Текст книги "Мистер Бикулла"
Автор книги: Эрик Линклэйтер
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Глава VII
На следующий вечер после обеда в «Бовуар Приват Отеле» мистер Бикулла поднялся в свою комнату вместе с сэром Симоном Киллало и снова уговорил его занять место в кресле. Мистер Бикулла с присущей ему церемонностью сварил кофе в стеклянном кофейнике и, открыв свой недавно обретенный матросский сундучок для хранения бренди, поровну наполнил две рюмочки. С легким поклоном он протянул одну из них своему почтенному гостю.
– Сегодня я опять читал Слимэна, – сказал сэр Симон. – Я не перестаю восторгаться его трудами.
– Вы имеете в виду сэра Вильяма Слимэна? Офицера, разоблачившего всех тхагов в Индии?
– Да. Вы читали его книгу?
– Конечно. Это одна из интереснейших книг.
– У него несомненное дарование при необычайном терпении. Думаю, эти качества необходимы всем реформаторам. Но сами тхаги…
– Они были не менее терпеливы, чем сэр Вильям Слимэн.
– Интересно, их жертвы когда-нибудь подозревали о страшном конце? Вспомним типичный случай. Путешественник, скажем, паломник неторопливо, в духе своего времени едет к Назику или Бенаресу. По пути он встречает двух незнакомцев, очень любезных и славных людей. По их словам, они направляются туда же, во всем помогают путнику и удивительно добры к нему…
– В Индии, – сказал мистер Бикулла, – добротой никого не удивишь. Путешественник или паломник будет тепло принят в любом селении. В Индии никто не заподозрит злоумышленника в доброжелательном и щедром незнакомце.
– Даже во времена тхагов? Но вы помните, тхаги нередко втирались в доверие к будущим жертвам. Тхаг убеждал несчастного в своем расположении к нему и иногда даже становился его закадычным другом. Между тем самым главным для тхага было выбрать наиболее подходящее время и место для намеченного убийства и ограбления.
– Все не так просто, – вздохнул мистер Бикулла. – Существовал также и религиозный мотив, и, хотя мои познания в этой области скудны и поверхностны, я все же убежден, что тхаг относился к так называемой жертве с подлинной сердечной теплотой и искренностью.
– И все же это всегда заканчивалось убийством и ограблением, – сказал сэр Симон. – Я не отрицаю, что убийство носило религиозный характер, я даже не сомневаюсь в этом. Но не только религиозный. Так тхаги зарабатывали себе на жизнь.
– Возможно, они считали, – сказал мистер Бикулла, – что достойны вознаграждения за свои действия. Я ко всему этому отношусь точно так же, как и вы, но сами тхаги относились к своим действиям как-то иначе. Я их не защищаю, а просто пытаюсь разобраться.
– Тхаги поклонялись богине Кали. Я бы не сказал, что мне симпатична эта богиня.
– Тем не менее она символизирует одну из важнейших сторон жизни. Разрушение так же естественно, как созидание. Шива, ее муж, олицетворял жизненную силу, а черная богиня Кали, танцующая на его спине, – смерть. Они неотделимы друг от друга, сэр Симон.
– По-моему, не стоит так красиво изображать смерть.
– Но почему же? Вы, англичане, представляете смерть костлявым стариком с длинной бородой, который незаметно подкрадывается к человеку. А индусы видят смерть в образе темнокожей женщины, танцующей, смеющейся и болтающей ногами в воздухе. Разве ваш седобородый старик более правдоподобен?
– Мы с детства привыкли к этому образу.
– А в Индии люди с детства привыкали к тхагам, пока Слимэн их не уничтожил. И тхаги не были бородатыми стариками, ковыляющими по дорогам, напротив, они были молоды и здоровы. Например, на вашей картине…
– Я ее продал в числе других, хотя денег за нее все еще не получил.
– Очень жаль. Но вы, несомненно, помните, что делает предводитель тхагов на этой вашей картине: он бросается на жертву сзади, накидывает петлю из своего пагри на голову несчастного, а босой ногой упирается в его спину, одним резким движением натягивает пагри и сворачивает жертве шею. Ваш седобородый старик, к тому же, наверное, страдающий ревматизмом, вряд ли смог бы так быстро отправить человека на тот свет.
