Текст книги "Мистер Бикулла"

Автор книги: Эрик Линклэйтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Глава XI

Через десять минут приехал Ронни и обнаружил, что входная дверь открыта. Мокрые шляпу и плащ он повесил на вешалку в прихожей. Возле гостиной он столкнулся с Клэр, выходившей из спальни. Она уже переоделась и была в своем старом домашнем халате. Клэр смыла макияж и будто нарочно, чтобы не выглядеть привлекательной, наложила на лицо жирный крем, отчего ее лоб и щеки неприятно лоснились.

– Ты закрыл за собой дверь? – спросила она.

– Да, конечно.

– Что случилось? – осведомилась Клэр, пристально глядя на него. – Выглядишь ты ужасно.

– Это был самый худший день в моей жизни. Я побывал в аду.

– Так, садись. Чай будешь пить?

– Нет, не буду. Хотелось бы знать, где ты была весь вечер. Я звонил тебе три или четыре раза. Последний раз – из телефонной будки. Я вышел прогуляться. Мне было так плохо, что я ушел из дома.

– Что случилось, Ронни?

– Я не уверен, случилось ли вообще что-нибудь, и это самое ужасное. Где ты была?

– Вышла пообедать, это не имеет к тебе никакого отношения.

– Ладно. У меня нет сил с тобой ругаться.

Ронни сделал нетвердый шаг к столу и плюхнулся на стул. Он откинулся на спинку, и лампа высветила морщинки на его безжизненно-бледном лице. Клэр смотрела на него враждебно и тревожно. Наконец он печально заговорил.

– Я в жизни никогда не питал иллюзий, – начал он, – и представления не имею, зачем мы живем на этом свете. Жизнь бестолковая, грязная и в общем бессмысленная штука, и мы в ней – какие-то мухи или жуки, кружащие над зловонным озером. Но все не совсем так, хотя так думать понятнее и проще. Жизнь гораздо сложнее, потому что иногда в ней встречаются люди, которые вроде бы знают, для чего вся эта возня, и считают такое положение вещей разумным. Как мой отец, например. Эти люди, по-моему, из прошлого, из вымирающего поколения. Я вовсе не считаю, что они правы. Я никогда не возлагал на них особых надежд. Но они существуют, и невозможно от них отмахнуться. В некотором смысле они внушают доверие, хотя мы не верим в то, что они нам говорят. Но когда выясняется, что они врут и лицемерят и, как все остальные, способны на мерзкий поступок, мы испытываем чудовищное потрясение. Ты понимаешь, о чем я?

– Нет, – сказала Клэр.

– Если не захочешь понять меня, то и не поймешь. Значит, я напрасно пришел сюда. Но мне больше некуда было податься.

– Тебе надо выпить, – заметила Клэр. – Я купила утром бутылку джина.

Она вышла и вернулась через минуту с подносом, на котором позвякивали два бокала.

– Есть бутылка джина, полбутылки плохого вермута, якобы французского, и вода, – сообщила она, – больше ничего нет.

Ронни встал, наполнил стакан джином на три пальца, добавил немного воды и выпил залпом.

– Если тебе очень плохо, я тоже выпью, – сказала Клэр.

– Ты знаешь моего отца, – проговорил Ронни. – Как ты считаешь, он способен на… ну, в общем, на преступление?

– Я считаю, что нет ничего невозможного, но его трудно заподозрить в чем-то предосудительном. Нет, ей-богу, вряд ли.

– Нет ничего невозможного, – повторил Ронни. – Именно это выбивает почву из-под ног.

– Ты что-то узнал о нем?

– Я не уверен, – ответил Ронни, наливая себе еще джина с водой.

– Налей и мне тоже.

– Не пей слишком много. Я хочу, чтобы ты слушала. Помнишь, я говорил о Фанни Брюс?

– О Господи, конечно, помню. Я вспоминала ее сегодня в тумане. Хорошо, продолжай.

