Текст книги "Сильнодействующее средство"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Привет, – ответила она. – Вот и среда. Наконец-то!

– Да. Я тут подумал… Что, если я попрошу Миссис Мэллори остаться, а сам нанесу тебе персональный визит? Что скажешь?

– Неужели нужно еще спрашивать? – ответила Аня.

21
Сэнди

В первые три года учебы в Массачусетском технологическом личная жизнь Сэнди Рейвена не то чтобы была скудна – она попросту отсутствовала. В летние каникулы он наверстывал упущенное, предаваясь плотским удовольствиям в Калифорнии. Но к выпускному курсу твердо решил, что с таким режимом – монашеским затворничеством зимой и распутством летом – пора кончать.

Что мешало Сэнди вести полноценную личную жизнь в Кембридже? Ответ был мучительно прост. Здесь ни на кого не производил впечатления тот факт, что его отец – крупный продюсер в Голливуде. Сам же он не отличался ни высоким ростом, ни смуглой кожей, ни мужественными чертами лица. Но то, что в его силах, Сэнди решил изменить.

Для работы над фигурой он купил набор гирь, хотя, к своему стыду, чтобы перетащить их в свою комнату из вестибюля, где их сгрузила служба доставки, пришлось звать на помощь двух товарищей. Со всей скрупулезностью исследователя Сэнди изучил брошюру с рекомендуемым комплексом упражнений и приступил к планомерным тренировкам, сочетая их для большей эффективности с потреблением протеина в порошке – это должно было ускорить рост мышечной массы.

Странная это была братия – студенты-технари. Привычные к самой жесткой конкуренции – и одновременно исключительно терпимые к странностям друг друга. Барри Уинник не просто благодушно терпел непонятное рычание и кряхтение, которое теперь доносилось из комнаты Сэнди ни свет ни заря, но и согласился его страховать, когда Сэнди качал пресс, лежа на гимнастической скамье.

– Обещаю тебе, Рейвеи, – заявил Барри, наблюдая за стараниями соседа, – если тебе это поможет, я тоже попробую. Мне тоже с девчонками не больно везет. Что у тебя мышцы растут, я вижу. Но как ты собираешься достичь своей «триединой задачи», я себе не представляю. Особенно в части роста. Или собираешься растягиваться, часами вися в дверном проеме?

– Уинник, – возмутился Сэнди, – ты меня что, совсем за идиота держишь? Черт с тобой, хотя мой план и секретный, тебе, как другу, его открою. Загар и мужественную физиономию я рассчитываю обрести с помощью специальной лампы – я ее скоро куплю. Благодаря силовой гимнастике – раздамся в плечах. Но главное будет зависеть от того, услышит ли мой призыв доктор Ли.

– Ты говоришь о профессоре Чо Хао Ли из Сан-Франциско?

– Вот-вот. О том самом, кто применяет рекомбинантную ДНК для синтеза гормона роста.

– Ага, я слышал – его еще называют соматотрофин. Применяется для лечения детей-карликов. А какой помощи ты ждешь от Ли?

Сэнди сел и отер с лица пот.

– Я ему написал, попросил сжалиться и из чистого сострадания сделать мне инъекцию.

– Из какого такого «сострадания»? У тебя средний рост, сто семьдесят пять. Так ведь?

– Да, – согласился Сэнди, – если выпрямиться. Но этого чудовищно мало. Я попросил профессора увеличить мой рост хотя бы до ста восьмидесяти пяти.

– Да ты что? Такое количество гормона тебя в гроб вгонит! И зачем тебе приспичило стать такой верстой?

Сэнди посмотрел на Барри и покачал головой, словно говоря: «Тупица! Неужто не понятно?» Слова ему не понадобились. Он просто показал на развешанные по стенам фотографии Рошель – в таком количестве, что они вполне могли заменить собой обои.

– Ты что, никак не успокоишься? Я думал, ты давно ее из головы выкинул.

– Я не хочу выкидывать ее из головы, – ответил Сэнди. – Я хочу ее добиться. А в прессе пишут, что она предпочитает лосей в голливудском стиле.

Барри задумчиво посмотрел на однокашника и буркнул:

– Черт бы тебя побрал, Рейвен. Я-то тебя за нормального держал. Ну, по сравнению с другими здешними чудиками. Но теперь вижу, ты от них мало отличаешься.

– Я это запомню, – огрызнулся Сэнди. – На свадьбу приглашения не жди.

– И не рассчитываю, – возмутился Барри. – Я ростом не вышел.

С нетерпением Сэнди ожидал ответа доктора Ли. Когда по истечении двух недель письмо так и не пришло, он набрался храбрости и позвонил в Сан-Франциско. И, как ни странно, попал на самого профессора.

