Текст книги "Сильнодействующее средство"
Автор книги: Эрик Сигал
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Сильнодействующее средство
Карен, Франческе и Миранде – моим главным наградам
К чему такая гонка? Спросите у больного раком, которому осталось жить несколько месяцев. Спросите у больного СПИДом, чей организм распадается на глазах… «Гонка» проистекает из нашего человеческого сострадания к своим собратьям, нуждающимся в помощи здесь и сейчас.
Френч Андерсон, первооткрыватель генной терапии
Пролог
Босс умирал.
Он таял на глазах, терял вес и лицом все больше походил на мертвеца. И это постоянное изнеможение – даже самый глубокий и продолжительный сон от него не спасал.
– Знаешь, Шкипер, – доверительным тоном обратился он к своему самому близкому человеку, – этот Бойд Пенроуз – бессовестный обманщик.
– Перестань. Не за красивые же глаза он штатный врач Белого дома.
– Послушай, я умираю. Я знаю это.
– Нет…
– Не «нет», а да! У меня грудная клетка – как тоннель, по которому свищет ледяной ветер. Когда я остаюсь один, я даже слышу, как Ангел Смерти хлопает крылами. Здесь, в спальне.
– Позову-ка я доктора Пенроуза.
– Не нужно. Если уж я из него не могу вытянуть правды, у тебя и подавно не выйдет.
– А мы на него поднажмем вместе. Тогда ему не устоять.
Не прошло и часа, как перед хозяином величественной спальни предстал доктор Пенроуз. Вытянувшись по стойке «смирно», он, однако, вовсе не был похож на адмирала ВМФ, каковым в действительности являлся.
– Вызывали, сэр? – Доктор вложил в этот вопрос весь сарказм, на какой мог осмелиться в разговоре со столь могущественным пациентом.
– Присядь, гнусный шарлатан, – буркнул больной.
Пенроуз повиновался.
– Бойд, давай начистоту. – Голос Шкипера прозвучал решительно и твердо. – Что, положение настолько серьезное, что не хватает смелости признаться?
– Шкипер, мне очень жаль, что тебе придется это выслушать. – Доктор сделал паузу. Чтобы продолжить, ему пришлось призвать всю свою волю. – У него лимфосаркома. Рак крови и лимфы.
В спальне воцарилась напряженная тишина.
– Так… Погоди, Шкипер, не посыпай голову пеплом, – наконец произнес больной, стараясь скрыть под бравадой свой страх. – Я желаю выслушать подробности. – Он повернулся к врачу: – Какие у меня шансы на выздоровление?
– Босс, этого я сказать не могу, – ответил Пенроуз. – Такую статистику вам никто не даст.
Снова воцарилось молчание.
– Сколько мне осталось?
– Пять, может, шесть месяцев.
– Отлично. Если повезет, еще успею получить рождественские подарки. Будь другом, Шкип, налей мне «Блэк Дэниэлс». И себе с Пенроузом тоже.
– Нет, нет, я не могу, – отказался врач.
– Пей, Бойд, будь ты неладен. Покажи, что со мной здесь еще считаются.
Пенроуз подчинился.
Лицо Шкипера стало чернее ночи.
– Что-то я не понимаю вас. Почему вы покоряетесь без борьбы? Должен же быть способ побороть эту гадину.
– Три лаборатории независимо друг от друга занимаются разработкой экспериментальных средств – Гарвард, Стэнфорд и Рокфеллер. Но пока их препараты получат одобрение от ФДА [2]2
FDA – Federal Drugs and Food Adminisration – Управление по контролю за продуктами и лекарствами.
[Закрыть]– еще сто лет пройдет, – заметил Пенроуз.
– Бойд, к черту формальности, – прорычал Босс. – Белый дом сделает для меня исключение.
– Нет, нет. Дело не только в этом. В вашем влиянии я не сомневаюсь, но важно не просто заполучить лекарство. Важно знать, как работает та или иная методика – если она вообще работает. Если даже нам удастся выбрать лучшую, мы все равно не будем уверены в дозировке и длительности курса лечения. Можно с равными шансами ускорить конец.
– Хорошо. Предположим, речь идет о ковровой бомбардировке, если так уместно выразиться. Каким образом ты сделаешь выбор из трех вариантов?