– В тот роковой вечер, прежде чем расстаться с ней, я дал ей пять фунтов. Да, пятифунтовые купюры под ногами не валяются, по крайней мере у меня, и я обратил внимание на номер, который стоял на той бумажке. Номер был удивительный – 0 13 575310, цифры вначале увеличиваются по восходящей, а затем уменьшаются, и я невольно запомнил их порядок. Но когда велось следствие, не было даже упоминания о деньгах, найденных при ней, и я тоже ничего не сказал, потому что понял – чем меньше говорить, тем лучше для меня.

– Но если ты дал ей пять фунтов, а когда тело нашли и при нем не было денег, это значит, что ее убили и ограбили. Убили ради денег. Это как раз говорило бы в твою пользу.

– Они бы мне не поверили. Они спросили бы, где я взял эти деньги, и мне пришлось бы ответить: в Харрингее. Это стандартный ответ, и никто бы не поверил. Я решил ничего не говорить.

– Но к чему ты вспомнил об этом сейчас?

Ронни извлек из внутреннего кармана потертый сафьяновый бумажник и достал из него сложенную вдвое пятифунтовую купюру.

– Это то, что я ей дал, – сказал он. – Вот номер: 0 13 575310.

– Откуда она у тебя?

– От моего отца. Он дал мне ее позавчера.

– Как это случилось?

– Я пришел к нему, чтобы он помог мне получить работу, которую мне обещали, если я найду двести пятьдесят фунтов. В общем, он отказал, но дал несколько фунтов, чтобы от меня отделаться. И в том числе эту пятифунтовую бумажку. Я ее не разглядывал до вчерашнего дня, а когда увидел номер, то решил, что схожу с ума. Это та же самая купюра, как видишь.

– Но неужели ты думаешь, что…

– Да ничего я не думаю! Но я дал ей пять фунтов, а кто-то ее убил и забрал эти деньги, а теперь они опять у меня. И получил я их от отца!

– Но даже если бы он убил ее – как это нелепо звучит! – и взял деньги, он бы не дал их тебе! Опомнись, Ронни, он все равно останется джентльменом, даже если превратится в убийцу! Он бы так не поступил.

– Ну, так и быть – он их мне не давал, – признался Ронни. – Я сам взял. Вытащил из его бумажника. Он заявил, что не даст мне двухсот пятидесяти фунтов, которые я бы все равно ему вернул, и потому я взял то, что попалось под руку, то есть эту пятерку и три купюры по одному фунту.

– Ты же вор!

– Знаю. Я знаю, что собой представляю, и не о чем тут переживать. Мне он не был симпатичен, но я в него верил. А теперь…

– Но ведь есть и другое объяснение, Ронни! Возможно, ему кто-то дал эти деньги.

– Он мог взять их у нее!

– Только не твой отец. Он – сама честность и порядочность.

– Я сказал ему в тот день: «У тебя есть незаслуженное преимущество. Ты безупречен во всем». «В жизни так не бывает», – ответил он мне. «Ты можешь оглянуться на свою жизнь без чувства вины и стыда», – сказал я, на что он ответил: «Ах, если бы это было так!» Это, конечно, может быть просто позерство, игра в благородство и достоинство. Но меня насторожило другое: он, мол, всегда знал, что я невиновен, – вот что он сказал.

– Но ведь так и есть!

– Разумеется. Но откуда ему это знать, если бы он не знал, кто настоящий убийца? Неужели он поверил мне на слово?

– Твое слово ничего, значит, не стоит?

– Те времена, когда мое слово чего-то стоило, увы, прошли.

– Но зачем ему было убивать? У него нет на то никаких оснований! Не думаешь же ты, что он из тех, кто может убить девушку в надежде на то, что найдет пятифунтовую купюру в ее чулке!