– Да, я получил ваше письмо, – ласково произнес тот. – Но вы поймите, я не в состоянии отвечать на все просьбы, которые ко мне приходят мешками. Даже в очень серьезных случаях не всегда есть возможность помочь. А кроме того, насколько мы теперь понимаем, наш препарат по-настоящему эффективен только в случае применения до полового созревания. Полагаю, если вы учитесь в институте…

– Да, доктор, я вас понял. Спасибо, что уделили мне время.

Вечером он поделился с Барри своей плохой новостью.

– По крайней мере, ты получил ответ, – утешал сосед. – И теперь можешь заняться более важными вещами.

– Да, – вздохнул Сэнди. – Например, пойти в генную инженерию и изобрести суперэффективный препарат для увеличения роста.

Увы, на этот раз Сэнди не удалось превратиться в богатыря, чтобы соответствовать вкусам Рошель. Через неделю, стоя в кассу в супермаркете, он листал какую-то бульварную газетенку и наткнулся на объявление о предстоящей свадьбе Рошель с Лексом Фредериксом, ее однокашником по актерской студии «Фокс», который активно снимался и был кумиром старшеклассниц.

Как и следовало ожидать, свадьбу справляли на открытом воздухе, в Малибу. В присутствии самых богатых и знаменитых молодые обменялись клятвами верности, поцеловали друг друга, после чего побежали купаться.

Хорошо, что Сэнди узнал эту новость одновременно с известием о его приеме в аспирантуру. В противном случае он вполне мог бы впасть в такую депрессию, которая закончилась бы «купанием» в реке Чарльз.

Благодаря неоднократным поездкам в Голливуд Сэнди знал, что избранник Рошель – не просто непроходимый тупица, но еще и обладатель несносного характера, с полным отсутствием какого бы то ни было уважения к слабому полу.

В выходные, как всегда, позвонил Рейвен-старший и приложил титанические усилия к тому, чтобы приободрить сына.

– Послушай, сынок, – сказал отец, – я знаю, она тебе очень дорога. Но поверь мне, жениться на актрисе – все равно что выброситься из самолета без парашюта. В первые минуты ты испытываешь восторг, но не успеешь и глазом моргнуть, как смачно шлепаешься оземь.

– Я понимаю, это звучит очень глупо, – впервые разоткровенничался Сэнди. – К тому же она с самого детства вытирает об меня ноги. Но я ее все равно люблю. Как тебе объяснить? Это какая-то болезнь, понимаешь?

– Сынок, наберись терпения, – успокаивал отец. – Клянусь тебе: твой час придет. Звезда – это как Римская империя. Власть, слава… Но рано или поздно начинается ее закат. Я все понимаю: грудь, попка, популярность… Только, знаешь ли, барышни, от которых у тебя когда-то захватывало дух, кончают тем, что приходят к пластическим хирургам, а результат так себе.

Если в личной жизни Сэнди нечем было похвастаться, то в выборе специальности он не промахнулся. Бесспорно, самым выдающимся прорывом в науке о человеке конца двадцатого века стало открытие и классификация человеческих генов. Как сказал открывший структуру ДНК Джеймс Уотсон, «если вы молоды и честолюбивы, вам не остается ничего другого, как стать микробиологом».

Уже были изобретены генетические тесты, позволяющие убедиться в отсутствии патологий у ребенка, когда он еще находится в материнском чреве. В далеком, но обозримом будущем уже виделось открытие хромосом, ответственных за те или иные заболевания – различные формы рака, опухоли мозга, даже болезнь Альцгеймера.

Выделение конкретного гена и изучение его дефектов со временем позволит придумать некую более совершенную мышеловку – создать новый, усовершенствованный ген, который, как автоматический межпланетный корабль, сумеет самостоятельно произвести в организме «ремонт».

Куда могут завести подобные исследования, оставалось предметом самых жарких дебатов. Многие продолжали считать генную инженерию научной фантастикой. В то же время в лабораториях всего мира исследователи увлеченно претворяли фантастику в реальность.

И как всегда, Голливуд делал деньги на новейших направлениях науки и одновременно вводил их в повседневный оборот. Неимоверная популярность ожидала картину «Человек ценой шесть миллионов долларов», при этом мало кто отдавал себе отчет, что отображенное на экране создание человеческого тела из отдельных частей «под заказ» куда ближе к действительности, чем могли себе представить создатели фильма. Во всяком случае на уровне лабораторных исследований.

Героем пьесы, разыгрывавшейся в реальной жизни, и решил стать Сэнди Рейвен.

