Текст книги "Драконы грома"
Автор книги: Еремей Парнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
Преодолевая однобокий характер экономики, навязанный колонизаторами, ланкийцы всеми силами стремятся развить промышленное производство, отвечающее местным особенностям и нуждам. В этом им оказывает постоянную и бескорыстную помощь Советский Союз.
Мне запомнились слова, которые сказал молодой шофер Атхулатмудал, отец которого работает на сталелитейном заводе в Орувеле:
– Это первый металлургический завод на нашей земле. Раньше мы должны были ввозить даже жесть, чтобы сделать банки для своего замечательного чая. Вы понимаете, что это для нас значит? Я уж не говорю о том, что тысячи людей получили работу рядом с домом. Никто и никогда не оказывал нам столь нужной помощи: заводы, больницы, домостроительный комбинат – это, пожалуй, необходимо в первую очередь. В моей судьбе сталелитейный сыграл определяющую роль. Как только отец получил должность, у меня появилась возможность продолжить образование. Оно у нас бесплатное. На будущий год я пойду в кандийский университет.
Столь же глубоко осознанная благодарность звучала и в отзывах людей, прямо или косвенно причастных к построенному при содействии СССР шинному заводу в Келани.
Махинда Халангода, исполняющий обязанности мастера на небольшой фабрике по переработке каучука, дал предельно лаконичный и, на мой взгляд, исчерпывающий отзыв:
– Завод в Келани не только обеспечил внутренние потребности в протекторах, но и вывел нас в число экспортеров натурального каучука. Не сырья, что характерно для других развивающихся стран, а именно готовой продукции.
К этому действительно трудно что-либо добавить. И не случайно все, кому приходилось бывать на Шри Ланке, отмечали высокое классовое самосознание и широкое экономическое мышление, присущее рабочему классу и прогрессивной ланкийской интеллигенции. С каждым годом все заметнее приметы нового в стране, где сверкают под солнцем навершия ступ, построенных двадцать два века назад. Но и вечное, присущее только этой красной земле, остается на прекраснейшем острове, который так полюбил Антон Павлович Чехов.
Мне посчастливилось побывать на Шри Ланке дважды. В очерке «Дождевое дерево», написанном для «Правды», я рассказал о древних бассейнах и прочих циклопических гидросооружениях, в течение многих веков исправно несущих свою службу, подобно воспетому поэтом водопроводу, «сработанному еще рабами Рима». Изучая контуры старинной оросительной системы, дававшей жизнь райским фонтанам Тиссы, я поражался не только мастерству и знанию древних инженеров, но и чувству прекрасного, одухотворявшего их сердца.
Пока в придорожной часовне наш шофер раскалывал перед изображением белого коня – покровителя транспорта – кокосы, я спустился к озеру набрать гиацинтов. Девушка в желтом сари уже вышла из воды и беспричинно улыбалась окружающему великолепию.
Мне показалось, что я знал ее раньше. Сразу вспомнились стихи на «зеркальной» стене:
«Счастлив тот, кто видит эти розовые пальцы…»
«Ее глаза подобны голубой кувшинке, кто же она, эта очаровательная дева…»
Это о ней писали древние поэты.
Это для нее светило солнце сегодняшнего дня.
Острова ракушек
Однажды на лондонском аукционе редкостей какой-то богач приобрел за весьма солидную сумму желто-фиолетовую раковину удивительной красоты. Этот в общем незначительный эпизод удостоился внимания прессы лишь потому, что счастливый обладатель поспешил тут же на месте расколотить покупку о мраморный пол и хладнокровно растер подошвой осколки. Ларчик открывался просто: в коллекции толстосума, оказывается, уже хранилась точно такая же роскошная раковина, прозванная «Принцессой Мальдив». Публичный акт вандализма сделал ее единственной в мире, взвинтив стоимость по крайней мере в десять раз. Я вспомнил об этой случайно прочитанной истории, когда стюардесса шриланкийской авиакомпании объявила о посадке на крохотном островке где-то посредине Мальдивского архипелага.