К щекам доктора прилила кровь – быть может, оттого, что он наконец снова ощутил себя в бою.
– Ну, я мог бы призвать на помощь пару лучших специалистов и, сохраняя полную анонимность пациента, попросил бы оценить возможности всех трех методик.
– Неплохая идея. Может, прямо сейчас и начнешь? – Голос Шкипера звучал весьма решительно. – Можешь воспользоваться кабинетом Босса. Телефон там не прослушивается. Главное – добиться определенного ответа.
Когда за доктором закрылась дверь, больной повернулся к Шкиперу и попросил:
– Будь другом, налей мне еще и включи телевизор.
Меньше чем через час вернулся Пенроуз.
– Невероятно, – пробурчал он с обескураженным видом.
– Что тебя так поразило? – поинтересовался Шкипер.
– Все специалисты, кому я звонил, не сговариваясь, сошлись на одной кандидатуре – Максе Рудольфе. Иммунологе из Гарварда, работающем с этими особенными мышами.
Мышами? вскинулся больной. – Какое отношение мыши имеют к моей жизни, хотел бы я знать!
Пенроуз в упор посмотрел на него и сказал:
– Они могут ее спасти.
1
Адам
Макс Рудольф в гордом одиночестве сидел у себя в лаборатории на верхнем этаже медицинского факультета Гарвардского университета. Он смотрел на бархатный небосвод и ждал, когда над рекой Чарльз появятся первые лучи солнца.
Он был предупрежден, что образцы крови и лимфоидной ткани высокопоставленного пациента будут доставлены ровно в шесть утра, и решил прийти пораньше, дабы убедиться, что к моменту прибытия курьера в лаборатории не осталось никого из трудоголиков, привыкших работать до глубокой ночи.
Единственным исключением стал его ученик Адам Куперсмит, которого он сам вызвал к пяти часам.
Внешне они производили впечатление довольно странной парочки: невысокий, лысый шестидесятилетний Макс в толстых очках – и рослый, жилистый Адам, с копной темно-каштановых волос и наивным взглядом, выглядевший явно моложе своих двадцати восьми лет.
– Макс, ты меня вытащил из операционной, так что надеюсь, дело действительно срочное?
– Не сомневайся, – подтвердил наставник.
– Ты так загадочно говорил по телефону… Что, черт возьми, происходит? – стал допытываться Адам.
– Мой мальчик, – с серьезным видом ответил Макс, – впервые за свою научную карьеру нам предстоит выйти за рамки этических норм.
Адам был поражен.
– Я не ослышался? Это говоришь ты, который бросается вдогонку за почтальоном, если тот забыл взять деньги за доплатное письмо?
– На карту поставлена жизнь человека, – угрюмо ответил Макс. – Придется кое на что закрыть глаза.
– Раньше ты себе этого не позволял.
– Верно. Но раньше мне не приходилось лечить президента Соединенных Штатов.
– Что ты имеешь в виду?
– Мне позвонил адмирал Пенроуз из Белого дома и что-то такое бормотал о «высокопоставленном представителе администрации». Просил больше никаких вопросов не задавать.
И Макс пересказал Адаму медицинские показания, переданные ему лечащим врачом президента. И возложенное на них поручение.
– Бог мой, ответственность-то какая!
– Вот именно. Поэтому мне было необходимо с кем-нибудь ее разделить.
– Ждешь, что я скажу спасибо? – улыбнулся Адам.
Разговор прервал шум лифта в дальнем конце коридора. Оба медика молча смотрели, как открывается дверь кабины и оттуда выходит посланник ночи, весь в черной коже. В одной руке курьер держал мотоциклетный шлем, в другой нес коробку размером с сигарную.
– Доктор Рудольф? – вполголоса уточнил он.
– Так точно.
– У вас есть какой-нибудь документ, удостоверяющий личность?
Макс вынул бумажник и показал курьеру водительские права.
Тот быстрым, цепким взглядом изучил фотографию, вручил посылку и моментально растворился в темноте. Ученик и учитель переглянулись.
– Вроде бы Хэллоуин еще не скоро… – проворчал Макс Рудольф. – Что ж, за работу!