День вручения дипломов в Массачусетском технологическом явился для Сидни Рейвена праздничным вдвойне. Во-первых, его сын получал степень бакалавра и похвальный лист, во-вторых, его последнее творение – «Годзилла против Давида и Голиафа» – уже полтора месяца как входило в мировую двадцатку.

Отец предложил Сэнди отметить получение диплома в любом ресторане, какой ему понравится. Сын без колебания выбрал бруклинское заведение «Джек энд Мариан», знаменитое своими гигантскими сандвичами для настоящих Гаргантюа.

Разговор очень быстро перешел на Рошель.

– Она будет звездой первой величины, да, пап?

Сидни уклончиво промычал, показывая на набитый рот.

Сэнди ждал.

– Послушай, сынок, не будем портить такой день…

– Что ты хочешь этим сказать? С Рошель что-то не так?

– Да нет, с ней все в порядке. – Помолчав, отец добавил: – Просто карьеру ее можно считать конченой. Студия не продлила с ней контракт.

– Почему? Не понимаю, – расстроился Сэнди. – Ей же все карты в руки…

– Не спорю, – согласился Рейвен-старший. – Ей только одного недостает. Таланта.

– И ты ничем не можешь ей помочь?

– Послушай, я уже много раз ради нее лез на рожон. Ты должен одно понять: Голливуд – не богадельня. Но если тебе от этого станет легче, я готов попробовать найти ей какую-нибудь работу на студии.

– Спасибо, пап. Спасибо, – прошептал Сэнди.

– Не за что, – пробурчал Сидни и осторожно заметил: – Сэнди, далась тебе эта Рошель, а? Ты же бывал в Голливуде, сам видел, как там такие красавицы гамбургеры развозят. Я еще мог это понять, когда ты был сопливым мальчишкой, но теперь-то ты уже взрослый парень и по-своему симпатичный. Да с тобой любая охотно пойдет! Что ты к этой Рошель привязался?

Сэнди помотал головой:

– Сам не знаю, пап.

Отец немного помолчал, после чего деликатно спросил:

– Может, все дело в том, что она тобой всю жизнь пренебрегала?

– Да, наверное, ты прав.

Прошла неделя. Сидни Рейвен снова позвонил сыну.

– Докладываю, сынок, – сообщил он. – Я сдвинул небо и землю, употребил все свое влияние, всех поставил на уши, раздал кучу обещаний, которых не следовало бы давать – и в результате предмет твоих вожделений остается в кино. С понедельника она будет работать редактором в сценарном отделе.

– О, – только и смог вымолвить Сэнди. – Пап, ты чудо! И как к этому отнеслась Рошель?

– Ну, как тебе сказать. Как к чему-то само собой разумеющемуся. Надо сказать, нахальства этой девице не занимать. Мы с ней еще выходили с собеседования, а она уже заявила, что через год будет руководить всем отделом.

– Ого! – восхитился Сэнди. – Здорово. А обо мне она ничего не говорила?

– Говорила, конечно, – солгал Рейвен-старший. – Передала тебе… пламенный привет.

22
Адам

Аня не очень четко объяснила, как к ней доехать, и Адаму пришлось немного поплутать. Ее дом находился за Уотертаун-сквер. Когда в конце концов Адам отыскал нужный адрес, то впервые согласился с оценкой профессора Авилова: это действительно была «дыра», если считать критерием облупившуюся краску на дощатом крыльце.

Ему вдруг пришло в голову, что коварный русский давно задумал оставить жену и намеренно не добивался переезда в более пристойное жилище, чтобы не жалко было оставить его Ане.

Дмитрий весьма ловко обзавелся новым жильем, причем задолго до ухода от жены. И теперь благополучно здравствовал в комфортабельной квартире в парке Ривер-Чарльз вдвоем с матерью своего будущего ребенка.

Адам поднялся на крыльцо и позвонил. Аня нажала кнопку домофона, и он очутился в холодном и тесном парадном.

Когда Аня открыла дверь, Адам опешил – она была в куртке.

– Ты куда-то собралась? Ведь поздно уже!

– Вовсе нет, – ответила она. – Я весь вечер дома. Сам сейчас почувствуешь, тут холоднее, чем на улице. Так что пальто лучше не снимай.

Квартира оказалась более чем скромной. Единственным источником тепла служил электрический рефлектор. И сама Аня. Роль мебели выполняло какое-то старье. Единственным новым предметом интерьера оказалась книжная полка из металла – подозрительно пустая.

– Что, все книги принадлежали ему? – удивился Адам.