– Думаю, обычный метод убийства был более простым. Тхаги душили врагов, используя тюрбан, тетиву или веревку.
– Чтобы ловко и безболезненно свернуть человеку шею, надо быть профессионалом, – сказал мистер Бикулла немного меланхолично. – Истинные мастера своего дела справлялись голыми руками.
– Откуда вы все это знаете? Я прочитал все книги на данную тему.
– Вы, очевидно, читали «Рамасиану» Слимэна и Фрайра, а он скуп на детали… Или Форбеса, который тоже не лучше…
– Но Шервуд и Торнтон намного интереснее, да и написали они немало.
– Они допустили массу ошибок.
– Почему вы так говорите? – сказал сэр Симон, начав сердиться.
– Во-первых, они не знают того, что я только что вам рассказал, – как тхаги сворачивали шею. Но вы бы и сами смогли такое совершить. Вы худой, и у вас длинные ноги. Длинные ноги – это самое главное. Я вам докажу.
Мистер Бикулла встал и отодвинул стул. Затем поднял левую ногу и согнул ее так, что в колене она образовала прямой угол. Медленно поднял колено вверх, к груди, а его ступня с поджатыми пальцами приблизилась к паху. Он оказался на удивление гибким, его бедра были поразительно узкими и длинными, колено прижатой к груди ноги находилось почти под ключицей.
– У вас тоже получится, – сказал мистер Бикулла. – Встаньте и попробуйте.
– Сорок лет назад получилось бы, – ответил сэр Симон, – но, боюсь, сейчас я слишком стар для таких упражнений.
– Попробуйте, – повторил мистер Бикулла и через минуту воскликнул: – Вот! Я же говорил вам. У вас получилось не хуже, чем у меня. Самое важное – это длинные ноги, бедра. А теперь встаньте позади меня, снова поднимите ногу и прижмите колено к моей спине. Обхватите мой лоб руками и слегка сожмите пальцы.
– Я не могу выполнить все в точности, – смутился сэр Симон.
– Прижмите сильнее колено… Взгляните в зеркало, сэр Симон! Не забавная ли картина, как вы считаете?
В длинном зеркале шкафа красного дерева отражались сэр Симон, немного смущенный, но готовый свернуть шею своему партнеру, и мистер Бикулла, слегка отогнувшийся назад, – зрелище не менее забавное, чем брачные игры лягушек. Сэр Симон, вспыхнув и откашлявшись, поспешно вернулся в свое кресло.
– Это любопытно, но лишь как эксперимент, – сказал он, – однако опыт показал, что я слишком стар для умелого тхага. Моя жертва сбежала бы раньше, чем я успел бы соединить руки на ее лбу.
– Надо суметь одновременно обхватить лоб жертвы руками и поджать колено, – сказал мистер Бикулла. – Но для ловкого и натренированного молодого человека это совсем не сложно.
– Больше всего меня интересует, где вы взяли эту информацию. Я полагал, что знаю все источники.
– Если не возражаете, я налью вам бренди, – сказал мистер Бикулла. – После такой гимнастики вам, наверное, хочется отдышаться.
– Да, пожалуйста, но только немного. Так вы расскажете мне?
С минуту, а то и больше мистер Бикулла потягивал бренди в молчаливой задумчивости. На щеках и на лбу обозначись глубокие морщины, на лице отразилась вся тяжесть его дум. Из груди вырвался вздох, похожий на стон, и он сказал:
– Я нарушу обещание, данное отцу, если расскажу это вам. Но, в конце концов, почему бы и нет? Он запретил мне говорить кому-либо об этой рукописи, но я не знаю, по какой причине. Мой отец, при всей своей религиозности, не брезгал участием в сомнительных предприятиях, если те обещали успех. Так что, может быть, он похитил рукопись. Потому, возможно, и желал, чтобы никто о ней не знал.
– Что же это за рукопись?