Они медленно прошли по коридору, представлявшему собой своего рода полосу препятствий – с контейнерами сухого льда, центрифугами, баллонами с азотом, гелием и кислородом, громоздящимися вдоль стен без всякой системы, подобно гигантским кеглям.
Войдя в лабораторию, до потолка уставленную клетками с мышами, Адам включил свет. Мышки носились по клеткам взад-вперед, пребывая в счастливом неведении относительно своих уникальных особенностей.
Стоило ввести им человеческую кровь или какие-либо другие ткани, и их иммунная система тут же приобретала черты донорской. Это означало, что реакция их организмов на любое последующее воздействие становилась миниатюрной, но точной копией того, что происходило в аналогичной ситуации в организме донора.
– Итак, Адам, вариантов у нас три. Либо мы его вылечим, либо убьем, либо все останется как есть. Ты что предлагаешь?
– Возьмем четыре группы по шесть мышей. Введем им кровь больного и станем лечить каждую группу с разной интенсивностью. Последней группе, разумеется, будем давать имитацию.
– Но сыра их все равно лишать не станем! – добавил Макс.
Адам усмехнулся.
– Ты всегда проявлял заботу об отверженных.
К половине восьмого, когда стали появляться сотрудники лаборатории, большая часть инъекций уже была сделана. Во избежание ненужных толков ученые передали ящик за номером АС/1068/24 лаборантам, которые обычно занимались этой рутинной процедурой.
Как только появилась свободная минута, Адам позвонил в родильное отделение.
– Можете меня поздравить. Три восемьсот, – с гордостью объявил он.
– Везет же людям… – проворчал профессор.
В лифте Макс Рудольф не смог сдержать зевоту.
– Может, по блинчикам? – предложил он.
– Не подкладывай мне свинью, – возмутился Адам. – Я обещал твоей жене, что буду следить за твоим холестерином.
– Но в данный момент мы преступники от науки, – рассмеялся Макс. – Неужели так трудно позволить разволновавшемуся старику успокоить нервы порцией блинчиков со сметаной?
* * *
Медленно и мучительно прошли две недели. Каждый вечер, ровно в половине двенадцатого, коллеги приходили в лабораторию, чтобы выслушать по телефону очередную накачку от доктора Пенроуза, чей все более напряженный голос выдавал растущие страхи Белого дома. Один раз тирада Пенроуза прозвучала настолько угрожающе, что Адам выхватил у наставника трубку и прорычал:
– Черт бы вас побрал, адмирал! Вы должны довести до сознания своего пациента, что сейчас эти мыши работают его дублерами!
– Он это понимает, – раздраженно ответил Пенроуз.
– Тогда, может, ему следует порадоваться, что мы экспериментируем на них, а не бросились лечить сразу его? – Он выдержал эффектную паузу, после чего объявил: – Вчера, например, все мыши из первой группы сдохли.
– Все? – Голос Пенроуза дрогнул.
– Все. Но это все же лучше, чем если бы это случилось с вашим пациентом, вы не находите?
– Да… Пожалуй, – наконец выдавил адмирал. – А что вы мне посоветуете доложить?
– Правду, – ответил Адам. – И не забудьте подчеркнуть, что у него еще два запасных патрона. Спокойной ночи, адмирал. – Он положил трубку и повернулся к своему учителю: – Ну как, Макс?
– Очень впечатляет, доктор Куперсмит. А теперь давай займемся писаниной.
– Могу это взять на себя. Ты лучше иди домой, к жене, она за тебя беспокоится. А я введу печальную статистику в компьютер.
Профессор кивнул.
Я перекладываю на тебя свою долю рутинной работы, но мне не тягаться с твоей неиссякаемой энергией. А кстати, с чего ты взял, что Лиз обо мне тревожится?
– Такая уж у нее доля, – ответил Адам. – Она мне тысячу раз говорила: «Мой муж беспокоится обо всем человечестве, а я беспокоюсь о своем муже».
Макс улыбнулся, поднял воротник пальто и медленно побрел по коридору.
Адам с грустью смотрел вслед удаляющемуся учителю. Такой маленький, такой беззащитный, подумалось ему. Жаль, нельзя поделиться с ним молодостью.