– Да, – привычным тоном вздохнула она. – Мы же ехали в Лондон на конгресс генетиков. Дмитрий решил, что, если взять с собой слишком много книг по гинекологии, власти могут что-то заподозрить и не выпустить нас.

Адам опустился в кресло под аккомпанемент скрипа старых пружин. При этом звуке, напоминающем расстроенное банджо, оба рассмеялись.

– Ну что ж, – заметил Адам, – должен признать, твое жилище имеет даже более жалкий вид, чем ты описывала. Тебя это не вгоняет в депрессию?

– Ну, оно не намного хуже, чем советские общежития студентов-медиков. Но чему я обязана столь неожиданным визитом?

– Просто захотелось посмотреть тебе в глаза. Только так я могу определить, действительно ли ты счастлива.

– Я правда очень счастлива, – улыбнулась Аня. И без слов было ясно, что главная причина ее радости заключена в Адаме.

Они немного поболтали о работе. Потом Адам решил воспользоваться случаем и побольше узнать о своей русской подружке.

– Понимаю, вопрос глупый, – начал он, – но как такую симпатичную девушку угораздило связаться со столь гнусным типом вроде Авилова?

– Хочешь знать все кровавые подробности?

– Обожаю кровавые подробности. Чем кровавее, тем лучше.

– Тогда нам лучше открыть бутылочку винца. А то и две. История долгая.

Адам наполнил бокалы, а Аня начала рассказывать:

– Все началось в Сибири…

– Ты с ним там познакомилась?

– Вижу, ты хочешь узнать все до последней мелочи, – весело ответила Аня. – Что ж, тогда начну с начала. В Сибири я родилась. Мой отец был врачом, удостоившимся сомнительной чести быть в последнем эшелоне своих коллег, милостью товарища Сталина отправленных в край тайги и лагерей.

– А за что?

– Его вина состояла в том, что он был еврей. Сталин до конца дней не избавился от навязчивой идеи, что клика врачей-евреев задумала его отравить. Вот он их и сажал всех без разбору.

Моему отцу еще повезло, он был фронтовик, с боевыми наградами, иначе ссылкой ему бы не обойтись. Нас отправили в один из самых знаменитых сталинских лагерей. Назывался «Вторая Речка». Слышал что-нибудь?

– Если честно, то нет. Звучит как название какого-нибудь фильма.

– На самом деле это было типично русское изобретение. Наполовину тюрьма, наполовину научное учреждение, гибрид Алькатраца и Принстона. На русском жаргоне ее обитатели именовались зэками. Это были главным образом ученые и инженеры, которых опасно было держать на свободе, а убить – жалко, уж больно ценные специалисты. Особенно те, кто мог вести военные проекты. В одних корпусах там были камеры, а в соседних – самые современные лаборатории, какие можно себе вообразить.

Одно время нашим соседом был Сергей Королев, который потом, словно по мановению волшебной палочки, превратился из заключенного в генерального конструктора советских космических аппаратов.

Моему отцу выпало служить тюремным доктором, и у нас даже была своя маленькая квартирка.

– С кем же ты играла в детстве?

– Поначалу – сама с собой. Но когда начала говорить, ходила в лабораторию, где зэки сделали из меня своего рода «дочь полка».

После реабилитации одного из таких «приемных родителей» он добился для меня разрешения ходить в школу за пределами лагеря. В конце концов, бежать в Сибири мне было некуда. А кроме того, начальную школу номер шесть лишь с натяжкой можно назвать свободным заведением. Для меня это была просто разновидность тюрьмы.

Поскольку фамилия у нас была еврейская – Литман, – то все мои одноклассники, в большинстве – дети приморских судостроителей, знали, что я «жидовка».

Сейчас это кажется смешным, но я тогда толком не понимала, что значит быть евреем. Я спрашивала у папы, а он отвечал: «Это значит синяки в школе, издевательства в армии и бесплатный билет в Сибирь».

– И ты это все на себе испытала? – сочувственно произнес Адам, удивляясь, как ей удается смотреть на такую мрачную историю сквозь призму доброго юмора.

– Нет, – ответила Аня, помрачнев. – Для меня это вылилось в нескончаемую игру в «квоты». Например, я точно знала, что экзамены в класс с углубленным изучением естественных наук сдала очень хорошо, но не оказалась в списке «кандидатов на зачисление». Потом отец получил письмо от директора школы, который сообщал радостную новость: родителей одной из школьниц-евреек возвращают из ссылки. И для моей скромной персоны освободилось место в спецклассе.

– И ты не ожесточилась? – спросил Адам.

– Наоборот, я была счастлива. Главное, ведь приняли. А дальше появились и плюсы. Я наконец нашла, в чем моя сила, – в мозгах.