– Ладно, – сказал мистер Бикулла, который вдруг снова почувствовал прилив сил, – поставил пенни, ставь и фунт! Я вам все расскажу. Это была небольшая рукопись, всего страниц шестнадцать. Она называлась «Признание приговоренного к смерти Ханумана Чанда, тхага из Санкала. Записано и переведено Ф. Дж. Нисбетом в Джабалпуре, 1832 г.». Основная часть рукописи довольно нудная, в ней перечисляются скучные подробности его знакомства с неким ростовщиком, Сазанкой Моханом Дасом, которого он на протяжении двух недель сопровождал в путешествии, прежде чем совершить убийство. Это было невыгодное дело, потому что Сазанка Мохан Дас оказался тем, что называют rara avis,[16]16
Редкая птица (лат).
[Закрыть] то есть «гол как сокол». Этого ростовщика обманули клиенты, он был почти нищ. Но затем следует на редкость интересный отрывок: Хануман Чанд описывает сам акт убийства своего друга, и мистер Нисбет прилагает небольшой рисунок, где наглядно показано, что тхаг не пользовался никаким оружием, кроме собственных рук и колена. По словам Ханумана Чанда, этому он научился у отца, который очень ревностно относился к своей профессии и пользовался самым изысканным методом. Вот и все сведения, которыми я обладаю, сэр Симон.
– А у вас сохранилась эта рукопись?
– Она в Бейруте. У меня там небольшой дом.
– Ваш родной дом, не так ли?
– Это место, где я храню книги, ценный ковер из Хорасана и несколько картин, в том числе Пикассо «голубого» периода – отец купил его где-то по дешевке. Но вот это, – мистер Бикулла махнул рукой в сторону старомодного саквояжа и вместительного рюкзака с кожаными ремнями, – для меня такое же пристанище, как и дом в Бейруте. Я не домосед и люблю бродить по свету.
– Жаль, что вы не привезли с собой рукопись.
– Если бы я мог предвидеть, что мне посчастливится встретиться с вами, я бы обязательно ее захватил.
– На чем основывается ваше предположение, что тхаги испытывали определенную жалость к своим жертвам?
– Это не предположение, а факт, сэр Симон.
– Возможно, так и есть, но чем он подтверждается? Это нетрадиционное мнение. Мне оно никогда прежде не встречалось.
– Тем не менее факт достоверен, и раз уж вы настаиваете, скажу вам, что он подтверждается показаниями Ханумана Чанда. Убийство Сазанки Мохана Даса произошло в присутствии нескольких свидетелей, которые уверяют, что Хануман Чанд воскликнул над телом своей жертвы: «Майхе афсос хаи, Сахиб, лекин аб ап сидхе расте мен хаин», что означает: «Простите меня, мой господин, но теперь я наставил вас на путь истинный».
– Да, но перевод не вполне точен.
– Мистер Нисбет, записавший эти показания после того, как Хануман Чанд был задержан и осужден, очень заинтересовался прощанием убийцы с покойным и сумел завоевать доверие осужденного. Хануман Чанд рассказал ему, что так он прощался с каждой из своих жертв, такова была незыблемая традиция тхагов, в том числе и его отца.
– Хорошо, допустим. В это высказывание можно вложить какой угодно смысл, но я не думаю, что суд присяжных назвал бы милосердие основным мотивом этого убийства.
– К рукописи мистера Нисбета, – сказал мистер Бикулла, – прилагался catalogue raisonné[17]17
Список с краткими пояснениями (фр.).
[Закрыть] с именами семнадцати людей, в разное время приговоренных Хануманом Чандом к смерти. Краткие сведения об этих людях указывают на то, что все они были глубоко несчастны в земной юдоли печали. Карма каждого из них была отмечена горем. Как писал Шекспир, все они были мишенями бесчисленных камней и стрел. И Хануман Чанд, освобождая их от тягот бытия, руководствовался исключительно милосердием. В этом он поклялся мистеру Нисбету.
– Я не верю ни одному его слову, – ответил сэр Симон. – Об Индии я знаю немало, и это признание звучит крайне неубедительно. Я вовсе не хочу вас обидеть, подвергая сомнению то, во что вы искренне верите. Нет, вовсе нет. Но все же выводы мистера Нисбета сомнительны. По-моему, произошло следующее. Мистер Нисбет проникся чрезмерным сочувствием к Хануману Чанду, и тот сообразил, что этим можно воспользоваться, дабы избежать наказания, и изобразил преступление благодеянием. О Господи, да вы никогда не видели в муках умирающую бездомную собаку в индийской деревне? Разве кому-нибудь придет в голову избавить ее от страданий? Нет, никто до этого не додумается. Они так и оставят ее лежать, отдадут несчастное животное на съедение мухам. И если они даже палец о палец не ударят, чтобы избавить собаку от мучений, то неужели они возьмут такой грех на душу, чтобы, рискуя собственной жизнью, оказать последнюю услугу страдальцу? Нет, это не слишком правдоподобно. Мне симпатичны индусы, и я лет сорок прожил в их обществе, но вам не удастся убедить меня, что во всем ими движет альтруизм.