2
Изабель
ДНЕВНИК ИЗАБЕЛЬ
16 ноября
Меня зовут Изабель да Коста. Мне четыре года, я живу в Калифорнии, в городе Клэрмонт-Меза, с родителями и старшим братом Питером. Год назад мама с папой вдруг обнаружили, что я умею читать. Они очень обрадовались и стали водить меня к разным людям, которые давали мне читать всякие вещи.
Теперь я жалею об этом, потому что Питер больше не хочет со мной играть. Может быть, если я спрячу этот дневник и не стану никому показывать, он снова со мной подружится.
Пока что я больше играю сама с собой, сочиняю всякие истории и думаю. Например, мне не дает покоя одна песенка. В ней поется: «Ты, звезда, свети, свети. Как же мне тебя найти? Дай мне, звездочка, ответ: что такое этот свет?» И ответа не дается.
Папа, а он у меня очень умный, объяснил мне, что звезды – это огромные шары раскаленного газа. Они от нас так далеко, что мы их видим как крошечные огоньки. И хотя свет распространяется в пространстве быстрее всего другого, до нас он идет многие годы.
Я хотела узнать об этом побольше. И папа обещал рассказать мне о Солнечной системе – если я выйду из песочницы и вымою ручки перед ужином.
На ужин был шоколадный пудинг – мой любимый.
Ужасно появиться на свет умственно отсталым, но мало кто представляет, что не менее ужасно родиться вундеркиндом. Изабель да Коста знала это по себе.
В роду ее мамы и папы не было гениев, поэтому они представить себе не могли, что когда-то их дочку назовут «Эйнштейном в юбке». Больше того, ее отец, Реймонд, дважды заваливал защиту докторской степени по физике в университете Сан-Диего. Однако на кафедре оценили его неослабный энтузиазм и предложили ему не преподавательскую, а техническую должность. Теперь он назывался «младшим инженером» и должен был готовить аппаратуру к лекциям и лабораторным занятиям.
Не об этом мечтал Рей, но радовался уже тому, что остался при университетской лаборатории, пусть и в скромном качестве. Он был так увлечен своей работой, что очень скоро сделался незаменим. И наградой ему стала Мюриэл Хэверсток.
В один прекрасный день эта пухленькая, жизнерадостная брюнетка, специализировавшаяся по музыке, обратилась к Реймонду за помощью – она страдала от типичной женской робости перед точными науками.
– Пожалуйста, помогите мне, – обратилась она к рыжеволосому коренастому лаборанту. – Мне этот курс нужен для диплома, а если вы мне не поможете, я в жизни не налажу этот осциллограф.
К тому моменту, как Рей научил ее измерять резонанс в колебательном контуре, он уже был по уши влюблен.
Когда прозвенел звонок, возвещавший окончание занятий, Рей призвал на помощь всю свою храбрость и пригласил девушку на чашку кофе.
– С удовольствием, – ответила она. – Только тебе придется подождать, у меня репетиция в оркестре.
Сердце его забилось.
– Отлично.
– Хорошо. Тогда заходи в аудиторию около половины восьмого, – продолжала девушка. – Может, даже услышишь наши пиликанья.
Реймонд пришел пораньше, сел в заднем ряду и стал смотреть, как Эдмундо Циммер дирижирует Концертом реминор Баха для двух скрипок и оркестра. К его удивлению, Мюриэл как раз была в числе двух солистов. Дуэт был исполнен превосходно.
– Вообще-то я сюда приехала изучать английский, – рассказывала она за ужином. – Но когда попала в оркестр, Эдмундо обратил меня в свою веру. Он такой обаятельный – и нисколько не ожесточился после аварии.
– А что с ним случилось? – полюбопытствовал Реймонд. – Я заметил только, что у него руки какие-то деревянные.
– Он талантливый скрипач – был восходящей звездой в Аргентине, когда попал в аварию. Ударился о приборную панель, и в результате – паралич плечевого пояса. Так что теперь самое большее, что он может делать в музыке, это дирижировать таким собранием дилетантов, как наш оркестр. Я восхищаюсь его мужеством.
Они рассказывали друг другу о себе, и Реймонд признался, что на нем стоит клеймо неудачника и что выше его сегодняшнего положения ему вряд ли удастся подняться. Удивительно, но после этого признания он показался Мюриэл только симпатичнее. Чем-то его отношение к своей профессиональной неудаче напоминало ей стойкость духа Эдмундо Циммера.