Удивительное началось сразу, потому что внизу расстилалась индиговая гладь океана, а зеленоватые пятна, окаймленные белой оторочкой то ли песка, то ли пены, никак нельзя было принять за вожделенную твердь. Дюралевое крыло уже бросало четко очерченную тень на безмятежную прозелень лагуны, а земли все не было. Она возникла пугающе внезапно, с первым ударом колес о посадочную полосу. Еще длился бег, но впереди вновь загорелась переходящая в синь бирюза, и сама собой мелькнула мысль, что суши просто не хватит для остановки. И слева и справа вызывающе сверкала лагуна. Можно было различить даже лица рыбаков на ближайшем сампане и дыры в алом парусе. Еще не сойдя с трапа, я проникся твердым убеждением, что Хулуле – самый необычный аэропорт в мире. Строгая геометрия бетонированной полосы лишь подчеркивала пустынность этого типично необитаемого островка высотой в один метр над уровнем моря. Ни деревьев, ни столбов, ни автобусов, ни такси. Едва последний пассажир получил необходимый штемпель в паспорте, остров-аэропорт погрузился в полдневную дрему. С отлетом лайнера обратно в Коломбо он и впрямь становился необитаемым, так как до следующего рейса персонал рассредоточивался по близлежащим коралловым грядам. Один за другим отходили от причала моторные и парусные суда.
До столицы Мале, расположенной на одноименном острове, тоже нужно было добираться на катере. Да и на Виллигили, где мне назначили жить, ходило свое рейсовое плавсредство, сработанное на сингапурских верфях. Впрочем, до островов этих было рукой подать. Белые кварталы двухэтажного Мале находились в какой-нибудь полумиле, а пальмовое оперение соседних, совершенно райских с виду, уголков хорошо различалось в обычный бинокль. Словно идущая кильватерным строем эскадра, они таяли на горизонте.
Прерывистая дуга Мальдив простирается к югу на 885 километров. Последний в группе атолл Адду лежит уже за экватором. Южные атоллы ограждены почти замкнутыми кольцами барьерных рифов, надежно защищающими от непредвиденных капризов морской стихии. Мальдивы находятся в стороне от главных морских путей и международных авиатрасс. Но корабли самых разных стран охотно бросают якоря на внешнем рейде Мале, объявленном портом беспошлинной торговли, и оторванности от континента мальдивцы не ощущают. Тем более что суда компании «Мэлдайв нейшнл трейдинг корпорейшн», доставляющие в порты Индии и Шри Ланки рыбу – основной продукт экспорта, – регулярно берут на борт почту и пассажиров.