– Я хотел жениться на ней, – сказал Ронни и налил себе еще джина. – Я говорил тебе, что она была влюблена в меня, но не уверен, знаешь ли ты, что я тоже ее любил. Да, представь себе. Я был влюблен в нее, а так как я никогда прежде не хотел ни на ком жениться – даже на тебе! – я решил познакомить ее с отцом. Мне хотелось, чтобы все было как положено, чтобы ничего не оставалось в тайне. Я не сказал ему, что она проститутка, и не предполагал, что он догадается. Но он понял это. Он не подал виду и был вежлив с ней, как аристократ с незнакомой особой, которую игнорируют на званом вечере. Но потом он мне все сказал, и я чувствовал себя как побитая собака. Он спросил меня, уж не намерен ли я жить на ее заработки, и так насел на меня, что мне пришлось поклясться, что никогда ее больше не увижу. Но я, конечно, продолжал с ней встречаться, и однажды мы на него наткнулись. А на следующий день я получил от него письмо. Он писал, что обдумывает шаги, которые можно предпринять, чтобы спасти меня от окончательного падения.

– Это еще ни о чем не говорит.

– Лучшее, что он мог сделать, – это убрать ее с дороги.

– Но не убить же!

– Он приговаривал людей к смерти в Индии.

– Безумие думать, что он способен на такое.

– Меня сводит с ума мысль, что он мог это сделать. Если это не он, то откуда же у него купюра?

– Да откуда угодно. Ему ее мог дать Джордж.

– Каким образом?

– Джордж купил у него картину – вот эту, – и я почти уверена, что он собирался расплатиться за нее пятифунтовой купюрой. Или, возможно, это была часть цены. Не знаю, сколько она стоила.

– И ты думаешь, Джордж послал ему ту самую купюру?

– Ничего я такого не думаю.

– Тогда что ты хочешь сказать?

– То, что я уже говорила: он мог взять ее где угодно.

– Как еще у него могли оказаться пять фунтов, спрятанные в чулке проститутки? Скорее всего, он взял их сам. И если это так… о Боже! Я этого не перенесу!

– Ронни! Бедный Ронни! Выпей еще.

– Что мне делать с этой проклятой купюрой? Я сожгу ее!

– Нет, не делай так. Это глупо.

– Не могу хранить ее у себя.

– Дай мне, я ее обменяю.

– Я не могу держать ее у себя. Я этого не переживу.

– Понимаю.

Клэр встала, нетвердой походкой подошла к столу, где лежала ее сумочка, и сказала:

– У меня три, нет, четыре фунта. Четыре фунта, семь шиллингов и шесть пенсов. Это все, что есть, Ронни. Я отдам тебе остальное в другой раз.

– Хорошо. Я не могу хранить ее у себя.

– Конечно, дорогой, но я не вижу в этом ничего страшного. Абсолютно ничего. Потому что не верю, что твой отец совершил нечто подобное и что он вообще способен на такое.

– Я сидел и думал в полном одиночестве, сидел и думал, пока мне не стало казаться, что схожу с ума. Ты знаешь, что за человек мой отец.

– Я его прекрасно знаю. И считаю, что ты ошибаешься.

– Мне больше некуда было идти и не с кем поделиться.

– Теперь тебе легче, так ведь? Потому что ты совсем, совсем неправ, и сейчас, мой бедный Ронни, я налью тебе еще джина, а потом ты пойдешь домой.

– Джордж приезжает сегодня?

– Нет, он все еще в Шрусбери. Его мама сломала ногу…

– Тогда я останусь здесь.

– Нет, ни в коем случае!

– Не гони меня. Иначе ты потеряешь меня навсегда и никогда больше не увидишь. Впрочем, я и так уже пропал. Я погиб! Каждый, чей отец – убийца, может считать себя погибшим человеком.

– Ты пьян, Ронни. И потому тебе так плохо.

– Ты не лучше. Разве ты не пьяна?

– Хоть раз попытался бы вести себя прилично. Ты находишься в моем доме…

– Будь проще, Клэр. Ты ведь знаешь, кто мы такие.