– У человека, – мягко возразил мистер Бикулла, – есть душа, не чуждая состраданию, и в этом его отличие от животного.
– Ну и что, – настаивал на своем сэр Симон. Худощавый старик, защищая свое мнение, встал во весь рост. – Эти молодцы зарабатывают таким гнусным способом деньги…
– Деньги берут священники любой веры, – перебил его мистер Бикулла. – Хотя это не всегда обеспечивает им безбедное существование.
– В известном смысле вы правы, но наш спор может продолжаться до бесконечности, и, думаю, на сегодня хватит. Было интересно поговорить с вами…
– Не уходите. Выпейте еще бренди.
– Достаточно. Нельзя привыкать к излишествам, я и без того боюсь упасть по дороге.
– Я не обидел вас, сэр Симон?
– Ничуть, дорогой друг. Сегодняшний вечер был очень интересным, и наши разногласия могут в конце концов послужить для продолжения этого разговора в ближайшие дни. Но больше не уговаривайте меня изображать тхага. Я слишком стар для этого.
– Всегда рад вас видеть, сэр Симон.
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, сэр Симон.
Глава VIII
В воскресенье в доме Лессингов привычный ход вещей нарушился. Редкие солнечные лучи медового цвета с трудом пробивались сквозь неподвижные облака пыли. Джордж Лессинг был всем недоволен, брюзглив и рассеян, а Клэр – настороженна, но снисходительна и доброжелательна. Их дочка Кларисса мирно играла.
Утро проходило в безделье и бесцельной домашней суете. Позавтракав, они утонули в ворохе воскресных газет, и их внимание было полностью поглощено политическими событиями выходных дней, театральной жизнью, сплетнями, преступлениями, литературными дискуссиями. Клэр произносила время от времени:
– Надо бы сводить Клариссу в парк.
Лессинг лениво соглашался:
– Да, не мешало бы.
Посуда после завтрака осталась немытой, потому что горничная-австрийка, которая обычно возилась на кухне или с вежливой улыбкой принимала пациентов Лессинга, не работала по воскресеньям. Но она припасла в погребе холодный пирог с почками, и поэтому голова Клэр не была обременена проблемами кулинарии. В пепельнице тихо тлел брошенный окурок, становилось душно. Никто не произносил обидных слов, не размахивал в злости руками, и струйка голубого клубящегося дыма беспрепятственно поднималась кверху и растворялась в воздухе. Клэр с самым безмятежным видом отложила «Санди экспресс» и взяла «Обсервер», и Лессинг подумал: утром, без макияжа, ее черты кажутся более благородными, а голос звучит прямо-таки приятно, когда она не кричит.
Неожиданно зазвонил телефон, но каждый из них безучастно сидел и ждал, пока другой встанет и поднимет трубку. Лессинг сдался первым.
– Междугородный, – произнес он.
– Наверное, это твоя мама, – сказала Клэр.
Он взял трубку:
– Да, это Джордж. Ты не узнаешь мой голос? Это Генриетта, – пояснил он, обращаясь к Клэр.
– Так я и думала, – отозвалась она.
– Что?
– Что случилось? – спросила Клэр.
– Тише! Да, я тебя прекрасно слышу. Продолжай… Расскажи мне все по порядку, и, если доктор еще у вас, я хочу с ним поговорить.
Отложив газеты, Клэр прислушивалась к доносившимся до нее обрывкам разговора Лессинга с сестрой, но он ограничивался короткими и резкими вопросами, по которым невозможно было догадаться, что за происшествие случилось в доме в Шрусбери. Потом он взял сигарету и сказал:
– Сестра вызовет врача по телефону.
– Но что случилось?