Они поженились.
И зажили счастливо.
После окончания университета Мюриэл нашла себе место учителя музыки в школе и до последних сроков беременности продолжала играть в оркестре.
10 июля 1967 года Реймонд да Коста стал счастливым папашей: у него родился сын. Головку младенца покрывал рыжий пушок. Рей дал себе слово, что Питер будет иметь все, чего был лишен в детстве он сам. И перерыл библиотеку в поисках книг по развитию ребенка.
Мюриэл радовалась, что муж проявляет такой интерес к воспитанию сына – ровно до тех пор, пока не заметила обратной стороны этого интереса.
– Реймонд, что это значит? – воскликнула она, случайно наткнувшись на тетрадь мужа, содержащую детальный, день за днем, отчет об интеллектуальном развитии ребенка. Точнее сказать, это была регистрация замеченных папочкой «дефектов».
Реймонд не был расположен к объяснениям.
– Мюриэл, я намерен отвезти Питера на консультацию. Мне кажется, он не в полной мере реализует свои возможности.
– Но ему еще только два года! – возразила она. – Ты что, хочешь, чтобы он в таком возрасте интересовался ядерной физикой?
Ответ мужа поверг Мюриэл в замешательство.
– Нет. Но было бы вполне естественным, если бы он мог выполнять простейшие арифметические действия с помощью вот этих разноцветных кубиков. Откровенно говоря, Мюриэл, боюсь, наш сын далеко не гений.
– И что с того? Он милый, славный мальчик. Или ты думаешь, что, если б ты был профессором физики в Принстоне, я любила бы тебя сильней?
Глядя ей прямо в глаза, Реймонд ответил:
– Да.
Мюриэл решила, что, если у них появится второй ребенок, чрезмерное внимание Реймонда к развитию Питера поневоле ослабнет.
Когда она говорила об этом, муж так обрадовался, что в тот же день явился с работы с красиво упакованным термометром для определения момента овуляции. Судя по тому, с каким необычайным жаром он бросился заниматься сексом, в нем с новой силой вспыхнул энтузиазм экспериментатора.
Почти сразу Мюриэл забеременела.
На протяжении всех девяти месяцев Реймонд был заботлив и нежен. Он не уставал оказывать жене знаки внимания. Прочесывал аптеки в поисках новейших витаминов, ходил с ней на все приемы к врачу, помогал делать гимнастику для беременных, утешал, когда она проявляла признаки беспокойства.
В марте 1972 года Мюриэл безо всяких осложнений родила дочь.
Девочка?!
К такому повороту событий Реймонд не был готов. Почему-то ему казалось, что у него будут рождаться одни сыновья. Не слишком научный подход для человека, близкого к науке.
Зато Мюриэл была на седьмом небе от счастья. Она не сомневалась, что Рей быстро поддастся очарованию их малышки и не станет тешить себя абсурдными надеждами отослать ее в Йельский университет еще в памперсах.
Поначалу интуиция ее как будто не обманула. Реймонд был заботлив и нежен с их ясноглазой дочуркой. Имя девочке дали в честь его матери – Изабель. Мюриэл с удовольствием подолгу читала дочери книжки, а та, словно зачарованная, слушала и, казалось, чувствовала себя в своей стихии.
В первое время Реймонд как будто не замечал того, что, играя со своими сверстниками, чья речь еще сводилась к нечленораздельным звукам, его дочь говорила развернутыми фразами.
Но самое поразительное было впереди.
Убирая остатки с праздничного стола по случаю третьего дня рождения Изабель, оттирая пятна мороженого с ковра и липкие отпечатки детских пальчиков со стены. Мюриэл вдруг услышала звонкий, как колокольчик, голосок.
– «Бабар пробует читать, но не может сосредоточиться, мыслями он сейчас не здесь. Он пытается что-то писать, но снова отвлекается. Он думает о жене и ребенке, который должен появиться на свет. Будет ли он красив и силен? До чего же трудно ждать, пока исполнится твое заветное желание!»
Эту сказку Мюриэл дочери еще не читала. Судя по всему, девочка развернула подарок и решила прочесть книжку самостоятельно.