Глава XII

Клэр проснулась разбитая и злая и, вспомнив о немытых бокалах и грязных, заваленных окурками пепельницах в гостиной, торопливо оделась, чтобы прибраться раньше, чем проснется Эльза и увидит весь этот беспорядок. Открыв окно, она впустила в комнату утренний воздух. Вчера они поступили крайне неосмотрительно, и теперь страх разоблачения мучил ее – никогда прежде она не прибиралась в такой спешке, а головная боль удваивала ее мучения. Даже зеркало было безжалостно к ней.

Она вернулась через некоторое время с чашкой чая и разбудила Ронни.

– Не шуми, – шепотом сказала она. – Вчера мы вели себя как круглые идиоты, но пока Эльза, по-моему, ничего не заподозрила. Я встала вовремя и успела навести порядок.

– Она австрийка. Ее ничем не удивишь.

– Напрасно так думаешь. Она порядочная девушка, встает в семь утра, чтобы попасть на утреннюю службу.

– Ладно, что я должен делать?

– Оденься, только тихо. Главное – не шуметь. Я сейчас отправлю ее за покупками. Она это любит. И тогда ты сможешь выйти.

– Я не тороплюсь. У тебя есть свежие газеты?

– Сейчас принесу.

Клэр принесла «Таймс» и «Дейли экспресс», причесалась и вышла из комнаты. Как ни в чем не бывало, поговорила с Эльзой, одела и накормила Клариссу. Примерно через час она вернулась в спальню и увидела, что Ронни лежит на кровати в рубашке и брюках, уткнувшись лицом в подушку. Газеты валялись на полу.

– Просыпайся, – раздраженно сказала она. – Тебе пора идти.

Он не ответил, и, когда Клэр стала тормошить его за плечи, Ронни повернул к ней по-детски беспомощное лицо в красных пятнах от плача и произнес:

– Я больше никогда не засну.

– Прекрати кривляться, – разозлилась Клэр. – Ты вчера вдоволь наговорился, у меня не хватит терпения, чтобы еще раз все это выслушивать.

– Почитай газету.

Она подняла с пола «Экспресс» и прочитала заголовок: «СМЕРТЬ НА ПИККАДИЛЛИ. Трагическая гибель бывшего губернатора».

«Жертвой самого густого тумана в этом году, – читала она, – стал сэр Симон Киллало, видный политический деятель, правитель индийских колоний. Бывший губернатор упал и разбился насмерть у станции метро на Грин-парк.

Трагедия произошла без очевидцев, тело покойного было найдено на ступеньках лестницы у входа в гостиницу „Пиккадилли“. Вероятно, упав головой вперед, покойный разбил лицо и скончался от перелома шейных позвонков…»

Она села на кровать рядом с Ронни, запустив пальцы в его волосы.

– А мы в это время пили джин, – сказала она.

– Мы говорили о нем. Именно мысли о нем привели меня сюда. Когда я пришел, он был уже мертв.

– Что я могу сказать на это? – спросила она. – Что толку в моих соболезнованиях?

– В «Таймс» напечатали некролог, – проговорил он.

На седьмой странице она нашла статью почти в полколонки и стала читать:

«Сэр Симон Киллало, кавалер ордена Индийской империи и „Звезды Индии“, о чьей вчерашней случайной гибели в густом тумане сообщается повсеместно, посвятил много лет своей жизни государственной гражданской службе в Индии и достиг замечательных успехов на этом поприще. Родившийся в 1886 году, сэр Симон Киллало, сын ныне покойного генерал-майора, вице-консула, кавалера ордена Индийской империи, „Звезды Индии“ и ордена Бали, Ф. Г. Ст. Дж. Киллало, пережил всех своих братьев и сестер…»

– Ненавижу некрологи! – воскликнула она, откидывая газету в сторону. – В них пишут только о прошлых великих достижениях. Они лишают жизнь всякого смысла.

– Меня там тоже упомянули, – заметил Ронни. – «Покойный оставил после себя сына». Надо было добавить, «которого он ненавидел и презирал».

– Это не так.