– Утром мама упала с лестницы и сломала ногу. Перелом шейки правого бедра.
– Так я и знала! Как только зазвонил телефон, я сразу подумала, что это тебе из дому…
– Алло! Да, это Лессинг…
Деловым тоном он несколько минут обсуждал меры срочной помощи. Положив трубку, заговорил с нескрываемым возмущением.
– Сколько я ей об этом твердил! – негодовал он. – Я раз пятнадцать повторял, что надо быть осторожной с этими ступеньками. Какая-то ловушка, катакомбы, а не лестница. И теперь, когда она все-таки упала, – а я всегда знал, что это когда-нибудь случится, – она закатывает истерику и отказывается ехать в больницу. Пэттерсон, ее врач, не смеет настаивать, он понимает ее состояние, но вряд ли ему удастся найти для нее сиделку. А от Генриетты помощи не дождешься.
– Значит, тебе придется ехать?
– Вечером к нам придет Харроу с женой, и мне нужно с ним побеседовать, а утром – клиника, да еще на завтра записаны два пациента.
– Но перелом бедра в таком возрасте…
– Да, это опасно.
– Мамина тетка Дженет упала точно так же и не выздоровела. Для нее это оказалось слишком большим потрясением. Но ей было уже восемьдесят.
– Мама не умрет, по крайней мере в ближайшее время.
– Но если бы это все-таки произошло и тебя бы не было рядом, ты бы себе этого не простил.
– Да, ехать надо, я понимаю. Но мне чертовски не хочется! Ты знаешь, каким я возвращаюсь, проведя с ней сутки под одной крышей.
– Я посмотрю расписание поездов.
С ловкостью опытной горничной Клэр спокойно собрала разбросанные газеты, аккуратно сложила их и нашла расписание, а Лессинг тем временем лишь негодовал и, казалось, не думал собираться в путь. С тех пор как он переселился в Лондон, оставив мать в Шрусбери, он стал питать к ней глубокое и искреннее уважение, осознав, что по-настоящему привязан к ней. Она обладала талантом обаятельной комедийной актрисы: ее гнев никого не мог обидеть, а ее глупость была непроходима, но иной раз она удивляла всех смелыми догадками, что украшало и разнообразило ее главную роль. С ней было невозможно соскучиться, она писала замечательные письма, выявлявшие всю ее глупость, неизлечимую самоуверенность и такую проницательность, какая порой просто всех поражала.
Лессинг, еженедельно получавший письма от матери, читал их с наслаждением и всякий раз старался сочинить занимательный и остроумный ответ.
Но он не мог пробыть с ней рядом больше двух часов. В течение первого часа общения она была столь же забавна, как и ее письма, но затем, хотела того или нет, становилась просто невыносимой. С непреодолимой настойчивостью она яростно отстаивала свое мнение, а на следующее утро с удвоенным пылом возобновляла вчерашний спор. Она жила в окружении врагов-соседей, которых презирала и которые раза два в год позволяли ей высказать все, что она о них думает. Лессинг, прожив у нее два-три дня, прощал ее быстрее, чем соседи, но всегда, когда возвращался домой из Шрусбери, его вновь начинало мучить заикание, омрачавшее молодые годы.
Клэр, как ни странно, легко поладила с миссис Лессинг, хоть и не питала к ней никакой особой симпатии. Когда Клэр бывала в хорошем настроении, то не обращала никакого внимания на язвительные замечания свекрови, и той приходилось нехотя признавать неуязвимость невестки. Клэр иной раз бывала не менее бестолкова, чем миссис Лессинг, но иногда проявляла и не меньшую прозорливость. Именно Клэр догадалась, а потом осторожными расспросами добилась подтверждения своего предположения, что ее свекровь богата. Она очень удивила Лессинга этой новостью. Лишенный всякой деловой хватки, он вначале отказывался верить в то, что у его матери может быть нечто большее, чем небольшой доход, позволяющий сводить концы с концами. Но доказательства, представленные Клэр, заставили его в это поверить.