Она улыбнулась.

– Особое «расположение», которым я пользовалась, побуждало меня работать не покладая рук, и самым счастливым для меня стал момент вручения аттестатов. Никто из моих одноклассников меня не поздравлял, но я радовалась, слыша, как они скрежещут зубами.

– Стало быть, ты все-таки одолела систему квот, – подытожил Адам и победным жестом поднял бокал.

– Вдохновленная моими лагерными наставниками, я стала рваться в большую науку. Конечно, для меня это во многом была игра, и я поставила себе цель пробиться в университет, причем не в Дальневосточный, а на самую вершину – в МГУ.

– Браво! – похвалил Адам.

– Ты чему так радуешься? – улыбнулась Аня. – Мне нисколько не помогли мои высшие баллы. Меня и в провинциальный-то вуз взяли скрепя сердце, – да еще и не в тот, куда я хотела. Мне предложили не наукой заниматься, а идти в медицинский.

– А что в этом плохого?

Она улыбнулась.

– Друг мой, в Советском Союзе специальность врача настолько не престижна, что большинство практикующих медиков – женщины. Мало кто из мужчин могут содержать семью на зарплату участкового врача – она меньше, чем у рабочего на заводе. Но я в любом случае была рада учиться и прошла все ужасы биохимии и прочих садистских предметов.

Но стоило мне начать работу, как все моментально переменилось. Мне жутко нравилось работать с людьми, даже если это сводилось к измерению пульса или давления. Процесс лечения оказался таким… захватывающим.

Слушая Аню, Адам все больше проникался восхищением. С самой первой встречи он не переставал удивляться, сколько в ней доброты и света.

По сути дела, он еще не встречал женщину, которая бы в такой степени отвечала его представлению об идеальной матери. Хотя этого он ей никогда не скажет.

– Естественно, – продолжала Аня, – меня страшно раздражало приемное отделение. Ты же знаешь, Владивосток – это самый Дальний Восток России, портовый город с массой пьянствующих моряков – откуда бесконечные жуткие происшествия. Самое ужасное было то, что некоторых героев приходилось зашивать регулярно, каждую субботу. Но в этом тоже были свои прелести.

– Аня, тебя послушать, так во всем есть положительные стороны, – восхищенно заметил Адам.

Она кивнула.

– Конечно. Пока одни накладывали швы, я принимала роды. Тогда-то я и стала подумывать о гинекологии как о специальности. И снова подала заявление в Москву.

– Ты в самом деле любишь, когда тебя пинают, да? – беззлобно прокомментировал Адам.

– Это точно. Но в тот раз я действительно удивилась. Меня взяли. И не куда-нибудь, а в университетскую больницу. Ты разве не знаешь, что если не сдаваться, то рано или поздно добьешься своего?

Адам задумался. Она, наверное, продолжает лелеять надежду завести ребенка, подумал он.

– Представляешь, – рассказывала дальше Аня, – накануне моего отъезда начальник «Второй Речки» разрешил мне устроить отвальную в актовом зале! Никогда в жизни я столько не плакала и не смеялась.

– А почему и то и другое сразу?

– Да мы все русские такие. Я была счастлива, что уеду наконец из этого кошмара. Одновременно было жаль расставаться с родителями. А еще меня страшно веселили физиономии моих учителей, когда они знакомились с именитыми заключенными – в десятки раз более квалифицированными, чем они сами.

Она вдруг заговорила тише.

– Папе разрешили проводить меня в аэропорт, – сказала она, глотая слезы. – Он тоже радовался и грустил. Никогда не забуду его прощальных слов. Он обнял меня и шепотом произнес: «Аннушка, делай что хочешь – только никогда сюда не возвращайся».

Теперь она, уже не скрываясь, вытирала слезы, бегущие по щекам. И не потому, что была русская душой, смех и горе пополам. Она плакала от гнетущих воспоминаний. Адаму захотелось обнять ее и утешить.

В конце концов он так и поступил.

Губы у Ани оказались такими теплыми, а руки – нежными. Она могла так много отдать – ничего не оставляя себе. Такой страсти Адам еще никогда не испытывал. Это было все равно: что в первый раз в жизни увидеть радугу. О существовании этих цветов он знал, но самому их видеть еще не доводилось.

До сих пор Аня для него оставалась воплощением абстрактной красоты. Теперь она стала реальной, и он впервые почувствовал, как расширяется и его собственный эмоциональный диапазон. Со стороны могло казаться, что она нуждается в нем. Но теперь он понял, что и сам нуждается в ней. Не просто нуждается – не может без нее жить. И это понимание было и радостным, и пугающим одновременно.