– Увы, это так. Именно в этом заключалось преимущество моего отца передо мной. Я его всего лишь ненавидел. Особенно сильно ненавидел его, когда гордился им. Если бы я узнал нечто такое, что опорочило бы его, – например, какой-нибудь мерзкий поступок, – мне бы стало намного легче. Я почти желал, чтобы он оказался убийцей Фанни. Сейчас мне не было бы так тяжело.

– Бога ради, хватит стонать.

– Действительно, какой теперь смысл строить гипотезы. Мы никогда не узнаем правды. А сейчас, как я понимаю, ты хочешь, чтобы я ушел, пока дорога свободна.

Он сел и обулся. Клэр спросила:

– Что ты сейчас будешь делать?

– Разве это имеет значение? – ответил он. – Теперь уже неважно.

Глава XIII

Одетая в траур Клэр бросила одобрительный взгляд на свое отражение в большом зеркале и пришла к выводу, что черная шляпа ей, пожалуй, идет. Черный цвет был ей к лицу, а легкий макияж оживлял ее холодные черты.

– Все утро, – торжественно и мрачно произнесла она, – я думала, что на месте несчастного сэра Симона могла бы быть твоя мама.

– Моя мама проживет еще лет десять, – раздраженно ответил Лессинг.

– Я знаю, что она прекрасно себя чувствует, но тем не менее опасность не миновала. В ее возрасте…

– Если бы я не уехал оттуда, ее жизнь в самом деле была бы в опасности. Прошлым вечером я чуть было не схватил шприц для инъекций.

– Дурные у тебя шутки, – холодно заметила Клэр. – Так или иначе, сейчас не время шутить.

Она вышла, а Лессинг продолжил заниматься своим туалетом. Он искал костяную пилку для ногтей, с помощью которой он обычно увеличивал петли для запонок на крахмальных воротничках. В поисках он по привычке заглянул в кожаную сумочку, из которой Клэр только что переложила несколько мелких предметов в другую сумку, из черного шелка, более подходившую к ее траурному наряду.

В сумке был кармашек, откуда выглядывал уголок сложенной вдвое бумажки. С удивлением он вытащил пятифунтовую купюру и, разгладив ее, пришел в полнейшее замешательство. Недоумение парализовало разум, и в первое мгновение он даже не пытался найти какую-то связь между знакомой ему купюрой и сумочкой жены. Даже через минуту он не мог взять в толк, какое отношение могут иметь друг к другу оба предмета. Лессинг хорошо помнил эту купюру, чей номер невозможно было забыть. Он отправил ее, хотя и с опозданием, сэру Симону Киллало, на чьи похороны он сейчас собирается. И вот она снова в его руках, в праздном любопытстве он извлек ее из сумочки жены и не видел абсолютно никакой взаимосвязи между отправкой этой купюры по назначению и ее возвращением.

Затем его сознание начало проясняться, и он нашел вполне возможное, но очень неприятное для него объяснение. У сэра Симона был сын – сын, которого с Клэр связывала слишком крепкая дружба. А что, если Ронни – разносчик болезни, имя которой «супружеская неверность»? Лессинг почувствовал, как темная волна ревности, порожденная подобной жуткой мыслью, прокатилась по его жилам и затопила грудь и сердце заколотилось быстро-быстро, как водяная мельница. Лессингу и прежде доводилось бороться с этим наваждением, противостоять бурному потоку, несущему его к острову, населенному безумцами. Громадным усилием воли он повернул поток вспять, и встал на твердую почву здравого смысла. Клэр, возможно, даст иное объяснение, вполне невинное и удовлетворительное.

– Клэр! – крикнул он, открыв дверь. – Откуда взялась эта купюра?

– Где ты ее нашел? – спросила она.

– В твоей сумочке. Я искал пилку для ногтей…

– Ты мне ее дал.

– Когда?

– Не помню, – сказала она, нервно разглаживая мятую купюру. – Хотя нет, помню! Две или три недели назад. Я собиралась обедать с Ронни и попросила у тебя деньги, потому что думала, что у него, как всегда, их нет. Но он оказался при деньгах, и я ничего не потратила. Но забыла вернуть тебе купюру.

