядя Билли был в ответе за все. Конечно, дядя Билли не был святым, но он всегда заботился о мне и маме.
Ковальски, напротив, выглядел не внушающим доверия, особенно, когда стрелки часов шаг за шагом приближались к утру.
В отделении реанимации покой не наступал – каждые пару минут я слышала, как кто-то пробегал мимо, вскрикивал, кого-то тошнило или кто-то тихо серьезным тоном сообщал плохие новости.
Меня сводило с ума такое количество информации о жизни других и отсутствие ответов на мои вопросы, и я решила собраться и отыскать их сама.
Я дождалась, пока мой дядя снова вышел позвонить, тихо кашлянула, чтобы убедиться, что мама все еще спит на своем стуле.
Лекарства тем временем начали свое действие, и было уже не так больно спустить ноги с края кровати и медленно встать. Я старалась не натолкнуться ни на один из немых мониторов и проскользнула через занавески в коридор.
Кто-то схватил меня за здоровую руку.
– Разве ты не должна лежать в постели?
Я быстро повернулась и почти упала. Это был тот самый таинственный врач, что должно было бы удивить меня больше, чем удивило на самом деле.
– Если бы ты был настоящим врачом, ты бы знал это, – возразила я, и он взглянул на меня немного пристыженно. Я пошла по коридору, в другую сторону от сестринской. – Я хочу увидеть Верити.
– Это ничего не даст. Его акцент стал более отчетливым, чем ранее, насыщенный, томный и медленный; слова перетекали одно в другое как музыка. Но вместе с тем чувствовался сильный оттенок ожесточения. Его рука все еще держала меня за локоть, и я никак не могла освободиться от нее. Казалось, люди шли мимо, не замечая нас, как будто это было вполне обыденно, что окровавленная девушка и молодой человек в ворованном медицинском халате спорят в коридоре. Он обвел меня вокруг полки, которая целиком была набита ящиками с инвентарем.
– Я найду ее.
– И как тебе это удастся? Ты едва стоишь на ногах. – Свободной рукой он легко тронул меня за бок и что-то тихо пробормотал. Я сочла это оскорблением.
Его пальцы, лежащие на моей грудной клетке, были теплыми, и я отстранилась от него. – Прекрати! Кто ты вообще? Ты не работаешь здесь. Откуда ты знаешь Верити? И, пожалуйста, не говори мне, что я не должна задавать никаких вопросов, иначе я позову охрану.
Он по-прежнему держал меня за руку, но отступил на шаг назад. – Я тебе уже говорил, что я друг.
– Друг Верити?
Он кивнул, и я закатила глаза. – Как тебя зовут?
– Люк. – Когда я снова посмотрела на него, он вздохнул. – Де Фудре.
– Но она никогда не говорила о тебе. А она рассказала бы мне. Верити рассказывала мне всё.
– Ты так уверена? Уверена на все сто процентов?
Верити обматывает гладкую белокурую прядь волос вокруг указательного пальца и снова разматывает ее, как она делает всегда, когда волнуется. – Мне очень жаль, Мо. На самом деле. – Она через стол хватает мою ладонь.
Я убираю руку назад. – Ты обещала. Мы обещали. – Это не может произойти! Верити иногда бывает ненадежной, но в таком важном деле она бы не подвела.
Она выглядит очень жалкой, с уставшими глазами и дрожащим ртом. Ее мороженое со вкусом мокко и миндаля тает, стекает по стенкам вафельного рожка, оставляя капли повсюду; она даже не замечает этого. – Я знаю.
– Моя мама ни при каких обстоятельствах не отпустит меня одну в Нью Йорк! – В переполненном кафе мой голос звучит очень громко, и люди оборачиваются на нас. Но в этот раз мне все равно.
– Но, возможно, если ты ей все объяснишь, – предлагает она.
– Может, ты объяснишь. Мне. Почему ты это делаешь? Что там с тобой случилось?
– Я… не могу. Но мы будем разговаривать с тобой каждый день, я клянусь. Мы постоянно будем слать друг другу смс. У нас пальцы отвалятся.
Я бросаю свой вафельный рожок с малиновым мороженым в мусорное ведро. Оно больше не кажется вкусным. – Почему, черт возьми, я должна хотеть делать это? – крикнула я ей и вышла на улицу в душную августовскую ночь.
Я оперлась на Люка; вдруг у меня закружилась голова.
– У всех есть секреты, – сказал он. Его выражение лица, такое самодовольное, в то время как я так неуверенно держалась на ногах, злило меня. Я ухватилась за полку, чтобы подстраховать себя, и попыталась изобразить на лице скучающий пренебрежительный взгляд, которым так великолепно владели многие девочки в моей школе.
Он был выше меня, стройный и широкоплечий в этом ворованном медицинском халате. Растрепанные черные волосы, сияющие глаза и рот, который слишком часто лукаво улыбался. Это был абсолютный тип Верити – немного опасный, немного дерзкий, совсем другой, не такой как мальчики из церкви, которых мы знали с пяти лет.
– Вероятно, она не считала тебя достойным упоминания, – солгала я.
– Должно быть, так и есть. – Он ухмыльнулся и затем стал серьезным. – Иди домой, Мышка. – Доверительное прозвище доконало меня. – Не называй меня так!
Он элегантно пожал плечами. – Она говорила, что ты так скажешь. Тебе неприятно придерживаться указаний, ты знаешь это? Я сказал тебе, что ты должна обо всем забыть, но ты просто наглым образом приходишь и создаешь сложности, хотя и так уже всем достаточно.
– Я только хочу ее увидеть. Ты знаешь, где она, не так ли? Пожалуйста. – Если нужно было подлизаться, хорошо, тогда я буду подлизываться. Одна я никак не смогла бы найти Верити, и мне вдруг стало очень важно увидеть самой все то, что не хотел рассказывать мне никто – даже этот тип. – Только на одну минуточку.
Он покачал головой. – Ты не хочешь этого. Чем быстрее ты все забудешь, тем лучше.
Ярость вспыхнула во мне, пробила ужасное холодное чувство, и я закричала:
– Забыть? Ты ненормальный? Послушай, я не знаю, кто ты и почему утверждаешь, что знаешь Верити, но мне, собственно, это и неважно. Все, что мне важно, это моя лучшая подруга. Я никогда ее не забуду. Никогда. Она погибла, пытаясь спасти меня, и будь я проклята, если я выйду отсюда и все забуду. Либо ты поможешь мне ее найти, либо иди к черту! – сказала я, задыхаясь, то всхлипывая, то крича, и никто не повернулся в мою сторону.
Люк, напротив, долго смотрел на меня. То, что он увидел, должно было изменить его мнение, так как, все, что он сказал, было: – Сюда.