А на самолете от Мале до Коломбо вообще рукой подать – меньше часа полета. Со многими странами, в том числе и с СССР, республика поддерживает нормальные дипломатические отношения. И все же, несмотря на все достижения цивилизации и всемирный туристский бум, Мальдивы еще сохраняют присущую им обособленность и неповторимое своеобразие. Даже местные старожилы не знают точно, сколько островов входит в их прославленный архипелаг, и споры на сей счет не утихают в тавернах рыбного рынка. Одни соглашаются признать риф с одинокой пальмой за остров, другие возражают, ибо в ночь полнолуния его накрывает приливная волна. Правы, видимо, обе стороны. Но если обратиться к мореходным картам, то нетрудно подсчитать, что молодая республика объединила под своим флагом семнадцать атоллов, которые, в свою очередь, подразделяются на замкнутые кольцом микроархипелаги. По наиболее реалистичным оценкам всего насчитывается около двух тысяч островов. И хотя в древности мальдивского султана титуловали «королем двенадцати тысяч земель», уже тогда было точно известно, что лишь одна десятая часть маленькой коралловой страны пригодна для жилья. Ныне достоверно населенными считаются примерно 220 островов. Поэтому предоставить гостю необитаемый, совершенно экзотический ночлег для мальдивцев не составляет труда. А ведь это в наш век более чем королевский подарок! Внешне мир атолла сравнительно беден и не слишком разнообразен. Он скорее подобен сказочным дворцам Альгамбры, где за неприметной дверью скрывается поражающая воображение роскошь. В самом деле, вы можете обойти любой остров вдоль берега минут за сорок, либо пересечь его в самом широком месте за еще более короткий промежуток времени. И будьте уверены, что, кроме певчих птиц, цапель, ящериц и вездесущих крыс, вам не встретится ни одно живое существо. Разве что повезет, и наткнетесь в тени баньяна на прикорнувшую черепаху либо успеете заметить, как улепетывает краб – пальмовый вор, отменно разбирающийся в спелых кокосовых орехах. День будет тянуться за днем, и никаких новых впечатлений этот, с первого взгляда, очаровательный мирок уже не преподнесет. Напротив, начнет даже утомлять однообразием и постоянством. Ртуть в термометре и та застынет на одной риске, пока не перестанет дуть постоянный, как часы, трехмесячный муссон. Даже колдовство полнолуния, когда всплывают жемчужницы и море опалесцирует изнутри, возобновится в урочный час, как декорация к идеально отлаженной пьесе. Все повторяется до мелочей. Неистовство красок при кратковременном закате, розовый цвет песка в столь же скоропалительные мгновения рассвета, горение чужих созвездий и перевернутый ковш неузнаваемой Большой Медведицы. И все же не может надоесть это извечное представление, которое сама для себя не устает ставить природа. Оно тревожит человеческую душу своим загадочным постоянством, властно зовет куда-то, приковывает мысль.
Нужно время, опыт и, разумеется, везение, чтобы за увертюрой, за внешним оформлением почувствовать близость разгадки. Тайна непреходящего очарования Мальдив – в их далекой истории и в повседневном труде людей, навечно связавших себя с морем. Одно, впрочем, неотделимо от другого: волны истории, закаменевшие культурными пластами в коралловых недрах, и неизменные волны моря, которое всегда было таким, как сейчас.
Я видел извлеченные из земли древности: статуи будд с их покоряющей вечной улыбкой, стелы, исписанные знаками евела акуру – древнего письма, которое ныне уже никто не может прочесть, связки раковин каури, издревле служивших островитянам разменной монетой. Столь же бережно отмерший коралл донес до наших времен и медные бомбарды португальцев, и тесаки из бирмингамской стали, которыми щеголяли надменные британские офицеры, и монисты с куфическим арабским письмом. С безразличием ребенка сохранила природа позабытый лепет истории и ее ясно читаемые зарубки.
Сами мальдивцы за точку отсчета своей биографии принимают 1153 год, когда на один из островов приплыл уроженец Магриба Абдул Баракатул Барбари, сумевший склонить мальдивских буддистов к исламу. Неожиданно легко преуспев в своей миссии, ловкий проповедник принял имя Мухаммеда ул-Абдула и провозгласил себя султаном. С той поры архипелаг восемь столетий оставался султанатом. Однако пятнадцать лет португальского владычества и семьдесят восемь – британского протектората не только воспитали мальдивцев в духе ненависти к иноземному господству, но и подорвали саму идею монархии.
Несмотря на то, что англичане стремились изолировать острова, лежащие на полпути между Аденом и Сингапуром, от охватившего мир антиимпериалистического движения, древний мальдивский народ не остался в стороне от глобальных исторических сдвигов. В шестидесятых годах на Мальдивах развернулась упорная освободительная борьба, которую не удалось подавить традиционными средствами «канонерок». Угрожающе застывшие на рейде британские эсминцы население встретило черными флагами и всеобщей забастовкой.