В первый момент Мюриэл опешила. Она не знала, что предпринять. Ей не хотелось привлекать внимание мужа к столь неординарному событию, но надо было убедиться, что это не игра ее воображения.
Она тихонько вышла из столовой и позвала Реймонда. И вот они оба, остолбенев, стояли в дверях и смотрели, как их хорошенькая дочурка, знакомая с буквами только по «Улице Сезам», без запинки читает текст из новой книжки.
– Как она умудрилась научиться этому незаметно от нас? – удивилась Мюриэл. На этот раз она вполне разделяла ликование мужа.
Реймонд не ответил. Он еще не осознал до конца, что у него такая умная дочь, но уже твердо решил положить все силы на то, чтобы до конца выявить ее возможности.
3
Сэнди
«Тайм»
ЧЕЛОВЕК, ОТКРЫВШИЙ БЕССМЕРТИЕ
Крупнейший прорыв за десятилетие борьбы против рака
Признанный лидер в новой области знаний – генной инженерии, профессор Сэнди Рейвен уже вошел в историю, получив от федеральных властей беспрецедентное разрешение на проведение клинических испытаний, направленных на борьбу с процессом старения организма. Профессору Рейвену едва за сорок, у него впереди годы плодотворной работы, но он уже успел проложить дорогу не только к увеличению продолжительности человеческой жизни, но и к потенциальной победе над смертельными недугами и регенерации тканей организма в случае таких коварных болезней, как мышечная дистрофия и, что еще более актуально, болезнь Альцгеймера.
На счету Рейвена многочисленные научные награды. Он считается реальным претендентом на Нобелевскую премию – если только стокгольмский комитет не сочтет, что ему достаточно тех миллиардов, которые у него уже есть.
Во многих отношениях он напоминает Билла Гейтса – еще одного уникального олигарха-гения, который, будучи отчислен из университета, основал гигант компьютерной индустрии – корпорацию «Майкрософт», а сейчас является одним из богатейших людей планеты.
В жизни Рейвен необычайно эксцентричен. При том, что Калифорнийский технологический институт, где он является профессором микробиологии и директором Центра геронтологии, выделяет ему для исследований шестнадцать тысяч квадратных футов лабораторных площадей на двух этажах корпуса в институтском комплексе, он предпочитает трудиться в здании, построенном им на территории своего поместья недалеко от Санта-Барбары.
Рейвен истово блюдет неприкосновенность своей частной жизни. Территорию его имения, обнесенную высокой оградой, круглосуточно патрулируют охранники. Отчасти такие меры безопасности можно объяснить огромной коммерческой ценностью его исследований, но близкие к ученому источники уверяют, что у Рейвена имеются на то мотивы личного свойства.
Тем не менее в те редкие моменты, когда он все же появляется на людях, Рейвен не производит впечатления нелюдимого затворника. С подкупающей скромностью он рассказывает: «Моя карьера, подобно распространенной теории происхождения Вселенной, началась с Большого взрыва». В одиннадцать лет он предпринял попытку получить водород и кислород методом электролиза воды. «К сожалению, – с застенчивой улыбкой вспоминает Рейвен, – я промахнулся на какую-то молекулу и чуть не поднял на воздух родительскую кухню».
Психологи заметили, что многие самые творческие умы имели детство, лишенное любви, – классическим примером этого служит сэр Исаак Ньютон, брошенный родителями. Рейвен, похоже, также вписывается в эту теорию. Он вспоминает, что всегда позволял себе только одну передышку от занятий наукой – это «сны наяву».
Он был единственным сыном Полин и Сидни Рейвен, которые развелись, когда мальчик учился в специальной школе с научным уклоном. Вскоре после того его мать вышла замуж за богатого ювелира и отказалась от прав на сына.
Сэнди мог бы переехать к отцу, который к тому времени перебрался в Лос-Анджелес, но он был полон решимости закончить учебу. И последующие годы прошли для него в постоянных перемещениях между неприветливыми родственниками.
Выпускная работа юного Сэнди, посвященная переносу генов у мухи-дрозофилы, позволила ему получить именную стипендию для продолжения образования в Массачусетском технологическом институте. Когда он подошел к аспирантуре, наука уже стояла на пороге экспериментов над людьми.