– Я действительно дал тебе тогда пять фунтов, – ответил он, – и ты, конечно, не вернула мне ни пенни. Но это не та купюра, которую я тебе дал.

– Как не та? Если ты нашел ее в моей сумке, то это может быть только она.

– Я запомнил ее номер, – сказал Лессинг, – он поразил меня порядком цифр. И мне вздумалось расплатиться этой купюрой с сэром Симоном за картину, которая теперь висит у нас.

– И ты расплатился?

– Ты не понимаешь простых слов?

– Когда ты ее отдал?

– Я написал ему записку и вложил купюру в конверт.

– Это точно?

– Несколько дней я не помнил о письме, но в конце концов отправил…

– Ты, наверное, положил не ту купюру!

– Я не допускаю подобных ошибок.

– Никогда?

– Таких – никогда.

– Но на этот раз ты ошибся! Ты и сейчас допускаешь ужасную ошибку! Ведь это та самая купюра, которую ты мне дал, и я не понимаю, почему ты решил сделать это поводом для нелепой ссоры. Или тебе так хочется поругаться, что ты готов закатить скандал на пустом месте!

Ему снова стало не по себе, тяжкие сомнения мешали сосредоточиться, ревность терзала.

– Когда, – спросил он, стараясь сохранить самообладание, – ты в последний раз видела Ронни?

– В тот вечер, – сказала она, – когда мы вместе обедали.

– И с тех пор ни разу?

– Ни разу!

Он не ответил, и она невольно умерила свой апломб. Нервно шевеля ногой пушистый ворс ковра, проговорила:

– Он звонил раза два, предлагал встретиться, но я не пошла. Я знала, что ты будешь недоволен.

– Жаль, что я этого не знал, – ответил он.

– О, Джордж! – взмолилась она. – Зачем ты изводишь себя всякими унизительными сомнениями и подозрениями? Не знаю, в чем ты меня подозреваешь на этот раз, но, ей-богу, я не давала никакого повода! Если бы ты только мог мне поверить…

– Да, конечно, – сказал он, высвобождаясь из ее объятий и уклоняясь от поцелуя, – я опять не прав.

Пять минут назад он был готов взорваться от злости и вдруг почувствовал, что не в силах продолжать бессмысленную ссору.

– Я опять не прав, – повторил он, – но сейчас у меня нет времени на оправдания. Я ищу костяную пилочку для ногтей. Вечно эти воротнички возвращают из прачечной жесткими, как камень, или, наоборот, мягкими, как тряпка. И что только они с ними делают?

– Вот она, – сказала Клэр, порывшись в сумочке.

– Почему ты не положила ее на место?

– Извини, – проговорила она.

Он наконец закончил свой туалет, и, выйдя из дома, они в молчании, нарушаемом только примирительными восклицаниями Клэр, сели в машину и отправились в крематорий в Голдерс-Грин. Сквозь облака просвечивало бледно-голубое небо и солнце. У западного входа в крематорий маленькими группками толпились тридцать или сорок человек в черных одеждах. И хотя внешне они не были похожи друг на друга, между ними было что-то общее, какое-то неуловимое сходство.

Лессинг оставил машину там, где показал ему служитель, и, с трудом преодолевая робость, направился к этой компании; Клэр же, для которой шесть лет в армии не прошли даром, держалась очень уверенно, как если бы она вышагивала на параде перед наделенными властью, но хорошо знакомыми ей офицерами. На похоронах присутствовало не более полудюжины женщин, Клэр была одета лучше всех.

Осмотревшись, Лессинг начал понимать, в чем заключалось сходство всех друзей сэра Симона: долгие годы могущества и власти отложили на них отпечаток. Среди них были высокие и низкие, пожилые и грузные, крепкие и стройные, – как и бывший вице-король в их числе, но все они абсолютно бессознательно и неумышленно держались как люди из другого мира. Лица некоторых сохраняли желтоватый индийский загар, властное выражение и презрительный изгиб тонких губ, но виднелись здесь и скромные неприметные физиономии тщедушных малорослых мужчин, хотя в их любезной улыбке тоже проглядывала не меньшая уверенность в себе. Широкоплечие темнобровые красавцы и стареющие львы. Все они служили государству, и власть пометила каждого.