В полном соответствии с колониальными традициями британская корона попыталась удержать заморские территории с помощью куцего самоуправления. На островах Ган и Хиттаду были созданы военные базы, на которые передислоцировали войска, вынужденные убраться из Шри Ланки. Но передышка оказалась недолгой. В апреле 1964 года мальдивцы подняли восстание против оккупантов и послушного им марионеточного правительства, а 26 июля 1965 года островное государство вернуло себе исконную независимость. Последним аккордом в упорной борьбе маленького свободолюбивого народа явился референдум 11 ноября 1968 года, когда большинство мальдивцев проголосовало за республику.
Десять лет для истории не более чем миг.
Чисто внешне Мале с его рыбным портом, пропахшим вяленым тунцом, и лавчонками, где рядом с кокосами выставлены на продажу амулеты из акульих зубов и бусы, выточенные из редкостного черного коралла, почти не изменился за эти годы. Но мне показалось символичным, что буквально по другую сторону улицы, где находится свято чтимая усыпальница Барбари и старинная Пятничная мечеть, вырос памятник, куда более причастный к биению пульса планеты. В раскаленном, белесом от коралловой пыли небе ажурная чаша, нацеленная на спутник связи, казалась галактической гостьей, потерпевшей вынужденную посадку где-то на задворках обитаемого мира. Журчали фонтаны в саду, на идеально подстриженный газон роняли багряные лепестки деревья, прозванные «огонь джунглей». Все казалось призрачным в этом тенистом оазисе среди раскаленной пустыни, где за глоток пресной воды издавна платили полновесной монетой. Понадобился маленький опыт, чтобы убедиться в реальности происходящего.
Всего через пять минут после того, как оператор записал номер моего телефона, на проводе была Москва. Я говорил с домом через спутник, подвешенный на орбите, с клочка суши размером полтора на два километра, а совсем рядом, в противоположном уголке сада, чернели древние пушечные жерла и британские торпеды времен минувшей войны. Сваленные у дверей Национального музея, они словно стерегли глухую старину: шитые жемчугом одеяния султанов, кривые клинки охотников за кораллами, остроги ловцов акул. Едва ли за всей этой эклектической близостью скрывался осознанный замысел, но впечатление получалось очень сильным. Упругие струи невиданных здесь фонтанов словно хлестали из отверстых жил самой истории. Необратимо, победно и животворно. Окном будущего мысленно назвал я сад. Живой шум пятнадцатитысячного морского городка, гортанная музыка чужой волнующей речи раскрывались день за днем в вещих знаках каменных стел, позеленевших монет и хрупких пергаментных свитков. Но то яркой ракушкой, которой приветливые мальдивцы привыкли одаривать гостя и вообще первого встречного, то неумолкающим гомоном рыбного причала океан постоянно напоминал о себе. Да и слепящая синь вокруг не позволяла забыть о том, что самим своим существованием Мальдивы обязаны слепой милости мириад живых существ, построивших на морском дне свои причудливые колонии.
Пальмовые леса над кромкой прибоя – не более чем вершина кораллового айсберга, живущего удивительной, скрытой от глаза жизнью. И если остались на Земле чудеса, то окном в сказку стало для меня овальное стеклышко обычной резиновой маски.
Я плыл над сверкающим многоцветьем рифового уклона, медленно уходящего в неразличимую глубину. Там, на самой границе синей космической бездны, смыкали бесконечные круги стада невиданных рыб. Нет на суше оттенков, способных соперничать с этим неистовым пиршеством цвета. Самые изысканные орхидеи меркнут рядом с коралловыми колониями – зелеными, как живой изумруд, ядовито-сиреневыми с желтым опасным огоньком на разветвленных рожках, синими, как васильки во ржи, пурпурными или же черными, словно ветви железного дерева. И ярчайшие птицы земли меркнут рядом с бесчисленными обитателями неподвижных коралловых рощ, где колышутся кружева морских перьев и щупальца анемонов.