Проведя десять с лишним лет в Массачусетском технологическом, Рейвен имел возможность наблюдать за научными изысканиями профессора Грегори Моргенштерна, обладателя Нобелевской премии 1983 года за исследования в области рака печени, под чьим непосредственным руководством он трудился.
Как раз в этот период Рейвен женился на дочери Моргенштерна, Джуди. У супругов родилась дочь, но брак распался. Свою личную жизнь Рейвен отказывается комментировать наотрез.
В тридцать два года Рейвена пригласили на профессорскую должность в Калифорнийский технологический институт в Пасадене, где он начал подбирать команду для новой области исследований – борьбы со старением. В отличие от конкретных заболеваний, которые можно точно увязать с той или иной хромосомой, процесс старения приходится обуздывать не менее чем со ста различных позиций в человеческом геноме – так именуется совокупность всех генов организма.
Свой первый решающий прорыв Рейвен совершил, когда выявил группу генов, вызывающих вырождение клеток кожи. Проведя серию экспериментов, он сумел обратить этот процесс вспять, по крайней мере на время. Но окончательно нашел себя, когда «обессмертил» некоторые генетические составляющие, связанные с омоложением кожи.
Это открытие Фонтана молодости – журналистское клише, слыша которое ученый каждый раз морщится, – превратило Сэнди Рейвена в некоего фольклорного героя. Пресса разрекламировала его как человека, сделавшего реальностью голливудскую мечту о вечной молодости.
О своем открытии Рейвен поведал миру в сугубо научной публикации в академическом журнале «Экспериментальная геронтология», что не помешало журналистам сразу же «перевести» ее на обыденный язык, – и информационные агентства разнесли по миру весть об «эликсире молодости».
Резонанс получился неслыханный. Университетский коммутатор раскалился от звонков. Письма в лабораторию Рейвена стали приходить буквально мешками. Как ни странно, это испытание подкосило ученого.
«Вместо того чтобы возгордиться, я почувствовал себя виноватым в том, что сделал еще так мало. Ведь это оказались не только женщины, мечтающие забыть о морщинах. Большинство писем приходило от людей, решивших, что я научился излечивать любую патологию тканей. Они умоляли спасти их близких, и в результате у меня возникло ужасное чувство досады и – не поверите – провала».
И все же, несмотря ни на что, Рейвен проложил дорогу к разработке генетического метода лечения многих смертельных заболеваний.
Рейвен по-прежнему не воспринимает себя как героя, сохраняя донкихотскую решимость оставаться в тени. Со свойственной ему самоиронией он насмешливо отзывается о своем новом статусе знаменитости: «Давайте смотреть правде в глаза: у меня ровно столько же обаяния, сколько у непропеченного бублика. Если я достоин красоваться на обложке „Тайм“, то надо признать, что миром начинают заправлять болваны».
Другие известные ученые, коллеги Рейвена по научным изысканиям, высказываются более уважительно.
«Открытие Сэнди следует признать самым важным прорывом в науке последнего десятилетия в борьбе со злокачественными опухолями, – говорит его большой почитатель и бывший тесть, профессор Массачусетского технологического института Грегори Моргенштерн. – На фоне его работ меркнут все мои научные достижения. Он в полной мере заслуживает всех мыслимых почестей и славы – а также денег, которые, я уверен, он в конце концов получит».
– Господи, пап, ты видел конец этой статьи?! – бушевал Сэнди.
– Видел, мой мальчик, – смущенно проворчал старик. – Но согласись, нет ничего удивительного в том, что они порылись в твоем прошлом и вытащили все, что могли, причем из всех, кто тебя когда-либо знал. В конце концов, Моргенштерн лауреат Нобелевской! Откуда им знать его подноготную? Вообще-то, тысам должен был им рассказать.
– И что? Это помогло бы? А кроме того, мне иногда кажется, что было бы лучше, если бы они кое до чего докопались без посторонней помощи. Но, наверное, даже пресса не всесильна.
– Послушай, все могло быть намного хуже.
– Да? Это как же?
– Взгляни на вещи с другой стороны, мой мальчик. Радуйся, что они не упомянули о Рошель.
– Да уж, – согласился Сэнди. – За это действительно надо благодарить господа.