Казалось бы, равнодушно и безучастно все эти джентльмены тихо переговаривались в ожидании, пока откроются двери, и, хотя Клэр, вовсе не смущенная тем, что она никого из них не знает, втолкнула Лессинга в центр самой большой группы, ему их речи вначале показались невнятным бормотанием. Но после того как он некоторое время в растерянности постоял среди них, слова зазвучали более отчетливо, его ухо настроилось на фразы, соединявшиеся в нечто, похожее на погребальное песнопение.

– Мир, в котором он жил, остался в прошлом. И никому до этого нет дела. Никому нет дела. Я познакомился с ним в Дераисмаилхане. Мы служили вместе в Мадрасе. Бунт в Джаландхаре, он подавил его. Говорят, он в свое время сблизился с Махасабхой. Но Джина доверял ему. Он начал достойно, старомодно, с путешествия в телеге, запряженной волами, знакомился с людьми. Знал страну от Бутана до Малабара. Построил две больницы, три школы. Проложил дорогу. Провел воду в пустыню. В молодости он говорил, что суд должен быть как открытая площадка для игры в поло. Говорят, какое-то время он сотрудничал с Мусульманской лигой. Но оба Неру<sup>[22]22
  Неру, Мотилал (1861–1931) – один из лидеров Индийского национального конгресса и партии сварадшистов.
  Неру, Джавахарлал (1889–1964) – премьер-министр и министр иностранных дел Республики Индии с 1947 г.


[Закрыть]</sup> доверяли ему. Он отстаивал права неприкасаемых. Сейчас никому до этого нет дела. Никому. Знакомый ему мир, тот мир, во имя которого он жил, остался в прошлом…

– Дорогой мой доктор! Миссис Лессинг! – раздался вдруг более земной голос. – Я так рад вас видеть! Я искал, но не встретил ни одного знакомого мне человека, пока не заметил вас! Как я счастлив, что вы здесь, – если, конечно, при таких прискорбных обстоятельствах можно быть счастливым!

Мистер Бикулла выделялся на фоне остальной публики. Его костюм подходил к торжественному случаю, но все-таки больше напоминал свадебный наряд, чем траурный. Цилиндр мистера Бикуллы блестел слишком сильно, брюки были в слишком заметную полоску, а в петлице красовалась белая хризантема. В руках он сжимал аккуратный квадратный сверток в коричневой бумаге, что было совсем уж неуместно. Лессинг, несмотря ни на что, не скрыл своей радости, но Клэр, более чувствительная к этикету, холодно улыбнулась и отошла на шаг назад.

Мистер Бикулла понизил голос.

– Изысканное общество собралось проводить несчастного сэра Симона в последний путь, – сказал он. – Не так уж много персон, зато самые избранные. Да… Вы прекрасно выглядите, миссис Лессинг, и вы, доктор, прекрасно одеты. Это, конечно, ваш собственный костюм?

– Да, разумеется, – ответил Лессинг.

– А я взял свой напрокат по такому случаю. Но, думаю, никому не догадаться, что он не сшит на заказ. Отлично сидит на мне, не правда ли?

Из крематория вышли немногочисленные участники предыдущей церемонии, и появившийся на пороге служитель тихо и без липшей суеты позвал собравшихся внутрь. Они зашли, стараясь ступать как можно тише. На первой скамье, ссутулившись, сидел Ронни Киллало в синем потрепанном костюме. На значительном расстоянии от него гордо возвышалась прямая спина невестки сэра Симона. Ее недолюбливал как Ронни, так и с сам покойный. Епископ, сухощавый старик, когда-то служивший в Индии, вел службу голосом, напоминавшим завывания ветра в листве густых деревьев. «Безрассудный! – говорил он, – то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет». И мистер Бикулла, сидящий между Лессингом и Клэр, еле слышно пробормотал что-то и качнул головой в печальном, но несомненном согласии.