Бабочки и попугаи подводного мира не боялись людей. Они давали трогать себя, а то и сами терлись жаберными крышками о пальцы, протянутые вперед с призывом и миром. Все было, как в начале творения или в детском забытом сне, когда пробуждаешься с ощущением полного счастья. Даже голубые стремительные тени акул не внушали тревоги. Пьянящая эйфория туманила голову. Мерещилась разлитая в воде музыка, чьим аккордам повиновались циркулирующие над бездной косяки и ползущие из расселин голубые лангусты.
Однажды мальдивский мальчик Али, чьей специальностью стала добыча красивых раковин, показал мне укромную банку, где среди крапчатых каури и перламутровых конусов я увидел желто-фиолетовых моллюсков с оранжевой мантией. Это были «принцессы», живые, нетронутые, охраняемые законом.
Мудрая природа сберегла в тайных кладовых сокровища, считавшиеся навеки утраченными. Отказывая в своей бесконечной милости разрушителям красоты, одержимым слепой жаждой наживы, она возвращала исконным хозяевам скрытые до срока богатства. Финал, достойный гордых и мужественных тружеников моря. И если угодно, опять-таки наполненный глубинным смыслом, ибо Мальдивы издревле называли Островами Ракушек, а на Востоке раковина – один из символов счастья.
Атлантида в наших мечтах
«Кто мы? Откуда пришли? Куда идем?»
Есть вечные темы истории, волнующие загадки бытия.
Почти две с половиной тысячи лет длится спор Платона с Аристотелем. И не видно ему конца. Лишь изредка приоткрывается завеса тайны, и рука случая подкидывает новые, подчас совершенно ошеломительные аргументы. Именно они, эти новые факты, ставшие подлинной сенсацией сегодняшнего дня, и подвигнули меня возвратиться к далеким истокам, когда впервые упомянуто было самое название Атлантиды.
Великие реки рождаются из скромных, незаметных подчас родников. За двадцать пять веков ожесточенной полемики «атлантоманов» с «атлантофобами» было обнародовано около трех миллиардов страниц. Это в сто миллионов раз больше того, что написал сам автор пленительного мифа Платон о «погибшей» в один страшный день и одну роковую ночь о стране. Как остроумно заметил польский астроном Л. Зайдлер, «вода», содержащаяся в атлантологических писаниях, могла бы покрыть землю такой толщей, что в ней потонули бы все пять существующих ныне материков.
Где только не искали следы потонувшего континента: в Южной Америке, Египте, Греции, на острове Пасхи и даже на Северном полюсе. Гипотезы наслаивались на гипотезы, на зыбкой почве домыслов вырастали эфемерные, не лишенные порой очарования, карточные домики. Лишь последнее десятилетие привнесло в атлантологию существенно новые черты. Вместо сомнительных аналогий в древних культурах, вместо необъяснимых совпадений, вместо мифов и превратно истолкованных текстов священных книг все чаще стали привлекаться проверенные данные из области океанологии, климатологии, астрономии, археологии, геологии, вулканологии и прочих наук.
В этом очерке я хочу проанализировать и сопоставить две особо сенсационные гипотезы последних лет. Одна из них, более традиционная, связывает цивилизацию атлантов со средиземноморским островом Санторин, другая, опубликованная пять лет назад и породившая новую волну яростной полемики, отсылает нас во льды Антарктиды. Таковы крайности атлантологии, таковы ее метания, такова, как принято говорить в науке, степень изученности. Весьма, надо признать, низкая степень. Разброс «попаданий» на карте полушарий заставляет подозревать, что «стрельба» все еще ведется вслепую.
Впрочем, не будем спешить с выводами и, поскольку танцевать принято обычно «от печки», обратимся к основному источнику.
«Выслушай же, Сократ, сказание, хоть и очень странное, но совершенно достоверное, как заявил некогда мудрейший из семи мудрых Солон» – так начинает свое сказание об Атлантиде Платон в диалоге «Тимэй».