Через некоторое время богатство матери стало для Лессинга ее естественной принадлежностью, и он не задумывался о том, чем это может обернуться для него в будущем. Однако Клэр, без конца твердившая сумму, которую ей удалось вывести, и постоянно упоминавшая возраст его матери, выдавала тем самым свой корыстный интерес к ожидаемому наследству. И он осознал, что после смерти мать доставит ему гораздо больше неприятностей, чем доставляла при жизни. Ведь если у него появится счет в банке, жена станет предъявлять ему непомерные требования, и из-за ее любви к показной роскоши ему придется распрощаться со своим привычным образом жизни. Клэр со скромными средствами к существованию еще терпима, но разбогатевшая Клэр станет невыносимой. А теперь ему надо ехать и сидеть с матерью, изображая сыновью заботу, да еще пытаться вывести ее из депрессии. К тому же с ростом его раздражения будет расти и страх, что она умрет и свалит на него свое богатство.
– Твой поезд отходит в одиннадцать десять, – сказала Клэр, – и прибывает в три двенадцать. Тебе надо торопиться. Сложить твои вещи?
Осознавая истинную причину своего недовольства, он заговорил о второстепенных делах.
– Я так хотел повидаться сегодня с Харроу! – пожаловался он. – Собирался обсудить с ним полдюжины разных тем!
– Ты можешь пообедать с ним на этой неделе, когда вернешься.
– Да, но это не то же самое.
– Я знаю, дорогой. Это очень печально, но твоя несчастная мама ждет тебя. Что ты возьмешь с собой?
– Пижаму и чистую рубашку. Вполне достаточно.
– А может быть, стоит захватить чемодан побольше и положить черный костюм, просто так, на всякий случай?
– Пожалуйста, не накликай беды!
– Ни в коем случае, – сказала она, еле сдерживая раздражение, – просто я волнуюсь…
– Да, конечно.
– Хорошо, я уложу кое-какие вещи в сумку, с которой мы выезжаем по воскресеньям, а сейчас надень-ка твидовый костюм. Если тебе еще что-нибудь нужно…
– Мне ничего больше не нужно.
– Надеюсь!
– Я вернусь завтра днем. Переночую в Шрусбери и прослежу, чтобы для мамы все было сделано. Думаю, возможность поиздеваться надо мной будет для нее лучшим лекарством. Главное – найти сиделку и оставить маму на ее попечение. Это все, что я могу сделать.
Клэр сложила вещи, а Лессинг из чувства противоречия не последовал ее разумному совету и сменил фланелевые брюки и домашнюю кофту не на твидовую пару, а на темный лондонский костюм. Часы и бумажник, носовой платок, восемь или десять шиллингов серебром – все это он нащупал в карманах нервными пальцами рассеянного человека, вечно неуверенного, все ли нужные вещи он взял с собой. И тут Лессинг обнаружил письмо, адресованное сэру Симону Киллало.
– О Господи! – воскликнул он, с ужасом осознав, что оно лежит в кармане несколько дней, а именно со вторника, с того самого вечера, когда они с мистером Бикуллой предавались удовольствиям.
– Что случилось? – спросила Клэр.
– Я нашел письмо, которое забыл отправить. Я давно не надевал этот костюм.
– А оно важное?
– Не очень, но… ладно, ничего не поделаешь. Пойду за такси.
Лессинг вышел, держа письмо перед собой как на подносе и решительным жестом опустил его в почтовый ящик на углу. Потом остановил такси и увидел, что Клэр уже вынесла к подъезду его сумку, плащ и пару журналов, чтобы он не скучал в поезде. Она взяла с него обещание передать привет матери и позвонить вечером, если будут новости. И с тревожным видом поцеловала его на прощание.
Вернувшись в дом, Клэр поиграла немного с Клариссой.
– Ты хорошо вела себя, – сказала она. – Хочешь, пойдем гулять в парк?
Она одела девочку и дала ей на растерзание газету. Затем она накрасилась, надела туфли и воскресную утреннюю шляпу. Но прежде чем выйти из дома, немного помедлила, подумала с минуту, повела плечами и подняла телефонную трубку.
– Ронни? – сказала она. – Ты уже встал? Тогда слушай. Джордж уехал в Шрусбери, с его старухой случилось несчастье, а я сейчас иду с Клариссой на прогулку. Но мы вернемся примерно в половине первого. Дома осталось немного джина. Так что, если у тебя нет других дел, заходи на рюмку джина и оставайся на обед…