«Сеется тело душевное, восстает тело духовное», – сказал епископ, и Лессинг, задумавшись о справедливости этого утверждения, вспомнил своих пациентов и забыл о сэре Симоне. Апостол Павел, размышлял он, имел большие основания изречь чуть раньше: «Не всякая плоть такая же плоть…»

Гроб под покрывалом и бледными венками уплыл, как корабль, и процессия во главе с Ронни и неприветливой невесткой покойного направилась к выходу. В церкви оказались знакомые невестки, и на их соболезнования она отвечала с дерзкой беззастенчивостью; несколько самых старых участников процессии, знавших сэра Симона почти всю его жизнь, высказались очень кратко и с нескрываемой неприязнью к Ронни. Остальные с явным облегчением быстро зашагали к дверям и сразу сели в машины.

Клэр нерешительно сказала:

– Как ты считаешь, стоит подвезти Ронни до дома?

Но Лессинг наотрез отказался и пригласил с собой мистера Бикуллу. Тот явно ожидал такого предложения и с готовностью принял его, а так как он стал уже едва ли не членом семьи, то поднялся с Лессингами в квартиру и церемонно преподнес Клэр аккуратный сверток в коричневой бумаге, взятый им с собой на похороны. Развернув бумагу, Клэр обнаружила коробку рахат-лукума.

– Из сладкого лукум мое самое любимое лакомство, – заявил он, откусив кусочек. На его губах остались следы сахарной пудры. – А этот, уверяю вас, высшего сорта. Его прислали мне деловые партнеры из Бейрута.

– Но не можем же мы взять себе все, если он вам так нравится, – запротестовала Клэр.

– Не волнуйтесь, у меня еще много. Мне его часто присылают, – заверил ее мистер Бикулла, стряхнув носовым платком с колен сахарную пудру.

Ненавязчиво, но с уверенностью, что его слушают, он стал рассказывать о своих любимых блюдах средиземноморской кухни. Клэр действительно слушала с большим вниманием все, что он говорил, льстила ему и всячески поддерживала беседу. Ей явно не хотелось оставаться со своим мужем наедине. Была суббота, Лессинг не ждал пациентов, а после мучительных раздумий он, скорее всего, снова бы вернулся к опасной теме пятифунтовой купюры. И сам Лессинг, знавший, что не сможет избежать этой темы, с ужасом ждал очередного накала страстей и взаимных обвинений и поэтому тоже радовался обществу мистера Бикуллы, хотя вначале и не проявлял особых эмоций. Так или иначе, Лессинг и Клэр были единодушны в желании видеть его своим гостем.

Они долго разговаривали о сэре Симоне. Клэр возвела в степень тесной дружбы свои случайные контакты с ним, а мистер Бикулла, заговорив о вечерах, проведенных с покойным в «Бовуар Приват Отеле», не постеснялся слез. Ему не хотелось там больше жить: не вынести одиночества без сэра Симона. Поэтому он сдал свою комнату и с завтрашнего дня переберется в отель «Чаринг-Кросс».

– Конечно, всего лишь на пару дней, – пояснил он, – пока я не найду более подходящего для себя места жительства. Пока не могу сказать вам, где остановлюсь. Я – скиталец, миссис Лессинг, и самый неутомимый человек на земле. Люблю странствовать по свету.

Клэр уговорила его остаться на ужин, и он согласился на том условии, что они пойдут с ним в «Палладиум», куда он, естественно, уже купил билеты.

– В этом костюме? – спросила она.

– Почему бы и нет? – не смутился мистер Бикулла. – Я же оплатил прокат костюма на весь день!

Он взглянул на свои брюки отнюдь не траурной расцветки и добавил:

– Одолжите мне серый галстук, доктор. Если у кого-нибудь возникнут вопросы, пусть думает, что я был на свадьбе.