«Остров Атлантида… Когда-то был больше Ливии и Азии (Малой), теперь осел от землетрясений и оставил по себе непроходимый ил», – говорит он в другом диалоге, «Критий».
Принято было считать, что других документов, кроме упомянутых «Диалогов», нет. В принципе это почти верно, если не считать свидетельства грека Крантора из Солы, который через сто лет после смерти Платона подтвердил рассказ Солона, «мудрейшего из семи мудрых». Но об этом несколько позднее. Тем более, что мнение на сей счет великого Аристотеля представляется куда более весомым. Только на каких весах? Разве не оставил нам творец науки логики крылатую пословицу «Платон мне друг, но истина мне дороже»? Кто знает, возможно, это было сказано как раз по интересующему нас поводу. Во всяком случае, Аристотель без тени сомнения заявил, что всю историю о потонувшем острове Платон выдумал от начала и до конца, чтобы, говоря по-современному, продемонстрировать на вымышленной модели свои политические и философские взгляды. Фантасты, как мы знаем, пользуются подобным приемом и по сей день.
О том, как дальше развивалась полемика между престарелым философом и его семнадцатилетним учеником, история умалчивает. Отношения между ними были далеко не гладкими, и всю свою жизнь Аристотель испытывал ревность к славе учителя. Да и чисто политически македонянин Аристотель не мог разделять похвал, которые так щедро раздавал Афинам Платон. В цитируемых ниже отрывках «панафинская» позиция его выражена достаточно ярко. В этой связи трудно не прислушаться к голосам тех исследователей, которые утверждают, что спор между величайшими натурфилософами Эллады шел не столько вокруг Атлантиды, о которой, согласно «Диалогам», Солону поведали египетские жрецы, сколько вокруг генеральной идеи Платона о руководящей роли Афин в союзе греческих полисов.
Каждый человек, даже самый великий, прежде всего – сын своего времени. Посмотрим, например, кого «поселил» в седьмом круге ада Данте. Говорят ли нам хоть что-нибудь такие имена, как Гвидо Гверра, Теггьяйо Альдобранди или Рустикуччи? Но для самого Данте поместить этих господ в пекло было куда важнее, чем самого Брута или другого цареубийцу Кассия. Мы же, далекие почитатели гениального флорентийца, едва улавливаем в его грандиозном вневременном творении отголоски чьих-то личных столкновений, эхо распрей между какими-то гвельфами и гибеллинами. Тем более, успели заглохнуть в лабиринтах Клио музы истории, политические страсти двадцатипятивековой давности. Травой забвенья поросла цель, ради которой понадобился Платону миф – скажем пока так: миф об Атлантиде. Остался лишь все более жгучий с течением лет вопрос: быль это или легенда? Предельно обнаженный вопрос.
О том, где находился погибший континент, и о тех, кто хранил о нем память, пусть скажет сам Платон. Других свидетельств, повторяю, нет.
«В Египте, – начал он (речь идет о родственнике и друге Платона Критии, от лица которого ведется рассказ. – Е. П.), – на Дельте, углом которой разрезывается течение Нила, есть область, называемая Саисской, а главный город этой области – Саис, откуда был родом и царь Амазис. Жители этого города имеют свою покровительницу-богиню, которая по-египетски называется Нейт, а по-эллински, как говорят они, Афина. Они выдают себя за истинных друзей афинян и за родственный им до некоторой степени народ (курсив мой. – Е. П.). Прибыв туда, Солон, по его словам, пользовался у жителей большим почетом, а расспрашивая о древностях наиболее сведущих в этом отношении жрецов, нашел, что о таких вещах ни сам он, ни кто другой из эллинов просто сказать ничего не знают. Однажды, желая вызвать их на беседу о древних событиях, Солон принялся рассказывать про греческую старину… Но на это один очень старый жрец сказал: „О, Солон, Солон! Вы, эллины, всегда дети, и старца эллина нет… Все вы юны душой, – промолвил он, – потому что не имеете вы в душе ни одного старого мнения, которое опиралось бы на древнем предании, и ни одного знания, поседевшего от времени. А причиной этому вот что. Многим различным катастрофам подвергались и будут подвергаться люди; величайшие из них случаются от огня и воды, а другие, более скоротечные, – от множества иных причин. Ведь и у вас передается сказание, будто некогда Фаэтон, сын Солнца, пустив колесницу своего отца, но не имея силы направить ее по пути, которого держался отец, поджег все на земле да и погиб сам, пораженный молниями. Это рассказывается, конечно, в виде мифа, но под ним скрывается та истина, что светила, движущиеся в небе и кругом Земли, уклоняются с пути и через долгие промежутки времени истребляется все, находящееся на Земле, посредством сильного огня“.»
Обратите особое внимание на последнюю фразу. Какая поразительная глубина мысли, опыта и предвидения, какое ясное понимание связей между мифом и знанием! Кстати сказать, многие позднейшие атлантологические гипотезы возьмут на вооружение именно эту идею о светилах, которые уклоняются со своего пути.
Несколько странным выглядит в этой связи высказывание нашего выдающегося атлантолога, ныне покойного Н. Ф. Жирова, что «Платон не дает никаких указаний или хотя бы ничтожных намеков на то, что Атлантида погибла вследствие космической катастрофы». Ведь еще до того, как было впервые упомянуто название острова, жрец счел нужным изложить свою теорию вселенских катаклизмов! Думается, это не случайно. Служитель богини Нейт тоже строил гипотезу по поводу события, случившегося за… девять тысяч лет до его рождения. Иначе его разговор с Солоном трудно истолковать.
«У вас же, – продолжает свой рассказ жрец, – и у других каждый раз, едва лишь упрочится письменность и другие средства, нужные городам, как опять через известное число лет, будто болезнь, низвергся на вас небесный потоп и оставил из вас в живых только неграмотных и неученых; так что вы снова как будто молодеете, не сохраняя в памяти ничего, что происходило в древние времена… Вы помните только об одном земном потопе, тогда как их было несколько…»
И вновь удивительное откровение, которому не было воздано должное! Оно превосходно объясняет тот твердо установленный, но противоречиво толкуемый факт, что легенды о потопе существуют у многих народов, разделенных веками и океанами. В самом деле, о потопе, погубившем, кроме всего прочего, города Эриду, Баб-Тибира, Ларак, Сиппар и Шуруппак, повествуют клинописные таблички шумеров. Археологические раскопки не только обнаружили следы наводнений, но и вновь подарили миру три из перечисленных выше центров «допотопной» цивилизации. Библия, кстати сказать, близко перекликается с шумерийскими источниками. Сходные описания можно обнаружить в древнеегипетских папирусах, в обширной ведической литературе на санскрите, в кодексах ацтеков. О том же повествуют сказки и легенды жителей островов Океании и тропической Африки, северо– и южноамериканских индейцев, исландские саги.
Попробуем сопоставить некоторые из этих, надо признать, весьма разнородных сведений.
«И лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей», – сказано в Библии. Но, согласно глиняным табличкам, на которых был записан «Эпос о Гильгамеше», бедствие было не столь продолжительным: «При наступлении дня седьмого буря с потопом войну прекратила». Современник Аристотеля, вавилонский историк и маг Берос (330–260 до н. э.) в своей «Истории Халдеи» пишет уже не о «всемирном потопе», а всего лишь о наводнении, хотя и очень сильном. Зато в древнемексиканском кодексе «Чималпопока» буквально сказано следующее: «Небо приблизилось к земле, и в один день все погибло. Даже горы скрылись под водой». Это находится в полном согласии со свидетельством другого кодекса доколумбовой Америки «Пополь-Вух»: «Был устроен великий потоп… Лик Земли потемнел, и начал падать черный дождь; ливень днем и ливень ночью». «По всей земле вода стояла на высоте человеческого роста», – упомянуто в древнеперсидской «Зенд-Авесте». Судя по всему, наиболее благополучно обстояло дело в Греции, где люди могли спастись на холмах, которые «повыше».
Отсюда можно сделать по крайней мере два независимых заключения: во-первых, если потоп был действительно всемирным, то его масштабы ослабевали по мере удаления от эпицентра катастрофы; во-вторых, речь, по всей видимости, идет не об одном каком-то бедствии, а о разных, случившихся в разное время. Последнее мнение абсолютно господствует в современной науке. Саисский жрец тоже рассказал о разных потрясениях.
Далее речь шла уже о местонахождении народа атлантов и доблести противостоящих им сынов Афин.
«Тогда ведь море (Алтантика, – Е. П.) это было судоходно, потому что перед устьем его, которое вы по-своему называете Геракловыми Столпами, находился остров. Остров тот был больше Ливии и Азии, взятых вместе, и от него открывался плавателям доступ к прочим островам, а от тех островов – ко всему противоположному материку, которым ограничивался тот истинный Понт. Ведь с внутренней стороны устья, о котором говорим, море представляется бухтой, чем-то вроде узкого входа, а то (что с внешней стороны) можно назвать уже настоящим морем, равно как окружающую его землю, по всей справедливости – истинным и совершенным материком. На этом Атлантическом острове сложилась великая и грозная держава царей, власть которых простиралась на весь остров, на многие иные острова и на некоторые части материка. Кроме того, они и на здешней стороне владели Ливией до Египта и Европой до Тиррении».
Итак, есть конкретный адрес метрополии и точные указания колоний, которыми она владела на известных нам материках. Но в Атлантике за Геркулесовыми Столпами явных следов потонувшей земли не обнаружено, а многочисленные раскопки в Греции, Египте, Ливии, Тунисе, Алжире, Испании и на Ближнем Востоке не дали в руки археологов ни одного предмета с клеймом «Made in Atlantis».
Впрочем, есть находки, которые вызывают рой вопросов, и надписи, которые ученые не могут пока прочитать. «Атлантофобы» видят в этом самое веское доказательство правоты Аристотеля. «Атлантоманы» же утверждают, что в музеях мира находится много предметов, сделанных руками атлантов, только никто не может с уверенностью на них указать. Тут есть известный резон, поскольку сакраментальное «Made in…» было не в обычае древнего мира, а загадочные надписи вроде Фестского диска никем пока не дешифрованы. Тем не менее было бы несомненной ошибкой приписывать все то, что нам пока неизвестно, атлантам. Это почти столь же наивно, как и попытка объяснить все тайны древней истории вмешательством неких всемогущих пришельцев, прилетевших на Землю с далеких звезд. Право, наиболее рьяные «атлантоманы» в чем-то сродни пресловутому герру Деникену.
Загадки истории пока можно разрешить не только без инопланетчиков, но и без атлантов. Слишком малые крохи достались нам от далекого прошлого, чтобы еще разбавлять их в мутной воде домыслов. Десятки тысяч уникальных манускриптов Александрийской библиотеки погибли в огне. Такая же участь постигла двести тысяч томов Пергамской библиотеки, библиотеку Иерусалимского храма, многие тысячи книг которой были сожжены Чжо Хуанди в 213 году до нашей эры. Китайский император объявил тогда войну философии Конфуция, знанию вообще. История любит иной раз возвратиться на круги своя… Во время конкисты епископ Диего де Ланда предал огню все кодексы майя. Огонь костров – вот какой свет горит у нас за плечами. Сгинула знаменитая коллекция Писистрата в Афинах, уничтожены папирусы тайного убежища храма Пта в Мемфисе, свитки святилища Ягве.
